- 221 -
М. АРОНСОН
К ИСТОРИИ „МЕДНОГО ВСАДНИКА“
Ко всем источникам „Медного Всадника“, начиная со знаменитой „Дороги в Россию“ Мицкевича и кончая „Прогулкой в Академию Художеств“ Батюшкова, повидимому следует причислить еще стихотворение С. П. Шевырева „Петроград“, — специально для вступления в поэме.
„Петроград“ был задуман в Петербурге, где проездом в Италию Шевырев провел в 1829 г. 12 дней (с 16 по 28 февраля). „В Петер<бурге> пришла мне тема для пиесы: Море спорило с Петром (Основ. Петербурга)“ — записал он в дневнике 2 марта 1829 г.
Посланный в Москву 17 сентября 1829 г., „Петроград“ произвел там громадное впечатление. „Кубарев без памяти и благодарит тебя“, писал Шевыреву Погодин.1 И. Давыдов выпросил стихи у Погодина для прочтения в Обществе Любителей Российской Словесности,2 где „«Петроград» имел успех блистательный“.3 „Молодые Аксаковы, тогда еще дети, знали «Петроград» наизусть“.4 Во всяком случае, весною 1830 г., живя в Москве и вращаясь в кругу друзей Шевырева, Пушкин не мог не знать этого стихотворения, даже если бы он и не заметил его в „Московском Вестнике“, где оно открыло 1830-й год. Поэтому, близкие совпадения между „Петроградом“ и вступлением к „Медному Всаднику“ естественно ставят вопрос, не явилось ли стихотворение Шевырева одним из источников этого вступления. Весь логический ход „вступления“, вся его композиция настойчиво подсказывает это предположение.
ПЕТРОГРАД
Море спорило с Петром:
„Не построишь Петрограда;
„Покачу я Шведский гром,
„Кораблей крылатых стадо.
- 222 -
„Хлынет вспять моя Нева,
„Ополченная водами:
„За отъятые права
„Отомщу ее волнами.*
„Что тебе мои поля,
„Вечно полные волнений?
„Велика твоя земля,
„Не озреть твоих владений!“
Глухо Петр внимал речам:
Море злилось и шумело,
По синеющим устам
Пена белая кипела.*
Речь Петра гремит в ответ:
„Сдайся дерзостное море!
„Нет, — так пусть узнает свет:
„Кто из нас могучей в споре?
„Станет град же, наречен
„По строителе высоком:
„Для моей России он
„Просвещенья будет оком.*
„По хребтам твоих же вод,
„Благодарна, изумленна,
„Плод наук мне принесет
„В пользу чад моих, вселенна. —
„И с твоих же берегов
„Да узрят народы славу
„Руси бодрственных сынов
„И окрепшую державу“.*
Рек могучий — и речам
Море вторило сурово.
Пена билась по устам,
Но сбылось Петрово слово.
Чу! в Рифей стучит булат!
Истекают реки злата,
И родится чудо-град
Из неплодных топей блата.*
Тяжкой движется стопой
Исполин — гранит упорный
И приемлет вид живой,
Млату бодрому покорный.
И в основу зыбких блат
Улеглися миллионы:
Всходят храмы из громад
И чертоги и колонны.
- 223 -
Шпиц, прорезав недра туч,
С башни вспыхнул величавый,
Как ниспадший солнца луч
Или луч Петровой славы.
Что чернеет лоно вод?
Что шумят валы морские?
То дары Петру несет
Побежденная стихия.*
Прилетели корабли,
Вышли чуждые народы,
И России принесли
Дань наук и плод свободы.
Отряхнув она с очей
Мрак невежественной ночи,
К свету утренних лучей
Отверзает бодры очи.*
Помнит древнюю вражду,
Помнит мстительное море,
И да мщенья примет мзду,
Шлет на град поток и горе.
Ополчается Нева,
Но от твердого гранита,
Не отъяв свои права
Удаляется сердита.*
На отломок диких гор
На коне взлетел строитель;
На добычу острый взор
Устремляет победитель;
Зоркий страж своих работ,
Взором сдерживает море
И насмешливо зовет:
„Кто ж из нас могучей в споре?“Остр. Искио, (Авг. 9) 1829.
В этом стихотворении есть ряд моментов, на которых надо остановить внимание. Начнем с речи Петра, в которой дана программа преобразования России: город строится на зло морской стихии, строится чтобы стать „оком просвещения народа“. Выход к морю у Шевырева означает выход к культуре: „по хребтам“ этих „вод“ вселенная принесет сюда „плод науки“. Государственная мощь России, мысль о которой заключает речь Петра, дана здесь как следствие Петровской программы.
В этой речи Петра чувствуются уже элементы и раннего славянофильства. Тремя строфами далее, реализуя эту концепцию культурной
- 224 -
роли морского пути, Шевырев тонко намекает и на революционные идеи, занесенные в Россию с Запада:
Прилетели корабли,
Вышли чуждые народы,
И России принесли
Дань наук и плод свободы.В рукописи1 подчеркнутый стих заменен цензурным, более мягким вариантом, к которому прибегнуть однако не пришлось:
Семя первое ученья.
