236

Б. В. КАЗАНСКИЙ

НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ О ДУЭЛИ И СМЕРТИ ПУШКИНА

(Из собрания П. Е. Щеголева)

1

ИЗ ПАМЯТНОЙ КНИЖКИ А. П. ДУРНОВО НА 1837 ГОД

Александра Петровна Дурново (1804—1859) была дочерью министра императорского двора, светлейшего князя Петра Михайловича Волконского и была, поэтому, своим человеком при дворе и в большом свете. Об ее уме, образованности и характере (в молодые годы) очень лестно отзывались Пушкин, А. И. Тургенев, Жуковский, Козлов и др. „Вы изумитесь правоте и верности прелестной ее головы“, писал Пушкин Тургеневу 14 июля 1824 г. „Что за умная прелесть Алина“, отзывался и Тургенев в письме Вяземскому 31 октября того же года. „Я восхищаюсь умом, и просвещением, и добродушием Алины. Ее прямо можно послать посольшей в Париж, и лицом в грязь не ударит“. „Алина прелестное, милое, доброе, умное создание“, восхищался Жуковский в письме к Козлову 8 августа 1827 г., „я рад, что судьба меня с ней познакомила хотя на короткое время“.

Уже тогда, однако, в ней замечалась какая-то душевная подавленность или застылость, и надежды, что „рано сжатая душа ее развернется и расцветет“ (гр. Разумовская в письме к Жуковскому 5 августа 1827 г.), не оправдались. В 1831 г. она вышла замуж за шталмейстера И. Д. Дурново, но брак был несчастлив и вероятно усилил черты „апатии и душевной недеятельности“, которые в ней отмечали позднее Гоголь и А. О. Смирнова.

Летом 1824 г., будучи с матерью в Одессе, где лечилась морскими купаньями, она часто встречалась с кн. В. Ф. Вяземской, находившейся там с той же целью, и через нее познакомилась и с Пушкиным. Каковы были ее отношения к поэту, неизвестно. Как большинство светских людей того времени, она русской литературы не читала. Упоминая в своем дневнике под 3 января о нападках Вяземского на книгу Устрялова, она добавляет: „кажется о России“, а по поводу встречи с поэтессой Ростопчиной, приписывает 1 февраля: „говорят, что ее русские стихи, напечатанные

237

в одном журнале, очень хороши“. С Пушкиным она встречалась в свете, а с кн. Вяземской поддерживала дружеские отношения. То обстоятельство, что последний год жизни Пушкин нанимал квартиру в доме кн. С. Г. Волконской, матери А. П. Дурново, не имело, повидимому, никакого влияния на их отношения.

Записи А. П. Дурново о Пушкине очень лаконичны и не обнаруживают волнения или хотя бы живого интереса к нему вообще, к семейной драме его и дуэли в частности. Но она дважды называет его „бедным“ и „несчастным“, и то обстоятельство, что она поехала к Вяземской 2 февраля (зная об ее пребывании в квартире умирающего Пушкина), показывает, что она не осталась равнодушной к гибели поэта. Письмо же ее к матери, помещаемое ниже, свидетельствует определенно об ее симпатии к Пушкину.

При всей своей лаконичности, записи А. П. Дурново дают кое-какие новые данные. Мы узнаем, что 28 января, на следующий день после дуэли, во дворце имел место спектакль, а вечером был раут у Нессельроде. Это позволяет объяснить, как новость о дуэли и смертельном ранении Пушкина получила столь быстро широкое распространение в петербургском „свете“. Очень вероятно, что на рауте был и посланник Геккерн. Самое присутствие его, а тем более информация, которую он, конечно, давал в определенном освещении, способствовали благоприятному к нему и к Дантесу отношению в придворном и великосветском кругу. Геккерн пользовался большим расположением и уважением Нессельроде и его жены. 27-го, в день дуэли, повидимому, вызванные им, они оставались в голландском посольстве до самой ночи, а на следующее утро Нессельроде лично доложил царю о происшедшей дуэли — несомненно в выгодном для Геккерна и Дантеса свете. И как раз 28-м января датирована записка к нему Геккерна, при которой он, ссылаясь на этот доклад, препровождал ему затребованные императором Николаем документы. Весьма вероятно, что и на рауте в этот день он успел похлопотать за себя и за Дантеса.

Мы получаем из записей А. П. Дурново важную дату — 23 января — того бала у Воронцовых-Дашковых, на котором Дантес ухаживал за Н. Н. Пушкиной и, может быть, произнес свой дерзкий каламбур, что, по мнению Вяземского, а за ним и многих других, взбесило Пушкина и побудило его написать письмо к Геккерну, на которое Дантес ответил вызовом на дуэль.

21.I. Le bal des Fiquelmons¹ a été très nombreux; la Londonderry² y avoit toutes ses émeraudes et beaucoup de diamans. La Krüdner est vraiment fort belle,³ une si belle peau, les traits si fins; M-me Pouschkine avoit les cheveux lisses et natés fort bas, absolument comme un beau camé.

28.I. Hier à 4 h. Pouschkine s’est battu avec son beau-frère Ekern. Il n’a été question que de cela à la cour où il y a eu spectacle — puis au

238

raout des Nesselrode. Pouschkine a été l’agresseur. Il est blessé au ventre et condamné; l’autre — légèrement blessé au bras.

29.I. C’est la P-cesse Wiasemsky qui a soigné le malheureux Pouschkine. Il a cessé de souffrir aujourd’hui à 3 h.

  1.I. On dit qu’on demandait à l’enterrement de Pouschkine: où est cet étranger, que nous voudrions mettre en pièces.⁴

 2.II. J’ai été ce matin chez la P-cesse Wiasemsky, qui a soigné Pouschkine tout le temps.

