Л. С. КИШКИН

О ВОСПРИЯТИИ ПУШКИНСКОГО НАСЛЕДИЯ
В ЧЕХИИ

Самые ранние упоминания о Пушкине мы встречаем в переписке деятелей чешского национального возрождения (В. Ганки и Ф. Л. Челаковского), относящейся к середине 1820-х гг. Первым печатным известием о Пушкине в Чехии было упоминание о нем в «Истории славянских литератур» П. Й. Шафарика (1826), где сообщалось о том одобрении, с которым были восприняты романтические поэмы русского поэта. В 1837 г. в «Журнале Чешского музея», уже тогда сознавая международное значение Пушкина, писали о нем: «Великие поэты принадлежат всему человечеству».1 Несколько позже выдающийся поэт Ян Коллар в знаменитой поэме «Дочь Славы» назвал Пушкина «творцом новой эпохи».

При жизни Пушкин был переведен на 12 языков, один из них (по хронологии восьмой) — чешский. Первыми были переведены и опубликованы в 1831 г. Я. С. Томичеком «Цыганы» (ж. «Кветы» — «Цветы»). Тот же Томичек в 1835 г. в ж. «Кветы» напечатал сокращенный прозаический перевод «Бориса Годунова». Кроме того, в 1833—1837 гг. Ф. Л. Челаковский перевел на чешский «Делибаш», «Два ворона», «Зимний вечер», «Утопленник», «Гусар» и ряд пушкинских эпиграмм, которые появились в «Журнале Чешского музея». В том же издании в год кончины поэта А. Ган-сгиргом были помещены переводы стихов: «Воспоминания», «Дар напрасный, дар случайный...», «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье...»), отрывки из «19 октября», «Брожу ли я вдоль улиц шумных...», ряд строф из «Евгения Онегина». Весьма примечательно, что некоторые произведения Пушкина еще при его жизни проникали в Чехию не в печатном, а в рукописном виде. Уже в 1830 г., например, задолго до публикации там была известна ода «Вольность».2 В октябре 1828 г. приятель поэта Я. И. Сабуров, будучи в Праге, вписал в альбом В. Ганки текст стихотворения «Ангел» («У врат Эдема ангел нежный...»), в ряде мест отличающийся

87

от известного нам текста.3 Так было положено начало знакомства с Пушкиным в Чехии, для которой он, по словам известного чешского литературоведа Ю. Доланского, стал «предобразом и пророком свободы».4

Говоря о начале знакомства с творчеством Пушкина в Чехии, заметим, что и сам поэт располагал определенными сведениями о ней. В его библиотеке имелся ряд переводов с чешского и оригинальных чешских книг, в том числе пражское трехъязычное издание «Слова о полку Игореве» (1821), которым, по свидетельству А. И. Тургенева, он активно пользовался. Поэту посылали свои книги В. Ганка и П. Й. Шафарик. Некоторые пушкинские произведения («Яныш королевич», «Русалка», «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях») в какой-то мере считаются связанными с чешской словесностью.5 Безусловно знал о Чехии Пушкин и от многих своих близких знакомых, бывавших там (А. И. Тургенев, П. Я. Чаадаев, Ф. Н. Глинка, И. И. Лажечников, К. Н. Батюшков и другие). Существенно, что слово «Богемия» («Чехия») встречается у Пушкина.

В последовавшие после гибели Пушкина годы число переводов его произведений и работ о нем стремительно растет. В переводах пушкинской поэзии и прозы в XIX в. принимают участие помимо Челаковского такие видные чешские писатели и литераторы, как К. Сабина, Я. П. Коубек, К. Гавличек-Боровский, Э. Красногорская, В. Мрштик. В XX в. множество новых переводов осуществляют известные поэты Й. Гора, П. Кржичка, Ф. Таборский. Особую роль в ознакомлении чешской общественности с Пушкиным сыграл в одном из местечек Южной Чехии священник и поэт В. Ч. Бендл, который еще в 50-е гг. прошлого века перевел на чешский почти все основные крупные поэтические произведения русского поэта, а также множество его небольших стихотворений. Переводы из Пушкина стали главным в поэтической деятельности Бендла, который видел в нем «великана» и «бунтаря», отмечал, что его ранние стихи наполнены «якобизмом», проникнуты «суровой ненавистью к действительности», т. е. к русским монархическим порядкам. По его мнению, «имя Пушкина стало девизом всех недовольных».6

Надо заметить, что переводы Бендла явились своеобразным рубежом, после которого пушкинское наследие постепенно становится достоянием и творческим стимулом не только для чешской литературы, но и для всей национальной художественной культуры. В этом смысле русский поэт был одним из союзников передовых

88

деятелей чешской литературы и культуры в их борьбе за ее становление и развитие.

