- 3 -
ТѢНЬ ФОНЪ-ВИЗИНА.
Въ раю, за грустнымъ Ахерономъ,
Зѣвая въ рощицѣ густой,
Творецъ любимый Аполлономъ
Увидѣть вздумалъ міръ земной.
То былъ писатель знаменитый,
Извѣстный Руской весельчакъ,
Насмѣшникъ лаврами повитый
Денисъ невѣждѣ бичь и страхъ.
„Позволь на время удалиться,1
10Владыкѣ ада молвилъ онъ;
Постылъ мнѣ мрачный Флегетонъ,
И къ людямъ хочется явиться“.
Ступай! въ отвѣтъ ему Плутонъ;
И видитъ онъ передъ собою
Въ ладьѣ съ мелькающей толпою2
Гребетъ наморщенный Харонъ
Челнокъ ко брегу; съ подорожной
Герой поплылъ въ ладьѣ порожней
И вотъ — выходитъ къ намъ на свѣтъ.
20Добро пожаловать, поэтъ!
Мертвецъ въ Россіи очутился,
Онъ ищетъ новости какой,
- 4 -
Но свѣтъ ни въ чемъ непрѣменился
Все идетъ тойже чередой;
Все также люди лицемѣрятъ,
Все тѣже пѣсенки поютъ,
Клеветникамъ какъ прежде вѣрятъ,
Какъ прежде всѣ дѣла текутъ;
Въ окошки милліоны скачутъ,
30Казну всѣ крадутъ у Царя,
Инымъ житье, другія плачутъ,
И мучатъ смертныхъ лѣкаря,
Спокойно спятъ Архіереи,1
Вельможи, знатныя злодѣи
Смѣясь, въ бокалы льютъ вино,
Невинныхъ жалобѣ не внемлютъ
Играютъ ночь, въ сенатѣ дремлютъ
Склонясь на красное сукно;
Все столькожъ трусовъ и нахаловъ
40Рублевыхъ столькоже Кипридъ,
И столькожъ глупыхъ генераловъ,
И столькожъ старыхъ волокитъ.
Вздохнулъ Денисъ: „О Боже, Боже!
Опять я вижу тожъ да тоже.
Переднихъ грозной Демосѳенъ,
Ты правъ, ораторъ мой Петрушка:
Весь свѣтъ бездѣльная игрушка,
И нѣтъ въ игрушкѣ перемѣнъ.
Но гдѣ-же братіи-поэты,
50Мои парнаскіе клевреты2
Питомцы Грацій молодыхъ? —
Желалъ бы очень видѣть ихъ.
Небесъ оставя свѣтлы сѣни,
Съ крылатой шапкой на бекрѣнѣ,
Боговъ посланникъ молодой
Слетаетъ вдругъ къ нему стрѣлой.
Пойдемъ, сказалъ Эрмій поэту,
Я здѣсь твоимъ проводникомъ
Самъ Ѳебъ меня просилъ о томъ;
60Съ тобой успѣемъ до разсвѣту
Пѣвцовъ Россійскихъ посѣтить
Иныхъ — лозами наградить,
- 5 -
Другихъ — вѣнкомъ увить свирѣли —
Сказалъ, взвились и полетѣли.
Уже сокрылся ясный день,
Уже густѣла мрачна тѣнь,
Ужъ вечеръ къ ночи уклонялся,
Мелькалъ въ окошки лунный свѣтъ
И всякъ кто только не поэтъ
70Морѳею сладко предавался.
Эрмій съ веселымъ мертвецомъ
Влетѣли на чердакъ высокой;
Тамъ Кроповъ въ тишинѣ глубокой
Съ бумагой, склянкой и перомъ
Сидѣлъ въ раздумьи за столомъ
На стулѣ ветхомъ и треногомъ,
И площаднымъ, раздутымъ слогомъ
На наши смертные грѣхи
Ковалъ и прозу и стихи. —
80Кто онъ? — Издатель Демокрита!
Издатель право пресмѣшной,
Не жаждетъ лавровъ онъ піита,
Лишь былъ бы только пьянъ порой.
Стихи читать его хоть тяжко,
А проза охъ! горька для всѣхъ;
Но что жъ? смѣяться надъ бѣдняжкой
Ей богу, братецъ, страшный грѣхъ;
Не лучше ли чердакъ оставить,
И далѣе полетъ направить
90Къ пѣвцамъ Россійскимъ записнымъ?1
— Быть такъ, Меркурій, полетимъ. —
И оба путника пустились,
И въ двѣ минуты опустились
Хвостову прямо въ кабинетъ
Онъ не спалъ; добрый нашъ поэтъ
Унизывалъ на случай оду,
Какъ Божій мученикъ крехтѣлъ,
Чертилъ, вычеркивалъ, потѣлъ,
Чтобъ стать посмѣшищемъ народу.
100Сидитъ; перо въ его зубахъ
На лентѣ Анненской табакъ
Повсюду розлиты чернилы,
Сопитъ себѣ Хвостовъ унылый.
- 6 -
„Ба! въ полночь кто катитъ ко мнѣ!
„Не брежу полно-ль я во снѣ!
„Что сталось съ бѣдной головою!
„Фонъ-Визинъ! тыль передо мною?
„Помилуй! ты... конечно онъ!“
— Я, точно я, меня Плутонъ
110Изъ мрачнаго1 тѣней жилища
Съ почетнымъ членомъ адскихъ силъ
Сюда на время отпустилъ.
Хвостовъ! старинный мой дружище!
Скажи, какъ время ты ведешь?
Здорово-ль, весело-ль живешь? —
„Увы! нещастному поэту,
„Нахмурясь отвѣчалъ Хвостовъ,
„Давно ни въ чемъ удачи нѣту.
„Скажу тебѣ безъ дальнихъ словъ:
120„По мнѣ съ парнасскаго задору
„Хоть удавись — такъ въ ту же пору.
„Что я хорошъ, въ томъ клясться радъ
„Пишу2, пою на всякой ладъ
„Хвалили Геній мой въ газетахъ,
„Въ Аспазіи боготворятъ.
„А все послѣдній я въ поэтахъ
„Меня бранитъ и старъ и младъ
„Читать стиховъ моихъ не хочутъ
„Куда не сунусь всюду свистъ —
130„Мнѣ врагъ послѣдній Журналистъ,
„Мальчишки надо мной хохочутъ.
„Анастасевичь лишь одинъ
„Мой вѣрный крестникъ, чтецъ и сынъ
„Своею прозой увѣряетъ
„Что истуканъ мой увѣнчаетъ
„Потомство лавровымъ вѣнцомъ.
„Никто не думаетъ о томъ.
„Но я — поставлю на своёмъ.
„Пускай мой Перукмахеръ снова
140„Завьетъ у бѣднаго Хвостова
„Его поэмой заказной
„Волосъ остатокъ ужъ сѣдой;
„Геройской воружась отвагой
„И жизнь я кончу надъ бумагой
- 7 -
„И буду въ адѣ вѣкъ писать
„И причты діаволамъ читать — “
Денисъ на то пожалъ плечами;
Курьеръ боговъ захохоталъ
И надъ свѣчей взмахнувъ крылами
150Во тмѣ съ ф<онъ> Визинымъ пропалъ.
Хвостовъ неслишкомъ изумился,
Спокойно свѣчку засвѣтилъ —
Вздохнулъ, зѣвнулъ, перекрестился,
Свой трудъ доканчивать пустился
По утру оду смастерилъ
И ею городъ усыпилъ. —
Межъ тѣмъ, поклонъ отдавъ Хвостову,
Творецъ списавшій Простакову
Три ночи въ мрачныхъ чердакахъ
160Въ большихъ и малыхъ городахъ
Пугалъ Россійскихъ стиходѣевъ.
Въ своемъ Боскетѣ Князь Шальной,
Краса писателей — Морфеевъ
Сидѣлъ за книжкой записной
Рисуя въ ней цвѣтки, кусточки;
И движа вздохами листочки
Мочилъ ихъ нѣжною слезой;
Когда же призракъ столь чудесной
Очамъ влюбленнаго предсталъ
170За платье ухватясь любезной
О страхъ! онъ въ обморокъ упалъ.
