111

«ВОРОН К ВОРОНУ ЛЕТИТ».
РУССКИЙ ИСТОЧНИК «ШОТЛАНДСКОЙ ПЕСНИ» ПУШКИНА

Единственный автограф стихотворения «Ворон к ворону летит» — черновой1 — датируется осенью 1828 г. (см. III, 1167). В конце этого года стихотворение публикуется в «Северных цветах» под заглавием «Два ворона», а затем входит в «Сочинения Александра Пушкина» 1829 г. без названия, фигурируя в оглавлении как «Шотландская песня». Мысль о том, что источник стихотворения следует искать в фольклоре, возникала уже у современников поэта. Так, в марте 1841 г. Я. К. Грот писал П. А. Плетневу: «...не знаешь ли, не основывается ли пьеса Пушкина „Ворон к ворону летит“ на какой-нибудь народной песни русской или иноземной?» — на что адресат отвечал, что это перевод шотландской народной песни.2 В. Г. Белинский характеризовал стихотворение как «переделку на русский лад баллады Вальтера Скотта».3 Опуская историю изучения

112

«Шотландской песни», подробно изложенную Ю. Г. Оксманом,4 вспомним, что ее шотландский источник — баллада «Два ворона» — действительно, находится среди народных баллад, собранных и опубликованных Вальтером Скоттом и известных Пушкину по прозаическому французскому переводу,5 который сохранился в составе его библиотеки.6 Сопоставляя оригинал с переводом (или, по классификации Г. Д. Владимирского, «переводом-переделкой»)7 Пушкина, исследователи отмечают перенос действия в обстановку, обычную для произведений русского народного творчества: вместо «старой стены» оригинала у Пушкина появляется «ракита» — сначала «за горою», затем «в чистом поле», вместо «рыцаря» — «молодец», затем — «богатырь», вместо «ястреба» — «сокол», вместо «собаки» — «конь», затем «лошадь» и, наконец, «кобылка вороная», вместо «дамы» или «возлюбленной» — «подружка», а затем — «хозяйка молодая». Обычно все эти элементы рассматривают как признаки некоего усредненно-фольклорного стиля, относя их к эпосу, но не связывая с определенным сюжетом в русском фольклоре.8 Между тем существует конкретный источник картины, возникшей в стихотворении Пушкина, причем он относится не к эпическому, а к лирическому роду народной поэзии. Это русская протяжная песня о гибели молодца. Зачин этой песни в том варианте, который мы находим в сборнике М. Д. Чулкова, таков:

Ах ты поле мое, поле чистое,
Ты раздолье мое широкое.
Ах ты всем поле изукрашено,
И ты травушкой и муравушкой,
Ты цветочками василечками;
Ты однем поле обесчещено.
Посреде тебя поля чистова
Выростал тут част ракитов куст;
Что на кусточке, на ракитовом,
Как сидит тут млад сизой орел,
Во кохтях держит черна ворона:
Он точит кровь на сыру землю;
Как под кустиком, под ракитовом,
Что лежит убит доброй молодец,
Избит, изранен и исколот весь.9

113

В большинстве вариантов об орле, поймавшем ворона, говорится:

Уж он бить-то его не бьет, только спрашивает:
«Уж где ты, ворон, ты летал, где, сизый, ты полетывал?»
...........................................................
«Ты кого же, ворон, видал?» —
— Видел я чудо чудное — видел тело белое...10

Отметим прежде всего элементы песни, вошедшие в пушкинский текст. Это разговор двух птиц, одна из которых обнаружила добычу; в песне — диалог орла и ворона, у Пушкина, как и в шотландском оригинале, — двух воронов; это, кроме того, ракита (в песне — «ракитов куст»), под которой лежит убитый, — и, наконец, сокол, который в некоторых вариантах песни заменяет орла.11 В ряде вариантов песня имеет другой зачин, по которому она в фольклористике получила условное название «Горы Воробьевские»:

Уж вы горы, горы высокие, горы Воробьевские,
Воробьевские горы, подмосковные!
Ничего-то вы, горы, не спородили;
Спородили вы, да горы, сер горюч вы камешек.
Из-под камня бежит речка быстрая;
Подле реченьки стоит част ракитов един куст;
На кусточке сидит, сидит млад сизой орел...12

Не исключено, что именно этим вариантом зачина объясняются колебания Пушкина, который написал сначала: «за горою под ракитой», — а затем исправил: «в чистом поле под ракитой». Дальнейшее содержание песни таково: к телу прилетают три ласточки, одна из которых — «родная матушка», другая — «родная сестра», третья — «молода жена»:

Родная матушка плачет, плачет — как река течет;
Родная сестрица плачет, — как ручья весной бежат;
Молода жена плачет, плачет, — как роса падет.
Родная матушка плачет, плачет до гробовой доски;
Родна сестрица плачет, плачет до замужьица;
Молода жена плачет, плачет до мила дружка.13

В некоторых вариантах последние три стиха заменяет емкая метафора: «Красно солнышко взойдет, росу высушит»;14 иногда метафора

114

раскрывается: «Роса высохла, молода жена замуж вышла», — или: «Как замуж пойдет, то забудет его», — или: «Молода жена‹...› за гульбой пошла»15 (вспомним последние строчки стихотворения Пушкина:

А хозяйка  ждет  милого,
Не  убитого, живого).

(III, 123)

Отголосок приведенной метафоры слышен в реплике мамки в трагедии «Борис Годунов» (сцена «Царские палаты»): «И, царевна! девица плачет, что роса падет; взойдет солнце, росу высушит. Будет у тебя другой жених и прекрасный и приветливый. Полюбишь его, дитя наше ненаглядное, забудешь своего королевича» (VII, 42). Г. О. Винокур, комментируя эту реплику, указывал на цитату из народной песни, приведенную в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина как на ее источник.16 Однако есть основания считать, что Пушкину были известны не только четыре последних стиха, процитированные Карамзиным, но и вся песня.

Песня «Горы Воробьевские» относится к русской песенной классике. Она родилась в мужской воинской среде и дошла до нас из глубины веков, широко распространившись по всем губерниям и областям России. По нескольку ее вариантов публиковалось практически в каждом «песеннике», в каждом сборнике народных песен начиная со сборника Чулкова 1770 г.;17 некоторые из них сохранились в составе библиотеки Пушкина, некоторые утеряны, но упомянуты в описи, составленной Опекой после его смерти.18 Уже в годы Михайловской ссылки интерес Пушкина к собиранию и изучению

115

народных песен был вполне осознанным и направленным, поэтому к 1828 г., т. е. к периоду работы над «Шотландской песней», он мог не только прочесть текст этой песни в сборниках, но и услышать ее в живом исполнении, а в начале XIX в. она звучала в каждой деревне; кое-где жива она до сих пор.

Возможность использования русской протяжной песни при переводе шотландской баллады заложена в близости их сюжетов. Кроме того, в фольклоре разных народов совпадают символические значения образа во́рона, являющегося одним из главных персонажей стихотворения Пушкина и обоих его источников — шотландского и русского. Как показал Н. Ф. Сумцов, ворон с древнейших времен воспринимается как враг, как мрачный вестник смерти или другого несчастья, с одной стороны, и как птица, которая питается падалью и чует ее на большом расстоянии, с другой стороны. В этом качестве ворон присутствует в произведениях Пушкина «Русалка», «Гробовщик», в стихотворении «Альфонс садится на коня». В русских похоронных причитаниях черный ворон нередко олицетворяет собой смерть. В представлениях христианских народов ворон часто соотносится с нечистым, т. е. со смертью духовной, из-за своей черноты, зловещего крика и хищности. Благодаря непосредственной связи ворона со смертью его крику уделяется большое внимание в народных поверьях, с ним связано множество примет и предсказаний о будущем.19 Весь спектр указанных значений представлен в образах двух воронов как в шотландской балладе, так и в стихотворении Пушкина, причем зловещую функцию этих птиц поэт подчеркивает тем, что они не говорят, как в оригинале, а кричат, и дополнительно обыгрывает аллитерацией, инструментуя первые два стиха звуком «р»:

  Ворон  к  ворону  летит,
  Ворон  ворону  кричит...