 8.II. Nous avons été voir la vente d’Ekern;⁵ nous avons aperçu le jeune de loin: il a l’air tout à fait retabli.⁶

24.II. Ce soir j’ai été chez la Wiasemsky où Joukovski nous a lu la lettre intéressante du pauvre Pouschkine à Чадаев.⁷

22.VI. Le Современник vient de paraître pour la 1-re fois depuis la mort de Pouschkine; ses derniers moments y sont décrits dans une lettre de Joukovski au vieux Pouschkine.

25.VI. M-me Maltzoff née Voronzoff a un air ingénu qui rend sa beauté piquante; elle rappele en petit la Pouschkine la femme du malheureux poète.

Перевод:

21.I. Бал Фикельмонтов был очень многолюден. Лондондерри имела на нем все свои изумруды и много бриллиантов. Крюднер действительно очень красива, такая прекрасная кожа, черты такие тонкие; у г-жи Пушкиной волосы были гладкие и заплетены очень низко, — совершенно как прекрасная камея.

28.I. Вчера в 4 ч. Пушкин дрался с своим зятем Экерном. Только об этом и говорили при дворе, где давали спектакль — потом на рауте у Нессельродов. Пушкин был зачинщиком. Он ранен в живот и приговорен; другой — легко ранен в руку.

29.I. За несчастным Пушкиным ухаживала кн. Вяземская. Он перестал страдать сегодня в 3 ч.

1.II. Говорят, что на похоронах Пушкина спрашивали, где этот иностранец, которого мы хотели бы растерзать.

2.II. Я была сегодня утром у кн. Вяземской, которая ухаживала за Пушкиным все время.

8.II. Мы ездили смотреть распродажу Экерна; мы заметили молодого [Дантеса] — издали; он выглядит совершенно поправившимся.

24.II. Сегодня я была у Вяземской, где Жуковский прочел нам интересное письмо бедного Пушкина к Чадаеву.

22.VI. „Современник“ только что появился в 1-й раз со смерти Пушкина; его последние минуты описаны здесь в письме Жуковского к старому Пушкину.

25.VI. Г-жа Мальцова, рожденная Воронцова, имеет наивный вид, который придает ее красоте пикантность, она напоминает в миниатюре Пушкину, жену несчастного поэта.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ О бале у австрийского посланника Фикельмонта 21 января упоминает в своем дневнике и А. И. Тургенев, который там „любезничал с Пушкиной“ и другими. Вероятно к этому же вечеру относится и запись в дневнике Мердер под 22 января: „На [вчерашнем] балу я не танцевала. Было слишком тесно. В мрачном молчании я восхищенно любовалась

239

г-жой Пушкиной. Какое восхитительное создание! Д’Антес провел часть вечера неподалеку от меня. — Минуту спустя я заметила проходившего Пушкина (стоит только на него взглянуть, чтобы убедиться, что он ревнив, как дьявол). Какое чудовище! я подумала: если бы можно было соединить г-жу Пушкину с Дантесом, какая прелестная вышла бы пара!

² Леди Лондондерри — жена английского генерала, маркиза Лондондерри (1778—1854), была в это время в Петербурге с мужем; 28 января они отправлялись обратно в Англию через Берлин. Поездку эту Лондондерри описал в книге „Recollections of a tour in the North of Europe“, 1838, где, между прочим, упоминает в числе красавиц, виденных им на придворном балу, Н. Н. Пушкину. Отъезд ее описывает в своем дневнике Мердер, под 28 января.

³ Графиня Амалия Максимилиановна фон-Лерхенфельд-Кеферинг (ум. в 1881 г.), дочь баварского посланника в Петербурге, побочная сестра императрицы Александры Федоровны и жена барона А. С. Крюднера, секретаря русского посольства в Мюнхене, где в нее влюблен был Тютчев. А. О. Смирнова в дневнике 1842 г. вспоминает под 10 марта как в 1838 г. Николай I „занимался в особенности Крюднер“, которая была „блистательно хороша“, и постоянно ужинал с нею.

⁴ О враждебных намерениях части петербургского общества по отношению к Дантесу (и Геккерну) слышали и другие современники Пушкина, напр. Тургенев и Жуковский. Как известно, это послужило поводом для правительства окружить похороны Пушкина жандармским надзором. Однако, столь решительного выражения этой враждебности мы до сих пор не имели.

⁵ О распродаже посланником Геккерном своей обстановки перед отъездом упоминает и Вяземский (в письме к в. кн. Михаилу Павловичу от 16 февраля) и Тургенев (в письме к Нефедьевой от 24 февраля) и Смирнов в своей „Памятной записке“ (со слов Вяземского?). Все они отзываются об этом с презрением и негодованием, изображая поведение посланника недостойным. Запись Дурново показывает, что распродажа эта была не открытой для всех толкучкой, а имела фешенебельный характер: Дурново (с мужем) иначе на ней бы не появилась. К тому же, главную часть вещей составляли, надо думать, не предметы домашней обстановки — последние не привлекли бы на распродажу представителей высшего света — и анекдот о стуле, который какой-то офицер взял из-под Геккерна, будь он даже верен, не свидетельствует против этого. Геккерн был большим любителем и знатоком старинных и художественных вещей — и они-то и составляли основной фонд продажи. Запись Дурново дает наиболее раннюю дату ее, но вероятно распродажа началась ранее 8 февраля. Геккерн уже 2 февраля знал, что ему придется покинуть Петербург, и — чтобы избежать худшего — сам просил о переводе.

⁶ Дантес 8 февраля еще находился под домашним арестом, мотивированным его раной. Но освидетельствовавший его по распоряжению военного суда в этот самый день штаб-лекарь нашел, что „кроме припухлости и чувствительности при дотрагивании к раненому месту, других болезненных припадков не заметно“, после чего Дантес был переведен на гауптвахту.

⁷ Письмо Пушкина к П. Я. Чаадаеву (от 19 октября 1836 г.) Жуковский читал, очевидно, с целью создать благоприятное мнение о патриотизме поэта. Это было, следовательно, одной из попыток, которые Жуковский, а также и Вяземский и другие друзья поэта предпринимали для его реабилитации в глазах высшего общества. Письмо это, конечно, было найдено Жуковским при разборе бумаг поэта, и он взял его себе — оно и сохранилось в его бумагах.