И ты Славяно-Россъ надутый,
О Безглагольникъ пресловутый,
И ты едва не поблѣднѣлъ
Какъ будто отъ Шишкова взгляда;
Изъ рукъ упала Петріада,
И дикой взоръ оцѣпенѣлъ.
И ты попами воскормленный
Дьячкомъ псалтирѣ обученный,
180Ужасный критикамъ старикъ!
Ты видѣлъ тѣни грозный ликъ,
Твоя невинная другиня
Уже поблекшій цвѣтъ1 пѣвицъ2
Вралихъ Петрополя богиня
Предъ нимъ со страха пала ницъ.
- 8 -
И ежемѣсячной вздыхатель,
Что въ свѣтъ безстыдно издаетъ
Кокетки старой кабинетъ,
Безграмотный школяръ-писатель
190Быль строгой тѣнью посѣщенъ,
Не спасъ ребенка Купидонъ;
Блюститель чести музъ усердной
Его журилъ немилосердно1
И уши выдралъ бѣдняка;
Страшна ф<онъ> Визина рука.
„Довольно! нѣтъ во мнѣ охоты
Сказалъ онъ, у худыхъ писцовъ
Лишь время тратить; отъ зѣвоты
Я снова умереть готовъ;
200Но гдѣ пѣвецъ Екатерины?“
— На берегахъ поетъ Невы —
Итакъ стигійскіе долины
Еще не видѣлъ онъ?“ — Увы! —
„Увы? скажи что значитъ это?“
— Денисъ! полнощной лавръ отцвѣлъ,
Прошла весна, прошло и лѣто
Огонь поэта охладѣлъ;
Ты все увидишь самъ собою;
Слетимъ къ пѣвцу подъ сѣдиною
210На часъ послушать старика. —
Они летятъ, и въ три мига
Среди разубранной свѣтлицы
Увидѣли пѣвца Фелицы.
Почтенный старецъ ихъ узналъ.
Ф<онъ> Визинъ тотчасъ разсказалъ
Свои въ томъ мірѣ похожденья.
„Такъ ты здѣсь въ видѣ привиденья?....
Сказалъ Державинъ, очень радъ;
„Прійми мои благословенья.....
220„Брысь кошка!... сядь усопшій братъ; —
„Какая тихая погода!.....
„Но кстати вотъ на славу ода, —
„Послушай Братецъ“ — и старикъ
Покашливъ, почесавъ парикъ,
Пустился пѣть свое творенье
Статей Библейскихъ преложенье
- 9 -
То былъ изъ гимновъ гимнъ прямой.
Чета безплотныхъ въ удивленьи
Внимала молча пѣснопѣнье
230Поникнувъ долу головой:
„Открылась тайнъ священныхъ дверь!..
Изъ безднъ изходитъ Луциферъ
Смиренный, но челоперунный.
Наполеонъ! Наполеонъ!
Парижъ, и новый Вавилонъ,
И кроткій Агнецъ бѣлорунный
Превосходясь,1 какъ дивій Гогъ,
Упалъ какъ духъ Сатанаила,
Изчезла демонская сила!...
240Благословенъ Господь нашъ Богъ!“....
Ого! насмѣшникъ мой воскликнулъ
Что лучше эдакихъ стиховъ?
Въ нихъ смысла самъ бы не проникнулъ
Покойный Господинъ Бобровъ;
Что сдѣлалось съ тобой Державинъ?
И ты судьбой Невтону равенъ,
Ты Богъ — ты червь, ты свѣтъ — ты ночь....
Пойдемъ, Меркурій, сердцу больно;
Пойдемъ — бѣшуся я невольно. —
250И мигомъ отлетѣлъ онъ прочь.
„Какое чудное явленье!
Ф<онъ> Визинъ спутнику сказалъ
— Оставь пустое удивленье
Эрмій съ усмѣшкой отвѣчалъ.
На Пиндѣ славный Ломоносовъ
Съ досадой нѣкогда узрѣлъ
Что звучной лирой въ сонмѣ Россовъ
Татаринъ бритый возгремѣлъ
И гнѣвомъ Пиндаръ Холмогора
260И тайной завистью горѣлъ
Но Ѳебъ услышалъ гласъ укора,
Его спокоить захотѣлъ
И спотыкнулся мой Державинъ
Апокалипсисъ преложить —2
Денисъ! онъ вѣчно будетъ славенъ
Но, ахъ, почто такъ долго жить? —
„Пора домой, вѣщалъ Эрмію
- 10 -
Ужасный риѳмачамъ мертвецъ,
Оставимъ наскоро Россію
270Бродить усталъ я наконецъ“.
Но вдругъ близь мельницы стучащей
Средь рощи сумрачной, густой
На берегу рѣки шумящей
Шалашъ является простой:
Къ калиткѣ1 узкая дорога;
Въ окно склонился древній кленъ,
И Фальконетовъ Купидонъ
Грозитъ съ усмѣшкой у порога2.
„Конечно здѣсь живетъ пѣвецъ,
280Сказалъ обрадуясь мертвецъ
„Взойдемъ!“ Взошли и что жъ узрѣли?
Въ приятной нѣги, на постелѣ
Пѣвецъ Пенатовъ молодой
Съ вѣнчанной3 розами главой,
Едва прикрытый одѣяломъ
Съ прелестной Лилою дремалъ
И подрумяненный фіаломъ
Въ забвеньи сладостномъ шепталъ. —
Ф<онъ> Визинъ смотритъ изумленный.
290Знакомый видъ; но кто же онъ?
Ужъ не Парни-ли несравненный
Иль Клейстъ? иль самъ Анакреонъ?
Онъ стоитъ ихъ, сказалъ Меркурій
Эрата, Граціи, Амуры
Вѣнчали миртами его,
И Ѳебъ цѣвницею златою
Почтилъ любимца своего;4
Но лѣни связанный уздою
Онъ только пьетъ, смѣется, спитъ
300И съ Лилой нѣжится младою
Забывъ совсѣмъ что онъ Піитъ.
Такъ я же разбужу повѣсу,
Сказалъ Ф<онъ> Визинъ разсердясь,
И въ мигъ отдернулъ занавѣсу —
Пѣвецъ, услыша вѣщій гласъ
Съ досадой, весь въ пуху проснулся,
- 11 -
Лѣниво руки протянулъ,
На свѣтъ насилу проглянулъ,
Потомъ въ сторонку обернулся
310И снова крѣпкимъ сномъ заснулъ.
Что дѣлать нашему Герою?
Повѣся носъ идти къ покою
И только про себя ворчать.
Я слышалъ будто бы съ досады
Бранилъ онъ Рускихъ безъ пощады
И вотъ изволилъ что сказать:
„Когда Хвостовъ трудиться станетъ
„А Б... спокойно спать,
„Нашъ Геній долго не возстанетъ
„И дѣло не пойдетъ на ладъ.[П] ...........
