- 318 -

А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в девяти томах. Под общей редакцией Ю. Г. Оксмана и М. А. Цявловского. Том V. Евгений Онегин. Роман в стихах. Подготовка текста и комментарии Г. О. Винокура. Academia, 1935, стр. 391. Цена 9 рублей.

Пятый том юбилейного девятитомного миниатюрного издания сочинений Пушкина содержит „Евгения Онегина“. По общему плану издания мы здесь находим не только основной текст произведения, но и основные варианты и редакторские примечания, содержащие историю произведения и реальный комментарий.

Текст „Онегина“ приготовлен Г. О. Винокуром с большой тщательностью. Данный том представляет собой редкий пример почти безукоризненного по исправности корректуры издания. К сожалению, одна очень грубая опечатка (впрочем отмеченная в списке опечаток: „каменная“ вм. „пламенная“) резко выделяется на фоне весьма исправного текста. Что касается редакционных принципов установления основного текста, то редактор в общем примыкает к традиции, определившейся в последние годы, а именно принимает в качестве основного текста издание 1833 г., куда вносит изменения, принятые Пушкиным для издания 1837 г., и восстанавливает то, что было искажено или исключено по цензурным условиям. Новое издание, поэтому, по основному тексту почти совпадает с предшествующими изданиями романа. Но оно является отнюдь не перепечаткой предшествующих изданий, а результатом нового просмотра текста. В частности привлечение к рассмотрению в качестве материала для критики текста отрывков романа, напечатанных в свое время в альманахах, дало возможность устранить две традиционные опечатки, перешедшие из первых изданий в большую часть позднейших. Одно из этих новых исправлений существенно. В третьей главе, строфа XX, обычно печатался стих:

И  темным  светом  озаряла...

Так он был напечатан в первом издании третьей главы романа и во всех позднейших изданиях. Рукописи этого стиха не сохранилось. „Темный свет“ является весьма смелым оксюмороном, несвойственным по своей резкости поэтике Пушкина. Обращение к первоначальной публикации отрывка, включающего эту строфу, в альманахе „Звездочка“ и в „Северных Цветах“ показывает, что этот эпитет явился следствием опечатки: надо читать „томным светом“. (Впрочем, чтение „томным“ было принято уже П. О. Морозовым в изданиях Литературного фонда и Просвещения).

Комментарии слагаются из а) хронологии написания (где к сожалению сохранена традиционная опечатка в воспроизведении пушкинского плана с датами, приписывающая Пушкину небывалое его пребывание в Болдине в 1829 г.), б) истории печатного текста, включающей список всех разночтений печатного текста, пропущенные строфы и варианты из рукописей, в) комментария к эпиграфам (указание источников) и г) примечаний к тексту романа.

- 319 -

Приведенный в разделе „История печатного текста“ список печатных разночтений чрезвычайно полезен в качестве мотивировки избранных чтений, хотя и не может представить для читателя большого интереса. Можно лишь заметить, что в таких списках справочного характера полнота первое условие. Редактор отбросил „бесспорные опечатки“ и напрасно. Бесспорного в текстологии очень мало, и лучше в составлении подобных списков проявлять больше осторожности, вводя и разночтения, которые можно счесть и за опечатки (конечно, я не говорю об явных, обессмысливающих опечатках, которые сразу обнаруживаются без всякого изучения истории текста). Приведение их необходимо для мотивировки выбора текста. Так в обоих случаях, когда Г. О. Винокур вносит поправки в традиционный текст, он все-таки приводит ошибочное чтение и тем нарушает принцип устранения бесспорных опечаток. Но в таком случае неясно отсутствие ряда разночтений. Например в первой главе, в строфе IV, двух стихов:

Читаю  мало,  долго  сплю  (вм. много сплю)
Провел  в  бездействии, в  тиши  (вм. в  тени).

Во второй главе, в строфе VII:

Еще  пленили  юный  ум  (вм. пленяли).

