132

ЗНАКОМЫЕ ПУШКИНА КИШИНЕВСКОГО ПЕРИОДА

1

Работая над созданием словаря «Окружение А. С. Пушкина бессарабского периода», нельзя не задуматься над вопросом: как быть с «одесскими знакомыми» поэта? Должны ли они войти в такой словарь, если «бессарабским периодом» жизни Пушкина считать период с 21 сентября 1820 г., дня приезда его в Кишинев, примерно до конца марта 1824 г., последнего его приезда в Кишинев?1 «Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина» дает вполне определенный ответ: Пушкин познакомился почти со всеми «одесскими знакомыми» в период с 3 (?) июля 1823 г. по 31 июля 1824 г., т. е. с того времени, как он выехал из Кишинева в Одессу для лечения морскими ваннами, и вплоть до своего отъезда в Михайловское.2

Но до 3 июля 1823 г. Пушкин несколько раз бывал в Одессе. Прежде всего необходимо напомнить, что дорога его из Симферополя в Кишинев лежала через Одессу и в этот первый свой приезд Пушкин пробыл в Одессе 3—8 дней.3 Следующая встреча Пушкина с Одессой состоялась в 1821 г. в марте при возвращении его из

133

поездки в Каменку (Пушкин был в Одессе 2—3 дня).4 В этом же году Пушкин посетил Одессу в мае и оставался там около двух недель.5 И, конечно, именно в эти свои приезды в Одессу Пушкин и мог познакомиться со многими ее жителями.

Судя по данным «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина», вплоть до 1823 г., т. е. около двух лет, Пушкин в Одессу не приезжал, во что верится с трудом, зная непоседливый характер молодого поэта (и учитывая близость Одессы). Скорее можно согласиться с тем, что об этих отъездах не сохранилось официальных сведений. Косвенным доказательством того может служить свидетельство доброго бессарабского губернатора И. Н. Инзова: «Конечно, в Кишиневе иногда бывало ему скучно; но разве я мешал его отлучкам, его путешествиям на Кавказ, в Крым, в Киев, продолжавшимся несколько месяцев, иногда более полугода? Разве отсюда не мог он ездить в Одессу, когда бы захотел, и жить в ней, сколько угодно?».6 Граф М. С. Воронцов подтверждал (в письме П. Д. Киселеву), что И. Н. Инзов дозволял Пушкину «жить одному в Одессе, между тем как сам оставался в Кишиневе».7

В 1823 г. Пушкин отправляется в Одессу для лечения морскими ваннами, продолжавшегося примерно 23 дня: с 3(?) июля по 26 июля.8 Окончательно же Пушкин выехал в Одессу к месту своей службы в августе 3 (?)...6 (?) 1823 г.9 Но, и живя в Одессе, Пушкин не забывал Бессарабию. В 1824 г. он был в Тирасполе, Бендерах, Варнице,10 несколько позже приезжал в Кишинев на несколько дней.11

Таким образом, можно сделать вывод, что кишиневский и одесский периоды жизни Пушкина тесно взаимосвязаны и четко, жестко разграничить их не представляется возможным. То же можно сказать и о круге общения поэта.

Именно в один из своих приездов в Одессу Пушкин познакомился с «мавром Али». «Сын египетской земли корсар в отставке Морали» (VI, 201) изображен на одной из кишиневских рукописей, относящейся к апрелю 1821 г. (рядом с фигурой гетериста).12 Яркий образ, созданный Пушкиным, соответствует описанию «одесского старожила» Михаила де Рибаса. «Это был человек высокого роста, прекрасно сложенный. Голова была широкая, круглая;

134

глаза большие, черные. Все черты лица были правильные, а цвет кожи красно-бронзовый. Одежда его состояла из красной рубахи, поверх которой набрасывалась красная суконная куртка, роскошно вышитая золотом. Короткие шаровары были подвязаны богатою турецкою шалью, служившею поясом; из ее многочисленных складок выглядывали пистолеты. Обувь состояла из турецких башмаков и чулок, доходивших до колен. Белая шаль, окутывавшая его голову, прекрасно шла к его оригинальному костюму».13