Текст сатирической поэмы „Тень Фон-Визина“, публикуемый полностью впервые, обнаружен нами среди документов собрания Пушкинского Лицейского музея, хранящегося в архиве Института русской литературы (Пушкинского Дома) Академии Наук СССР. В этом собрании оказалась пачка бумаг, переданных туда после смерти в 1914 г. кн. О. К. Романова, издателя известного альбома репродукций с пушкинских рукописей под заглавием: „Рукописи Пушкина. I. Автографы Пушкинского музея императорского Александровского лицея. Выпуск первый“, СПб., 1911 г. От кого О. К. Романов получил эту пачку бумаг, выяснить не удалось, но почти с уверенностью можно сказать, что приобретенные им бумаги восходят к остаткам интереснейшего архива инспектора Царскосельского лицея С. С. Фролова. В 1914 г. в Пушкинский музей поступила лишь одна часть бумаг из архива Фролова, а другая часть их пролежала в помещении Мраморного дворца в Петербурге и только в 1922 г. передана была в Пушкинский Дом Академией истории материальной культуры; таким образом, обе части бумаг ныне воссоединены; среди них оказалось раннее коллективное письмо лицеистов от 4 апреля 1817 г., обращенное к Фролову почти накануне выпуска I курса лицея.1 Пушкин в этом письме называет Фролова „старинным приятелем“ и обещает написать ему длинное письмо. Хотя Фролов и не пользовался в лицее популярностью среди лицеистов, а скорее служил предметом насмешек с их стороны, тем не менее общий тон их небольших записочек к этому „надзирателю по учебной и нравственной части“ лицея свидетельствует о какой-то дружественной близости, существовавшей между юными воспитанниками и их воспитателем. Эта близость и помогла С. С. Фролову сперва получить, а затем сохранить в своем архиве несколько рукописей ранних лицейских произведений Пушкина и других его товарищей.2 Среди произведений Пушкина в пачке бумаг Фролова оказались следующие: 1) список „Пирующих студентов“, подписанный рукою Пушкина и дающий неизвестную до настоящего времени строфу этого стихотворения, 2) список „Воспоминаний в Царском Селе“, 3) другой список „Воспоминаний в Царском Селе“ с многочисленными поправками Пушкина и 4) „Тень Фон-Визина“. Список „Пирующих студентов“
- 12 -
и рукопись „Тени Фон-Визина“ писаны одною рукою и несомненно почерком одного из лицеистов-товарищей Пушкина; оба списка „Воспоминаний в Царском Селе“ переписаны двумя другими почерками лиц лицейского круга. К сожалению определить эти почерки до сих пор еще не удалось; с несомненностью можно утверждать лишь одно, что почерк рукописи „Пирующих студентов“ и „Тени Фон-Визина“ одинаков и восходит к той школе чистописания, в которой сформировался почерк и самого Пушкина, т. е. школе лицейского преподавателя чистописания и гувернера Фотия Петровича Калинича. Во всяком случае переписывал эти стихотворения не Дельвиг, не Кюхельбекер и не Илличевский, почерка которых довольно рано определились и приобрели свои характерные индивидуальные особенности. Скорее всего переписывал их кто-либо из лицеистов, лично не принимавших участия в лицейском коллективном творчестве, так как ни в одном лицейском сборнике той поры мы не нашли схожего с ним почерка. Несомненно важным представляется нам то обстоятельство, что список „Пирующих студентов“ авторизован Пушкиным, а благодаря тому, что рукописи „Пирующих студентов“ и „Тени Фон-Визина“ писаны одним и тем же почерком, можно утверждать о высокой авторитетности и первого и второго списков. Помимо одинаковости почерков и нахождения всех вышеперечисленных рукописей в бумагах С. С. Фролова, необходимо отметить еще три обстоятельства, которые приобретают на наш взгляд решающее значение в вопросе об авторе печатаемой поэмы. Рукопись „Тени Фон-Визина“ писана на темноголубой бумаге верже с водяным знаком „МОФЕБ 1814“. На такой же бумаге писало большинство лицеистов; это была бумага лицейского обихода; до нас дошли рукописи Кюхельбекера, Илличевского и Дельвига, писанные на подобной бумаге, с вариантами в годе ее выделки (1813, 1814 и 1815). Эту же бумагу употреблял и сам Пушкин в 1815—1817 гг. На ней написаны автографы: „К Жуковскому“ (1816), „К Дельвигу“ (1815), „Мое завещание (Друзьям)“ (1815), „К ней“ и „Слеза“ (1815—1816), „Наслаждение и окно“ (1816), „Боже царя храни“ (1816), „Пирующие студенты“ (1816), „Молодой вдове“ (1817), „Couplets“ (1817), отрывок из лицейского дневника 1815 года и др. Наконец, обращает на себя внимание и заголовок рукописи: „Тень Фонвизина Сочинение А П “. (см. снимок). Окончания букв имени и фамилии в рукописи выскоблены, но по остаткам выскобленных букв удается прочесть без особого труда: „Александра Пушкина“. В конце текста была подпись „Пушкин“ с замысловатым росчерком переписчика; она также выскоблена, но по конфигурации остатков букв имя Пушкина может быть восстановлено без опасения ошибки. По выскобленному имени проставлен ряд точек (11). Но важнейшим аргументом в вопросе об авторе поэмы являются поправки Пушкина, внесенные им в текст списка неизвестного лицеиста. Переписчик при списывании текста сделал несколько ошибок в отдельных буквах, преимущественно ошибок орфографических или искажающих смысл отдельных слов. Так в ст. 9 „удалится“ исправлено на „удалиться“; в ст. 33 в слове „архиереи“ выскоблены две буквы и по ним вписаны буквы „х“ и „е“; в ст. 123 в слове „прошу“ за черкнуто „ро“ и написано „и“, т. е. исправлено на „пишу“; в ст. 237 в слове „Превосходилъ“ конец его „илъ“ исправлен в „ясь“, т. е. в „Превосходясь“; в ст. 275 слова „к калитки“ переделаны в „к калиткѣ“; в ст. 278 слова „у порогу“ переделаны в „у порога“; и др.; наконец, вставлен рукою Пушкина пропущенный переписчиком 297-й стих: „Почтилъ любимца своего“ (см. снимок). Кроме того, в некоторых местах Пушкин проставил знаки препинания, тире и кавычки. Почерк Пушкина лицейского периода в настоящее время настолько изучен, что утверждать то, что именно его рукою сделаны все вышеуказанные поправки, можно вполне категорически. Мы произвели специальный анализ всех букв пушкинского написания, и он привел нас к сказанному выводу, подтвержденному таким исключительным знатоком пушкинского почерка, каким является Б. В. Томашевский. Чернила всех поправок Пушкина отличаются некоторой бледностью по сравнению с чернилами всего текста.
Последним важным вопросом, возникающим при определении автора поэмы, является вопрос о том, кто мог выскоблить имя Пушкина и заменить его рядом точек. Точки поставлены теми же чернилами, какими сделаны поправки Пушкина. Для исправления ошибки
- 13 -
в ст. 33 Пушкин выскоблил две буквы. Для нас несомненно, что и имя свое снял с рукописи сам Пушкин по мотивам, о которых мы скажем ниже.
Таким образом, и история происхождения рукописи „Тени Фон-Визина“, и совокупность всех палеографических данных приводит нас к одному бесспорному выводу, что автором поэмы является Пушкин.
Дата написания поэмы устанавливается сравнительно легко. Ст. 71—87 и 186—188 дают определенное указание на два журнала: „Демокрит“, издававшийся А. Ф. Кропотовым, и „Кабинет Аспазии“, издававшийся коллективом писателей во главе с Б. М. Федоровым. Оба журнала выходили только в течение 1815 года; первый из них издан в количестве шести книжек, из которых последняя имеет цензурное разрешение, помеченное 20 июля 1815 г.; второй журнал вышел в количестве семи книжек; из них последняя процензурована 7 августа того же года. В шестой (июньской) книжке журнала помещено объявление от издателей о том, что они намерены издавать его и в течение второго полугодия (стр. 74); следовательно читатель мог думать о том, что журнал будет иметь продолжение. Следя за литературными новинками, Пушкин несомненно читал эти журналы, тем более, что в „Кабинете Аспазии“ печатались стихотворения А. Д. Илличевского, напр. „Роза“ (за подписью „ій — іи“) и др.1
Во всяком случае, поэма написана до сентября 1815 г., так как 23 сентября этого года произошло крупное литературно-театральное событие — постановка на сцене „Липецких вод“ кн. А. А. Шаховского, которое вызвало большую полемику и которое должно было, конечно, получить то или иное отражение в поэме. Таким образом, она могла быть написана скорее всего в августе — сентябре 1815 г. Полемика вокруг постановки „Липецких вод“ получила отклик в среде лицеистов несколько позже, когда Пушкин записал в отрывке своего лицейского дневника 28 ноября куплеты под заглавием „Венчанье Шутовского“, где один из них начинается так:
Писал я на друзей пасквили
И на Отца,
Поэмы, тощи водевили —
Им нет конца.
И воды я пишу водой.
Хвала, хвала тебе, о Шаховской!...В 1816 же году „Тень Фон-Визина“ безусловно не могла быть написана, так как упоминать прекратившиеся в 1815 г. журналы „Демокрит“ и „Кабинет Аспазии“ не было никаких оснований.