В строфе XXVII:

Ей  чужды;  странные  рассказы  (вм. страшные).

Не совсем точны данные о вариантах второго издания второй главы (1830 г.); так, стих: „Душой филистер геттингенский“ читается так не только в первом, но и во втором издании. Наоборот, стих: „Звала Полиной Парасковью“ читается так только в первом издании; во втором уже обычное чтение („Полиною Прасковью“).

Чтобы показать полезность привлечения и этих вариантов (из которых второй, в IV строфе первой главы, вполне равноправен с исправленными редактором опечатками), остановлюсь на первом. Приведенное здесь чтение встречается один раз — во втором издании первой главы 1829 г. Первое издание 1825 г., а также издания 1833 и 1837 гг. дают стих иначе („Читаю мало, много сплю“). Казалось бы, совпадение первого и последнего издания решают вопрос, тем более, что обычное чтение стиха дает противоставление (мало — много), исчезающее при чтении „долго“. Между тем вопрос обстоит гораздо сложнее. Дело в том, что в рукописи, с которой печаталось первое издание первой главы (копия Льва Пушкина с поправками А. Пушкина), а также и в черновике, и в автографе, с которого снималась эта копия, стоит „долго“. Появление слова „долго“ во втором издании есть восстановление текста рукописи. Это понятно, если предположить чтение „много“ результатом опечатки (с типографской стороны гораздо легче получить „много“ из „долго“, чем обратно: достаточно наборщику набрать „длого“ и остальное сделает корректор). Возвращение к чтению первого издания в изд. 1833 г. объясняется повидимому тем, что издание 1833 г. печаталось по правленому экземпляру первого, а не второго издания (ср. в строфе XLIX восклицательный знак после „О Брента“, находящийся в изд. 1825 и 1833 гг. и замененный запятой в изд. 1829 г.; то же в строфе LVI после „Поля“; в строфе LX после слова „дань“ стояла запятая, которую список опечаток при шестой главе предлагает заменить двоеточием, что и сделано в изд. 1829 г.; в изд. 1833 г. на этом месте стоит тире, что свидетельствует о независимости этого издания от текста 1829 г.; многочисленные совпадения изд. 1829 и 1833 гг. объясняются повидимому тем, что общим источником их был один правленый экземпляр первого издания). Издание 1833 г. отнюдь не абсолютно исправно. В нем остались некоторые опечатки и не сделаны даже исправления, отмеченные в списке опечаток при шестой главе („долгий

- 320 -

след“ — „легкий след“). Повидимому, исправление, внесенное в изд. 1829 г., было просто забыто при подготовке изд. 1833 г., и эта опечатка не была устранена. Что же касается антитезы „мало — много“, то повидимому она явилась совершенно случайно: глаголы „читаю“ и „сплю“ не дают основания для подобной антитезы. Наличие в той же строфе другой, явной опечатки („тиши“ вместо „тени“) свидетельствует о понижении внимания корректора при чтении этого текста.

Рукописные варианты даны в двух главках „Пропущенные строфы“ и „Из рукописей“. Разделение это кажется искусственным и произвольным. В первый отдел внесены те из пропущенных строф, которые означены в основном тексте романа порядковым номером, а в отделе „Из рукописей“ даны пропущенные строфы, не означенные номером. Признак этот совершенно случаен, что и отмечено редактором в предисловии к первому разделу. Между тем, такое разделение материала мешает цельности обзора рукописных вариантов (см. в частности строфы из восьмой главы, посвященные описанию петербургского салона, помещенные частью в первой главе вариантов, частью во второй).

Общий объем вариантов близок к объему, данному в последнем издании ГИХЛ. В текст вариантов кое-где внесены исправления, и данные главы, как впрочем и вся текстологическая часть тома, являются результатом нового критического обследования источников.