Достаточно сказать, что знакомство с Пушкиным обогатило многих крупнейших чешских поэтов — Ф. Л. Челаковского, К. Г. Маху, К. Гавличка-Боровского, Я. Неруду, В. Галека, Св. Чеха и других, нашло многообразное преломление в их творчестве. Чешские художники Ф. Шир, А. Гарайс, В. Х. Брунер, К. Сволинский, В. Фиала и другие в разное время создают ряд оригинальных портретов Пушкина и множество иллюстраций к его произведениям. Если говорить о музыке, то среди чешских композиторов и музыкантов можно назвать немало таких, кто сочинял музыку на сюжеты произведений Пушкина (например, Л. Е. Мехура, Э. Направник), кто исполнял музыку русских композиторов на пушкинские темы в качестве оперных дирижеров (Б. Сметана, А. Чех, К. Каваржович, Й. Барток и др.) или вокалистов (Б. Лаутерерова, Б. Бенони, В. Флорянский, Б. Красова, Я. Пруха, В. Зитек, Б. Германова и др.). Большим событием музыкальной и культурной жизни чешского народа была первая постановка оперы «Евгений Онегин» в 1888 г. с участием самого П. И. Чайковского. «Культ Пушкина не был бы у нас, однако, полным, если бы он не проявился прежде всего в музыке, при том огромном значении, которое имеет музыка для чешской культуры...»,7 — писал Зденек Неедлы в связи с первой постановкой «Евгения Онегина» в Праге, отмечая при этом огромную популярность произведений Пушкина в Чехии.

О восприятии Пушкина в Чехии существует довольно большая литература как на чешском, так и на русском языках. Поэтому, касаясь этой темы далее, мы несколько подробнее расскажем лишь о том, что у нас неизвестно или еще мало известно, — а именно о чешских откликах на смерть поэта в 1837 г. и об одной необычной чешской книге, посвященной его памяти сто лет спустя, в году 1937, а также о жизни пушкинского слова в Чехии во время и после войны.

Первое чешское известие о смерти поэта появилось в газете «Пражске новины» («Пражская газета») 1837 г. В нем говорилось: «Из Петрограда (так обозначали в Чехии Петербург), 11 февраля: Русская литература потерпела страшную потерю; вчера, после краткой болезни, умер на 38-м году жизни своей прославленный, известный и в чужих краях поэт, Александр Пушкин».8

Аналогичное сообщение появилось тогда и в журнале «Кветы» (№ 11). Двенадцатый номер того же журнала содержал дополнительные сведения о гибели Пушкина: «Г-н Пушкин, о кончине которого мы сообщали уже в предыдущем номере, был смертельно ранен на дуэли, после которой спустя 48 часов умер жестокою смертью. Ввиду немаловажности писательских заслуг, царь положил выдавать вдовой супруге его значительную пенсию».9

89

Большая статья о жизни и творчестве Пушкина в связи с его смертью была помещена в приложении к журналу «Кветы» за 9 марта 1837 г. Ее автор — поэт В. С. Шульц. Статья называлась «Александр Сергеевич Пушкин». Вот ее содержание.

Во многих газетах здешних и заграничных раздаются отклики на печальное известие петроградское о кончине прославленного благородными плодами духа своего Александра Сергеевича Пушкина. Он завершил 11-го февраля свой земной путь и был призван навеки в царство своих идеалов. — Выдающийся, большой этот поэт, хотя и не создатель и творец, однако, без сомнения, один из первейших певцов новой романтической школы русской, которая, вдохновившись духом английского лорда Байрона, сбросила постыдные узы подражания так называемым французским классикам и стремится приблизиться более к природе; хотя ей, по мнению знатоков, отнюдь не посчастливилось избежать той несчастной односторонности, каковую дозволил себе, как говорят, славный ее английский корифей. Из всех сторонников благородного лорда выше всех выделились на Руси более старый Жуковский и молодой, ныне отнятый смертию у своего народа, Александр Сергеевич Пушкин. По свидетельству Фаддея Булгарина, они суть отнюдь не слепые подражатели своего великого образца, но самостоятельно прокладывали путь к лучшим временам, каковые наступят уже вскоре для российской словесности, да и наступают уже столь многообещающе, будя отрадную надежду в пленительное будущее.

Достоизвестные по всей Европе творения Пушкина, которого бесспорно приличествует причислить к первейшим поэтам нашего времени, и слава, принесенная им имени славянскому, достаточная причина для того, чтобы я преподнес соотечественникам своим коротенькое это и столь полное, насколько сие позволяли источники, из которых оно почерпнуто, извещение о литературной его жизни.

