346
Н. Свирин. Пушкин и Восток. Статья первая. „Бахчисарайский фонтан“ („Звезда“ 1935, № 4, стр. 204—229).
Н. Г. Свирину принадлежит инициатива пересмотра вопроса о пушкинском байронизме. В статье „К вопросу о байронизме Пушкина“ („Литературный Современник“, 1935, № 2), содержащей несколько общих положений и анализ „Кавказского Пленника“, а затем в рецензируемой статье, посвященной „Бахчисарайскому Фонтану“ (почему-то эта статья названа первой), Свирин пытается дать новое истолкование байронизма Пушкина, подвергая пересмотру прежние мнения по этому вопросу и привлекая для его решения некоторые свежие материалы. Нельзя не согласиться с Свириным в его отрицательном приговоре по отношению к высказывавшимся до сих пор суждениям о байронизме Пушкина. Конечно, они сейчас никого не могут удовлетворить не только в силу своей разноречивости, но прежде всего по своей бессодержательности. По вопросу о байронизме Пушкина мы имеем томы расплывчатой фразеологии, „туманной и бессодержательной декламации“, говоря словами Свирина, и известную книгу В. М. Жирмунского, богатую ценным материалом, но представляющую собою предел абстрактного формализма в истолковании литературных фактов. Понятен поэтому интерес, возбуждаемый работой Свирина. Сущность точки зрения Свирина может быть передана так: Пушкинский байронизм в значительной мере является „поэтической легендой, созданной буржуазно-дворянским литературоведением“. Не отрицая известной внешней зависимости южных поэм Пушкина от соответствующих произведений Байрона, Свирин делает однако главный упор на литературную и идеологическую самостоятельность Пушкина по отношению к Байрону. Эта самостоятельность, по мнению Свирина, проявляется в том, что Пушкину совершенно чужда освободительная, протестующая нота восточных поэм Байрона. В поэмах Пушкина не слышно призыва к национально-освободительному движению восточных народов, нет противопоставления угнетателей и угнетенных. Идеологический смысл южных поэм Пушкина, по мнению Свирина, совершенно противоположный: „В «Бахчисарайском Фонтане», — пишет Свирин, — глубоко и развернуто поставлена... тема Востока и Запада, азиатского варварства и европейской цивилизации, мусульманства и христианства... Пушкин не только сопоставляет два этих чуждых мира, но показывает их во взаимной борьбе и довольно отчетливо утверждает идею превосходства европейской цивилизации и христианства над мусульманским Востоком“. В этом — „глубокое и принципиальное отличие «Бахчисарайского Фонтана» (так же, как и «Кавказского Пленника») от байроновских восточных поэм“, — отличие, имеющее, по мысли Свирина, прочные исторические корни в русской действительности, в культурно-политических отношениях между Россией и колонизуемыми ею странами Востока. Отношения между Россией и Востоком уже находили себе отражение в русской литературе, и Пушкин в этом отношении продолжает старую русскую традицию, являющуюся „продуктом колониальных войн и колониальной политики царизма“.
Вот в немногих словах сущность концепции Н. Г. Свирина. В ней есть свои достоинства и свои недостатки. Бесспорно очень интересной является мысль воссоздать русскую традицию для южных поэм Пушкина, найти русский источник пушкинской байронической поэмы с ее местным колоритом и экзотикой. Но в решении этого вопроса, предлагаемом Свириным, есть методологически слабый и фактически плохо обоснованный пункт. Свирин слишком поспешно превращает обнаруживаемые им в русской литературе отражения колониальной политики царизма в поэтическую „традицию“, к которой, как к каким-то ее истокам, можно было бы подвести поэтику южных поэм Пушкина. Несколько выдержек с шовинистическими и великодержавными тирадами из Ломоносова, Хераскова, Державина, Семена Боброва и т. д. ни в какой степени не дают ключа к литературному своеобразию пушкинской „байронической“ поэмы и не обнаруживают источника ее „экзотики“. Свирин совершенно правильно пишет: „Для России... Восток и Юг были не волшебной фантастикой, а близким, своим, кровным делом. В частности Крым для русского дворянства был
347
совсем не то, что, скажем, Греция для Байрона“. Это очень существенно для понимания той идейной атмосферы, в которой сложились южные поэмы Пушкина. Конечно, эти поэмы являются плодом того идейного воспитания, которое было дано Пушкину русскими колониальными завоеваниями. Но Свирин не показал тех путей, которые пролагала себе эта идейная традиция Пушкина. Вряд ли можно решить этот вопрос, отмахнувшись от байронизма, как от „поэтической легенды“. Задача исследователя в том именно и состоит, чтобы показать, как известные поэтические методы, усвоенные Пушкиным от Байрона, превратились под пером Пушкина в средство для создания таких произведений, которые совершенно чужды самому духу байроновской поэзии, но очень близки к духу русской дворянской культуры 20-х годов. Именно эту задачу Свирин оставляет нерешенной. Увлекшись доказыванием очевидного факта, состоящего в том, что Пушкин совсем не похож на Байрона, Свирин как бы забыл, что вопрос о байронизме Пушкина сводится совсем к другому, к тому, чтобы выяснить, что́ именно дал Байрон Пушкину и как Пушкин воспользовался полученным.