Этого звукоподражания нет ни в стихотворном оригинале баллады, ни, тем более, в прозаическом французском ее переводе, известном Пушкину, ни в русской песне «Горы Воробьевские», так как этот прием не характерен для эпических и лирических жанров народного творчества и является в данном случае чисто литературным.

При всей близости сюжета и совпадении некоторых персонажей шотландский и русский оригиналы в результате своего взаимодействия претерпели в произведении Пушкина ряд существенных изменений. Рассмотрим прежде всего те из них, которые произошли с шотландской балладой под воздействием русской песни.

В шотландской балладе «собака убежала на охоту, ястреб ловит дичь для нового хозяина», у Пушкина же «Сокол в рощу улетел, / На кобылку недруг сел...», т. е. сокол — гордая, вольная птица, — после гибели хозяина остался свободным. На первый взгляд, произошла простая смена функций: роль ястреба перешла к «кобылке»,

116

роль собаки — к соколу, хотя и здесь есть некоторая разница между безразличием собаки и поведением сокола. Однако то обстоятельство, что вместо «ястреба» оригинала у Пушкина появляется «сокол», свидетельствует о глубоком значении этой смены. Сокол возникает здесь не столько потому, что соколиная охота на Руси была распространена больше, чем ястребиная, сколько потому, что в русском народном творчестве сокол — птица особая. Образом сокола постоянно сопровождается в мужской лирике образ мо́лодца. В некоторых песнях мо́лодец посылает сокола к родным с вестью о себе:

Что по сеням было, сеням-сеничкам,
По новым сеням решетчатым,
Что ходил-гулял добрый молодец,
Во руках носил ясного сокола;
Сам соколу он наказывает:
«Полети, сокол, куда я пошлю,
Куда я пошлю, куда я велю!»20

Неразрывная связь этих образов проявляется в виде параллелизма:

У залетного ясного сокола,
Подопрело его правое крылышко,
Правое крылышко прави́льно перышко,
У заезжего доброго молодца,
Что болит его буйна головушка,
Что щемит его ретиво сердце...21

Наконец, выражение «ясный сокол» в фольклоре нередко просто заменяет наименование молодого человека.22 Примеры этому есть и у Пушкина — в «Сказке о золотом петушке»:

Царь завыл: «Ох дети, дети!
Горе мне! попались в сети
Оба наши сокола!..»

(III, 560)

или в «Капитанской дочке»: «„Прощайте, Петр Андреич, сокол наш ясный!“ — говорила добрая попадья» (VIII, 359). Следует также

117

иметь в виду, что в молодецкой лирике и балладах сокол и орел часто противопоставляются во́рону,23 в том числе и в интересующей нас по преимуществу песне «Горы Воробьевские». Это противопоставление идет из глубокой древности и воспринимается в русском народном творчестве как противопоставление света и тьмы, правды и кривды (как в апокрифическом стихе о «Голубиной книге»), воли и зависимости. Это последнее понимание двух образов отразится у Пушкина позже в «калмыцкой сказке» об орле и во́роне, которую рассказывает Гриневу Пугачев в «Капитанской дочке» (ср. с притчей об орле и воро́не в «Письмах к свату» В. И. Даля, о которой в письме к Пушкину упоминает П. И. Мартос в 1836 г. (XVI, 167)). В стихотворении «Ворон к ворону летит» это противопоставление явно не выражено, но, поскольку сокол здесь, как и в русском фольклоре, — непременный атрибут мо́лодца, он противопоставлен во́ронам в той же мере, в какой им противопоставлен его хозяин.