С одесским негоциантом Иваном Степановичем Ризничем Пушкин познакомился также в один из своих приездов в Одессу еще до женитьбы Ризнича на дочери венского банкира Амалии Рипп, т. е. до 1822 г. Об этом сообщал в статье «Госпожа Ризнич и Пушкин» профессор русской словесности Ришельевского лицея К. П. Зеленецкий: «Пушкин раза два или три был в Одессе еще до 1823 года, т. е. до перехода своего в этот город на службу в штат графа (впоследствии князя) М. С. Воронцова. Известно, что во время этих приездов в импровизированный город, как любили тогда называть Одессу, поэт наш познакомился и сблизился с негоциантом Ризничем, который был родом из адриатических славян, — далмат или кроат. ‹...› Ризнич в то время, о котором мы теперь говорим, еще не был женат. В 1822 году уехал он в Вену с намерением жениться, и весной 1823 года воротился оттуда с молодою женой. Пушкин переехал на постоянное жительство в Одессу в ту же пору, и был, конечно, одним из первых знакомых новоприезжей дамы».14

Графиня Роксандра Эдлинг, урожденная Стурдза, была давнишней знакомой поэта. Пушкин мог видеть Роксандру Стурдза, сестру чиновника Министерства иностранных дел Александра Скарлатовича Стурдзы, фрейлину императрицы Елизаветы Алексеевны, в Царском Селе,15 затем в Петербурге в 1819—1820-х гг.

В дар от Александра I Роксандра Эдлинг получила землю в Бессарабии и в 1820-х гг. поселилась в дарственном имении Манзыре, находившемся в Бендерском уезде неподалеку от Кишинева.16 9 июля 1820 г. она подает прошение в Бессарабское областное правление с просьбой о переименовании ее села Манзырь в местечко (интересно отметить, что дело было окончено только в 1847 г.).17 Роксандра Эдлинг несомненно бывала в Кишиневе в это время (т. е. в 1820 г.) и по делам имения, и по личным — хотя

135

бы для того, чтобы повидать своих близких родственников: Крупенских, Ипсиланти, Эйхфельдт (Мария Милло была воспитанницей Эдлинг, и Роксандра Скарлатовна всячески содействовала браку молодой девушки с состоятельным чиновником горного ведомства Иваном Эйхфельдтом).18 Вполне возможно общение Роксандры Эдлинг с Пушкиным в Кишиневе, тем более что сразу же по приезде в город молодой поэт подружился с гостеприимным семейством Крупенских.19 Кроме того, в рукописи поэта сохранился рисунок, изображающий Роксандру Эдлинг, датируемый апрелем 1821 г.,20 что подтверждает знакомство Пушкина с графиней задолго до его переезда в Одессу.

С Карлом Сикаром, одесским негоциантом, Пушкин, по свидетельству И. П. Липранди, «познакомился или, лучше сказать, только два раза виделся в Кишиневе, в 1821 году».21 Через некоторое время Карл Сикар купил имение в Ваду-луй-Водах для одного из своих сыновей — Христофора. Пушкин бывал в Ваду-луй-Водах, когда в середине ноября 1820 г. отправился в Киев и Каменку — село расположено как раз на пути из Бокшан в Криуляны. Пушкин непременно должен был проезжать через Бокшаны, Криуляны, Дубоссары: в этих пунктах, расположенных на почтовых трактах, меняли лошадей.22 Мог Пушкин бывать в Ваду-луй-Водах и позже, так как село находилось недалеко от Кишинева и, кроме того, большим успехом пользовалась вода из серных ключей оницканского источника «Путна», расположенного недалеко от Ваду-луй-Вод; молдавское вино, смешанное на греческий манер с этой водой, имело вкус шампанского. Вполне правомерно предположить знакомство Пушкина с семейством Сикаров, в том числе и с женой Карла Лаурой, и с его сыновьями Христофором и Людвигом еще до переезда Пушкина в Одессу. Интересно отметить, что фамилия Сикаров значится в словаре-справочнике известного румынского исследователя Георгия Безвиконного «Бояре Молдовы между Днестром и Прутом». Узнаем, что у Карла и Лауры Сикар кроме Людвига и Христофора было еще два сына: Михаил, известный как «скрипач Михаил», и Карол. Христофор Сикар впоследствии женился на Наталье Крафф, основательнице музея археологии в Ваду-луй-Водах; они имели трех дочерей: Ольгу, Елену и Евгению.23

