329

Массовые издания сочинений Пушкина:

1. А. С. Пушкин. Стихотворения. Редакция и примечания С. Шувалова („Библиотека начинающего читателя“). ГИХЛ, 1935, стр. 39. Тираж 100 000 экз. Цена 15 коп.

Стихотворения Пушкина, под редакцией и с примечаниями С. Шувалова, представляют собой массовое издание, входящее в серию „Библиотека начинающего читателя“. В книгу вошло 28 стихотворений, включая „Братья-разбойники“, — образцы элегий, баллад, посланий и пр.

Выбор произведений всегда, конечно, субъективен, а при крайней ограниченности объема книжки не приходится удивляться отсутствию того или иного стихотворения, казалось бы, вполне в ней уместного. Все же, думается, такие стихотворения, как „На холмах Грузии...“, „Вновь я посетил...“, были бы более кстати в данной книжке, чем, напр., „Погасло дневное светило“, безусловно трудное для начинающего. Что же касается стихотворения „Телега жизни“, о котором Пушкин писал П. А. Вяземскому 29 ноября 1825 г.: „Можно напечатать, пропустив русский титул“, то не следовало бы вовсе помещать его в популярном издании с точками на месте нецензурных слов. Это серьезное упущение редакции и издательства в культурной работе с начинающими читателями.

Редакция текста в книжке вообще не придерживается твердых принципов. Ряд стихотворений дан в новом виде, восстанавливающем правильный текст, т. е. соответственно собраниям сочинений Пушкина последних лет (1930 и 1934 гг.). Но вместе с тем встречаются и ошибки. В стихотворении „Анчар“, в последней строфе дано: „к соседям“ вместо „к соседам“. В стихотворении „Я памятник себе воздвиг...“ не дано латинского эпиграфа, что еще объяснимо заданиями книжки; но в заключительных строках стоит: „Хвалу и клевету приемля равнодушно“, т. е. по новому, восстановленному тексту, и непосредственно следом: „не оспаривай глупца“ вместо „не оспоривай“. В стихотворении „Обвал“ дано: „могучий вал“ вместо „могущий вал“. И в „Братьях-разбойниках“: „Могуч и страшен“ вместо „могущ“ (стр. 15), как правильно и печаталось едва ли не во всех прежних изданиях Пушкина. В стихотворении „К Чаадаеву“ („Любви, надежды...“) дано: „Горят еще желанья — внемлем призыванья“ вместо: „Горит еще желанье — внемлем призыванье“; „с томленьем“ вместо „в томленьи“; но правильно: „тихой славы“ вместо обычного неверного: „гордой славы“. Есть в книжке и ненужные отступления от знаков препинания Пушкина. Напр., в стихотв. „Пора, мой друг, пора...“ дано согласно новому тексту, но вместо „...и глядь, как раз умрем“ — стоит: „...и глядь — как раз умрем“. В стихотв. „Арион“ вместо „погиб и кормщик и пловец — лишь я...“ дано: „...пловец. Лишь я...“ Между тем, в книжке дано окончание прилагательных мужского рода на „ой“ вместо обычного „ый“, „ий“, хотя сам Пушкин в этом вовсе не проявлял строгой последовательности (за исключением особых случаев, напр. в рифмовке). Во всяком случае такое устаревшее правописание необходимо было пояснить в примечаниях, как и усеченные формы множественного числа „вакхальны припевы“ на стр. 12, „мощны волны“ на стр. 28, „отечески края“ на стр. 30, „вечны своды“ на стр. 33, славянское „глас“ (стр. 14 и 31) и формы родит. падежа женск. рода на „ыя“ („весны златыя“ на стр. 30), которые, особенно последняя, не могут не смутить начинающего читателя. Не проставлено ударений и на тех словах, которые требуют необычного ударения и могут затруднить прочтение стиха для малоопытного читателя, или вовсе исказить стих. Ударение совершенно необходимо на словах: ко̀ням (стр. 8. „Бесы“), ну̀жды глас, по̀плыли (стр. 14 и 17. „Братья-разбойники“), хмѐльный, ѝзбу (стр. 22. „Утопленник“), лего̀к, хо̀лме (стр. 21—22. „Песнь о вещем Олеге“), по́плыл, тащи́т (стр. 23. „Утопленник“), кати́тся (стр. 24. „Утопленник“), дне́вное (стр. 29. „Погасло дневное светило“), отзы́вы (стр. 31. „К морю“), ледя́ный (стр. 36, „Обвал“). Стихотворения даны без дат и без соблюдения хронологического порядка, который, конечно, и не может быть обязательным к книжке с особыми заданиями, как настоящая.