«Кобылка вороная» — персонаж, отсутствующий в оригинале, — также введен Пушкиным не случайно. Конь, как и сокол, в русском народном творчестве необходимый спутник мо́лодца. Более того, отношения между конем и хозяином в фольклоре, как правило, — отношения двух товарищей, что у Пушкина отразилось ранее в «Песни о вещем Олеге», а затем — в стихотворении «Конь» из цикла «Песни западных славян». В песне «Горы Воробьевские» такого персонажа нет, конь и его умирающий хозяин являются героями другой песни, которая произошла от нее в результате развития ее отдельных мотивов24 и распространилась не менее широко. Песня эта, безусловно, была известна Пушкину. Два ее стиха: «не курится там огонечек малешенек»25 и «уж как пал туман седой на синее море» — с метрическими схемами сохранились среди его черновиков.26 На листе с записью последнего стиха находится также строчка (с метрической схемой): «Он далече далече плывет в печальном тумане», — на которую, по-видимому, оказал влияние стих рассматриваемой песни: «Как далече далече во чистом поле». Песня эта приведена в «Письмовнике» Курганова, в сборнике Чулкова и во всех «песенниках» начала XIX в. Обычный зачин песни таков:

118

Уж как пал туман на сине море, на сине море,
А злодейка кручина в ретиво сердце;
Как не схаживать туману со синя моря,
А злодейке кручине с ретива сердца.

В некоторых вариантах это лирическое вступление опускается, и песня начинается непосредственно со следующего за ним стиха:

Как далече, далече во чистом поле
Разгорался огонечек малешенек;
Возле огничка постлан ковричек,
А на ковричке лежит доброй молодец,
Во правой руке держит тугой лук,
Во левой руке калену стрелу;
Во скорых ногах стоит добрый конь,
Он бьет копытом об сыру землю...27

Дальнейшее содержание песни составляет диалог коня и хозяина: конь предлагает отнести молодца к его семье; молодец, умирая, просит коня похоронить его, а затем бежать «во святую Русь»:

Ты скажи, объяви молодой жене,
Что женился я на иной жене,
И я взял за себя поле чистое,
А в приданы взял зелены луга;
У нас доброй сват был булатной меч,
А сосватала калена стрела,
На постель клала свинцова пуля.

В некоторых вариантах песни молодец предоставляет жене выбор — вдоветь или выходить замуж. Параллель смерти и свадьбы, в зачатке присутствующая уже в песне «Горы Воробьевские», здесь разворачивается в целую метафорическую картину, которая, по-видимому, повлияла на финал пушкинского стихотворения (об этом чуть позже).

Еще один отсутствующий в шотландской балладе, но введенный Пушкиным компонент обстановки, — ракита. Уже говорилось о том, что «ракитов куст» — непременная, устойчивая деталь картины, которая разворачивается в песне «Горы Воробьевские». В русском фольклоре «одинокий куст, дерево в чистом поле — символ печали, горя».28 Образно об этом говорится в русской народной балладе:

119

От чего ты, горе, зародилося?
Зародилося горе от сырой земли,
Из-под камешка из-под серого,
Из-под кустышка с-под ракитова.29

Показательно, что, судя по «Словарю языка Пушкина», слово «ракита» поэт употребил только один раз — в стихотворении «Ворон к ворону летит».30

Две последние строфы шотландского оригинала, в которых в подробностях описывается поедание во́ронами трупа, опущены Пушкиным в окончательном варианте стихотворения, хотя работа над ними была начата. Причина этому, вероятно, тот натурализм, который не характерен для русского народного творчества в его классических проявлениях и потому «не укладывался» в стиль, выработанный Пушкиным в этом произведении.