Родился Пушкин в славной великой столице Российской империи, в Петрограде, 29-го мая 1799 года. Достигнув отроческого возраста, он образовывал богато одаренный дух свой в Царскосельском Лицее и, вышедши из него в 1817 году в жизнь общественную, посвятил себя государственной службе в департаменте иностранных дел. Покинув в 1820 году это министерство, он перешел в канцелярию генерал-лейтенанта Инзова, наместника Бессарабии. Здесь, в благословенном этом южном крае обширной державы, возбуждаемые красотами природными, кои в благотворном климате зачерноморских стран приятно трогают сердце, чем дальше, тем больше развились способности поэтической души его. Прекрасную память о впечатлениях, которыми отметили южные эти края чувствительную душу его, оставил он нам в многочисленных стихотворениях, да и два из них замечательнейшие, «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан», содержанием своим явственно указывают на юг. Но раньше еще, нежели покинул он Петроград, издана им кроме прочих мелких лирических плодов пера романтическая поэма под названием «Руслан и Людмила», в Петрограде, в 1820 г., в коей, употребив слова Греча, «видны необычайный дух поэтический, образность и вкус, которые, если обстоятельства будут им благоприятны, обещают принести драгоценные плоды». — О дальнейшем ходе общественной его жизни и государственной службе по недостатку данных не могу рассказать ничего более определенного; говорят, коль скоро следует верить слухам, что в последние годы певец этот был произведен в чин царского историографа. — Более полное и достоверное описание, чем о жизни, дал нам о литературной деятельности и характере духовном его — Александр Бестужев следующим образом: «Будучи еще отроком, удивил он нас уже зрелым слогом; перед подрастающим юношей открылись сокровища родного языка, ему поддались чары поэзии. Каждое произведение его носит в себе отпечаток выдающейся личности; каждое творение его оставляет в памяти и чувствах читателя впечатление длительное, неизгладимое. Мысли Пушкина, изобилуя изобретательностью, смелы и пылки, речь его ясна и правильна, благозвучность его стихов — настоящая музыка; они текут — да будет мне позволено употребить именно русское выражение — „как жемчуг по

90

бархату”. Две поэмы молодого этого пророка: „Руслан и Людмила” и „Кавказский пленник” изобилуют особенно чудными девственными прелестями. Последняя, сочиненная перед лицом сверкающего серебром седым Кавказом, на могиле Овидия, блистает роскошным великолепием фантазии и блеском всевозможных красот, которыми природа украсила те края. Какая-то неровность в плане и в изображении некоторых характеров является ее недостатком, который обыкновенно совершают все пламенные поэты, дозволяющие воображению завести себя далее, нежели следует». Такими словами справедливо оценил знающий судья поэтические заслуги Пушкина. Восхваляемый соотечественниками, уважаемый и почитаемый иностранцами, он украшал и обогащал, разумеется не так обильно, как того требовали его почитатели, чудный сад славянской литературы до последних дней жизни своей; все значительнейшие русские журналы искали творений, вышедших из-под пера Пушкина.

Горестный и плачевный удар, нанесенный его смертию не только русским, но и всему Славянству, пробуждает в сердце славянском скорбную мысль, что «мы, Славяне, — как сказал один чувствительный сын земли моравской, говоря о смерти нашего Махи в письме своем, — еще недостойны таких гениев». Вышедшие в свет произведения сего славного певца русского народа, насколько мне известно, следующие:

1. Стихотворения в III частях, в которых находятся собранные мелкие стихи, Москва 1829—1831 гг.

2. Руслан и Людмила; повесть. Петроград 1820 г. В ней поэт воспевает и изображает древние времена богатырские в «золотом» городе Киеве.

3. Бахчисарайский фонтан, поэма описательная, при покупке которой один книгопродавец московский заплатил поэту за каждый стих по пять рублей гонорара.

4. Борис Годунов, драматическая картина Смутного времени и смуты народной, в которую повергли в 16-ом веке Лжедмитрии обманным присвоением царского престола России (Переведен частично на чешский язык; см. «Цветы» 1835 г., приложения 5, 6, 7).

5. Некоторые другие, большею частью по содержанию своему взятые из русской истории романтические поэмы, как-то «Битва у Полтавы» и др., известные мне лишь по слухам о них сообщенным.

Из сочинений этих перевел, как нам достоверно известно, отличный знаток восточных наречий славянских г-н Праволав Коубек (ныне пребывающий в Галиции) «Кавказского пленника» на дорогой наш отечественный язык, и мы поистине жаждем приветствовать его в новом этом чешско-славянском одеянии. В Антологии русской, коей, несколько тому лет, в журнале Музеальном порадовал нас г-н Челаковский, находится также одно из прекрасных стихотворений нашего вещуна.

Поляки также могут похвалиться переводом некоторых мелких стихотворений его. Да и немцы, которые ныне уже видят себя принужденными с уважением смотреть на литературу славянскую, начиная прилежно переводить превосходные творения писателей славянских, могут похвастаться переводом упомянутого «Кавказского пленника».

В. Св. Шт.10

Статья Шульца явилась первой оригинальной чешской статьей о русском поэте. Ее автор опирался на русские источники, и хотя он не избежал неточностей, написав, что Пушкин родился не в Москве, а в Петрограде, тем не менее статья интересна. Из нее мы узнаем, как понимали и воспринимали чехи Пушкина в 30-е гг., что знали о нем, и знали, как следует из статьи, немало.