136

К числу лиц, о знакомстве Пушкина с которыми нет свидетельств в литературе, но с которыми поэт не мог не быть знаком, нужно отнести бывавшего наездами в Одессе командующего Черноморским флотом Алексея Самуиловича Грейга, известного адмирала.24 Его жена Юлия Михайловна, о происхождении которой, как пишет Ф. Ф. Вигель, знал весь Новороссийский край,25 была одной из двух красавиц-дочерей содержателя гостиницы в Могилеве.26 О ней и ее младшей сестре Белле, «дивной красоты», вспоминал И. П. Липранди.27 «Могилевская Белла» вызывала восхищение и приятеля Пушкина В. П. Горчакова.28 Юлия и Белла послужили Пушкину прообразами Дуни из «Станционного смотрителя», а герой повести Пушкина ротмистр с черными усиками напоминет Лизгару, мужа Беллы.29 Вероятно, Пушкин знал красавиц-сестер. Во всяком случае с Беллой он мог быть знаком хотя бы потому, что она какое-то время жила в Кишиневе, приехав туда вместе со своим мужем. И. П. Липранди хорошо знал поручика русской службы грека Лизгару, упоминал о нем в своих очерках об этеристах.30

В Национальном архиве Республики Молдова сохранилось дело по рассмотрению жалобы одесского купца 3-й гильдии Василия Выдрина на медлительность властей при взыскании долга с отставного штабс-капитана Лизгара (в деле названо имя — Лицгари), должного по заемному письму 82 голландских червонца с процентами, из которого видно, что Лизгара жил в Кишиневе до 1832 г. (затем был выслан «по Высочайшему повелению» в Вологду), пользовался сочувствием генерала И. Н. Инзова.31

Со многими чиновниками канцелярии графа М. С. Воронцова Пушкин также познакомился еще до своего окончательного переезда в Одессу. 26 июля 1823 г. М. С. Воронцов в сопровождении чиновников своей канцелярии прибыл в Кишинев,32 где пробыл до 8 августа 1823 г. (т. е. 13 дней).33 О том, кто именно из чиновников

137

сопровождал графа М. С. Воронцова в его поездке в Кишинев, можно только предполагать, так как точных сведений об этом не имеется. Возможно, среди сопровождающих были чиновники Н. М. Лонгинов, П. Я. Марини, барон О. Р. Франк, князь В. М. Шаховской, которые 21 июля 1823 г. прибыли вместе с графом М. С. Воронцовым в Одессу из Петербурга.34 Среди сопровождавших мог быть и И. Г. Синявин, двоюродный брат М. С. Воронцова, с июля 1822 г. его адъютант35 — «славнейший малый, мой приятель», как позже писал о нем в письме брату Пушкин.36 Мог приехать в Кишинев и В. И. Туманский, с 1 июня 1823 г. служивший в канцелярии М. С. Воронцова, с которым Пушкин встречался еще в Петербурге в 1818—1819 гг.37 Адъютантами графа Воронцова в то время были — Бутринов в чине капитана,38 князь З. С. Херхеулидзев,39 А. М. Золотарев,40 а дежурным штабс-офицером — полковник Д. И. Ахшарумов.41