Не могла писаться поэма позже сентября 1815 г. еще и потому, что уже в ноябре и екабре Пушкин охвачен был другими литературными замыслами: предполагал писать героическую поэму „Игорь и Ольга“ и начал комедию „Философ“; об этих замыслах сохранились как записи самого Пушкина в его лицейском дневнике (10 декабря)2 , так и свидетельство в письме А. Д. Илличевского к П. Н. Фусу 16 января 1816 г.3 Комедия, по словам Илличевского, должна была состоять из пяти действий, в стихах: „План довольно удачен — и начало: то есть 1-е действие, до сих пор только написанное, обещает нечто хорошее — стихи и говорить нечего, а острых слов — сколько хочешь! дай бог ему кончить ее — это первый большой ouvrage, начатый им, — ouvrage, которым он хочет открыть свое поприще по выходе из Лицея...“ Из этих замыслов до нас ничего не дошло. Если вспомнить, что в 1813—1814 гг.
- 14 -
Пушкин написал „Тень Баркова“ и „Монаха“, т. е. первые крупные литературные произведения, причем принадлежность первого из них перу Пушкина доказана только в наши дни, а вторая найдена несколько лет назад, то становится очевидным, что Пушкин уже в эти годы упорно работал над созданием произведений больших жанров: баллад, поэм (сатирических и героических), комедий. Несомненно, что не о всех замыслах дошли до нас свидетельства современников. Наиболее ценный источник — письма А. Д. Илличевского к П. Н. Фусу, подробно описывающие лицейскую жизнь с 1812 по 1816 г., — почти не упоминает имени Пушкина, за исключением вышеприведенного указания на комедию „Философ“, да случайных упоминаний двух-трех его стихотворений; нет в нем указаний и на работу поэта над „Тенью Баркова“ и „Монахом“, не говоря уже о множестве других его стихотворений, по размерам менее крупных. Если бы не позднейшие свидетельства и не случайные находки, мы до сих пор многих сочинений Пушкина не знали бы. Следовательно отсутствие упоминаний о „Тени Фон-Визина“ у современников поэта и у лиц, собиравших сведения о нем из первых и вторых рук, не может служить аргументом против утверждения о принадлежности новой поэмы Пушкину.
Осмеивание бездарных поэтов-виршеписцев красной нитью проходит через ранние лицейские стихотворения Пушкина. Сторонник литературной школы Карамзина, Пушкин в годы пребывания в лицее старался быть деятельным соратником его в его литературной борьбе с членами „Беседы любителей русского слова“.1 Именно Пушкин и никто другой из его товарищей-лицеистов был в стенах лицея застрельщиком в этой борьбе. Ряд стихотворений — „Монах“, „Тень Баркова“, „К другу стихотворцу“, „Городок“, „Исповедь стихотворца“, „Моему Аристарху“, „К Батюшкову“ („Философ резвый и пиит“) и др. проникнуты мотивами борьбы с „беседистами“. „Тень Фон-Визина“ бесспорно занимает в этом ряду центральное место по своему объему и по количеству литературных характеристик. В новой поэме Пушкин выступает как вполне созревший последователь Карамзина. Однако, будучи еще не в силах написать вполне самостоятельное по форме литературное произведение, он берет в качестве уже готовых литературных образцов произведения Батюшкова, столь хорошо ему известные и бывшие в лицее в постоянном литературном обиходе. Недавно обнаруженный архив кн. А. М. Горчакова документально подтверждает уже известный факт, что батюшковские сатиры „Видение на берегах Леты“ и „Певец в беседе любителей русского слова“ были распространены в лицейскому кругу.2
Припомним стихи из потаенной тетради в „Городке“ о Батюшкове:
И ты насмешник смелый ...
В ней место получил.
Что в оде стих веселый
Поэтов раздражил
Как в юношески леты
В волнах туманной Леты
Их гуртом потопил ...Из „Видения“ Пушкин берет основной мотив: смотр бездарных поэтов и следующее затем наказание их по заслугам. В „Видении“ фигурирует в качестве одного из избранных зрителей этой расправы и Д. И. Фонвизин:
„Ага, Фон-Визин молвил братьям,
„Здесь будет встреча не по платьям
„Но по заслугам и уму“.
- 15 -
Именно Фонвизина, „сатирика превосходного“ (первое „Послание к цензору“), взял Пушкин для суда над живущими поэтами. Разница между „Видением“ Батюшкова и „Тенью Фон-Визина“ заключается лишь в том, что у Батюшкова сбрасываются в Лету — реку забвения — тени писателей, которых перед этим экзаменует царь Минос, у Пушкина же наоборот, — умерший писатель делает смотр живым, выйдя из „загробного мира“. Там действие происходит в аду, а здесь развертывается на земле. Этот прием нарочитой переделки литературного образца является характерным для Пушкина-лицеиста. Самая же форма выведения в качестве действующего в произведении лица „тени“ поэта была, ко времени написания поэмы, не новой для Пушкина. Незадолго перед тем он вывел «тень Баркова» в одноименной балладе. Эта литературная форма восходит к французским источникам, хорошо известным Пушкину по французской легкой поэзии XVIII в.
Возможно, что непосредственным поводом к созданию поэмы был один из очерков под заглавием „Московский бродяга“, без имени автора печатавшийся в „Российском Музеуме“ 1815 г., в котором напечатано значительное количество стихотворений самого поэта. В июньском номере,1 на стр. 366, в очередном очерке под этим заглавием, посвященном суеверию московского общества, имеются такие строки в последнем абзаце: „Где ты фон-Визин, думал я, выходя из вертепа новых Сивилл? Где комическое перо твое, начертавшее портрет Недоросля и Простаковых? Какое обширное поле для наблюдений и описаний открылось бы для тебя в наше время!..“ Как бы исполняя пожелание автора очерка, Пушкин и вывел Фонвизина в поэме в качестве „тени“, захотевшей увидеть человеческое общество, для порицания последнего и бичевания человеческих пороков. Однако, по замыслу, Пушкину нужно было коснуться этой темы лишь вскользь, в виде введения к поэме, когда Фонвизин впервые после долгого перерыва видит земной мир. Характеристика „высшего света“ в ст. 23—48 поэмы является несомненным отзвуком, а отчасти и явным пересказом стихов самого Фонвизина из его „Послания к слугам моим: Шумилову, Ваньке и Петрушке“, пользовавшегося большой популярностью и попавшего в „Собрание русских стихотворений“, изданных В. А. Жуковским в 1811 г. (часть IV, стр. 277—281). В послании том выездной лакей Ванька произносит такой монолог:
Москва и Петербург довольно мне знакомы:
Я знаю в них почти все улицы и домы;
Шатаясь по свету и вдоль и поперег,
Что мог увидеть, я того не простерег.
Видал и трусов я, видал я и нахалов,
Видал простых господ, видал и Генералов
.....................
Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость;
Куда не обернусь, везде я вижу глупость;
Да сверх того еще приметил я, что свет
Столь много времени неправдою живет,
Что нет уже таких кощеев на примете,
Которыб истинну запомнили на свете.
Попы стараются обманывать народ;
Слуги дворецкого, дворецкие господ,
Друг друга господа; а знатные бояря
Нередко обмануть хотят и Государя,
И всякой, чтоб набить потуже свой карман,
За благо рассудил приняться за обман. И т. д.Любопытно отметить, что совпадение тем Пушкина и Фонвизина в этой части поэмы, носящей несомненный отпечаток политического памфлета на великосветское общество того
- 16 -
времени, простирается вплоть до одинаковости рифмовки в стихах 39 и 41 поэмы: нахалов — генералов. Реплика же Фонвизина в поэме, обращенная к другому слуге, Петрушке:
Ты прав оратор мой Петрушка:
Весь свет бездельная игрушка
И нет в игрушке перемен.является почти дословной передачей текста Фонвизина:
„Я мысль мою скажу“, —
Вещает мне Петрушка.
„Весь свет, мне кажется, ребятская игрушка“.Если, таким образом, начало поэмы является реминисценцией из Фонвизина, то продолжение ее построено почти целиком на сатире Батюшкова „Видение на берегах Леты“. Тень Фонвизина посещает „российских певцов“ в сопровождении посланника небес Эрмия, выполняющего роль провозвестника воли „вышнего божества“ у Батюшкова. Характеристики выведенных Пушкиным поэтов являются несомненными вариантами, и в некоторых случаях и перифразами характеристик, данных у Батюшкова. Выведены в поэме и те же гр. Д. И. Хвостов, кн. П. И. Шаликов, кн. С. А. Ширинский-Шихматов, А. С. Шишков, А. П. Бунина, которые у Батюшкова сбрасываются в Лету. Пушкин-Фонвизин воздает в поэме каждому из них по заслугам.