Что касается редакторских примечаний, то они отличаются сжатостью и краткостью. Редактор останавливается преимущественно на вопросах литературных параллелей, ограничиваясь констатированием сходства стихов Пушкина с предлагаемым источником, и в редких случаях делает из этого выводы. Вряд ли это совсем то, что требовалось в комментарии к изданию типа данного девятитомника. Следовало бы в большей степени остановиться на вопросах реального комментария и на характеристике тех фактов хроники личной и общественной жизни, на которые откликается и намекает Пушкин в строфах „Онегина“. Некоторые примечания слишком элементарны („Ювенал — римский сатирик“, „Энеида — произведение римского поэта Вергилия“ и др.). В некоторых примечаниях редактор излишне доверился своим предшественникам (стр. 362 — упоминание мифической балетной переделки мифической трагедии Вольтера „Клеопатра“). Несмотря на эти мелочи и в этом отделе есть кое-что свежее и интересное.

В заключение остановлюсь на одном вопросе — на орфографической подаче текста. Данный томик едва ли не единственное за последние годы издание классика, в котором вопросы орфографии продуманы, приведены в систему и разрешены осмысленно и целесообразно. Это безусловно одно из крупных достоинств издания. Именно потому-то и уместно в связи с ним поднять некоторые спорные вопросы орфографии в изданиях классиков не в порядке оспаривания решений редактора, а в порядке научного обсуждения вопроса.

До сих пор было две крайних формы решения вопроса об орфографической подаче классиков: 1) реставрация орфографии источника (Венгеров) и 2) предельная модернизация орфографии (Морозов). В настоящее время, хотя вопрос и усложнен еще проблемой перевода старой орфографии на реформированную, эти две формы продолжают существовать, хотя первая и в менее явном виде. Реставрация старой орфографии первоисточника (типа сохранения формы „щастье“) мотивируется не научными аргументами, а эстетическими: этим будто бы сохраняется колорит эпохи. Этот аргумент удобен и для редакторов, так как дает возможность механического воспроизведения оригинала. „Реставраторы“ сохраняют чисто орфографические начертания, не заботясь о том, отражает ли данная орфографическая форма какой-нибудь факт истории языка кроме условности данного начертания, или нет (крайняя форма „реставраторства“ — это забота о сохранении начертания отдельных букв, т. е. о соответственной передаче старинного рукописного Н в форме N и т. п.). Казалось бы, теперь, при передаче старой орфографии средствами новой, т. е. при смене самых основных моментов орфографической системы, реставраторским поползновениям

- 321 -

следует положить предел; тем не менее эти попытки постоянно возникают, и увлечение „ароматом“ эпохи без отчетливого уяснения, в чем именно этот „аромат“, продолжается. Реставраторы забывают, что историю русского правописания изучать будут не по изданиям, где старая орфография заменена новой, а по первоисточникам. Надо отметить еще тот факт, что реставраторы часто принимают за начертания, свойственные издаваемому памятнику, начертания, принадлежащие корректору той типографии, где печаталось издаваемое произведение.

Г. О. Винокур совершенно правильно отказался от сохранения старых орфографических форм ради их самих. Его принцип, поскольку его можно уловить из настоящего издания, — сохранение только таких форм, в которых отражается какой-то факт истории языка (т. е., в первую очередь, произношения).