В то же время три правителя канцелярии И. Н. Инзова, по словам Ф. Ф. Вигеля, — Иван Ильич Гуржеев, Павел Григорьевич Саражинович и Николай Андреевич Криницкий — перешли в распоряжение графа М. С. Воронцова.42 Все трое были правителями канцелярии еще у А. Ф. Ланжерона, затем у А. Н. Бахметьева и И. Н. Инзова. Конечно, Пушкин знал этих чиновников, так как служил непосредственно при бессарабском губернаторе. Дальнейшая судьба каждого из этих чиновников была различна. Саражиновича, «как глупого плута», Воронцов «без церемонии просто вытолкнул от себя». Криницкому, поляку, которого Бахметьев привез из Каменец-Подольска, «умному, хоть не совсем чистому, но бедному» Воронцов «выпросил» кусок хлеба, несколько тысяч десятин земли. По сообщению П. И. Долгорукова, 23 февраля 1822 г. Криницкий присутствовал по приглашению И. Н. Инзова на обеде, данном в честь приезда по делам службы начальника штаба 2-й армии генерал-майора П. Д. Киселева; всего было пятнадцать человек, в том числе и Пушкин.43 Б. А. Трубецкой внес имя Криницкого в словарь бессарабских знакомых Пушкина.44 Из справочника Г. Безвиконного узнаем, что Криницкий служил коллежским регистратором.45 А вот Гуржееву, «как человеку

138

умному и дельному», Воронцов «доставил» «почетное и выгодное место».46

По утверждению того же Ф. Ф. Вигеля, «чиновники канцелярии И. Н. Инзова почти все сохранили свои места» при графе М. С. Воронцове. В том числе и Петрулин, вице-губернатор Бессарабии, «замечательное лицо на гражданском поприще», по мнению И. П. Липранди.47 На место Петрулина «по некоторым отраслям» заступил Ф. Ф. Вигель (Петрулин — «человек болезненный», умер скоро «от служебных напряжений»). От Петрулина Вигель наследовал, по словам Липранди, «честного дельца» Скляренко, «постоянно занимавшегося у Петрулина».48 С чиновником Скляренко связан очень интересный эпизод из жизни Вигеля и из истории его «Записок», о котором было много разговоров и в Кишиневе, и в Одессе.

Ф. Ф. Вигель отдал Скляренко свою рукопись «Записок» для переписывания ее, а тот будто бы продал эту рукопись молдаванам за четыре тысячи левов (там было сказано много нелестного о местных чиновниках), выйдя прежде в отставку, «чтобы не попасть под ответственность». Н. М. Лонгинов и М. И. Лекс (который стал чиновником канцелярии М. С. Воронцова и переехал в Одессу)49 уведомили Вигеля, что рукопись его переведена на молдавский язык и что ярость жителей превосходит всякое описание. Распространился слух, что Вигеля якобы хотят побить кишиневские чиновники при появлении его в бессарабском Верховном Совете. А именно, речь шла о Василии Баланеско, одном из членов Совета, который, как пишет Липранди, «носил старомолдаванский костюм, схожий с польским, и был действительно страшен, с физиономией очень смуглой и выразительной, большого роста, плотный и всегда с турецкою саблей, довольно дерзкий с низшими, а иногда и с равными». Вигель слухам поверил и написал Воронцову в Крым, где тот находился в это время, оправдываясь и прося защиты. Липранди называет все это «сказкой»: «Нужно ли заметить здесь, что только одно воображение и воображение больное, могло все это нагородить!». Первым Вигеля посетил «старик Башот» и как-то успокоил Филиппа Филипповича.

139

Но Липранди подтверждал, что Вигель несколько побаивался, хотя мало-помалу начал посещать Совет. «Иногда показывался в саду, когда в нем не предполагалось встретить много публики, но и тогда не иначе решался быть, как с двумя, тремя спутниками. Когда шли навстречу или сзади трое, четверо из жителей или чиновников из местных уроженцев, он всегда брался под руку с кем-либо из гуляющих» (полковника Алексеева или Липранди — «из нас уже один был неотменно с ним»). И далее: «А как весь город был знаком, то необходимо должно было кланяться, а это его досадовало; останавливаться же, чтобы перекинуться несколькими словами, приводило его в отчаяние, хотя мы заверяли, что никакой опасности нет».50

Для нас самое интересное в этом происшествии,51 связанном с Вигелем и его «Записками», о котором Пушкин, конечно же, не мог не знать, — действующие лица, расширяющие круг бессарабского окружения поэта: В. М. Скляренко, В. Бэлэнеску, И. Башотэ.