330

Перехожу к примечаниям. Пояснения к некоторым словам дают лишние значения, не оправдываемые текстом, к другим дают прямо неверное толкование текста. Локон (стр. 13) пояснен просто как „прядь волос“ (не вьющаяся и не завитая). Узы (стр. 13) — „связь, путы, оковы, цепи“; между тем, только одно первое значение может служить пояснением к словам: „узы страшного семейства“ (о разбойниках), остальные же только затемняют их смысл. Тризна (стр. 21) пояснена, как поминки, похоронное пиршество, но остается необъясненным, в какой связи с этим пиршеством стоит гибель во время его похорон коня под секирой. Лоно (счастья и забвенья) (стр. 25, а дальше еще: лоно волн, стр. 28) — „грудь“; вряд ли это составит пояснение для того, кто не знает слова, без указания еще на значение „недра“ и на самое широкое применение этого слова.

„Наперсницы порочных наслаждений“ (стр.30): наперсница — „задушевный друг, приближенное, доверенное лицо“; здесь нет прямого пояснения, одно не покрывает другого. „Зеленые сени“ (стр. 33); сень — „покров, навес, тень“: последнее значение не относится к делу и излишне. „Твоя краса, твои страданья исчезли в урне гробовой“ (стр. 36). „Урна — здесь ваза для хранения пепла сожженного покойника“; но при Пушкине покойников не сжигали, и потому именно здесь-то урна, урна гробовая — условный образ, идущий из античного мира, когда трупы сжигали, и обозначает просто: могила. Таким образом, слова в примечаниях истолкованы вне связи с текстом, оторванно от него. В то же время много примечаний следует признать, пожалуй, вообще излишними, так как они относятся к словам, понятным даже начинающему читателю, напр., алчный (стр. 10), стяжание, зрится (стр. 13), грезы (стр. 16), ток, алкать (стр. 17: пояснено „страстно“; очевидно, типографский пропуск слова: желать), бранный в значении: военный (стр. 20), внемлет (стр. 23), урочный (стр. 24), бич (стр. 26: „плеть, длинный кнут“), парит (об орле, стр. 32). Недостает же примечаний к местам : „Твой щит на вратах Цареграда“ (стр. 20), Игорь, Ольга (стр. 21, 22), „подымает окно“ (стр. 23), „уж лучина догорела“ (стр. 23), „Где благо, там уже на страже иль просвещенье, иль тиран“ (стр. 23) и т. д. Книга открывается краткой вступительной статьей на полутора страницах.

Я потому подробно остановился на этой книжке, что издание ее имеет большое значение, ибо она несомненно получит широкое распространение вследствие своей дешевизны и большого тиража. Книжку подобного типа хотелось бы иметь совершенно безупречной, выполненной с полнейшей тщательностью.

2. А. С. Пушкин. Избранные сочинения. Детиздат УССР. Харьков — Одесса, 1935, стр. 236, тир. 30 000 экз., цена 2 руб. 50 коп.

