- 351 -
Леонид Гроссман. Карьера д’Антеса. Библиотека „Огонек“, № 7 (850). Журнально-газетное объединение, М., 1935, 45 стр.
Судьба Дантеса после суда и высылки его из России интересует непосредственно как эпилог волнующей драмы: что сталось с убийцей Пушкина после изгнания? Современники надеялись, что он погибнет самым жалким образом или будет влачить дни в безвестности, заклейменный общим презреньем.
- 352 -
Но дальнейшая судьба Дантеса представляет и объективный интерес для биографии Пушкина. То, что известно о нем из воспоминаний, дает о нем, за редкими исключениями, одностороннее и предвзятое представление, исходя по преимуществу от друзей поэта, мало знавших молодого офицера и воссоздававших его облик много лет спустя, уже под влиянием неприязненной традиции. Даже научное исследование оставалось в плену этой предвзятости, трактуя соперника Пушкина пренебрежительно, как светского фата, послужившего слепым орудием махинаций Геккерна и вражды высшего света к поэту. Л. П. Гроссман напрасно умаляет значение своей работы, говоря, что „под беспечными чертами юного кавалергарда уже явственно сквозил облик дельца, комбинатора и авантюриста“ (стр. 9). Этого облика не увидел даже П. Е. Щеголев, посвятивший Дантесу первые две главы своего исследования о дуэли и смерти Пушкина (стр. 15—34, 3-е изд., 1928 г.) и приложивший к нему обстоятельную биографию его, составленную племянником последнего. Да и у самого Гроссмана в его романе о Дантесе („Записки д’Аршиака“) этот облик весьма мало показан. Между тем, дальнейшая судьба Дантеса обнаруживает в нем с несомненностью незаурядного дельца и политического деятеля. Поэтому связный очерк карьеры его во Франции можно только приветствовать.
К сожалению, автор располагает довольно скудными материалами. О первых десяти годах жизни своего героя после отъезда последнего из России (1837—1848) ему почти ничего не известно. Все же, его характеристика этого периода — „Дантес живет в глухой пограничной провинции; вдали от политики, не пытаясь выступать снова на поприще большой военной или государственной карьеры“ (стр. 9) — вряд ли верна. Дантес вовсе не заперся в деревне своего отца; мы знаем, что он живал в Бадене (напр., летом 1837 и 1847 гг.), в Вене (напр., в 1842 г.), в Париже (напр, в 1838 г.), и трудно думать, чтобы его честолюбие и незаурядная предприимчивость не искали себе выхода в течение этих десяти лет.
Уже появление его в Бадене — этом излюбленном курорте русского великосветского общества — через три месяца после изгнания из России, знаменательно в этом отношении: он, несомненно, пытался подготовить себе возвращение в Россию, пользуясь пребыванием здесь в. кн. Михаила Павловича.
Конечно, с подобными расчетами он появился в 1842 г. и в Вене. Как раз в этом году Геккерн — после пятилетнего пребывания в тени, в результате отозвания его из Петербурга в связи с дуэлью Пушкина, — получил, наконец, назначение послом в Вену, важнейшее дипломатическое место в Европе, где министерством иностранных дел управлял в это время гр. Фикельмонт, бывший до 1839 г. австрийским посланником при русском дворе, хорошо навший Геккерна и Дантеса, и последний мог рассчитывать найти здесь благоприятные возможности для карьеры. С 1845 г. Дантес состоял членом Генерального совета Верхнерейнской области, а этому, конечно, должна была предшествовать общественная деятельность в округе. К 1848 г. он уже депутат Национального собрания. Некоторые отголоски этого выдвижения Дантеса наверное имеются в газетах того времени и в местных архивах.
Тем более должно найтись кое-что о политической карьере Дантеса в решающие годы 1848—1852 — от дней февральской революции до империи Наполеона III, — для которых Л. П. Гроссман располагает лишь все той же биографией Метмана. Так, в письме Лагрене к Андрею Карамзину от мая 1848 г.1 упоминается о Дантесе как о „занявшем известное положение в Национальном собрании“. Странным образом, автор почему-то даже не упоминает о письме Дантеса к Николаю I от 14 мая 1851 г., которое он сам же опубликовал несколько лет назад. Между тем, оно содержит очень знаменательное заявление: „Вот уже четыре года, что я нахожусь в борьбе, что я сражаюсь пером и словом против жалких безумцев, имеющих безрассудное притязание переродить Европу. Приближается
- 353 -
момент, когда придется, вероятно, отдать на служение нашему делу и свои руки, и свою жизнь. Я решился это сделать и я это сделаю“.
Письмо показывает, что уже с 1847 г. Дантес активно выступал в защиту монархии — речами и статьями, которые, конечно, дадут живой материал для воссоздания его политического облика. Вместе с тем, оно свидетельствует, что к этому времени Дантес уже был активным участником бонапартистского заговора. Оно написано с целью заручиться поддержкой царя в претензиях, которые Дантес предъявлял к наследству Гончаровых, и дает понять, что 25 000 франков, которые ему „совершенно необходимы, чтобы предпринять важные шаги“, предназначаются на организацию монархического переворота. Поэтому может быть не совсем верно, будто он „принадлежал, видимо, к той группе легитимистов, которая 1 декабря 1851 г. вечером, накануне переворота, предложила Луи Наполеону свое сотрудничество“. Жаль также, что Л. П. Гроссман, передавая знаменитый эпизод выступления В. Гюго в Законодательном собрании 17 июля 1851 г. против диктаторских стремлений принца-президента, не привел обличительных стихов Гюго „Сходя с трибуны“, клеймивших бесстыдную свору бонапартистов, к которой принадлежал уже тогда и Дантес.