Первым Фонвизин посещает живущего на „высоком чердаке“ Кропова, то есть бездарного поэта и издателя журнала „Демокрит“ Андрея Фроловича Кропотова (род. 1780, ум. около 1821). Несомненно, что переделка его фамилии понадобилась Пушкину не только для размера стиха, но также с нарочитою целью подчеркнуть его бездарность в стихосложении (от глагола „кропать“). Журнал Кропотова, составленный почти целиком из сочинений издателя, наполнен слащаво-патриотическими и националистическими рассуждениями и стихами „о любви к отечеству“ и о ненависти к иностранцам, преимущественно к французам, причем автор-галлофоб часто пользуется для большей силы убеждения „площадным“, по выражению Пушкина, слогом. Намек на то, почему Кропотов оказывается в поэме живущим на чердаке и бодрствующим ночью, объясняется довольно ясно заголовком патриотического стихотворения „Разговор с чердака 1813 года Декабря 31 дня в 12 часов пополудни с новым 1814-м годом“, напечатанного в „Демокрите“ ч. I, кн. 2, стр. 91—98.
Стихи поэмы:
На наши смертные грехи ковал и прозу и стихи
намекают на стихотворения, помещенные в том же „Демокрите“, типа: „Польза медиков“, насквозь насыщенное обличением человеческих пороков, притом бесконечно длинное (ч. II, кн. 4, стр. 3—17).
Намек же на пьянство в стихах поэмы:
Не жаждет лавров он пиита
Лишь был бы только пьян поройнаходит себе подтверждение в другом стихотворении, под заглавием „Рондо“ (ч. I, кн. 3, стр. 183—187), в котором каждая строфа его оканчивается словом „пьян“ в разных вариациях: „А когда бываю пьян“, „Заиграет, хоть и пьян“, „Будет, хоть осел не пьян“, „Иль тому, кто очень пьян“, „И я был, и — буду пьян“ и т. д., и т. п. Кроме журнала, Кропотов издал ряд сборников стихов и прозы под заглавиями: „Ландшафт моих воображений“, СПб., 1803, „Чрезвычайные происшествия: угнетенная добродетель, или поросенок в мешке“, СПб., 1809, и др. Его перу принадлежит также несколько биографических очерков в серии
- 17 -
„Пантеон славных российских мужей на 1816 г.“, 12 книг, и на 1818 г., 4 книги, с портретами и др.1
Данная в ст. 94—157 характеристика гр. Д. И. Хвостова, к которому Фонвизин с Эрмием отправились непосредственно после посещения Кропотова, блестяще подводит итог предыдущим высказываниям Пушкина об этом поэте-графомане. Здесь дается как бы в развернутом виде вся бездарность, самохвальство и самовлюбленность Хвостова, не раз отмеченные Пушкиным. Хвостова, как одного из самых бездарных из среды членов „Беседы любителей русского слова“, или, как ее называл Пушкин, Беседы „губителей“ русского слова,2 он почти одинаково упомянул в „Тени Баркова“ (1814 г.):
Так иногда поэт Хвостов
Обиженный природой
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой.Образ бездарного стихотворца иногда с явным намеком на Хвостова, а иногда под вымышленными именами Свистова и Графова постоянно мелькает в стихах Пушкина лицеиста.3 Достаточно еще привести стихи из стихотворения „Моему Аристарху“ (1815 г.) чтобы видеть насколько одинаково Пушкин трактовал Хвостова, как мученика, сидящего по ночам и пишущего всякий вздор:
Не думай, цензор мой угрюмый,
Что я, беснуясь по ночам
Окован стихотворной думой,
Покоем жертвую стихам,
Что бегая по всем углам,
Ерошу волосы клоками,
Подобно Фебовым жрецам,
Сверкаю грозными очами,
Едва дыша, нахмуря взор,
И засветив потом лампаду,
За шаткой стол, кряхтя, засяду,
Сижу, сижу три ночи сряду
И высижу — трестопный вздор ...
Так пишет (молвить не в укор)
Конюший дряхлого Пегаса,
Свистов, Хлыстов или Графов,
Служитель отставной Парнаса,
Родитель стареньких стихов
И од не слишком громозвучных,
И сказочек довольно скучных.В более зрелые годы Пушкин находил иные формы издевки над Хвостовым. Вспомним его замечательную пародию — „Оду его сиятельству гр. Д. И. Хвостову“.4
„Аспазия“, в которой боготворят Хвостова, — журнал „Кабинет Аспазии“, издававшийся в 1815 году (январь — июль) Б. М. Федоровым, А. Х. Рихтером, В. Бахиревым и И. Исаковым. В этом журнале (кн. IV, апрель, стр. 70—85) за подписью А. Р. помещен „Разбор посланий в стихах графа Дмитрия Ив. Хвостова“, наполненый безмерными похвалами
- 18 -
Хвостову, чем и объясняются слова поэмы о том, что Хвостова „боготворят“ в „Аспазии“. Хвостов сам был вкладчиком журнала (см. его стих. „К Г. Т<ончи> славному живописцу и сочинителю системы о призраках“ (кн. 3, март, стр. 30—36) и др.
Упоминаемый в монологе Анастасевич — „верный крестник, чтец и сын“ — известный переводчик, историк и библиограф Василий Григорьевич Анастасевич (род. 1775, ум. 1845), издавал в 1811—1812 гг. журнал „Улей“,1 который не имел никакого успеха: в нем большинство статей написано самим Анастасевичем; о Хвостове в „Улье“ мы действительно находим несколько благожелательных отзывов. В этом нет ничего удивительного, так как „Улей“, между прочим, руководился самим Хвостовым, о чем рассказывает Ф. Ф. Вигель в своих „Записках“: „Еще был «С.-Петербургский Вестник», да еще «Улей», журнал непозволительно безобразный и глупый как по содержанию своему, так и по наружной форме: оберткой служила ему темносерая, толстая бумага с волосьями, а издателем Анастасевич, под руководством графа Хвостова“, а в другом месте он же говорит; „...Анастасевич, поляк, употребляем был графом Хвостовым для разных послуг, замечателен был тем, что в русские свои переводы и сочинения вводил множество польских слов, западных императоров называл заходными и слуг именовал всегда холуями“.2 Стихи же
Пускай мой перукмахер снова
Завьет у бедного Хвостова
Его поэмой заказной
Волос остаток уж седойнапоминают стихи из оды „Усы“ (1816 г.), в которой гусару дается совет
Чтобы не смять уса лихого
Ты к ночи одою Хвостова
Его тихонько обвернешь
В подушку носом лечь не смеешь,
И в крепком сне его лелеешь
И утром вновь его завьешь.Третьим из посещенных Фонвизиным-Пушкиным „певцов российских записных“ был князь Шальной, т. е. князь П. И. Шаликов. Образ этого сантиментально-слащавого поэта и дамского угодника также очень метко нарисован в поэме. Будущий издатель „Дамского журнала“ выведен в ней не без злой иронии. Он сильно напоминает Шаликова из „Видения на берегах Леты“ Батюшкова, где ему отведены следующие строки:
„Кто ты?“ Увы, я пастушок
Вздыхатель, завсегда готовый;
Вот мой баран и посошок,
Вот мой букет цветов тафтяных,
Вот список всех красот упрямых,
Которыми дышал и жил,
Которым я насильно мил,
Вот мой Амур, моя Аглая...Названный в начале характеристики Шаликова „Боскет“ нарочито упомянут Пушкиным. Стихотворение Шаликова „К соседу“, вошедшее в „Собрание русских стихотворений, изданных в 1811 г. В. А. Жуковским (ч. IV, стр. 195), содержит упоминание слова, бывшего очевидно мало употребительным.
За круглым столиком в боскете
В твоем ученом кабинете.
- 19 -
Пушкин не преминул сразу же отметить это слово, имеющее французское происхождение (bosquet); оно обозначает отдельную фигурно-подстриженную часть сада, бывшую принадлежностью французского сада XVIII в.