В этом издании также не выдержаны принципы редактирования текста. В книгу вошло 69 стихотворений, „Цыганы“, „Медный Всадник“, „Борис Годунов“. И здесь, на ряду с текстами, исправленными по новым изданиям Пушкина, часто попадаются ныне отвергнутые тексты. Примечания содержательны и дают разнообразные сведения, способствующие усвоению текста. В пояснении к стихотв. „Разговор книгопродавца с поэтом“ приведены строки Байрона и Жуковского, на которые намекают слова Пушкина. К стихотв. „19 октября“ указано не только, кого из товарищей по лицею вспоминает Пушкин, но и в связи с какими моментами их жизни и деятельности. Привлечен большой исторический материал, устаревшие формы языка пояснены. При общем серьезном, вдумчивом характере примечаний, выполненных с большим вниманием к тексту, встречается, однако, ряд промахов. Напр., о Барри Корнуоль (стр. 73): „оказал влияние на лирику Пушкина“, но не упомянуто, что он оказал влияние и на драматургию Пушкина, на его „маленькие трагедии“. Образцом для стихотв. „Я памятник себе воздвиг...“ Пушкину послужила, конечно, не одна только ода Горация (стр. 90), но и переработка ее у Державина. Эпилог (стр. 114) трактован как просто „послесловие“: это едва ли не постоянная ошибка всех комментаторов; но в таком случае и „Послесловие“ к „Крейцеровой сонате“ Л. Толстого оказалось бы также эпилогом, а с другой стороны, пролог оказался бы синонимом предисловия; забывают, что эпилог есть термин

331

для обозначения послесловия не вообще, а послесловия в художественной форме, как части художественного произведения. Примечание о Карамазине (стр. 120) не увязано с текстом, в котором речь идет об его „Истории“ и упоминаемых в ней исторических деятелях („Под пером Карамзина...“). Мицкевич (стр. 131) — „идеолог польской националистической эмиграции“, но не сказано, что ее демократического крыла. Имя поэта XVIII в. Рубана (стр. 131) осталось не поясненным. „Лира — музыкальный инструмент; здесь «моя лира» вместо «мой поэтический талант»“ (стр. 15) — нет связующего звена об античных певцах-поэтах. Афанасий Михайлович Пушкин — „предок поэта“ (стр. 166). Но такого не существовало вовсе, если только Пушкин не назвал этим именем Остафия Михайловича Пушкина, действовавшего при Годунове и умершего в 1602 г. „Пушкин, Гаврила (на самом деле — Григорий Гаврилович)“ (стр. 166), но Гаврила Пушкин — историческое лицо, и Б. Томашевский в книге драм Пушкина (о ней см. дальше) приводит достаточно подробные данные (стр. 35) о Гавриле Григорьевиче, которого определенно и разумеет Пушкин, т. е. именует правильно. Вряд ли нужно было объяснить даже для украинского читателя слова: любо, намедни, вразумил, закручинился, отселе, подпруга, занемочь, лик, дотоле (стр. 140, 143, 144, 155, 160, 218, 220, 223).

Стихотворения датированы и расположены в хронологическом порядке, с небольшим отступлением: ода „Вольность“ 1817 г. не начинает собою книжки, как следовало бы.

3. А. С. Пушкин. Поэмы. Подготовка текста и примечания Б. Томашевского. ГИХЛ. Лгр., 1935, стр. 318, тир. 100 000 экз., цена 2 руб.

В книжку вошло 13 поэм, начиная с „Руслана и Людмилы“, включая „Гавриилиаду“ и „Родословную моего героя“ и исключая „Евгения Онегина“ — кончая поэмой „Тазит“, не имеющей названия у Пушкина и до последних изданий сочинений Пушкина называвшейся по неверно прочитанному имени отца Тазита — „Галуб“ (правильно: Гасуб). Текст восстановлен по первоисточникам и освобожден от цензурных искажений.