Останавливаясь на командировании Дантеса в мае 1851 г. к находившемуся в это время в Берлине императору Николаю с целью получить согласие на провозглашение принца-президента императором Наполеоном III, Л. П. Гроссман приводит два новых документа: письмо Дантеса к Нессельроде от 18 мая с запросом, когда царь мог бы принять его, и проект депеши Нессельроде русскому послу в Париже от 12 мая с поручением проверить правильность передачи Дантесом мнения Николая I. Обстановка этого командирования и самого свиданья остается неизвестной. Выбор Дантеса для этой роли Л. П. Гроссман мотивирует тем, что „русский канцлер Нессельроде издавна благоволил к нему, а Николай I выказал ему в трудную минуту исключительное расположение“ (стр. 19) — дальше он уже решительно называется „любимцем Николая I“ (стр. 33). Нессельроде и его жена несомненно покровительствовали молодому кавалергарду в Петербурге, но чтобы рассчитывать на это благоволение через 15 лет после того, нужно допускать какие-то дальнейшие связи Дантеса с ними; что же касается исключительного расположения царя к нему, то если имеется в виду исход дуэльного суда, то разжалование в солдаты, лишение русского дворянства и высылку с фельдъегерем вряд ли можно так квалифицировать. Кроме непосредственного благоволения Николая Дантес мог рассчитывать на поддержку министра императорского двора, ближайшего наперсника Николая, графа Адлерберга, о дружеских отношениях которого к Дантесу в это время свидетельствует письмо его к последнему от 2 июня 1852 г., изданное П. Е. Щеголевым.
Неиспользованным в пушкинской литературе оставалось выступление Дантеса 28 февраля 1861 г. в сенате против идеи объединения Италии; кроме газетного отчета Л. П. Гроссман приводит здесь отзыв Мериме в его письме, написанном в тот же вечер. Ничего не сообщает, однако, Гроссман о поведении Дантеса во время войны 1870 г., падения империи и гражданской войны 1871 г., не приводя даже отзыва Маркса в „Гражданской войне во Франции“, что во главе демонстрации против Коммуны были „известнейшие завсегдатаи империи, как Геккерн и др.“1 Последняя глава посвящена отношениям Дантеса к России. В ней не много нового, а кое-что и упущено. Так, Л. П. Гроссману осталось, повидимому, неизвестным любопытное письмо Дантеса к кн. И. С. Гагарину от 17 сентября 1847 г. Гагарин был хорошо знаком и с Пушкиным и с Дантесом, — услышав о дуэли, он навестил в тот же день обоих дуэлянтов; на него же сразу пали подозрения в участии в составлении гнусного „диплома“ Пушкину, явившегося завязкой драмы, жертвой которой сделался поэт; он был приятелем кн. П. В. Долгорукова, которого впоследствии также обвиняли в соучастии в этом деле, и даже жил с ним вместе в эти дни.
- 354 -
Затем Гагарин покинул Россию, перешел в католичество и вступил в орден иезуитов. Связь Дантеса с этим особого рода эмигрантом очень знаменательна. Она говорит о том, что русский, порядочный человек, свидетель драмы Пушкина, мог сохранять приятельское отношение к убийце поэта, что русский князь, независимый вследствие богатства и пребывания во Франции, даже отрекшись от мира (в пределах, оставленных иезуитами для светского человека), мог как-то ценить эти отношения к французскому авантюристу. С другой стороны, это письмо свидетельствует о том, что Дантес старался поддерживать связи, приобретенные им в России. Наконец, оно рассказывает о переходе жены Дантеса, Е. Н. Гончаровой, в католичество. В примечаниях к этому письму сообщается также, из писем Е. Н. Гончаровой-Дантес, писаных в 1842 г. из Вены, что Дантес постоянно встречался здесь со старыми русскими знакомыми, бывал на приемах в русском посольстве и т. д.
Из упомянутых уже писем А. Н. Карамзина явствует, что Дантес поддерживал дружбу и с ним: в письме от 7/19 января 1848 г. сообщается, что „сегодня обедал Дантес, прибывший в Париж несколько дней тому назад“. Новым документом является и секретная телеграмма русского посла в Париже от 1 марта 1880 г. о том, что по сообщению Дантеса русские „нигилисты“ в Женеве ожидают „на днях“ покушения на царя. Убийца Пушкина к старости, сойдя с политической сцены, выступает в роли осведомителя русской охранки.
В приложении помещен очерк „В день дуэли“, написанный вдумчиво и занимательно. Он интересен в особенности как попытка наглядного изображения последних литературных занятий Пушкина.
Б. Казанский.
————