Посмотрим теперь, что происходит с народной песней, вступающей во взаимодействие с инонациональным материалом. Ее трансформация в пушкинском стихотворении обусловлена прежде всего тем, что поэт сохраняет жанр шотландского оригинала, и материал протяжной лирической песни начинает жить по законам баллады. Для баллады характерен острый драматизм; конфликт баллады по сравнению с эпосом и молодецкой лирикой более частный, личного, а не общественного характера;31 поэтому герой пушкинского стихотворения не погиб в битве, как в песнях «Горы Воробьевские» и «Уж как пал туман», а убит во время охоты. Динамичность баллады требует очень сжатой экспозиции, поэтому идущее от глубокой древности эпически развернутое описание места действия, которое мы видим в песне «Горы Воробьевские», укладывается в пушкинском стихотворении в несколько слов:

В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.

То, что баллада как жанр стоит на границе эпоса и лирики, позволяет ей достаточно свободно использовать лексику всех жанров фольклора. Вероятно, поэтому вместо слова «мо́лодец», характерного для лирической песни, Пушкин вводит слово «богатырь», принадлежащее героическому эпосу; поэтому же он зачеркивает слова «конь» и «лошадь», употребительные, как мы помним, в молодецких песнях, и заменяет их «кобылкой», а жену героя называет «хозяйкой» — оба эти слова являются принадлежностью шуточных и плясовых песен, а также бытовой сказки.

Третий пласт стихотворения — чисто литературный, т. е. те изменения, которые, будучи внесены Пушкиным в перевод по сравнению

120

с шотландским оригиналом, не могут быть объяснены непосредственным обращением к русскому источнику. Пушкин в процессе работы над стихотворением еще больше заостряет присущий народной балладе драматизм, ее «загадочность», недосказанность: нигде прямо не сказано, кого именно ждет «хозяйка молодая», но то обстоятельство, что на «кобылку» сел «недруг», и противопоставление «живого» «убитому» подводит читателя к мысли, что ожидаемый «мило́й» — не кто иной, как убийца, отнявший у соперника все его достояние. Между тем во французском переводе шотландской баллады сказано лишь, что «его ястреб ловит дичь для другого хозяина; у его дамы появился другой поклонник»; в первоначальном варианте пушкинского стихотворения эти два момента — убийство героя и замужество его жены — также были «разведены»:

Лошадь за  лес  вор увел
.................................
А хозяйку молодую
Уж  ведут  в семью чужую.

(III, 673)

Таким образом, лишь в процессе работы Пушкину удалось «замкнуть» сюжет, сведя его нити в единый узел, и композиция стихотворения стала в результате более стройной и четкой: в ней два центра тяжести, уравновешивающие друг друга, — смерть героя и брак его жены с убийцей. Хотя такая продуманность композиции, как и ситуация, положенная в ее основу, — черта чисто литературная (вспомним хотя бы трагедии Шекспира — «Гамлет», «Макбет», отчасти «Ромео и Джульетта»), не исключено, что первоначальным толчком для «замыкания» сюжета послужила метафора «смерть — свадьба», о которой говорилось в связи с песней «Уж как пал туман на сине море» и которая вообще характерна для народного представления и о смерти, и о браке как о переходе в иное состояние, в иной статус, в иную жизнь. «Замкнутость» сюжета, прозрачность композиции не только заостряют свойственный балладе как жанру драматизм, но и способствуют проявлению моральной оценки происходящего: автор, не морализируя, показывает нравственную победу поверженного героя.

Во взаимодействии шотландского и русского источников с авторской волей поэта возникло органичное произведение совершенной литературной формы, сохранившее сюжетную основу «материнского» шотландского оригинала, заполненную системой образов, полностью соответствующей образности русской песни «Горы Воробьевские», отпочковавшейся от нее песни «Уж как пал туман на сине море» и, шире, русского народного творчества в целом.

А. С. Лобанова

________