Следующим поэтом выведен в поэме князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов (род. 1785, ум. 1837), впоследствии (1830) постригшийся в монахи под именем Аникиты. Он отличался пристрастием к церковно-славянскому языку и писал стихи преимущественно духовно-патриотического содержания. В своих литературных и религиозных взглядах являлся ярым последователем главы „беседистов“ Шишкова и с благоговением относился к известному мракобесу, архимандриту Фотию. Близость к Шишкову помогла ему стать в 1809 г. членом Российской Академии. Пресмыкавшийся перед Шишковым Шихматов очень метко охарактеризован Пушкиным, как „бледнеющий“ перед взглядом Шишкова. „Безглагольником“ Шихматов назван впервые Батюшковым в его сатире „Певец в Беседе славянороссов“ (1813):
Ошую пусть сидит с тобой <т. е. с Шишковым>
Осьмое чудо света,
Твой сын, наперсник и клеврет
Шихматов безглагольный,
Как ты, славян краса и цвет
Как ты, собой довольный.Выпавшая же из рук Шихматова „Петриада“ — изданное в 1810 г. слащаво-патриотическое произведение его „Петр Великий, лирическое песнопение“ в 8 песнях; на эту же тему была издана драматургом начала XIX века А. Н. Грузинцевым в 1812 г. поэма „Петриада“ в 10 песнях (закончена в 1817 г.) и поэма Романа Сладковского „Петр Великий“ в 6 песнях (СПб., 1803); очевидно именно их имеет в виду эпиграмма К. Н. Батюшкоа:
Не странен ли судей устав!
Певцы Петра — несчастья жертвы
Наш Пиндар кончил жизнь, поэмы не скончав,
Другие живы все, но их поэмы мертвы!Самому А. С. Шишкову, „вскормленному попами“, в поэме отведено сравнительно мало места. Надо думать, что не деятельность его, всем известная, занимала в данном случае поэта. Он метил больше в его литературное окружение, в его последователей. В том же „Видении“ Батюшкова Шишков в качестве члена Российской Академии указывает на своих сочленов, у которых
Их мысль на небеса вперенна,
Слова жь из Библии берут
Стихи их хоть немного жестки
Но истинно варяго-росски.В поэме Шишков выведен как исключительный сторонник и последователь церковно-славянской литературы и церковных книг, Библии, Псалтыри — т. е. в ней отмечена наиболее характерная деятельность Шишкова, врага новых литературных течений и ретрограда. Выражение же „Ужасный критикам старик“ почти дословно взято из „Певца в Беседе славянороссов“ Батюшкова:
Хвала тебе, славянофил,
О муж неукротимой!
Ты здесь рассудок победил
Рукой неумолимой.
О, сколь с наморщенным челом
В Беседе он прекрасен,
Сколь холоден перед столом
И критикам ужасен!
- 20 -
Упрямство в нем старинных лет...
Хвала седому деду!
Друзья, он, он родил на свет
Славянскую Беседу!Названная в поэме „невинной другиней“ Шишкова — несомненно поэтесса Анна Петровна Бунина (род. 1774, ум. 1828), оставшаяся девицей (отсюда — невинная); в 1811 г. была избрана в почетные члены новоучрежденной „Беседы любителей русского слова“ и пользовалась покровительством А. С. Шишкова. Стих: „Уже поблекший цвет певиц“ (183) написан Пушкиным под влиянием „Видения“ Батюшкова, где Бунина выведена под именем „Русской Сафы“, то есть греческой поэтессы Сафо, которою именовали в то время Бунину. „Поблекшим цветом“ Пушкин назвал ее, очевидно, потому, что ей было в это время 41 год.
Под „ежемесячным вздыхателем“ Пушкин подразумевает, очевидно, одного из издателей „Кабинета Аспазии“ („кокетки старой Кабинет“), Бориса Михайловича Федорова (род. 1794, ум. 1875), печатавшего большое количество стихотворений в этом журнале. Стих Пушкина (191-й): „Не спас ребенка Купидон“ намекает на помещенное в „Кабинете Аспазии“ (кн. 2, февраль, стр. 68—71) стихотворение Б. М. Федорова „Жестокая Ниса“, в котором влюбленный автор признается Венере в своей неразделенной любви к Нисе: Богиня сжалилась над ним:
Тут богиня улыбнулась
Как весеняя заря,
К купидону обернулась
И с усмешкою рекла:
Вот нещастный, он страдает
Поражен стрелой твоей,
Как цветок он увядает
Невидавший ясных дней:
И покоя на минуту
Не имеет для себя,
Смягчи участь его люту
Чтоб он счастлив был всегда. —
Купидоны вдруг сокрылись
Злотоцветною дугой,
Они к Нисе устремились
Легкокрылою толпой.
Сердце Нисино украли,
Сердце Нисы унесли,
Сердце розами сковали
Ко мне сердце принесли!Таким образом, Купидон не спас Федорова от „карающей десницы“ сатирика Фонвизина в пушкинской поэме.
Кроме Кропотова и Федорова, остальные перечисленные выше поэты выведены также и у Батюшкова. Пушкин, однако, не остановился перед издевкой еще и над таким крупным поэтом, в то время патриархом русской поэзии, как Г. Р. Державин. Стихи, отведенные последнему (200—266), бесспорно занимают центральное место в новой поэме. В это время надо было обладать большою смелостью и независимостью суждений, чтобы осмелиться говорить о Державине в такой форме и в таком тоне, какие разрешил себе Пушкин. Не надо забывать еще, что сравнительно незадолго перед этим юный Пушкин с трепетом читал перед Державиным свои „Воспоминания в Царском Селе“ на лицейском экзамене в январе 1815 г. Волнение Пушкина в этот исторический день было настолько сильно, что поэт запечатлел его впоследствии не только в знаменитых стихах:
Старик Державин нас заметил
И в гроб сходя благословил ...
- 21 -
но и в своей заметке о Державине: „Я прочел мои Воспоминания в Царском Селе, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояние души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отрочески зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом...“
Но в таком тоне Пушкин говорил о Державине только в воспоминаниях. В лицее же он рисует иной портрет „певца Фелицы“ — исписавшегося, поглупевшего и выжившего из ума. Самая беседа Фонвизина с Эрмием о пережившем славу поэте и особенно злая пародия на его стихи, читаемые в поэме самим Державиным, являлись исключительной дерзостью молодого Пушкина. Пушкин в этих стихах сравнивает участь Державина с судьбою Ньютона, страдавшего последние годы жизни расстройством умственных способностей, и называет его „бритым татарином“, намекая на его татарское происхождение. С последним отзывом любопытно сравнить позднейший отзыв поэта о Державине в письме к бар. А. А. Дельвигу в начале июня 1825 г.: „По твоем отъезде перечел я Державина всего и вот мое окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты ни духа русского языка (вот почему он ниже Ломоносова) — он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии — ни даже о правилах стихосложения... Ей богу, его гений думал по-татарски — а русской грамоты не знал за недосугом“.1 Как видим, зрелые мысли Пушкина во многом совпадают с мыслями еще окончательно не установившегося молодого Пушкина. Этот новый для того времени отзыв о Державине и притом явно выходящий за рамки возможного, шедший в разрез с общепринятой оценкой Державина, и послужил, надо думать, основанием к тому, что Пушкин постарался скрыть свое авторство, соскоблив с рукописи свое имя.
Ст. 231—240 поэмы являются пародированием стихов Державина из его „Лиро-эпического гимна 1812 года на прогнание французов из отечества“.2 Гимн этот насыщен рядом образов и сравнений из Библии и Апокалипсиса. В примечаниях к гимну сам Державин делает множество ссылок на эти книги, обосновывая в своих стихах то или иное выражение. Это и подало Пушкину повод говорить в поэме о том, что Державин
Пустился петь свое творенье
Статей библейских преложеньеи в ст. 263—264 поэмы вывести заключение
И спотыкнулся мой Державин
Апокалипсис преложить.Из всего гимна, состоящего из 645 стихов, Пушкин взял всего 10 стихов из разных мест, подходящих по своей рифмовке, с ее умышленным подчеркиванием, перетасовал их и привел в состояние полной бессмыслицы. При сличении стихов из поэмы с гимном получается такая картина:
У Пушкина:
У Державина:
1.
Открылась тайн священных дверь
21.
Открылась тайн священных дверь
2.