91

Любопытно, что чужие оценки и свои в статье порой не согласуются и как бы спорят друг с другом: с одной стороны, Пушкин «не создатель и не творец», а с другой — его «приличествует причислить к первейшим поэтам». Как можно понять, Шульцу, хотя он и был довольно консервативным католическим священником, более близки были суждения Александра Бестужева.

30 апреля 1837 г. «Пражске новины» также поместили более подробное сообщение о кончине русского поэта:

Наиславнейший поэт новейшей русской литературы, Александр Пушкин, умер на 37-м году жизни своей, вследствие неудачного поединка. Супруга Пушкина почиталась за первейшую в Петрограде красавицу, которую он любил и был равно любим ею. В продолжение некоторого времени Пушкин получал письма, имевшие целью возбудить в нем подозрения касательно его супруги и некоего на русской службе находящегося иноземца, г-на Г. Так как письма исходили от людей клеветнических и злонамеренных, Пушкин не мог, разумеется, убедиться в доподлинной правдивости их, итак они не возымели никаких последствий, а подозрение исчезло совершенно, когда г-н Г. взял в жены сестру супруги Пушкина. Теперь, однако, начали приходить новые письма, и Пушкин по пылкости своей потребовал от шурина своего объяснения получаемых о нем сообщений, так что жестокий спор случился между ревнивым Пушкиным и утверждавшим свою невинность офицером Г. Последствием сего было, что Пушкин вызвал письмом, с горечью написанным, г-на Г. на дуэль. Г-н Г. выстрелил как вызванный первый и смертельно ранил своего шурина; выстрелил и Пушкин, пуля соскользнула, однако, по пуговице в плечо, которое и раздробила сильно. В отчаянном и разъяренном этом состоянии Пушкин бросил еще пистолет в своего соперника. Скончался он в ужасных мучениях 48 часов спустя. Пушкин был известен как человек свободомыслящий. Как только разнеслось известие о горестном этом событии, царь Николай послал ему записку, в которой, изъявляя желание, чтоб он примирился с предписаниями греческой церкви, заверил его, что супруга его не будет оставлена заботами. По смерти его Николай приказал, чтобы вдове Пушкина выплачивалось 5000, а четырем детям его 6000 рублей пенсии в год, а кроме того, повелел уплатить долг в 300 000 рублей, которым обременены были имения Пушкина. Царь Николай приказал также, чтобы все, что было в рукописях Пушкина направлено против правительства, или против кого-либо лично, было брошено в огонь. Еще здравствующий отец Пушкина — помещик губернии Псковской, куда был отвезен и прах Пушкина. По всей Руси и за границей этот поэт завоевал всеобщую хвалу лишь одним литературным призванием своим; а какое участие его смерть возбудила в петроградской публике, видно было в тот день, когда останки его выставлены были в церкви. Собралось бесчисленное количество людей всех состояний, из которых большинство знали о покойном лишь по слухам. Между присутствующими замечены были также особы самые знаменитые, так же как и многие иностранные дипломаты. Иностранные газеты писали, что классические произведения, которыми ему обязана русская литература, относятся к самой ранней эпохе его жизни и что за последнее десятилетие из-под пера его не вышло ни одного замечательного поэтического произведения; однако за последние десять лет Пушкин написал и издал драматическую поэму «Борис Годунов», которую следует причислить к лучшим его произведениям. За последние годы Пушкин занимался проектом истории Петра Великого, которая, однако, осталась благодаря внезапной смерти его незаконченным фрагментом и несомненно не выйдет уже в свет.11

Мы не знаем автора и источников этой корреспонденции. Несмотря на некоторые неточности, очевидно, порожденные слухами

92

(брошенный в соперника пистолет и др.), она достаточно объективна. В этом отношении показательны описание похорон и общая оценка литературных заслуг Пушкина, несогласие автора с тем, что все лучшие произведения были написаны в начале творческого пути.

Откликнулся на смерть поэта и «Журнал Чешского музея». В 1-м томе за 1837 г. в нем был напечатан перевод статьи-некролога Н. Полевого «Пушкин». Более интересным для нас является отрывок письма Н. П. Погодина к П. Й. Шафарику от 21 февраля 1837 г., который был помещен во втором томе журнала. В этом отрывке, хотя и коротко, выражено отношение русского историка к гибели поэта.