Василий Михайлович Росетти-Бэлэнеску (Rosetti-Bălănescu), по данным Г. Безвиконного,52 вдовец 39-и лет, без детей, богатый бессарабский помещик (владел имениями в Хотинском и Оргеевском уездах), близкий родственник бояр-эмигрантов Николая и Иордаки Рознован-Росетти, хороших знакомых Пушкина.53 На листе с черновиком стихотворения «Иностранке» среди других рисунков, рядом с портретом молдавского писателя Константина Стамати (определение Г. Ф. Богача), сохранился экзотический портрет Василия Бэлэнеску (датируется 22 июля 1822 г.; определение Г. Ф. Богача),54 что свидетельствует о знакомстве этого кишиневского чиновника с Пушкиным.

Старинный род молдавских бояр Башотэ (Başotă) был известен еще с XV в. «Старику» Иоану Башотэ было около шестидесяти лет (умер он в 1846 г. в возрасте 84 лет); у него была жена Елена, урожденная Костаки, и сын Анастас, двадцати четырех лет (умер

140

в 1869 году).55 Родной брат Иоана Башотэ, Григораш, до 1821 г. жил с семьей в Яссах. Его дочь Екатерина была известна в кишиневском обществе под именем «Альбрехтша». Расставшись с третьим мужем, генералом Альбрехтом, Екатерина Григорьевна уехала к родным в Яссы, а оттуда в 1821 г. с началом Этерии вместе с ними бежала в Кишинев.56 Таким образом, Екатерина Альбрехт приходилась родной племянницей Иоану Башотэ. Вполне возможно знакомство Пушкина с семейством Башотэ. Молодой поэт одно время был очень увлечен прекрасной молдаванкой и откровенно признавался, что в Екатерине Альбрехт его привлекали «пылкие страсти» и ее «историческое» прошлое.57 Екатерина Григорьевна впоследствии проживала в Кишиневе, что подтверждает документ, найденный в НАРМ.58

В «Замечаниях на „Воспоминания” Ф. Ф. Вигеля» И. П. Липранди рассказывал еще о целом ряде своих одесских знакомых, которые бывали в Кишиневе, — возможно, знакомых и Пушкину.

В 1824 г. М. С. Воронцов, решив произвести очистку реки Бык, поручил лично Липранди и одесским инженерам Потье, Делакву и Баярди составить смету, во что обойдется это предприятие. Делакву и Баярди, по всей видимости, приезжали в Кишинев в связи с составлением проекта об очищении реки Бык и для обозрения города. Потье же (ранее французский офицер путей сообщения, который по заключении Тильзитского мира перешел на русскую службу, получил назначение в Одессу, стал генералом), по утверждению Липранди, никогда в Кишиневе не был. Но Потье нам интересен тем, что стал в некотором роде родственником пьемонтца Мари, бывшего до 1808 г. гувернером Липранди. Потье, Мари и одесский негоциант француз Васаль женились на трех родных сестрах — дочерях очень известного одесского богача француза Рунье, создавшего огромный капитал на разведении испанских овец в Крыму и Новороссийском крае.59

Знакомство и сближение Пушкина со многими жителями Одессы совершенно понятно и естественно. «Одесское общество, тогда немногочисленное, считало в среде своей немного людей образованных».60

141

В кишиневском и одесском обществах Пушкин чувствовал себя по-разному. В Одессе он «был недоволен своим пребыванием относительно общества», в котором «более или менее вращался». «Он отвык и, как говорил, никогда не любил аристократических, семейных, этикетных обществ» — «такой круг не мог удовлетворить его». Более того, кишиневские друзья поэта, Алексеев и Липранди, стали замечать «мрачное настроение духа Александра Сергеевича», появилось «как будто какое-то ожесточение» и почти исчезла «та веселость, которая одушевляла его в Кишиневе». Оживляли его встречи со знакомыми бессарабцами — и «тогда расспросам не было конца».