Из бездн исходит Луцифер
22.
Изшел из бездн огромный зверь
3.
Смиренный но челоперунный
36.
Смиренный кроткий, но челоперунный
4.
Наполеон! Наполеон!
246.
Наполеон, Наполеон
5.
Париж и новый Вавилон,
363.
О, новый Вавилон, Париж!
6.
И кроткий Агнец белорунный
35.
А только агнец белорунный
7.
Превосходясь, как дивий Гог
71.
Превозносясь, как некий дивий Гог
8.
Упал как дух Сатанаила
467.
Упал в душе своей, как дух Сатанаила
9.
Исчезла демонская сила
335.
Упала демонская сила
10.
Благословен Господь наш Бог
1.
Благословен Господь наш Бог!
- 22 -
Это блестящее пародирование стихов Державина Пушкин подчеркнул даже в одной рифмовке:
У Пушкина:
Открылась тайн священных дверь
Из бездн исходит Луцифер.У Державина эта же рифмовка встречается в ст. 325—326:
О так! таинственных числ зверь
Во плоти седьмглавый Луцифер.Любопытно отметить, что выкидывая из 36 стиха Державина эпитет „кроткий“ (ср. у Пушкина ст. 3), поэт вставляет его в ст. 6, заменяя им наречие „только“ в ст. 35 гимна Державина.
Стих же 247 поэмы „Ты бог — ты червь, ты свет — ты ночь“ пародирует стих Державина из оды „Бог“:
„Я царь — я раб, я червь — я бог“.
Такой исключительно озорной перифразой знаменитой державинской оды заключает Пушкин-Фонвизин посещение Державина.
Упоминаемый в ст. 244 „покойной господин Бобров“ — известный в свое время поэт-мистик Семен Сергеевич Бобров (род. ок. 1767—1768 г., ум. в 1810 г.), постоянно высмеиваемый при жизни и после смерти карамзинистами за „сугубый вздор“ его произведений и вычурность слов, во множестве им выдуманных. Имя Боброва под названием Бибруса часто фигурирует в произведениях Батюшкова. Пушкин также не раз высмеивал Боброва в своих лицейских стихотворениях. Напр. в послании „К Другу стихотворцу“:
Творенье громкое Рифматова, Графова
С тяжелым Бибрусом гниют у Глазунова.Точно так, как в новой поэме, имя Боброва упомянуто поэтом в стихотворении „Христос воскрес, питомец Феба“ (1816 г.) в сочетании с именами поэтов Николева и Хвостова:
Да не воскреснут от забвенья
Покойный господин Бобров,
Хвалы газетчика достойный
И Николев, поэт покойный,
И беспокойный граф Хвостов
И все, которые на свете
Писали слишком мудрено,
То есть и хладно, и темно,
Что очень стыдно и грешно!В „Тени Баркова“ (1814) Бобров упоминается в монологе Баркова:
Не пой лишь так, как пел Бобров
Ни Шелехова тоном.
Шихматов, Палицын, Хвостов
Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать
Бессмысленным поэтам?Наконец последние стихи поэмы, 271—320, посвящены поэту К. Н. Батюшкову, скрытому здесь под буквою Б. Характеристика Батюшкова как поэта дана в поэме в ином плане, чем отзывы о поэтах-шишковистах. Благожелательность, даже некоторая благоговейность к любимому поэту, в соответствии со звучными стихами, резко выделяет это место поэмы из всего ее контекста. Это объясняется, конечно, сильным влиянием Батюшкова
- 23 -
в эту пору на молодого Пушкина. Он даже не решается полностью раскрыть его имени, чтобы не обидеть поэта, который хотя и в очень мягкой и осторожной форме, но все же выведен в комическом виде. Тема призыва Батюшкова к поэзии — основная мысль стихов поэмы. Поэт огорчен, что муза Батюшкова временно замолкла. Он принимает меры к его пробуждению от длительного состояния дремоты и покоя. Образ изнеженного ленивца — поэта „увенчанного миртами“ и получившего от Феба „золотую цевницу“, дан Пушкиным очень схоже и почти в тех же выражениях в послании к Батюшкову: „Философ резвый и пиит“ (1814 г.):
Почто на арфе златострунной
Умолкнул радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался с Фебом, наконец?
..............
Пой юноша! Певец Тииский
В тебя влиял свой нежный дух.
С тобою твой прелестный друг,
Лилета, красных дней отрада.
Певцу любви — любовь награда.
Настрой же лиру...Поэт предупреждает Батюшкова, чтобы он, зовя Лилету (Лилу) в свой шалаш и находясь в „упоеньи страстной любви“, не забыл бы „нежных муз“:
Любви нет боле счастья в мире:
Люби — и пой ее на лире.Послание заканчивается призывом:
Играй: тебя, младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.Эти стихи почти с буквальною точностью повторяются в поэме:
Эрата, Грации Амуры
Венчали миртами его,
И Феб цевницею златою
Почтил любимца своего.Как видим, тема послания и тема стихов в поэме одинаковы. Разница лишь в том, что в послании Пушкин еще надеется, что умолкнувший поэт снова возьмется за лиру; в поэме же надежда выражена слабее; в поэме Батюшков представлен как уже совсем забывший и забросивший лиру; появление Фонвизина на мгновение пробуждает поэта, но для того лишь, чтобы вновь погрузить его в состояние глубокого сна. В этих строках уже сквозит полная безнадежность вызвать Батюшкова к жизни.
Стихи о Батюшкове являются явным подражанием самому Батюшкову. В стихотворении Батюшкова „Мои пенаты“ находим следующие строки:
Блажен в сени беспечной
Кто милою своей
Под кровом от ненастья,
На ложе сладострастья
До утренних лучей
Спокойно обладает,
Спокойно засыпает
Близ друга сладким сном!
........ ...
Все с утром оживает,
- 24 -
А Лила почивает
На ложе из цветов
...........
Покойся, друг прелестный
В объятиях моих!
Пускай в стране безвестной,
В тени лесов густых,
Богинею слепою
Забыт я от пелен,
Но дружбой и тобою
С избытком награжден!
Мой век спокоен, ясен;
В убожестве с тобой
Мне мил шалаш простой;
Без злата мил и красен
Лишь прелестью твоей!Тот же мотив беспечного сна находится у Батюшкова и в написанном прозою „Похвальном слове сну“, которое Пушкин несомненно читал в первой редакции так, как оно было напечатано впервые в „Вестнике Европы“ 1810 г. (ч. 53, № 18, сентябрь, стр. 112—122). Сравнение же Батюшкова с Парни (ст. 291) находится в послании „К Батюшкову“ („Философ резвый и пиит“):
Не слышен наш Парни российский.
Сходство тем и характеристик в послании „К Батюшкову“ и в „Тени Фон-Визина“ настолько разительно, что уже по одному этому месту поэмы можно утверждать, что автором ее является Пушкин.
Упоминаемый в ст. 277 „Фальконетов Купидон“ — известное скульптурное изображение Купидона, работы Фальконета, автора памятника Петру I в Петербурге. Скульптура эта уже не раз до Пушкина служила темою для поэтов. Н. М. Карамзин в 1798 г. написал 9 надписей под заглавием „Надписи на статую Купидона“, из которых четвертая называется „На палец, которым Купидон грозит“. Надписи Карамзина напечатаны впервые в „Аонидах“ 1798—1799 гг., кн. III, стр. 104. Воспел ее и Державин в стихотворении „Фальконетов Купидон“ (1804 г.), напечатанном впервые в его „Анакреонтических песнях“ 1804 г., стр. 150 (вошло в издание сочинений 1808 г., ч. III, стр. XCIV). Самая же статуя грозящего амура с повязкой на глазах была распространена в копиях; одна из них находилась несомненно и в Царскосельском парке.
Упомянутые в ст. 291 и 292 поэты Парни и Анакреон были хорошо известны Пушкину. Что же касается до немецкого поэта Эвальда-Христиана Клейста (1715—1759), то Пушкин его нигде не упоминает. Идиллии Клейста были широко распространены среди лицеистов. Их переводил Дельвиг (см. собрание стихотворений, под ред. Б. В. Томашевского, Л., 1934, стр. 164—165 и 449—450): „Цефиз“. Эту же идиллию перевел и А. Д. Илличевский; он же перевел идиллию „Ирин“ (см. К. Я. Грот, „Пушкинский Лицей, СПб., 1911, стр. 180—182 и 185—189).