2

ИЗ ПИСЬМА А. П. ДУРНОВО К МАТЕРИ

Письмо обращено к матери А. П. Дурново, светл. кн. Софье Григорьевне Волконской (1785—1868), давно разошедшейся с мужем и находившейся

240

в то время в Италии. На письме приписка „Reçue à Rome par poste Jeudi 2 Mars. Rép. p. p.“, т. е. „Получено в Риме почтой в четверг 2 марта. От[вечено] п[о] п[очте]“. Упоминание почты показывает, что Волконская, как многие в то время, в особенности в переписке за границей, часто пользовалась оказией, главным образом дипломатическими курьерами.

Письмо показывает, что С. Г. Волконская была совсем не в курсе драмы Пушкина, тянувшейся с осени, и даже не знала ни Е. Н. Гончаровой, ни Дантеса. Характерно, что А. П. Дурново сообщает ей, что Пушкин нанимал квартиру в ее доме — он занимал ее с августа 1836 года. Довольно естественно, поэтому, что она не вдается в подробности преддуэльной истории, которые ей самой, очевидно, известны. Как большинство современников, она объясняет ссору ухаживаниями Дантеса и ревностью Пушкина.

Моральные рассуждения А. П. Дурново примыкают к оценке поведения Пушкина, общей для высшего петербургского света. Так, она полагает, что женитьба Дантеса должна бы была быть достаточным удовлетворением для него: либо Дантес действительно поступил при этом честно — и тем самым отпадали все подозрения; либо он женился поневоле — и тогда выступал в довольно жалкой роли. В обоих случаях казалось, что в дальнейшем какие бы то ни было предосудительные отношения между Дантесом и сестрой его жены должны были стать невозможными. Так, повидимому, рассуждал и сам Пушкин: в изложении этого момента в его письме к Геккерну (написанном в ноябре 1836 г.) сквозит явное удовлетворение. Любопытно, что А. П. Дурново слышала (вероятно в ноябре — декабре), будто Пушкин отзывался о Дантесе с насмешкой. Впрочем, может быть, она заключает об этом лишь из остроты Пушкина, о которой сообщает и Вяземский (в письме к в. кн. Михаилу Павловичу 15 февраля). Последнюю она передает неверно, лишая ее острия, так как называет Дантеса Геккерном.

Фразу Пушкина, что ему с Дантесом тесно на земле, приводит и Вяземский (в письме к Д. Давыдову 9 февраля); уверенья его перед друзьями в невиновности его жены приводят многие современники.

Бал, на котором Дантес ужинал рядом с Н. Н. Пушкиной, — очевидно, бал у Воронцовых, имевший место 23 января.

В общем, рассказ исходит скорее с дантесовской стороны. И это не удивительно в виду круга знакомств А. П. Дурново. В своем дневнике она упоминает, что 28-го много говорили о дуэли, а затем на рауте у Нессельродов. В обоих местах присутствовали, главным образом, люди, далекие Пушкину и близкие Геккерну и Дантесу.

St.  P-bg  le  30  Janvier
1837. — 11  Février.  

Tout le monde a été péniblement occupé ces jours-çi du duel de Pouschkine avec son beau frère Ekern — çi-devant Dantès. Celui-çi est

241

légèrement blessé au bras, mais Pouschkine est mort hier, après 47 h. de souffrances. C’est lui qui a été l’agresseur; les démêlés ont duré longtems, et l’histoire en est très compliquée. Pouschkine laisse 4 enfans, dont l’aîné n’a pas 5 ans! La littérature fait aussi une g[ran]de perte. Quand sa jalousie a éclaté p-r la 1-ère fois, il a été tout stupéfait d’aprendre de son rival qu’au lieu de songer à sa femme il était depuis un an épris de sa soeur M-elle Gontscharoff; Pouschkine a dit qu’ils seroient fiancés sur le champ,¹ néanmoins il n’a pas voulu le recevoir pendant qu’il étoit promis, et n’a pas assisté à la noce, à laquelle il a cependant permis à sa femme de se trouver il y a à peine 3 semaines.² Ou le mariage de bonne foi detruisoit tout motif de vengeance, ou ce sauf-conduit étoit une punition suffisante; mais le malheureux caractère passioné du défunt a fait qu’il ne pouvoit pas suporter les propos qu’on tenait sur tout cela, et qui ont amené sa provocation³ et la catastrophe qui s’en est suivie. Il y a de cela quelque tems qu’on disoit qu’il se moquait de lui et comme il s’appelle George, il disoit ce n’est pas George Ekern, mais George Dandin.⁴ La position de M-me Ekern est détestable, vis-à-vis de la veuve, et probablement aussi vis-à-vis du mari. Elle a quelques années de plus que lui, et n’est pas jolie. Lui est beau garçon et ressemble à Koutouzoff, le mari de la Ribaupiere.⁵ On prétend que Pouschkine a assuré ses amis qu’il étoit convaincu que sa femme n’étoit pas coupable,⁶ mais qu’il haïssoit tellement cet homme, que l’un d’eux devoit disparaître. Il auroit été plus généreux à lui d’insister p[ou]r le duel avant la parenté; au reste tant bien que mal il s’étoit calmé, mais sa rage a repris en voyant au bal Ekern souper à côté de sa belle-soeur.⁷ — Il a demandé le prêtre et communié la veille de sa mort.⁸ C’est la P-cesse Vera Wiasemsky qui l’a soigné tout le tems. La balle lui est entrée par le bas-ventre et n’est pas sortie. Ils se sont battus à 10 pas. Ils ont tiré au sort; Ekern a tiré le 1-er; l’autre, tout blessé qu’il étoit, a eu encore la force de tirer aussi son coup. — Pouschkine demeuroit au dessous de Lioubanoffsky⁹ dans ta maison. Il y a 8 jours aujour[d’hui] que j’ai vu au bal des Woronzoff¹⁰ les deux combattans avec leurs femmes. On dit qu’après avoir envoyé le défi, le défunt a encore été au bal de la Rasoumoffsky, la veille du duel, mais là il y avoit foule et je ne l’ai pas vu ce jour-là.