«Сравнительно с Одессой Кишинев как нельзя более соответствовал характеру Пушкина», которому «по природе его нужно было разнообразие с разительными противоположностями, как встречал он их в продолжение почти трехлетнего пребывания своего в Кишиневе».61

И тем не менее и Кишинев, и Одесса в жизни Пушкина объединены не только географическими и временны́ми понятиями, но и многочисленными и самыми разнообразными личностными связями. И чтобы картина пребывания Пушкина на юге предстала перед нами во всей своей красочности и полноте, необходимо включить в нее как можно больше лиц, так или иначе, пусть даже мимолетно, соприкоснувшихся с жизнью поэта в Кишиневе, Одессе, Каменке — и тогда мы сможем в максимальной для потомков степени приблизиться к той далекой эпохе, когда Пушкин приехал «на перекресток брожения и столкновения всех древних народов Азии и Европы».62

2

Перечитывая Пушкина, понимаем, как много мы еще не знаем о нем и его окружении. Это касается и бессарабского периода жизни и творчества поэта.

Перед нами известное произведение Пушкина 1823 г. — отрывок из шутливого стихотворного послания М. Е. Эйхфельдт, воспроизведенный В. П. Горчаковым в его воспоминаниях о жизни Пушкина в Бессарабии.

Ни блеск ума, ни стройность платья
Не могут вас обворожить;
Одни двоюродные братья
Узнали тайну вас пленить!
Лишили вы меня покоя,
Но вы не любите меня.

142

Одна моя надежда — Зоя:
Женюсь, и буду вам родня.

   (II, с. 284)

То, что Пушкин знал Зою, — несомненно, и это имя должно войти в словарь «Окружение А. С. Пушкина бессарабского периода». Но кто она, эта Зоя? Во всех комментариях к этому стихотворению сказано: «Зоя — племянница Эйхфельдт».63 Но нигде нет ни объяснения, ни доказательств тому. Почему именно — «племянница»? Ведь сам Горчаков называет Зою родственницей Эйхфельдт: «...это послание, по некоторым выражениям чересчур сильной речи, не могло быть не только напечатанным, но даже отдано той, к которой писано, особенно, что относилось до Зои, родственницы ее».64

Попробуем установить родственную связь М. Е. Эйхфельдт и Зои. Для этого прежде всего необходимо выяснить, кто такая М. Е. Эйхфельдт, были ли у нее родные сестры или братья, другие родственники.

Мария Егоровна Эйхфельдт, урожденная Милло (Millo), была дочерью молдавского боярина Иордаки Енаке Милло и Елены Куза. Во время пребывания Пушкина в Кишиневе Иордаки Милло был вдовцом, ему было более 60-ти лет (1759—1828, похоронен в селе Морозень Оргеевского уезда), жил он в одном из своих многочисленных имений Оргеевского уезда, часто наведываясь в Кишинев.65

В мае 1816 г. Мария Милло вместе со своим младшим братом Василием посетила Петербург. В это же время графиня Роксандра Эдлинг, воспитанницей которой являлась Мария, сосватала ее в Одессе за состоятельного, но немолодого чиновника горного ведомства, статского советника Ивана Ивановича Эйхфельдта.66 В семье Эйхфельдтов была дочь Элизабет, Элиза (1817—1875), в замужестве Катаржи.67

143

У Иордаки Милло была еще одна дочь, старшая сестра Марии — Пульхерия (Профира), замужем за титулярным советником П. П. Белуха-Кохановским. В семье Белуха-Кохановских был сын Павел (1818—1894).68 Кроме двух дочерей у Иордаки Милло было двое сыновей — Константин, губернский секретарь (1797 — умер в Кишиневе в 1848), и Василий, служил в канцелярии бессарабского губернатора И. Н. Инзова,69 где служил, кстати, и Пушкин. По данным Г. Безвиконного на 1821 г., оба сына Иордаки Милло были неженаты.

Таким образом, можно сделать вывод, что родной племянницы по имени Зоя у М. Е. Эйхфельдт не было.

Но среди родных теток Марии Эйхфельдт мы неожиданно находим Зоицу Милло. Сохранился чрезвычайно интересный документ: завещание Енаке Тома Милло, отца Иордаки Милло, датированное 19 мартом 1794 г., в котором перечисляются все дети этого богатого молдавского боярина и предназначавшаяся каждому из них доля наследства.70 Из этого документа видно, что у Енаке Тома Милло и Сафты Росетти-Рознован было девять детей, четверо сыновей и пять дочерей. Старший сын Матей, затем известный нам Иордаки, Андрей и младший, Ион. Дочери: Екатерина, Мария (замужем за Иордаки Лупу Крупенским, мать большого семейства, речь о которой пойдет дальше), Зоица, Роксандра и Смаранда.