«Позаботьтесь о том, чтобы тот отрывок из Бориса Годунова Пушкина, который переведен на чешский язык Томичеком, переведен был на все славянские наречия. Переводы эти пошлите сюда с тем, чтобы мы их напечатали, для сравнения наречий сих и доказательства их родственности. Необходимо однако перевести всю эту сцену сполна, так, как она напечатана в моем Московском вестнике в 1827 г. № 1, а отнюдь не сокращенно, как это сделал Томичек. — Вышел Словарь знаменитых русских, Бантыша-Каменского, в пяти частях. Митрополита Киевского Евгения Словарь светских русских писателей находится как раз в печати. Но и печальное известие должен я сообщить вам: Пушкин, наш славный Пушкин — погиб! Потеря сия невозвратима для литературы русской. Он первый наш народный поэт. Мы все еще вне себя от этого несчастья. Он был застрелен, защищая честь жены своей, на дуэли с голландцем Дантесом и т. д.

Прим. Все остальное о кончине Пушкина и повелении императора касательно семейства и сочинений его известно уже нашим читателям из газет. П. И. Ш.».12

Появились в год смерти Пушкина в газете «Пражске новины» и два сообщения о судьбе Дантеса, который в них почему-то назван подполковником. Первое (27 апреля 1837 г.):

«Из Петрограда, 5-го апреля. Русские официальные газеты сообщают следующее: „Подполковник ее Императорского Величества императрицы гвардейского полка, барон Геккерен, за дуэль с камер-юнкером Двора его величества, известным поэтом Александром Пушкиным, скончавшимся от раны, полученной вследствие сей дуэли, по решению военного суда лишен своего чина и пожалованного ему русского дворянства и разжалован в рядовые”».13

Второе (21 мая 1837 г.):

«О приговоре военного суда, касающемся подполковника барона Геккерена, петроградские газеты печатают следующую статью: „По рассмотрении военным судом дела касательно Ее Величества Императрицы гвардейского полка подполковника барона Геккерена,

93

военный трибунал предъявляет ему сие обвинение: Противозаконно вызвал он на дуэль камер-юнкера, Александра Пушкина, и смертельно ранил его, оной же дуэли причина та, что Пушкин, раздраженный поведением Геккерена, направленным к нарушению семейного его благополучия и недозволенным сношением с супругой его, послал оскорбительное письмо отцу Геккерена, посланнику голландского двора. Вследствие сего, по статье 139 военного законодательства и статье 351 пятнадцатой книги Устава, генеральный трибунал постановил лишить Геккерена за вызов на дуэль камер-юнкера Пушкина и убийство его всех чинов и пожалованного ему русского дворянства и зачислить его в рядовые. Сие решение генеральный трибунал представил Его Императорскому Величеству к подтверждению, при чем Его Имп. Вел. Числа 18 (30) марта приписал следующее: „Быть по сему; рядового же Геккерена как не русского подданного, препроводить полиции заграницу”».14

Был в Чехии и еще один отклик на смерть Пушкина, стихотворный, едва ли не первый за пределами России — «Плач над Пушкиным» словацкого поэта Людовита Штура. Это довольно большое стихотворение написано по-чешски и напечатано в упоминавшемся уже приложении к журналу «Кветы». О его характере позволяют судить несколько переводных строк, трогающих своею искренностью:

Мало на Ваг долетело к нам с севера Пушкина песен,
Но заронились те песни глубоко в славянские души.
Умер поэт, но жив его дух, и жить будет вечно
Сладостный звон его лютни на вольных просторах славянства.
С горных вершин будет парить, как орел, он над нами,
И далеко его песни пройдут по славянским долинам.15

Штур оказался провидцем, когда писал, что песни Пушкина «пройдут по славянским долинам». Так оно и случилось. Это подтверждает и обилие чешских переводов из Пушкина и то, что вслед за первым в Чехии стихотворением о Пушкине там появилось множество других. Писать их стало в чешской поэзии своеобразной традицией. Стихи о Пушкине писали Ян Коллар, Ф. Л. Челаковский, Я. П. Коубек, Ян Неруда, Св. Чех, А. Е. Мужик, Й. Гора, П. Бойар, Ян Пиларж и многие другие. Каждый из них по-своему выражал отношение и чувство к русскому поэту, но всегда это была дань любви и уважения. У некоторых чешских поэтов есть не одно, а несколько стихотворений, посвященных Пушкину. К их числу, например, относится классик чешской поэзии Ярослав Врхлицкий, автор стихотворения «Пушкин у моря», а также посвященного Пушкину четверостишия, которое завершается словами: «Воскликнешь — Пушкин! — слышишь — вся Россия!».

94

Широко было отмечено в Чехии 100-летие со дня рождения поэта в 1899 г. В одной из юбилейных статей известный чешский профессор-литературовед Ян Махал сделал первый аналитический обзор чешских переводов Пушкина, статей о нем и отметил благотворное воздействие русского поэта на чешскую литературу. Пражская газета «Политика» тогда писала: «Пушкин это солнце, лучи которого согревают весь мир. Эти лучи зажгли и в чешских сердцах свет и счастье, ласковым теплом пробудили к жизни дремлющие ростки на чешской поэтической ниве».16 В 1899 г. появилось более двух десятков статей о Пушкине. Юбилейные торжества имели широкий размах: из сорока поздравительных зарубежных телеграмм, полученных тогда русской Академией наук, двадцать были из Чехии.