Перевод:

СПб., 30 января (11 февраля) 1837 г.

Все были тягостно заняты в эти последние дни дуэлью Пушкина со своим зятем Экерном, бывшим Дантесом. Последний легко ранен в руку, но Пушкин умер вчера после 47 ч. страданий. Зачинщиком был он. Ссора длилась долго, и история ее очень сложная. Пушкин оставляет 4 детей, из которых старшему нет 5 лет! Литература также несет б[ольш]ую потерю. Когда его ревность вспыхнула в 1-й раз, он был совсем ошеломлен, узнав о своем сопернике, что вместо того, чтобы думать о его жене, он в течение года был влюблен в ее сестру, девицу Гончарову. Пушкин сказал, что они будут помолвлены тотчас же. Тем не менее, он не хотел его принимать, пока он был женихом, и не присутствовал на свадьбе, на которую он позволил, однако, своей жене явиться едва 3 недели тому назад. [Казалось бы, что] либо честный брак уничтожил всякий повод для мести, либо этот способ

242

самосохранения был достаточным наказанием [для Дантеса]. Но несчастный страстный характер покойного привел к тому, что он не мог перенести толков, которые ходили обо всем этом, и которые привели к вызову с его стороны и к катастрофе, которая за этим последовала. Несколько времени тому назад говорили, что он [Пушкин] насмехался над ним, и так как его [Дантеса] зовут Жорж, то он говорил, что это не Жорж Экерн, а Жорж Данден. Положение г-жи Экерн отвратительно в отношении вдовы, и вероятно также и в отношении мужа. Она несколькими годами старше его, и не красива. Он красивый малый и похож на Кутузова, мужа Рибопьерши. Уверяют, что Пушкин заявил своим друзьям, что он убежден в невиновности своей жены, но что он настолько ненавидит этого человека, что один из них должен исчезнуть. С его стороны было бы великодушнее настаивать на дуэли прежде, чем породниться. Впрочем, он кое-как успокоился, но бешенство вновь охватило его, когда на балу он увидел Экерна, ужинающего рядом с своей свояченицей. Он потребовал священника и причастился накануне дня смерти. Княгиня Вера Вяземская ухаживала за ним все время. Пуля вошла ему в пах и не вышла. Они дрались на 10 шагах. Они бросили жребий. Экерн выстрелил 1-й; тот, при всем том, что был ранен, имел еще силы произвести свой выстрел. Пушкин жил под Лубяновским в твоем доме. Сегодня 8 дней, что я видела обоих дуэлянтов с их женами на балу у Воронцовых. Говорят, что, отправив вызов, покойный был еще на балу у Разумовской, накануне дуэли, но там была толпа, и я не видела его в этот день.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Что Пушкин был изумлен сватовством Дантеса и потребовал немедленной помолвки, сообщает в своих воспоминаниях Фаллу (со слов графини Нессельроде или Д’Аршиака?), а также дает понять и кн. А. В. Трубецкой в своем рассказе Бильбасову. Это версия приятелей Дантеса.

² Тоже информация из дантесовских кругов. На это обстоятельство ссылался Дантес при допросе в военном суде.

³ Вызов был сделан Дантесом в ответ на оскорбительное письмо Пушкина к Геккерну.

⁴ Дурново передает неверно каламбур Пушкина, лишая его остроты, так как называет Дантеса Геккерном. По словам Вяземского, Пушкин говорил: „Tu l’a voulu, Georges Dantès“, имея в виду вошедшую в поговорку фразу из комедии Мольера „Tu l’a voulu, Georges Dandin“ — „Ты сам того хотел, Жорж Данден“, в смысле „ты сам себе вырыл яму“. Дурново могла слышать, будто Пушкин называл Дантеса Данденом.

⁵ Муж «Рибопьерши» — граф Василий Павлович Голенищев-Кутузов (1803—1873), сын петербургского генерал-губернатора, бывший кавалергард, женат был на Софье Александровне, дочери Александра Ивановича Рибопьера (ум. в 1865 г.), посланника в Константинополе и Берлине.

⁶ Заявление Пушкина друзьям о невиновности его жены приводят многие современники.

⁷ Имеется в виду, очевидно, бал у Воронцовых 23 января, как видно из сопоставления с записью под этим числом в „Сводке“, публикуемой далее. В своем дневнике, упоминая об этом бале, А. П. Дурново даже не отмечает присутствия на нем Пушкина и Дантесов. Возможно, поэтому, что о поведении Дантеса она сообщает по позднейшим сплетням.

⁸ По традиции, основанной на письме Жуковского, записи Спасского и др. свидетельствах, священник был призван к Пушкину вечером в день дуэли. Однако, фраза Николая I: „мы едва довели его (Пушкина) до смерти христианской“ возбуждает в этом отношении некоторые сомнения.

⁹ Лубяновский, Федор Петрович (1777—1869), сенатор. Упоминая о нем в письме Булгакову 22 января 1837 г., А. И. Тургенев прибавлял, что он „живет в комнатах кн. Софии Волконской, где я так часто бывал у ней, а внизу поэт Пушкин“. 21 января Тургенев и Пушкин были у него на званом обеде. Сын его, Н. Ф. Лубяновский, передавал впоследствии

243

Бартеневу, будто утром 27 января, в день дуэли, он „в воротах встретился с Пушкиным, бодрым и веселым. Шел он к углу Невского проспекта“.