Не верится и в реальность той „историко-философской концепции“, которую Свирин открывает в „Бахчисарайском Фонтане“ и в „Кавказском Пленнике“. Эта концепция не „вынута“ из поэм Пушкина, а как бы „подсунута“ под них. Пытаясь доказать, что в „Фонтане“ гаремная трагедия „проектируется на гораздо более широком историческом фоне“, Свирин оперирует одними фикциями: войны, которые ведет и о которых думает пушкинский Гирей, — это просто функции его поэтического характера, а не исторические войны. Ведь сам же Свирин приводит слова И. М. Муравьева-Апостола, тщетно пытавшегося доказать своим крымским собеседникам легендарный характер предания о похищении Гиреем Потоцкой: „Сколько я ни спорил с ними, сколько ни уверял их, что предание сие не имеет никакого исторического основания и что во второй половине XVIII века не так легко было татарам похищать полячек, все доводы мои остались бесполезными“. Ведь пишет же сам Свирин: „Военное могущество крымского ханства сильно гиперболизировано Пушкиным. Читая поэму, можно подумать, что речь идет о временах Батыя или Чингиз-хана, а не об эпохе заката татарского могущества“. Но не проще ли перестать искать конкретные исторические черты в поэме Пушкина, чем, ища и не находя их, уличать Пушкина в искажении действительности? Неудивительно, что Свирину приходится оговариваться: „Конечно, не в историческом фоне центр тяжести поэмы. Гораздо интереснее проследить, как этот конфликт двух враждебных миров (т. е. Востока и Запада) разыгрывается в самом гареме, в живой игре художественных образов“. Но предлагаемая Свириным интерпретация этой „игры образов“ ни в чем не убеждает. Она является лишь более или менее искусной пристройкой к образам пушкинской поэмы таких положений, которые открыты Свириным не в самой поэме, а привлечены со стороны. Вполне понятным является насмешливое отношение Свирина к аллегорической дешевке, которую представляет собою статья Ю. И. Айхенвальда о „Бахчисарайском Фонтане“ (непонятно только, почему Свирин называет „родовспомогательным“ слово „гинекей“, употребленное Айхенвальдом), но, в сущности, и метод Свирина не всегда свободен от того „аллегорического символизма“, который является настоящим бедствием нашего литературоведения. В заключительной части статьи Свирин пишет: „«Бахчисарайский Фонтан» — одно из замечательнейших и оригинальнейших произведений русской литературы — не только по своим блестящим художественным достоинствам, но и по глубине историко-философской концепции, лежащей в основе поэмы“. Предательские „не только“ и „но и“ показывают, что интерпретация Свирина разрушает единство формы и содержания в поэмах Пушкина.
Статьи Н. Г. Свирина не дают бесспорного решения сложного вопроса о байронизме Пушкина. Но заслуга Свирина в том, что он поставил этот вопрос на новую почву. Самое существенное в этой новой постановке вопроса — указание на связь южных поэм Пушкина с идеологией либерального дворянства 20-х годов, в том разрезе, который обусловлен результатами колониальной политики России. Нужно найти мост от этой идеологии к поэтике
348
байронической поэмы Пушкина, и надо думать, что работы Н. Г. Свирина, в особенности когда они будут опубликованы полностью и аргументированы более обстоятельно, облегчат эти поиски.
Г. Винокур.
————