Со стороны отдельных выражений, оборотов речи, эпитетов и других особенностей языка новая поэма Пушкина не выходит, конечно, из ряда лицейских его произведений. Она стоит на одинаковом уровне с другими стихотворениями этого периода и грешит во многих случаях вместе с ними неправильностью рифмовки, незрелостью оборотов и некоторой неотделанностью, достигая, однако, большой силы в характеристике Державина и Батюшкова. Но основной характер языка Пушкина-лицеиста остается неизменным. Отдельные слова и фразы и специфические выражения той эпохи мы находим не только у Пушкина, но и у ряда других поэтов, современников Пушкина. В качестве иллюстрации к сказанному приведем несколько примеров:
Ст. 54: „С крылатой шапкой на бекрене“ — „С хватской шапкой набекрень“ в „Послании к Наталье“, или „Черна шапка на бекрене“ в „Козаке“.
- 25 -
Ст. 62: „Иных лозами наградить“ — „Твой гений наградит спасительной лозою“ в стихотв. „К другу стихотворцу“.
Ст. 74: „С бумагой, склянкой и пером“ — „С бумагой и пером“ в „Городке“.
Ст. 76: „На стуле ветхом и треногом“ — „Стул ветхий“ упомянут в послании к сестре 1814 г.
Ст. 111: „С почетным членом адских сил“ — „От члена русских сил“ в „Городке“.
Ст. 171: „О страх! он в обморок упал“ — „О страх! смесил вино с водой!“ в стихотв. „Вода и вино“, или: „О страх, о грозны времена“ в „Воспоминаниях в Царском Селе“.
Ст. 211: „Они летят и в три мига“ — в „Причуднице“ И. И. Дмитриева находим то же выражение:
И крестница и мать взвились под небеса
На лучезарной колеснице
Подобной в быстроте синице
И меньше, нежель в три мига
Спустились в новый мир...Ст. 245: „Что сделалось с тобой Державин“ — „Что сделалось с тобой? В уме ли ты, иль нет?“ в стихотв. „К другу стихотворцу“ (1814 г.).
Ст. 248: „Пойдем, Меркурий, сердцу больно“ — „Оставь, гусар! ох! сердцу больно“ в стихотв. „Слеза“ (1815).
Ст. 255 и 257, рифмующие Ломоносов — Россов, явление очень распространенное еще с середины XVIII в. У Пушкина подобная же рифма встречается в стихотворении „К другу стихотворцу“ 1814 г.:
Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов
Певцы бессмертные, и честь и слава россов.Ст. 272: „Средь рощи сумрачной густой“ — „В роще сумрачной, тенистой“ в стихотв. „Блаженство“ 1814 г.
Ст. 306: „Весь в пуху проснулся“ — „В пуху с нечесанной главой“ в „Видении на берегах Леты“ Батюшкова, 1809 г., или у В. Л. Пушкина „Опасный сосед“, 1811 г.: „Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком“.
Наконец последние стихи поэмы 318—320:
Когда Хвостов трудиться станет
А Батюшков спокойно спать
Наш гений долго не восстанет
И дело не пойдет на лад —перекликаются с подобной же рифмовкой в „Городке“:
Как ты, в том клясться рад,
Не стану я писать.Вышеприведенные сопоставления и факты нам представляются настолько убедительными, что вопрос об авторстве Пушкина должен быть разрешен несомненно в положительном смысле. В лицее такую поэму мог написать только Пушкин, но большая сатирическая острота поэмы по отношению к писателям-беседистами, в особенности к Державину, не позволила Пушкину распространить ее за своею подписью даже в списках. До нас дошла лишь случайная авторизованная копия, благодаря которой поэма Пушкина спустя 120 лет после ее написания должна войти в полное собрание сочинений поэта.
Л. Б. Модзалевский
СноскиСноски к стр. 3
1 Переделано Пушкиным из: удалится.
2 Написано: толпой
Сноски к стр. 4
1 В этом слове Пушкин выскоблил две буквы и по выскобленному написал буквы: х и е.
2 Написано: клеветры
Сноски к стр. 5
1 Написано: запаснымъ
Сноски к стр. 6
1 Слог го вписан Пушкиным.
2 Исправлено Пушкиным из: Прошу
Сноски к стр. 7
1 Написано: цѣвтъ
2 Написано: пѣвецъ
Сноски к стр. 8
1 Было написано: немилосердо; исправлено Пушкиным.
Сноски к стр. 9
1 Было написано: превосходилъ; исправлено Пушкиным.
2 Написано: преложилъ
Сноски к стр. 10
1 Было написано: калитка; исправлено Пушкиным.
2 Было написано: у пороги; исправлено Пушкиным.
3 Написано: вѣнчанный
4 та строка вписана рукою Пушкина.
Сноски к стр. 11
1 См. „Литературные портфели“. I. Время Пушкина, Пб., 1923, стр. 19—25 и примеч. к стр. 25.
2 Напр. Кюхельбекера, Илличевского и Дельвига. Но так как на их рукописях, в большом количестве хранящихся в собрании Пушкинского Лицейского музея, не имеется указаний на источник их происхождения, то теперь уже невозможно определить, какие из них восходят к архиву С. С. Фролова.
Сноски к стр. 13
1 См. „Кабинет Аспазии“, кн. III, март, стр. 122—125, с таким примечанием редакции: „Издатели свидетельствуют особенную благодарность молодому Автору, приславшему в их журнал сии прекрасные стихи“ (стр. 122): ср К. Я. Грот, „Пушкинский Лицей“, СПб., 1911, стр. 174—175; с этой-же подписью в журнале напечатано еще 2 стихотворения: „Загадка“ (кн. V, май, стр. 57—58, и ответ на нее, кн. VII, июль, стр. 79) и „Клетка“ (кн. VII, июль, стр. 10—22).
2 См. Сочинения, изд. ГИХЛ, т. V, кн. 2, стр. 798.
3 К. Я. Грот. „Пушкинский Лицей“, СПб., 1911, стр. 60.
Сноски к стр. 14
1 Ср. в письме к П. А. Вяземскому 27 марта 1816 г. слова поэта: „Безбожно молодого человека держать в заперти и не позволять ему участвовать даже в невинном удовольствии погребать покойную Академию и беседу губителей российского слова“ (Письма Пушкина, под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, Л., 1926, стр. 4).
2 См. статью М. А. Цявловского: „Новые Пушкинские рукописи и материалы в „Красном Архиве“, т. 31, стр. 156.
Сноски к стр. 15
1 Вышел в свет 16 июня 1815 г. См. Н. Синявский и М. Цявловский, „Пушкин в печати“, М., 1914, стр. 3.
Сноски к стр. 17
1 Перечень изданий см. у Г. Н. Геннади, „Справочный словарь о русских писателях и ученых“, т. II, Берлин, 1880, стр. 182; биографию см. в „Русском Биографическом словаре“, том Кнаппе — Кюхельбекер, СПб., 1903, стр. 448.
2 В письме к кн. П. А. Вяземскому 27 марта 1816 г.
3 См. сводку данных по этому вопросу у М. А. Цявловского в статье его „Забытое стихотворение Пушкина «Исповедь стихотворца»“ в „Новом Мире“, 1930, кн. IV, стр. 171—174.
4 См. в одноименной статье Ю. Н. Тынянова в „Пушкинском сборнике памяти С. А. Венгерова“, П., 1922, стр. 75—92.
Сноски к стр. 18
1 См. о нем и о самом Анастасевиче новейшую работу Н. К. Замкова „«Улей». Журнал В. Г. Анастасевича (1811—1812 гг.). Библиографическое описание“, в сборнике „Sertum bibliologicum“ в честь проф. А. И. Малеина, П., 1922, стр. 39—70.
2 Записки Ф. Ф. Вигеля, под ред. С. Я. Штрайха, т. I, M., 1928, стр. 363, 367.
Сноски к стр. 21
1 См. „Письма Пушкина“, под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, Л., 1926, стр. 137.
2 См. „Сочинения Державина“, под ред. Я. К. Грота, т. III, СПб., 1866, стр. 137—164.