Возникший в XIX в. культ Пушкина прочно вошел в национальную культуру Чехии и получил свое дальнейшее развитие в XX в. Особенно показательно в этом отношении 100-летие со дня смерти поэта, отмечавшееся в Чехии необычайно широко. В 1937 г. было опубликовано 29 новых изданий пушкинских переводов, в том числе ряд книжных (новые переводы Й. Горы, П. Кржички и др.), а публикаций о Пушкине — 109. Особый интерес среди последних представляет изданная на чешском языке книга «Вечный Пушкин». О ней и истории ее появления следует сказать подробнее.

Во время занятий в Праге среди архивных бумаг Зденека Неедлы мое внимание привлекло адресованное ему письмо полпреда СССР в Чехословакии от 8.1.1937 г. В нем говорилось о намерении полпредства «отметить годовщину великого Пушкина изданием небольшой книжечки, в которой некоторые выдающиеся чехословацкие поэты, писатели и деятели искусств ответили бы на одной-двух страничках, каждый по-своему, на один вопрос: чем является для них Пушкин». Письмо приглашало Неедлы «к авторскому участию в этой книге».

Как выяснилось, эта заинтересовавшая меня инициатива советского посла С. С. Александровского при содействии известных чешских литераторов (Петра Кржички, Франтишека Галаса и Франтишека Кубки) была реализована, в результате чего и появилась книга «Вечный Пушкин» (Прага, 1937. 74 с.).17 Теперь она стала библиографической редкостью, однако увидеть ее все же удалось. В издании приняли участие свыше 20 видных чехословацких писателей и деятелей культуры, среди них — И. Горак, Й. Чапек, К. Чапек, Фр. Галас, Й. Гора, Я. Есенский, Й. Копта, Я. Кратохвил, П. Кржичка, Фр. Кубка, Фр. Лангер, М. Майерова, Л. Новомеский, И. Ольбрахт, Фр. Таборский, В. Тилле, А. М. Тильшова, К. Томан и др. Как свидетельствуют имена, все это — прежде всего представители прогрессивной чехословацкой интеллигенции, некоторые из них впоследствии погибли в нацистских

95

концлагерях (Й. Чапек, Я. Кратохвил), а многие, пережив войну и оккупацию, приняли активное участие в культурной жизни послевоенной Чехословакии (З. Неедлы, Л. Новомеский, И. Ольбрахт, М. Майерова, Ф. Галас и др.).

Сборник открывает статья известного чешского филолога, впоследствии академика Иржи Горака «Наш столетний бой за Пушкина». В ней прослеживается столетняя, восходящая к 1830 г., история переводов Пушкина на чешский и словацкий языки. При этом Горак пишет: «На земле чехословацкой творчеству Пушкина выпало важное послание в процессе драматического развития нашей поэзии. Творец „Онегина”, основатель новой русской прозы был гением простоты. Он поднял на высокий поэтический уровень разговорный язык русский, облагородил его, однако сохранил в нем чары простоты и свежести. В этом он был для чехословацких поэтов долго недосягаемым образцом». Последующие страницы книги занимают разные по своему объему и характеру прозаические суждения о Пушкине. Не имея возможности ознакомить со всеми высказываниями чешских авторов, принявших участие в книге «Вечный Пушкин», приведем лишь некоторые отрывки из них.

Карел Чапек: «Чем является для меня Пушкин? Прежде всего, естественно, просто поэтом, но это мое личное, как любовь, как очарование природой или радость от жизни... В более широких литературных рамках Пушкин является для меня великим коррективом Русского реализма... Там, где нас всех русский реализм учил видеть и наблюдать жизнь, познавать человека и, страшно сказать, проникать в его душу, всегда за этим беспокойным образом жизни не перестает звучать сладкий и проникновенный, мелодичный и пьянящий голос поэзии: это Пушкин. Без Пушкина великой русской литературе не хватало бы еще одного бесконечного пространства... Вся Русь — в ее реализме, вся русская душа — в Пушкине; и то, и другое в своей совокупности делают русскую литературу космической».

Франтишек Галас, известный поэт, автор антифашистских стихов: «Пушкин всегда был для меня типом поэта, которому подвластно все... Пыл, с которым он требует свободы для себя и для других, — вот крылья его бессмертия. Оно было и есть с нами».

Йозеф Гора, известный поэт, переводчик «Евгения Онегина», впоследствии первый народный художник Чехословакии: «Пушкин был прав, когда во второй главе „Онегина” выразил надежду, что его поэзия „Быть может, в Лете не потонет...” Работая над „Евгением Онегиным”, строфы которого мною переводились на чешский язык, я живо почувствовал обоснованность надежды поэта... Поэма, взятая из общественной жизни, окружавшей Пушкина, продолжает жить... В этом проявился тот особый дар истинного искусства, которое обращено к будущему. Есть в этом и революционные черты духа Пушкина, создававшего поэзию иной действительности, при отсутствии свободы он мечтал о свободе... В

96

своих мыслях он освободил крепостных людей задолго до отмены крепостничества...».