Необходимо принять во внимание, что всякая орфография — как наша, так и пушкинская — является несовершенным средством для выражения произношения и в силу принципа историзма часто отражает не современное автору, а старое произношение, принадлежащее прошлому. Произношение меняется при сохраняющейся орфографии. Поэтому отразить полностью произношение Пушкина средствами орфографии невозможно. Потому-то и в этом вопросе необходимо установить критически, какие моменты подлежат сохранению, и в чем реставрация иллюзорна. Пушкин писал „скучно“, а говорил „скушно“; писал „первый“, а произносил „перьвый“. Нужно ли вводить искусственные начертания „скушно“ и „перьвый“, чтобы приблизить начертание к произношению Пушкина? Иначе говоря, следует ли менять самые принципы этимологического правописания, усиливая фонетический элемент? На это, конечно, никто не идет. Но в таком случае, в какой мере совместимо сочетание архаических форм с современными? Вопрос этот не имеет общего решения и для разного типа изданий решается различно. В академическом издании уместно сохранять необычные начертания, если они дают материал для лингвистических наблюдений; в школьном издании полезна предельная нивелировка во избежание прививки учащимся „неправильных“ орфографических форм. Наконец, среднее положение должны занимать издания для квалифицированного читателя, не являющегося искушенным в вопросах истории языка, но способного критически отнестись к предлагаемому тексту. К этому типу изданий относится и настоящее издание. Я остановлюсь на некоторых казусах, заслуживающих внимания.

Г. О. Винокур тщательно сохраняет формы „раждать“, „сгарать“ (через а, а не через о), следуя за первоизданиями. Здесь возникают два вопроса: а) отражает ли данное начертание какой-либо факт в истории русского языка, характерный для пушкинской эпохи, и б) являются ли данные начертания характерными для самого Пушкина.

Чередование а и о в основах некоторых глаголов наблюдается как атавистическое явление и в современной орфографии (в глаголах „расти“ „слагать“ „скакать“ и производных). При Пушкине категория подобных глаголов была обширнее. Но значило ли это, что грамматические основания для этого чередования при Пушкине были иные чем теперь? Вряд ли. Это чередование гласных имело свое основание до распространения аканья на литературный язык. При Пушкине аканье было законом, и слова „рождать“ и „раждать“ звучали одинаково. Фонетическая форма преобладала в силу простой традиции. Чтение стихов без аканья Пушкин еще мог наблюдать в раннем детстве, и то как факт книжного произношения. Для него же это чтение было чуждым. Следовательно, если в данном вопросе ничего в языке не изменилось сравнительно с нашим временем, нет нужды реставрировать необычную орфографию и создавать иллюзию, будто бы здесь для Пушкина дело обстояло иначе чем для нас и дифференциация форм „сгорать“ и „сгарать“ не была уже мертвым фактом. Кроме того, можно предполагать, что в орфографии самого Пушкина этого и не было. Например, в третьей главе, стр. VII, Винокур печатает „Сгарая“, а в автографе стоит совершенно отчетливое „Сгорая“ (ср. в автографе „Кавказского пленника“ — „сгорая“; автогр. Публичной библиотеки, л. 12).

- 322 -

Напрасным кажется и сохранение формы „песень“, тогда как Пушкин сам всегда писал „пѣсенъ“. В данном случае издание Г. О. Винокура отразило орфографию Плетнева и корректоров, а не Пушкина.

Г. О. Винокур сохраняет начертание „Олинька“ (напр. стр. 118). У нас есть много доказательств в пользу того, что в подобном положении Пушкин не слышал различия „е“ и „и“, а потому форма „Оленька“ в равной степени передает его произношение. Но уже если сохранять эту форму, то надо печатать „маминьки“, между тем на стр. 26 читаем „маменьки“. А ведь и в автографе и в первом издании мы читаем „маминьки“. Эта форма была устранена лишь во втором отдельном издании первой главы. Таким образом разнобой, допущенный Винокуром, не получает оправдания в первоисточниках.

Из остальных спорных случаев отмечу слишком тонкое различение старинного „отме́рял“ и современного „отмерил“, форму „рассчетливо“ и сохранение дифференциального ударения над „что“ в значении местоимения. Мы так привыкли к этому знаку, как показателю экспираторного ударения, что старое его употребление может вызвать недоразумения, напр., в стихе:

Всё,  всё,  что́  выразить бы  мог...

Замечания эти отнюдь не являются упреками по адресу редактора. Но именно его издание вызывает необходимость тщательно пересмотреть и точнее формулировать принципы орфографической передачи текстов классиков, издаваемых по новой орфографии.

Б. Томашевский.

————