¹⁰ Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова (1818—1856), дочь Кирилла Александровича Нарышкина, с 1834 г. замужем за графом Иваном Илларионовичем Воронцовым-Дашковым (1790—1854), обер-церемониймейстером. Ей посвящено стихотворение Лермонтова „К портрету“ (1840 г.): „Как мальчик кудрявый резва“. М. Н. Лонгинов сообщал, что ей встретились сани Пушкина с Данзасом и Дантеса с д’Аршиаком, направлявшихся к месту дуэли, и что это возбудило в ней беспокойство за судьбу Пушкина.

3

ИЗ ПИСЬМА КН. П. М. ВОЛКОНСКОГО К ЖЕНЕ

Письмо написано 15 марта 1837 г. из Петербурга в Рим, где в то время находилась кн. С. Г. Волконская. Освободившуюся после смерти Пушкина квартиру на Мойке хотел занять сын кн. Волконского, Григорий Петрович (1808—1882), чиновник особых поручений при министре народного просвещения Уварове. Вдова поэта с сестрой и детьми уехала 16 февраля в именье брата, Д. Н. Гончарова, в Калужскую губернию. Рукописи Пушкина уже 7 февраля были увезены на квартиру Жуковского для подробного просмотра. Мебель, вещи и книги (после разбора и описи последних Краевским, Сахаровым, Панаевым и др.) были упакованы и положены в кладовой в Гостином дворе.

J’attends, chère amie, votre réponse pour le logement pour Grégoire au rez-de-chaussée de votre maison — devenu vacant par la mort de Pouschkine, qui l’habitait, et que la veuve a quittée pour aller en province — pour ne pas perdre le tems pour la réparation à faire au commencement du printems, et pouvoir la finir pendant la bonne saison.

Перевод:

Ожидаю, милый друг, вашего ответа о квартире для Грегуара в первом этаже вашего дома, освободившейся со смертью Пушкина, который в ней жил, и оставленной вдовою, которая уехала в деревню — чтобы не терять времени для нужного ремонта в начале весны, и закончить его в течение хорошего сезона.

4

СВОДКА ДАННЫХ О ДУЭЛИ ПУШКИНА, ПИСАНАЯ КН. М. А. ГОРЧАКОВОЙ

Эта „реляция“ исходит из архива Горчаковых и написана рукой жены лицейского товарища Пушкина, дипломата, кн. А. М. Горчакова, Марьи Александровны, одной из трех дочерей кн. А. М. Урусова, дом которого поэт посещал в 1827 г., ухаживая за сестрой ее, Софьей (Марья Александровна тогда была уже замужем, первым браком, за гр. Мусин-Пушкиным). К ним относится стихотворение, приписываемое Пушкину: „Не веровал я троице доныне“.

244

Но составлена ли эта сводка самой М. А. Горчаковой, неизвестно; может быть, это лишь копия. Во всяком случае она передает не собственные ее наблюдения. Это несомненно для вечера у Вяземских. Очевидно, что и переговоры Пушкина с д’Аршиаком и Медженисом сообщены ей впоследствии, как и дальнейшая подготовка дуэли. Скорее всего эти данные исходят от П. А. и В. Ф. Вяземских. За это говорит уже передача разговора Пушкина с Вяземской, датированного 25-м января. Составитель „реляции“ сообщает, к тому же, что видел у Вяземского описание дуэли, сделанное д’Аршиаком для последнего. Письмо д’Аршиака датировано 1-м февраля, но доставлено было Вяземскому после его отъезда за границу (если, впрочем, верить заявлению, сделанному Вяземским военному суду 8 февраля), а д’Аршиак уехал 2 февраля вечером. Так как Данзас нашел изложение д’Аршиаком дела неточным, то вместо того чтобы подтвердить его своей подписью, как этого просил д’Аршиак, он предпочел написать с своей стороны письмо Вяземскому, с поправками и возражениями к некоторым подробностям дуэли. Письмо Данзаса датировано 6-м февраля. Но надо думать, что Данзас не тут же на месте, немедленно по прочтении письма д’Аршиака, написал свое, а ознакомившись с ним и заявив Вяземскому, что подписать его, как оно есть, он не считает возможным, взял его с собою, чтобы обдумать свои возражения, и написал свое письмо на следующий день. Как бы то ни было, вероятно, что автор „реляции“ видел у Вяземского письмо д’Аршиака между 2 и 6 февраля и, вероятно, ближе к первой дате. Записка же могла быть составлена и несколькими днями позже.

Но Вяземский не присутствовал на балу Воронцовых и передает лишь, что Дантес на этом балу „был сильно занят г-жей Пушкиной“ с оговоркой „говорят“ (в письме в. кн. Михаилу Павловичу.)

Приписка в конце сводки свидетельствует, что последняя была кому-то адресована (самой Горчаковой или автором).

Сводка интересна рядом новых подробностей, в особенности же ценна тем, что позволяет оценить по достоинству некоторые эпизоды драмы, известные до сих пор в сбивчивых и неавторитетных пересказах, и ставит под сомнение датировку рокового письма Пушкина к Геккерну и хронологию связанных с ним событий.

RELATION  SUR  LE  DUEL  DE  POUCHKINE

Le 23 il y a eu bal chez Woronzoff. H[eckern] y a suivi sa belle-sœur faisant son vis-à-vis dans plusieurs contredanses — enfin l’a suivie à souper, et a passé devant P[ouchkine] en faisant des plaisanteries sur M-me de Heckern, qu’il nommait la légitime.¹

Le 25-soir il a vu H[eckern] chez les Wiasem[sky] — le dernier étoit très gai — P[ouchkine] a dit à la P-sse W[iasemsky]: вот как он весел; не

245

знает, что его ожидает дома. — Что такое? — Письмо. — Как, от вас? — Да, к отцу.²

26 — bal chez la C-sse Léon — les H[eckern] père et fils n’y paraissent pas — P[ouchkine] cause avec d’Archiac, qu’il avoit déjà vu le matin — d’A[rchiac] insiste p[ou]r qu’il ait un second — lui propose Magenis³ — P[ouchkine] accepte et le prie d’en parler à ce dernier, qui refuse disant qu’il ignore les détails de l’affaire, et les relations du ces M-rs, et ne pouvoit en les apprenant à l’instant en juger assez sainement p[ou]r s’en meler — P[ouchkine] à ce bal est plus gai, plus calme et plus tranquille, cet état frappe le monde, il cause avec plusieurs personnes et surtout avec des dames, chose qu’il ne faisoit pas habituellement — Sa femme n’a pas été à ce bal.

