192

К ЛОКАЛИЗАЦИИ ПУШКИНСКОГО ЛУКОМОРЬЯ

В «Материалах для биографии А. С. Пушкина» П. В. Анненковым сообщается, что няня поэта Арина Родионовна «была посредницей ‹...› в его сношениях с русским сказочным миром, руководительницей его в узнании поверий, обычаев и самых приемов народа, с какими подходит он к вымыслу и поэзии ‹...› В тетрадях Пушкина находится семь сказок, бегло записанных со слов няни. Из них три послужили основой для известных сказок Пушкина, писанных им с 1831 г., именно: для сказки О Царе Салтане, О мертвой Царевне и семи богатырях, О купце Остолопе и работнике его, Балде, да, вероятно, и остальные простонародные рассказы Пушкина вышли из того же источника, хотя оригиналов их мы и не находим в его тетрадях».1

Далее П. В. Анненков указывает, что многие эпизоды из сказок Арины Родионовны по-своему излагаются Пушкиным. Отдельные эпизоды он переносит из одной сказки в другую. Вот отрывок из «Сказке о царе Салтане», как он рассказан Анненковым: «Так, у ней был кот: „У моря-лукоморья стоит дуб, и на том дубу золотые цепи, а по тем цепям ходит кот: вверх идет — сказки сказывает, вниз идет — песни поет“»,2 а у Пушкина этот сюжет в прологе к поэме «Руслан и Людмила» зазвучал в следующем виде:

193

У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом;
Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.

        (IV, 5)

Поводом для утверждения, что записи сказок сделаны со слов Арины Родионовны, послужили письма поэта из с. Михайловского к брату и друзьям. Так, осенью 1824 г. он пишет Льву Сергеевичу: «...вечером слушаю сказки ‹...› Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!» (XIII, 121). В начале декабря 1824 г. та же тема повторяется в письме к Д. М. Шварцу: «...вечером слушаю сказки моей няни...» (XIII, 129), а в январе 1825 г. в письме к П. А. Вяземскому: «Жду к себе на днях брата и Дельвига — покаместь я один одинешенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни» (XIII, 135).

Однако сказки и легенды, собранные В. И. Чернышевым в пушкинских местах, не имеют упоминания о легендарном Лукоморье, использованном поэтом в прологе. Лишь в сказке «Иван-царевич и Иван-служанкин» имеются отзвуки легенд о Великом луге и Хортицком дубе в Запорожье: «Долго ль мало в дороге ехали. Приехали в такие степя́, что ни в сказке сказать, только как сказать, потом написать. Зеленые луги́ и кракалястый дуб».3 Приведенный фрагмент убеждает нас, что оснований считать Псковщину или какой-либо другой район средней полосы России сказочным Лукоморьем нет и что в указанной сказке рассказ идет о дубе, находящемся в далекой южной степи, соседствующей с Зеленым лугом, легенды о котором известны на Запорожской земле.4 Однако это не помешало С. С. Гейченко в популярной книге «У Лукоморья» считать «лукоморьем» местность между реками Соротью и Великой, где «берега Великой расходятся, и русло превращается в покатую луговину...», таким образом «лукоморье» оказалось вблизи с. Михайловского на Псковщине.5

Естественно возникает вопрос: что послужило поэту источником для названия местности «лукоморьем» в прологе к «Руслану»? Как известно, еще в лицейские годы Пушкина А. И. Мусин-Пушкин издал «Слово о полку Игореве», ставшее для поэта источником творческого вдохновения и некоторых исторических фактов.6 В «Слове» о легендарном Лукоморье сказано:

А поганого Кобяка изъ луку моря
от желъзных великыхъ плъковъ половецкыхъ
яко вихръ, выторже:

194

и падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ,
в гридницѣ Святъславли.7

А в летописи сообщалось, что русские рати с кочевниками в южной степи, возглавляемые ханами Итогды, Акушем, Кунтувдеем, «юкоже преже в луцѣ морА быю хусА с ними крѣпко...».8

Киевские князья постоянно вели войны с лукоморскими половцами. Так, в 1193 г. великие князья Святослав и Рюрик делали попытку заключить мир с воинственными кочевниками. Князь Рюрик послал к ним в Лукоморье своих послов и пригласил для переговоров в Канев половецких ханов Тоглия и Акуша.9

Как видим, «Слово о полку Игореве» и русские летописные своды конкретно указывают имена ханов и местность, где в XI—XII вв. кочевали половцы, т. е. Лукоморьем названа территория Северного Приазовья.