В речи Петра, данной Пушкиным, мы находим те же положения и даже в том же порядке, с одним лишь исключением: военное могущество России не заключает, а начинает петровскую речь, и основание города, перенесенное на историческую почву, направлено в первую очередь против надменного соседа, против Швеции.
В шевыревском „Петрограде“, вообще широко использовавшем отвлеченную риторику оды, Петр, как и в одах Ломоносова, полубог, победитель стихий. Поэтому и Шведы у Шевырева — только одна из функций морской стихии, наряду например с наводнением:
Покачу я шведский гром,
Кораблей крылатых стадо.
Хлынет вспять моя Нева,
Ополченная водами...У Пушкина Петр — историческое, значительно более конкретное лицо, разрешившее в исторической обстановке проблему выхода к морю.
И все же, несмотря на это различие, основные пункты речи Петра у обоих поэтов чрезвычайно сходны. Более того: каждому положению речи Петра у Пушкина соответствует такое же положение у Шевырева. Само по себе это сходство еще ничего не значит: в сущности речь идет о концепции Петра I, во второй половине 20-х годов общепринятой. Только общий обоим поэтам порядок расположения этих положений может ставить вопрос о взаимной связи поэтов. Порядок же, как выше отмечено, за одним исключением у них общий. Ход мысли Шевырева: основание города — его культурная роль — связь с внешним миром — военное могущество России. У Пушкина тот же ход мысли, но военное могущество его начинает, а не завершает.
Далее: после речи Петра оба поэта дают картину города, у Пушкина, конечно, значительно более развернутую, более высокую, более поэтическую, чем у Шевырева. У Шевырева, как говорят теперь, „не хватает
- 225 -
материала“: он дает два-три образа и сейчас же переводит их в отвлеченный ряд идей. Адмиралтейский шпиль у него обычным одическим приемом превращен „в луч Петровой славы“, и при этом — тоже влияние оды — сильно гиперболизирован; корабли у Шевырева привозят „дань наук и плод свободы“, преобразуя Россию, и т. д. Разумеется, то обстоятельство, что оба поэта описывали один и тот же город, должно было часто приводить их к одним и тем же картинам: самый факт наличия у обоих поэтов адмиралтейской иглы или фальконетовского памятника ничего не доказывает. Пушкин, конечно, лучше Шевырева знал город и мог дать его портрет значительно более широкий и более конкретный. Но даже в этом описании города, где Шевырев не мог явиться хорошим литературным источником и где очень много, как известно, Пушкин заимствовал у Батюшкова, есть у Пушкина словарные совпадения с Шевыревым. Город возникает, по Шевыреву:
...Из неплодных топей блата...
У Пушкина:
...Из тьмы лесов, из топи блат...
Наконец, нарисовав общую картину города, Шевырев возвращается к Петру в облике фальконетовского памятника и, вместе с тем, к своей исходной теме: борьбе, победе Петра над морской стихией. Самое восприятие наводнения, как мести стихии за строительство города, также повидимому восходит к оде XVIII в. и оно же предвосхищает в известной мере „Дорогу в Россию“, особенно „Олешкевича“ Мицкевича, с которым Шевырев продолжал поддерживать тесные сношения и в Риме.
В „Медном Всаднике“ вступление заключается теми же мотивами:
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия:
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра.Между тем, почему же „побежденная стихия?“ Ведь пафос пушкинского Петербурга — не в борьбе Петра с природой, как у Шевырева и Мицкевича, а в истории, в шведской войне, в выходе к морю. Это шевыревский Петр строит Петербург на зло „дерзостному морю“; а пушкинский — „на зло надменному соседу“. Самое наводнение у Пушкина на всем протяжении поэмы ни разу (в авторской речи) не является такой стихийно революцонной силой. Пушкинское наводнение — это „несчастье невских берегов“, „злое бедствие“, без всякого отвлеченного толкования. Пушкин недаром в своих примечаниях ссылается на точность своих описаний наводнения: это тот же жест против метафорического толкования
- 226 -
образа, что и в „Полтаве“. И не случайно, конечно, образ наводнения, как борьбы стихии с Петром, вложен в уста Евгения, пытающегося противостоять могуществу российского самодержца.
В своих примечаниях к „Медному Всаднику“ Пушкин сам указал на некоторые важнейшие свои источники (Берг, Мицкевич, Рубан и др.). Позднейшие исследователи список этих источников дополнили указанием на Батюшкова. Думается, что к числу этих источников, специально для вступления к поэме, следует причислить и шевыревский „Петроград“, по своей композиции и по ряду деталей обнаруживающий значительное сходство с текстом Пушкина.
————
СноскиСноски к стр. 221
1 Письмо от 1 окт. 1829 г. Архив Шевырева, ГПБ.
2 „Русский Архив“, 1882, III, 124; ср. также Барсуков, „Жизнь и труды Погодина“, II, 405.
3 Письмо Погодина к Шевыреву от 27 января 1830 г. Архив Шевырева, ГПБ.
4 Приписка О. С. Аксаковой к Шевыреву. „Русский Архив“, 1882, III, стр. 146.
Сноски к стр. 224
1 Рукопись, о которой идет речь, — в дневнике С. П. Шевырева, ГПБ. Второй беловой автограф сохранился в письмах Шевырева к Погодину (Дашковское собрание ИРЛИ).