27 — entre 9½ h. et 10 il écrit à d’Archiac — puis il se rend chez lui, sans second — d’A[rchiac] proteste — P[ouchkine] sort et rencontre Danzas de l’artillerie sur le pont de chaînes. Il se jette à son cou en disant: Тебя бог мне послал, я об тебе думал — садись в сани.⁴

D[anzas] ignorait tout — n’avait jamais été chez d’Archiac — arrivé là — on le met au fait. — H[eckern] arrive et l’on part pour la Новая Деревня, ils se sont battus entre 4 et 5 h. du soir, на Комендантской даче. Les amis de P[ouchkine] voyant qu’on l’accuse dans le monde, ont demandé au V-te d’A[rchiac] une relation du duel. Je l’ai vue chez W[iasemsky] signé par d’A[rchiac] — il faut encore la signature de Danzas.⁵ Quand elle y sera, je vous enverrai une copie.

Перевод:

23-го [января] был бал у Воронцовых. Г[еккерн-Дантес] следовал на нем за своей свояченицей, выступая в качестве ее визави в нескольких контредансах; наконец, он пошел с ней ужинать, и прошел перед П[ушкиным], отпуская шутки по адресу г-жи де-Геккерн, которую он называл „[своей] законной“.

25-го вечером он [Пушкин] видел Г[еккерна-Дантеса] у Вязем[ских]. Последний [Дантес] был очень весел. П[ушкин] сказал к-не В[яземской] — Вот как он весел: Не знает, что его ожидает дома. — Что такое? — Письмо. — Как? От вас? — Да, к отцу.*

26-го бал у гр-ни [Разумовской] — Г[еккерны] отец и сын там не появляются. — Пушкин говорит с д’Аршиаком, которого он уже видел утром. [Д’Аршиак] настаивает чт[обы] он имел секунданта — предлагает ему Меджениса — П[ушкин] принимает и просит его поговорить об этом с последним [Медженисом], который отказывает, говоря, что не знает подробностей дела и отношений этих господ [Пушкина и Дантеса] и, даже узнав их тут же, не может судить о них достаточно здраво, чтобы вмешаться. П[ушкин] на этом балу веселее, спокойнее и ровнее, это состояние бросается в глаза многим — он беседует со многими лицами, и особенно с дамами — чего он обычно не делал. Его жены не было на этом балу.

27-го между 9½ ч. и 10 [ч.] он пишет д’Аршиаку — потом отправляется к нему, без секунданта — д’Аршиак протестует — П[ушкин] выходит и встречает Данзаса, офицера артиллерии, на Цепном мосту. Он бросается к нему на шею, говоря: — Тебя бог мне послал. Я об тебе думал. Садись в сани.

246

Д[анзас] не знал ничего⁴ — никогда не был у д’Аршиака. Когда они приехали туда, его ставят в курс дела. Прибывает Г[еккерн] и они отправляются в Новую Деревню. Они дрались между 4 и 5 ч. вечера на Комендантской даче. Друзья П[ушкина], видя, что его обвиняют в свете, попросили у виконта д’Аршиака описание дуэли. Я его видела у В[яземского] за подписью д’А[ршиака] — нужна еще подпись Данзаса. Когда она будет [добавлена], я пошлю вам копию.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ П. И. Бартенев сообщил „со слов Вяземских“, что на „разъезде с одного бала“ „Дантес, подавая руку жене своей, громко сказал, так что Пушкин слышал: — Пойдем, моя законная“ (пер. с франц.). Е. А. Долгорукова помнила также, что „на одном ужине Дантес поднял бокал и, обращаясь к А. Н. Гончаровой, сказал: — пью за здоровье не моей законной, а той, которую я люблю“ (пер. с фр.). Третью версию передает еще позже бар. Фризенгоф, муж А. Н. Гончаровой: „В свое время мне рассказывали, что поводом [к отправлению Пушкиным оскорбительного письма Геккерну] послужило слово, которое Дантес бросил на одном большом вечере, где все они — [Пушкины, Дантесы и А. Н. Гончарова] присутствовали. Там был буфет, и Дантес, взяв тарелку с фруктами, будто бы сказал, напирая на последнее слово: — Это для моей законной. Слово это, переданное Пушкину с разъяснениями, и явилось той каплей, которая переполнила чашу“ (пер. с фр.). Версия Вяземских является наиболее подходящей для ситуации, изложенной в „реляции“, и обе взаимно дополняют друг друга.

² Сцену у Вяземских передавал уже П. П. Вяземский: „25-го января Пушкин и молодой Геккерн с женами провели у нас вечер. И Геккерн и обе сестры были спокойны, веселы, принимая участие в общем разговоре. В тот самый день уже было отправлено Пушкиным барону Геккерну оскорбительное письмо. Смотря на жену, он [Пушкин] сказал в тот вечер: — „Меня забавляет, что этот господин забавляет мою жену, не зная, что ожидает его дома. Впрочем, с этим молодым человеком мои счеты кончены“. Датировка этого вечера 25-м января побудила П. Е. Щеголева отвергнуть это свидетельство как „явно недостоверное сообщение. Письмо было отправлено не 25-го, а 26-го, и 26-го был бал у гр. Разумовской. Посылая письмо Геккерну, Пушкин, конечно, не мог предвидеть, что драться ему придется с молодым и т. д.“ („Дуэль и смерть Пушкина“, изд. 3-е, стр. 139, прим.). Действительно, письмо Пушкина датировано 26-м января, остальные возражения Щеголева бьют мимо цели.