К сожалению, год рождения Зоицы Милло неизвестен. Но вполне возможно, что ей было чуть более тридцати или около того (в 1823 г.), во всяком случае в год написания завещания, судя по тексту, Зоица была маленькой девочкой. Вероятно, она была не замужем, как и ее старшая сестра Екатерина Милло, помещица села Спейя Орхейского уезда. Кстати, по завещанию Зоице Милло

144

досталось также село в Орхейском уезде — Вэкэуць, (кроме всего прочего).

О Зое из шутливого стихотворения Пушкина мы знаем только то, что она была не замужем и «не очень привлекательной наружности».71 Можно высказать предположение, что одна из героинь стихотворения «Ни блеск ума, ни стройность платья...» и Зоя Милло — одно и то же лицо.

Но нельзя не отметить, что у Марии Эйхфельдт были еще две родственницы с именем «Зоя»: Зоя Крупенская и Зоица Росетти.

В. П. Горчаков замечал в своих воспоминаниях, что «в обществе, как охранная стража, — ее (Марию Эйхфельдт) окружали родственники: то Алеко, то Тодораки, то Костаки. Все эти господа считались ей двоюродными братьями...».72 Речь здесь идет о братьях Крупенских: Константине, майоре Камчатского полка, и Тудоре (Федоре), чиновнике особых поручений при бессарабском губернаторе И. Н. Инзове.73

Глава большого семейства Иордаки Лупу Крупенский был женат на Марии, дочери Енаке Тома Милло и Сафты Росетти-Рознован, родной сестре Иордаки Милло. У Крупенских было восемь сыновей. Самый старший Иордаки: у него была дочь Екатерина, замужем за Дмитрием Стурдза. Матей — бессарабский вице-губернатор, женатый на Марии Комнено; самой старшей их дочери Марии в 1823 г. было шесть лет. Тудор был не женат; уже после отъезда Пушкина из Бессарабии он женился на Смаранде Мурузи; первый ребенок у них появился в 1834 г. Джордже, архимандрит в Сучаве. Скарлат, женатый на Параскеве Росетти; у них был сын Григорий. Константин, офицер русской службы, был не женат. Григорий, женатый на Смаранде Катаржи; у них был сын Григорий. Теодосий — о нем, кроме имени, ничего не известно. Кроме того, в семье Крупенских была единственная дочь — Зоица, вышедшая замуж за армаша Ионицэ Костаки-Болдур-Лэцэску.74 Но сколько ей было лет, когда она вышла замуж, неизвестно. Зоица

145

Крупенская приходилась двоюродной сестрой Марии Эйхфельдт. Как видим, других Зой в семействе Крупенских не было.

Как видно из родословных, семейства Милло и Росетти были связаны близкими родственными отношениями. По данным словаря-справочника Г. Безвиконного на 1821 г., в семействе Росетти была некая Зоица Росетти — помещица села Лалова Орхейского уезда; судя по фамилии, она была не замужем; — и это все, что известно об этой женщине.75

Итак, нас интересовали родственницы Марии Егоровны Эйхфельдт с именем «Зоя». Благодаря скудным сохранившимся сведениям выясняется, что таковых было, по меньшей мере, три: Зоица Милло, приходившаяся М. Е. Эйхфельдт родной теткой; Зоица Крупенская, приходившаяся двоюродной сестрой М. Е. Эйхфельдт; и Зоица Росетти.76 Кто же из этих женщин была той Зоей, о которой писал А. С. Пушкин в своих шуточных стихах? Возможно, речь идет о Зоице Милло. Трудно более определенно ответить на этот вопрос, обладая столь немногими биографическими фактами. Надо надеяться, что со временем обнаружатся новые сведения, которые помогут приблизиться к истине и открыть еще одну тайну, связанную с жизнью Пушкина в Кишиневе.

В. Н. Грабовская

________