Мы привели лишь малую часть суждений выдающихся деятелей чешской литературы о Пушкине. Они были высказаны более пятидесяти лет назад, но не утратили своего значения. При всем разнообразии есть в них и нечто общее: все они свидетельствуют о большой любви к Пушкину в предвоенной Чехословакии и серьезном, обстоятельном знании его творчества. А еще они позволяют почувствовать, сколь велика была тогда роль русского поэта в духовной жизни Чехии.

Живым элементом чешской культуры оставался Пушкин и в трудные для нее годы второй мировой войны. Расскажем только о двух случаях, когда в годы войны слово Пушкина стало духовной опорой и средством интернационального общения. Разные по характеру и значению, они каждый по-своему представляются знаменательными. Сведения о них я получил от бывшего директора Славянской библиотеки в Праге, писателя, заслуженного деятеля культуры Чехословакии Йозефа Стрнадела и жены крупного чешского поэта Петра Кржички, бывшей актрисы Анны Кржичковой.

В 1939 г. нацисты закрыли высшие школы, девять студентов, участников Сопротивления, казнили и 1200 отправили в концлагеря Заксенхаузен и Оренбург. Одним из заключенных Заксенхаузена и стал тогда студент-филолог Йозеф Стрнадел. Режим лагеря был очень суровым, иметь бумагу, карандаш или перо не разрешалось. И все же заключенные студенты находили средства не впадать в душевную апатию, сохранять веру в лучшее будущее. Возвращаясь после изнурительного труда в свой лагерный барак, они по ночам обучали друг друга языкам, беседовали о философии и искусстве, читали друг другу стихи. Вот как вспоминал об этом сам Йозеф Стрнадел: «Всплывшие в памяти стихи потихоньку декламировали, делились ими... Естественно, это были прежде всего чешские поэты, которые вспоминались студентам, но были и другие... И появилось тогда кто знает как всплывшее стихотворение Пушкина „Exegi monumentum” в переводе Петра Кржички, стихотворение, раскрывающее триумфальную радость творческой самореализации.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа...

Могло бы показаться, что стихотворение вызовет печаль и тоску у студентов, у которых было отнято все и сама возможность проявить свои способности. Их скорее, чем памятник славы, ожидала печь лагерного крематория, однако оно подействовало на них совсем иначе. Возвышенные ритмы стихотворения русского классика мощно звучали среди узников одного из концентрационных нацистских лагерей, предназначенных для ликвидации ненемецких европейских народов, мечтающих о национальной и социальной свободе и мирной жизни...

97

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

Из стихотворения поэта, боровшегося за свободу уже в том его „жестоком веке”, вырастало сознание нашей принадлежности к великой семье свободных народов, и это придавало силу тем, кто был лишен свободы, силу и стойкость пережить злое время, а также веру в победу справедливой борьбы.

Знаю, это пройдет — говорил вместе с поэтом чешский заключенный студент и добавлял: однако чешский народ не погибнет и дождется свободы. Так гордые, полные достоинства слова русского поэта в непредставимо нечеловеческих условиях пали на почву, которая сделала их песней политического протеста».

Второй случай обращения к слову Пушкина связан с жизнью уже упоминавшегося поэта Петра Кржички. Но прежде несколько слов о нем самом. Его поэтическое наследие невелико по объему, отличается простотой формы и определенной связью с народнопоэтической традицией. Он переводил многих русских поэтов, но больше всего Пушкина, который был ему особенно близок. По собственным словам Кржички, русский поэт был для него не просто поэтом, но и «советчиком, учителем, утешителем». В 30-е и 40-е гг. Кржичка объехал около 50 городов Чехии, Моравии и Словакии с лекциями о Пушкине; сопровождавшая его жена после лекций читала его переводы из Пушкина. В сознание чешских читателей Кржичка вошел не только своими оригинальными сочинениями, но и многочисленными переводами из лирики Пушкина (многие из них были положены на музыку чешскими композиторами). В годы оккупации Кржичка писал антифашистские стихи, переводил русские былины и продолжал работу над переводами из Пушкина.

В 1941 г. по лондонскому радио Кржичка услышал о трагедии в сербском городе Крагуеваце, где эсэсовским майором Циммерманом было расстреляно несколько сот юных, взрослых и пожилых сербских патриотов. Сообщение взволновало поэта, и он решил написать слогом старинных сербских песен элегическое сочинение, посвященное этой трагедии. Для осуществления своего замысла он специально изучил сербский язык. В результате появилось его большое, состоящее из 12 песен поэтическое произведение «Светлое облако». Рукопись его в годы оккупации пришлось хранить в тайниках. В 1945 г. Кржичка взял его текст с собою, чтобы передать жителям Крагуеваца, когда он в качестве переводчика в августе был прикомандирован к миссии чехословацкого генерального консула, направлявшейся в Югославию. И вот что произошло в пути. В Австрии в горах у населенного пункта Семмеринг, где кончалась советская зона, миссию остановили на контрольно-пропускном пункте. Советские офицеры сказали, что среди предъявленных бумаг недостает разрешения на проезд от военного коменданта Вены. Создалось затруднительное положение.