С другой стороны, Бартенев сообщал трижды со слов В. Ф. Вяземской, что „вечером 26-го, накануне дуэли Пушкин зашел (явился, вбежал), на короткое время (на минуту) к ней и сообщил, что послал Геккерну вторичный вызов или даже, что будет драться с Дантесом (что у него назначена дуэль с Дантесом)“. Передавая этот рассказ (в первой его редакции), Щеголев заявляет: „К этому позднейшему рассказу кн. Вяземской относимся с некоторым недоверием. Выходит, будто княгиня ничего не предприняла к предотвращению дуэли только потому, что кн. Вяземский вернулся поздно. Но ведь было еще утро и день 27 января“ („Дуэль и смерть Пушкина“, изд. 3-е, стр. 137, прим. 3).

Однако, опубликование письма В. Ф. Вяземской о смерти Пушкина не позволяет так просто отмахнуться от этих сообщений, которые во всяком случае не могут быть простой выдумкой. Как видно из этого письма, П. П. Вяземский несомненно передает рассказы своей матери, и при этом очень точно. Между тем, письмо Вяземской было написано вскоре после смерти Пушкина, вряд ли позднее 1 февраля. И в нем, датируя день „когда все семейство [Пушкины, Дантесы и А. Н. Гончарова] провели у нас вечер“ точно „25 числа, понедельник“, передается только полнее тот же разговор: „Смотря на Жоржа Дантеса, Пушкин сказал мне:

— Что меня забавляет, это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что ожидает его по возвращении домой.

247

— Что же именно? сказала я. — Вы ему написали?

Он сделал утвердительный знак и прибавил:

— Его отцу.

— Как! Письмо уже послано?

Он сделал тот же знак. Я сказала:

— Сегодня?

Он потер себе руки, опять кивая головой.

— Неужели вы думаете об этом? сказала я. — Мы надеялись, что все уже кончено.

Тогда он вскочил, говоря мне:

— Разве вы принимаете меня за подлеца. Я вам уже сказал, что с молодым человеком мое дело было окончено. Но с отцом — дело другое“.

Далее говорится, что Вяземская сообщила это мужу, который вернулся домой только в 2 часа ночи, но что они не знали, что делать. „Невозможно было действовать“.

Таким образом версии П. П. Вяземского и Бартенева, говорившие как будто о двух разных вечерах, сводятся к одному: все происходит „25-го в понедельник“. И В. Ф. Вяземская продолжает: „На следующий день, во вторник, они искали друг друга, объяснились. Дуэль с сыном была назначена на завтра. Пушкин отправился на бал к гр. Разумовской“, а „в среду 27-го числа“ произошла дуэль. Датировки, следовательно, вполне последовательно развертывают события, и бал у Разумовской имеет в них свое место, и невмешательство Вяземских констатируется. Теперь этот вечер 25-го подтверждается записью, очевидно, со слов Вяземской, причем запись можно датировать первыми днями февраля.

Однако, письмо Пушкина Геккерну датировано 26-м января и по свидетельству Геккерна получено им 26-го же, в момент, когда он собирался на обед к Строганову (он сообщает это в письме к голландскому министру иностранных дел от 30 января).

Конечно, проще всего думать, что Вяземская все-таки ошиблась в датировке, и что вечер имел место 26-го. Это объясняло бы и отсутствие Вяземского: он был на балу у Разумовской. Но тогда возникают новые трудности — факты не умещаются в один вечер. Действительно, допустим, что Пушкин послал свое письмо Геккерну днем 26-го, когда тот собирался на обед (старый граф мог обедать рано по своему возрасту и по обычаю начала века). Можно предположить в таком случае, что Дантес, будучи у Вяземских, еще не знал ничего о письме Пушкина, так как в течение дня не видел Геккерна, и что он сообщил об этом — иначе как мог знать Пушкин, что Дантес еще в полном неведении? По тексту письма, однако, естественно думать, что Пушкин просто по расчету времени знал, что письмо еще не могло быть известно Дантесу. В таком случае оно было отправлено незадолго до появления Пушкина у Вяземских (который застал там уже Дантеса?), т. е. уже к вечеру.

Но как бы там ни было, Дантес у Вяземских еще не знает о письме. Допустим, что он рано уехал от Вяземских и, скажем, в 9 ч. был уже дома (указание Вяземской: „Все ушли. Я задержала Виельгорского“ говорит о значительно более позднем часе). Геккерн тотчас дает ему прочесть письмо и сообщает ему решение Строганова — вызвать Пушкина на дуэль. Дантесу рассуждать не приходится. Они посылают за д’Аршиаком (с угла Садовой и Невского на Французской набережной), тот приезжает тотчас же, ему рассказывают в чем дело (читать самое письмо было бы слишком долго), составляется ответное письмо Геккерна, которое д’Аршиак отвозит Пушкину, на Мойку. Даже принимая, что сани стояли у подъезда и что все делалось с военной точностью и большой поспешностью — хотя в последней не было никакой необходимости и дело, казалось бы, требовало некоторого обсуждения хотя бы с технической стороны — в один час всего этого никак не уложить. А между тем, д’Аршиак пишет Пушкину записку, в которой — подразумевая уже имевшее место (не ранее 10 ч.) объяснение — извещает его, что будет ожидать пушкинского секунданта до 11 ч. у себя, а позднее на балу у Разумовской. Даже если д’Аршиак написал эту записку, как только возвратился к себе, и допуская, что разговор с Пушкиным

248

был короткий, он не мог послать ее раньше 10 ч. 20 м., а Пушкин — получить до 10 ч. 30 м. Но зачем было посылать записку, если д’Аршиак только что расстался с Пушкиным? Вряд ли он мог не знать уже тогда, что в 11 ч. отправится на бал. С другой стороны, какой смысл было посылать Пушкину записку, когда до 11 ч. оставалось всего полчаса? Он мог рассчитывать на приезд секунданта Пушкина только в надежде, что тот уже сидел в кабинете поэта, и мог немедленно отправиться во французское посольство. Но это мог быть только расчет на счастливый случай. Как мог д’Аршиак надеяться, что за час времени Пушкин успеет съездить к кому-то, объяснить ему, в чем дело, дать ему нужные инструкции и привезти или прислать к д’Аршиаку. Тем более, что Пушкин очевидно только что сказал ему, что он еще не может назвать секунданта, не имея никого в виду.