Примечания содержат богатый материал, обнаруживают большое и чуткое внимание к читателю. Пояснены устарелые формы языка. Даны не только переводы слов на иностранных языках, но и их транскрипции русскими буквами, что весьма целесообразно в отношении стихов для сохранения метра, а иногда и рифмы, и этого следовало бы придерживаться во всех популярных изданиях. Но кое с чем в примечаниях, пожалуй, трудно согласиться. О строке из „Руслана и Людмилы“: „Долины в тишине глубокой“ (стр. 50—51) сказано, что неправильная расстановка слов объясняется заимствованием из „Оды на взятие Хотина“ Ломоносова, „известной в свое время“. Но, во-первых, из приведенного стиха Ломоносова: „В долине тишина глубокой“ видно, что это совсем не то, что у Пушкина, т. е. только слова те же, но как раз расстановка их совершенно другая, — и, значит, стих Пушкина не заимствован. Во-вторых, оборот Пушкина, при всей его необычности и в этом смысле неправильности, совершенно свободен от неуклюжести стиха Ломоносова и не лишен изящества. У Ломоносова нет двух слов связно звучащих, у Пушкина же только одно первое слово отделяется от остальных, совершенно гладко звучащих одно за другим. И сознавая мелодическую грациозность такого оборота речи, Пушкин употреблял его не раз, — это даже составляет одну из характеристических особенностей его языка; достаточно напомнить стих: „Луны при свете серебристом“. Таким образом, В. Б. Томашевский напрасно естественное происхождение стиха у Пушкина заменяет происхождением искусственным. В той же поэме „падет без чувств“ (стр. 58) пояснено как настоящее время глагола; но так ведь и у Державина: „Ревут... реки... снега падут“ („Ода Зубову“). Недостаточно охарактеризованы Беранже и Россини: первый, как „автор либеральных песен“, второй, как автор популярных опер, в то время как он был тогда любимейшим оперным композитором, настоящим музыкальным кумиром, почти вовсе вытеснившим со сцены оперы не только своих современников, но и Моцарта. Поэт Шихматов

332

(стр. 237) высмеивался Пушкиным не только за устарелость, но и просто за бездарность; и назван он у Пушкина „богомольным“ не только за темы своих стихов: он к тому времени был уже монахом Юрьевского монастыря; наконец, он известен под полной своей фамилией: С. А. Ширинский-Шихматов. В примечаниях к „Домику в Коломне“ пояснение слова „Коломна“ уместно было бы дать уже при заглавии, а не с большим опозданием на стр. 242, тогда и примечание на стр. 239 будет всеми понято, как нужно. На стр. 238 утверждается, что цезуры после второй стопы, т. е. после четвертого слога, нет в „Домике в Коломне“, как это свойственно другим октавам Пушкина. Это может вызвать недоумение читателя при наличии встречающихся в каждой строфе стихов с остановкой после четвертого слога, напр.: „Признаться вам, я в пятистопной строчке“, „Что за беда?..“, „Скажу, рысак...“ Конечно, Б. В. Томашевский разумеет здесь то, что подобная цезура в „Домике в Коломне“ не является основным принципом построения стиха и встречается лишь спорадически, в то время как в „Гавриилиаде“ она проведена сплошь. Но этого ясно не сказано, и читатель в недоумении остановится: „В «Домике в Коломне» подобной цезуры нет“. И пример ее дается из „Гавриилиады“.

Кроме примечаний приложены еще „Краткие справки о поэмах Пушкина“ на 7 страницах. Эти справки, при всей их сжатости, составлены весьма обстоятельно и интересно. Они дают историю создания и печатания произведения, знакомят с первоначальными откликами печати, обозначают характер обработки материала, указывают место, занимаемое произведением в ряду творческих исканий Пушкина, отмечают связь с впечатлениями действительности, с интересами Пушкина за известный период, с его официальным положением, определяют самое существо замысла, его социальное значение (напр., выраженное в „Полтаве“ примирение Пушкина с правительством питалось надеждой на реформаторскую деятельность последнего по образцу Петра I.) Но не вполне удачно сказано о стремлении Пушкина в „Братьях-разбойниках“ к „реализму слова“, — „что в частности выразилось в употреблении некоторых слов, считавшихся слишком грубыми для поэзии“. Здесь нет ничего конкретно ясного. Было бы проще сказать о борьбе в этой поэме романтических и реалистических тенденций, причем последние сказались в самой лексике: Пушкин опасался, что покажутся недопустимыми такие слова, как харчевня, кнут, острог, но без них не хотел печатать поэмы, как об этом сам писал А. А. Бестужеву. Очевидно, Б. В. Томашевский разумел именно это. В целом же, скажу еще раз, справки о поэмах настолько значительны, что подчас приобретают характер как бы введения в проблемы, которые ставит произведение.

4. А. С. Пушкин. Драматические произведения. Подготовка текста и примечания Б. Томашевского. ГИХЛ, Лгр. 1935, стр. 215, тир. 100 000 экз., цена 1 руб. 50 коп.