98

Тогда вице-консул указал на Петра Кржичку и сказал: «Это — чешский поэт, переводчик вашего Пушкина, Лермонтова, Гоголя...». В переговорах наступила пауза. И тут Кржичка снял берет, встал в позу декламатора и, стоя на дороге у горного обрыва, начал по-русски читать пушкинские стихи:

Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины...
                                                           и т. д.

Все кругом затихло. О том, что было далее, сопровождавшая мужа в этой поездке Анна Кржичкова пишет: «Мне никогда не забыть этих минут. Наверное, никогда не декламировал поэт с таким подъемом и так вдохновенно, как тогда, ранним августовским вечером там, высоко в горах, когда его голос несся в чистую лазурь неба, а тихое эхо музыки стихов терялось в кронах высоких деревьев. Было это воздание чести поэтом поэту. Все это время советские офицеры стояли и внимательно слушали, а когда кончилось чтение, наступила глубокая тишина, потом были аплодисменты и рукопожатия. Не прошло и пяти минут, как шлагбаум поднялся и мы поехали дальше. То, чего не удавалось разрешить дипломатически, то смогло сделать слово любимого поэта».

Вот такие два непридуманных случая, очень простых, но говорящих о многом.

Итак, как можно было убедиться, с годами любовь к Пушкину и его наследию в Чехии ширилась и росла, став без преувеличения народной. Ярким проявлением ее после войны явился 1949 г. Он был отмечен в Чехии новыми изданиями русского поэта и работ о нем. Определенным итогом более чем столетнего освоения пушкинского наследия чешской культурой явилась книга «Пушкин у нас» (Прага, 1949). В нее вошли суждения о Пушкине многих выдающихся чешских общественных деятелей, писателей, ученых, артистов, художников, музыкантов. Книга содержит внушительную чешскую библиографическую Пушкиниану. По состоянию на 1949 г. в ней учтено около 300 публикаций чешских переводов и примерно такое же количество опубликованных в Чехии исследований и статей о Пушкине. Если учесть, что как в первом, так и во втором случае, немало книжных изданий, то можно себе представить ту огромную работу, которая была проделана в Чехии по освоению пушкинского наследия, приближения его к чешскому народу. Теперь пушкинских переводов и пушкиноведческих работ в Чехии стало еще больше. Так, в ознаменование 150-летия кончины поэта в 1987 г. в Праге вышел однотомник новых главным образом переводов из Пушкина, озаглавленный «Болдинские осени», с большой вводной статьей литературоведа В. Сватоня «Пушкинский путь в глубину России». Появились на чешском языке в связи с годовщиной и другие пушкинские публикации. По количеству переводов Пушкина, работ о нем и разным преломлениям его творчества в культурной жизни сравнить Чехию с кем-либо трудно.

99

Думается, глубоко и исчерпывающе определил значение Пушкина и его наследия для всей чешской культуры Зденек Неедлы, когда еще в 1937 г. писал: «Пушкин был принят и оценен у нас уже в 50-е годы прошлого столетия. 1848 год пробудил молодое поколение к новой жизни. Ему было дано постичь поэтический гений Пушкина, с того времени он стал неотъемлемым слагаемым чешской культуры».18 Надо заметить, что восприятие Пушкина чешским обществом отличалось своеобразием, его узнавали и осмысляли как бы по частям. Вначале чешских читателей прежде всего привлекала в Пушкине его романтическая поэзия, присущие ей патриотическое звучание и национальная самобытность. Революция 1848 г. позволила чехам открыть для себя и Пушкина-реалиста и Пушкина-прозаика, увидеть не только народность его творчества, но и гуманизм и свободолюбие русского гения. Все это не было случайностью и находилось в соответствии с ходом общественно-исторического и культурного развития Чехии.

В заключение приведем еще одну цитату о Пушкине из книги уже упоминавшегося Юлиуса Доланского «Мастера русского реализма у нас» («Прага, 1960). Она как бы венчает собою суждения многих культурных деятелей Чехии о нашем поэте. Чешский ученый писал: «Пушкин был для нас больше, чем только просто поэт. Уже более ста двадцати пяти лет его имя принадлежит к самым дорогим у нас. Сто пятьдесят лет прошло со дня рождения Александра Сергеевича. Но, несмотря на это, пример его жизни и бездонный родник его творчества остаются лучезарны. В них столько жизнетворной силы и плодотворных импульсов, что каждое поколение обращается к нему как к своему современнику».19