Впрочем, д’Аршиак, повидимому, явился к Пушкину с вызовом Дантеса в тот момент, когда поэт собирался уходить (был уже на лестнице), так что церемониал вручения вызова не удался. Пушкин даже не стал читать письма Геккерна с припиской Дантеса и, вероятно, отделался небрежной фразой на требование молодого дипломата, чтобы поэт назвал своего секунданта в течение дня. Д’Аршиак, показавший себя и в дальнейших переговорах с Пушкиным (а затем и с Данзасом) и на месте поединка жестким формалистом, счел, может быть, своим долгом подкрепить свое заявление, не удавшееся по форме, официальным письмом. В таком случае он мог написать его и тотчас по возвращении к себе. Но, даже допуская это, нельзя сколько-нибудь удовлетворительно преодолеть получающийся неизбежный цейтнот.

Между тем, если допустить отправление Пушкиным письма и встречу его с Дантесом у Вяземских 25 января, то Геккерн и Дантес получают весь остаток вечера для обсуждения дела — по „сводке“ кн. Горчаковой д’Аршиак является к Пушкину утром 26-го, — а Дантес — весь следующий день для ожидания им секунданта Пушкина, который в свою очередь получает разумное время для подыскания такового. Не дождавшись секунданта до такого-то часа (7—8 ч. веч.) 26-го, д’Аршиак пишет записку, сообщая, что до 11 ч. будет дома, а потом на бале. Если с этим согласиться, то придется признать дату письма Пушкина к Геккерну опиской, а ту же ошибочную дату в письме Геккерна к голландскому министру иностранных дел — механическим повторением даты письма Пушкина, вполне возможным через 5 дней после факта.

Впрочем, подлинник этого письма неизвестен, а копия, сделанная Пушкиным для Данзаса, не имеет даты. Дата 26 января значится только в копии военносудной комиссии. Может быть, переписчик просто неверно прочел дату, приняв цифру 5 за 6 ?

Добавочным соображением в пользу этой датировки может служить следующее. Бартенев передает, что на бале гр. Разумовской кто-то обратил внимание Вяземского на то, что Пушкин о чем-то объясняется с д’Аршиаком. Вяземский был очень встревожен и направился к ним, но те уже разошлись. Почему разговор д’Аршиака с Пушкиным мог встревожить Вяземского? Только потому, что д’Аршиак мог быть секундантом Дантеса в первой (несостоявшейся в ноябре) дуэли Пушкина с последним? Вряд ли. Дуэль 27 января была для всех неожиданностью, и Вяземский не имел ни малейших оснований заподозрить в беседе Пушкина с французом что-либо в этом плане. Правда, Бартенев говорит, что Пушкин „горячо объяснялся“ — однако, речь шла только о том, что поэт и на бале не мог назвать своего секунданта; возможно, что он говорил об этом с досадой, но конечно не в таком повышенном тоне, чтобы произвести впечатление ссоры — даже на следующее утро настоятельная записка д’Аршиака еще вполне любезна.

Между тем, если допустить, что Вяземский уже накануне знал от жены о письме, посланном Пушкиным Геккерну, то будет вполне понятно и естественно, что живая беседа поэта с д’Аршиаком могла встревожить старого друга.

Можно, конечно, допустить, что Вяземская передала фразу Пушкина неточно, вложив в нее категорический смысл; или что Пушкин мог ошибиться в своем утверждении. В таком случае, Дантес мог явиться к Вяземским, уже зная о письме и после разговора о нем

249

с Геккерном, а, пожалуй, даже и с д’Аршиаком. Это позволяет выгадать около часа времени. Но, во всяком случае, Пушкин еще не встречался с д’Аршиаком и, следовательно, цейтнот остается чрезвычайно узким, и трудность уложения визита д’Аршиака и его записки от момента возвращения Пушкина домой до какого-то времени, предшествующего 11 ч., — не устраняется.

³ Подробности о поведении Пушкина на балу гр. Разумовской представляют кое-что новое. Мы не знали, что это д’Аршиак предложил Пушкину обратиться к советнику английского посольства Медженису с просьбой быть секундантом. Эта подробность вероятно исходила от Вяземского, который мог непосредственно знать ее от д’Аршиака. Но сводка внушает впечатление, будто переговоры с Медженисом вел д’Аршиак; на самом деле, Пушкин обратился к нему непосредственно, и англичанин согласился быть посредником в надежде уладить ссору, и только убедившись из беседы с д’Аршиаком, что дело идет лишь об организации дуэли, отказался (уже после того, как Пушкин покинул бал) письмом к поэту. Любопытно также сообщение, что Пушкин в это время был неразговорчив, особенно с дамами, и что на этом бале он был общительнее. Что он был весел в этот вечер, заметил и Тургенев.

⁴ Описание встречи Пушкина с Данзасом ценно, как существенное подтверждение традиционной версии, которую отверг П. Е. Щеголев. Самая фраза здесь выразительно свидетельствует о случайности встречи. В воспоминаниях Данзаса она передана бледнее: „Я ехал к тебе“. П. Е. Щеголев отвергал эту версию, считая ее выдуманной Пушкиным для облегчения ответственности Данзаса перед судом.

⁵ Эта подробность интересна в отношении тех формальностей, какими Вяземский хотел обставить свою документацию дуэли Пушкина. Это заставляет думать, что клевета о поведении Пушкина на дуэли представлялась более серьезной, чем думалось до сих пор.