Издание „Драматических произведений“ совершенно аналогично изданию поэм, сработано по тем же принципам, с теми же особенностями, о которых уже говорилось по поводу поэм.

Тексты, следовательно, выверенные, но это не означает тождества с текстами последнего массового шеститомного издания. Так, в „Русалке“, появившейся в печати после смерти поэта, даны два монолога князя в двух сценах, начинающиеся со слов: „Невольно к этим грустным берегам“. В новом же издании шеститомника дана редакция С. М. Бонди, разъясненная им в статье о „Русалке“ (том VI, изд. в приложении к „Красной Ниве“). Первый монолог из данных двух там начинается не со слов: „Невольно к этим грустным берегам“, которые только впоследствии были приписаны Пушкиным сбоку в качестве обозначения того, что этот монолог должен быть объединен со вторым при слиянии двух сцен в одну: „князь, старик и русалочка“, по плану, но окончательная переработка не была завершена, значит, осталось два различных монолога. У Б. В. Томашевского сохранено старое прочтение текста.

Что касается примечаний, то остановлюсь на следующем. Примечание о Юрьевом дне следовало-бы перенести со стр. 39 на стр. 28, где впервые о нем говорится (в поговорке).

333

Справка о Гайдне (стр. 124) ограничивается тем, что он „немецкий композитор“. О том, что Глюк (стр. 119), немецкий композитор, работал в Париже, — не сказано. К словам Сальери „поверил я алгеброй гармонию“ дано: „гармония — музыкальное сочетание звуков“. И далее говорится о необходимости знания математики для изучения гармонии, так как она основана на числовых соотношениях. Все это не совсем верно. С точки зрения музыки, у Пушкина слово: „гармония“ употреблено не в прямом, а в метафорическом смысле. Здесь две метафоры рядом: „музы́ку я разъял, как труп, поверил я алгеброй (исчислением, выкладками, анализом) гармонию“ (подлинно творческую, художественно-музыкальную красоту). Употребление же слова гармония в качестве собственно музыкального термина было чуждо Пушкину.

„Краткие справки о драмах Пушкина“ столь же интересны, как и справки о поэмах. Некоторые коррективы, однако, следует внести. О „Каменном Госте“ сказано, что „только сцена приглашения статуи Командора довольно точно воспроизводит“ соответствующую сцену пьесы Мольера и либретто оперы Моцарта. В действительности же заимствована не одна эта сцена, но весь эпизод со статуей, т. е. и заключающая всю пьесу сцена появления статуи. „Пир во время чумы“ — „перевод сцены“ из английской трагедии Вильсона. Но, во-первых, можно бы сказать точнее, 4-й сцены 1-го действия; а во-вторых, и это было бы неточно, так как сцена переведена вовсе не полностью, о чем почти постоянно забывают. В переводе отсутствует заключительный эпизод: ссора молодого человека со священником, появление двух новых персонажей и пр. «Русалка» — в некоторой зависимости от оперы «Днепровская русалка»; можно бы уточнить: от первой и, местами, третьей части этого оперного цикла. А главное, не „некоторая зависимость“, но настолько существенная близость к оперному тексту Краснопольского, при дословном повторении его в нескольких сценах, что пьеса Пушкина собственно является переработкой этого либретто, но такой переработкой, которая насквозь фальшивое произведение превратила в гениальную и притом глубоко русскую драму. „Из нее (оперы) Пушкин заимствовал основные черты сюжета (покинутая князем девушка, ставшая русалкой), но развил действие совершенно самостоятельно“. На самом же деле, в опере князь с самого начала полюбил русалку, которая только являлась ему, между прочим, в виде мельничихи, и в этом пункте основа переработки Пушкина. Таким образом, схема сюжета в опере и в пьесе Пушкина, действительно, общая, но определяется она несколько иначе.

При всех указанных частичных недочетах работа Б. В. Томашевского над поэмами и драмами Пушкина должна быть признана весьма ценной и наиболее подходящей к тому типу массовых изданий Пушкина, который ныне особенно желателен и необходим.

Иосиф Эйгес.

————