Это мнение подтверждается, как полагает С. А. Плетнева, тем, что «можно проследить лукоморских половцев и по каменным статуям („идолам“. — В. М.),10 которые были обнаружены в районе нижнего Днепра. Как правило, относятся они к развитому периоду половецкой скульптуры, т. е. исключительно ко второй половине XII—началу XIII в.».11

Таким образом, излучина между нижним течением Днепра и Азовским морем и была историческим Лукоморьем, воспетым Пушкиным, отзвуки которого сохраняются сегодня в топонимике северо-западного Приазовья — в названиях двух степных речек Большой и Малый Утлюк. В переводе с тюркского «Утлюк» — «Отлук» — «Лука» означает «выгон, луг».12

Отсюда, по-видимому, следует понимать «Лукоморье» как «луг у моря» (что соответствует русскому написанию в литературных источниках XII в. — «в луце моря», «из луку моря»), на территории которого в древние времена существовали пастбища для скота и где в 1981—1985 гг. Приазовской и Херсонской археологическими экспедициями АН УССР были открыты многочисленные могильники половцев.13

Возникает второй вопрос: что́ явилось источником для поэта в создании сюжета о сказочном дубе?

195

Как известно, Пушкин в 1829 г. был сослан на юг, в Екатеринослав, откуда он вместе с семьей генерала Н. Н. Раевского выехал на Кавказ, а затем в Крым. Путь на Кавказ пролегал от Екатеринослава через уездный городишко Александровск, перед которым путешественники переправлялись через Кичкаскую переправу на Днепре вблизи острова Хортица, где перед ними открылась живописная картина. Генерал Раевский с восторгом писал дочери Елене из Горячеводска: «Тут Днепр только что перешел свои пороги, посреди его — каменные острова с лесом, весьма возвышенные, берега также местами лесные; словом, виды необыкновенно живописные, я мало видал в моем путешествии, кои бы мог сравнить с оными».14

Из приведенных строк можно прийти к выводу, что если красота днепровских порогов и острова Хортица восхитила старого солдата, то сознание молодого поэта должно было бы переполниться восторгом от увиденной красоты, о чем он не преминул сказать:

И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый...

       (IV, 6)

Пушкин, путешествуя по Приднепровско-Азовской степи, мог вспомнить известные строки из «Слова», мог от кого-нибудь услышать легенду о знаменитом Запорожском дубе, о котором еще византийский император Константин Багрянородный писал: «Пройдя это место (Кичкас. — В. М.), руссы достигают острова святого Григория (о. Хортица. — В. М.) и на этом острове совершают свои жертвоприношения, так как там растет огромный дуб. Они приносят в жертву живых петухов, кругом втыкают стрелы, иные приносят куски хлеба, мясо и что имеет каждый, как требует их обычай».15

В 70-х годах XIX в. запорожский историк-краевед Я. П. Новицкий писал о легендарном дубе следующее: «Лет пять тому назад на острове Хортице засох священный дуб — эта замечательная древность острова, — проживший десятки веков. Он был ветвист и колоссальной толщины, стоял в стапятидесяти саженях от Остров-Хортицкой колонии, на юг, у самой дороги, направленной через остров в длину; в настоящее время сохранился только пень дуба, по которому можно судить о его громадности... Предание говорит, что вековой дуб был сборным пунктом для запорожцев, где собиралась у „святого дуба“ козацкая рада для обсуждения политических и общественных вопросов ‹...› В 1775 году, „писля троицкого свята“ (ликвидация Запорожского войска Екатериной II. — В. М.), запорожцы в последний раз отдали честь „святому дубови“, где распили несколько бочек горилки и в последний раз отплясали запорожского козачка; тут же лились и слезы козацкие, когда они прощались, расходясь во все концы...».16

196

Таким образом, Пушкин, знавший о Лукоморье из «Слова» или русской летописи и слышавший от местных старожилов легенду о древнем Запорожском дубе, соединил в прологе к «Руслану и Людмиле» ранее независимые друг от друга сюжеты в знаменитых строках: «У лукоморья дуб зеленый...».

В. Д. Михайлов

_______