127

ИЗ КОММЕНТАРИЕВ
К «ТВЕРСКИМ» СТИХОТВОРЕНИЯМ А. С. ПУШКИНА
1828 — 1829 гг.

Стихи Пушкина, писавшиеся им во время дружеских визитов в Старицкий уезд Тверской губернии в 1828—1829 гг. к его давним знакомым Осиповым-Вульфам, объединяет многое: родственная близость адресатов — людей, весьма симпатичных Пушкину, приподнятость настроения, душевная бодрость, а нередко и общность тем, волновавших поэта и заставлявших его вновь возвращаться к их художественной разработке именно на этой почве. Новые погружения в атмосферу русского усадебного быта приносили поэту радостное чувство полноты жизни; они были и чрезвычайно плодотворны, о чем свидетельствуют многочисленные шедевры, венчающие собой периоды «деревенской жизни» Пушкина. Вместе с тем многое в творческой истории «тверских» стихотворений поэта не прояснено до конца: есть сложности с датировкой отдельных произведений, пониманием мотивов, приведших к зарождению замысла, впоследствии к прекращению работы над ним... Эти сложности и заставили нас обратиться всего лишь к трем из «тверских» стихотворений Пушкина, созданных в 1828—1829 гг., — «Как быстро в поле, вкруг открытом», «За Netty сердцем я летаю» и «Стрекотунья белобока».

1

Стихотворение «Как быстро в поле, вкруг открытом» было впервые опубликовано в 1841 г. М. П. Погодиным, отметившим в примечании: «Эти стихи удержались в моей памяти из одного стихотворения, которое Пушкин читал мне наизусть в Петербурге в 1828 году и которое он хотел

128

назвать, кажется, «Осеннее чувство».1 По-видимому, им же эти стихи были сообщены и издателям посмертного Собрания сочинений Пушкина: цензурное разрешение на 9-й том (СПб., 1841) было дано раньше (29 апреля 1840 г.), чем на указанный номер журнала «Москвитянин» (30 декабря 1840 г.); вышли они, по-видимому, одновременно.

Автограф стихотворения, прочитанный лишь в 1884 г. Е. Д. Якушкиным, подтвердил правильность текста, удержанного в памяти Погодина.2 Рукопись неоконченного стихотворения «Как быстро в поле, вкруг открытом» (ПД 908, л. 1) представляет собой беловой автограф с поправками. Его анализ позволил Н. В. Измайлову датировать стихотворение концом октября—началом декабря 1828 г. (III, 1173), т. е. временем пребывания поэта в тверском имении П. А. Осиповой Малинники. Такая датировка заставляет усомниться в правильности утверждения Погодина, будто стихотворение было им услышано от Пушкина в Петербурге. Вероятнее всего, что это было в Москве в декабре 1828 г. (не ранее 6 декабря), когда поэт приехал из Тверской губернии в первопрестольную и пробыл там до начала января 1829 г. Как свидетельствует дневник Погодина, общение Пушкина с редактором поддерживаемого им в то время журнала «Московский вестник» было достаточно активным; во время их встреч поэт прочитал многие из написанных им и еще не опубликованных произведений.3 Для своего журнала Погодин ждал от Пушкина стихов, которые тот обещался привезти ему из деревни (см. письмо поэта к Погодину от 1 июля 1828 г. — XIV, 21). Тем не менее на страницах редактируемого им журнала столь живо отпечатавшиеся в памяти Погодина стихи Пушкина не появились. Это было связано с их незавершенностью, и, по-видимому, к работе над стихотворением «Как быстро в поле, вкруг открытом» Пушкин так и не возвращался.

Вместе с тем мысль о стихотворении, посвященном теме «осень в деревне», не оставляла поэта. Наиболее полное свое воплощение она получила в стихотворении «Осень (Отрывок)» (1833). Вопрос о том, в какой связи находятся два этих пушкинских произведения 1828 и 1833 гг., по-разному решался исследователями и публикаторами творчества Пушкина. П. В. Анненков высказался по этому вопросу следующим образом: «Как быстро в поле, вкруг открытом» — «первая мысль» стихотворения «Осень (Отрывок)».4 Он же определил и практику помещения его в собраниях сочинений Пушкина: вслед за анненковским изданием стихотворение публиковалось в примечаниях как первый вариант одной из строф «Осени». По рукописи стихотворение «Как быстро в поле, вкруг открытом» в качестве самостоятельного произведения поэта было впервые напечатано лишь в издании сочинений Пушкина под редакцией Морозова.5 Тем не менее этим вопрос о взаимосвязанности двух тематически близких стихотворений Пушкина снят не был. Его рассмотрению уделил место в своей статье «Осень (Отрывок)» Н. В. Измайлов. Исследователь

129

отметил текстологическую близость стихотворения «Как быстро в поле, вкруг открытом» и отдельных строк VIII—IX октав «Осени»:

Как  быстро в поле,  вкруг открытом,
Подкован  вновь, мой  конь бежит!
Как  звонко под его копытом
Земля  промерзлая  звучит!

(II, 140)

Сравните «Осень (Отрывок)»:

Ведут  ко мне коня; в раздолии открытом,
Махая  гривою, он  всадника несет,
И  звонко под его блистающим  копытом
Звенит  промерзлый дол,  и  трескается  лед.

(III, 320)

По мнению Измайлова, подобное сопоставление, «однако, не дает еще права видеть в наброске 1828 г. „первую мысль“ „Осени“, написанной через пять лет».6 Далее исследователь остановился на строках 5—8 стихотворения «Как быстро в поле, вкруг открытом»,7 сопоставив их с одной из строк VIII октавы «Осени» («Здоровью моему полезен русский холод»). Проследив развитие этой мысли в творчестве Пушкина и связанной с ней рифмы «морозы — розы», Измайлов заключил: «...скорее, это формула, закрепленная в сознании поэта», нежели его сознательное возвращение в 1833 г. к своему художественному опыту 1828 г.8 Тем самым стихотворение «Как быстро в поле, вкруг открытом» было полностью отделено Измайловым от позднейшей пушкинской «Осени».

Вместе с тем к вопросу о соотнесенности этих стихотворений Пушкина, на наш взгляд, следует вернуться. Тем же Н. В. Измайловым один из вариантов IX октавы «Осени» был прочитан в 1949 г. так: «Мой конь подкован вновь в открытом» (III, 928). Сравните строки 1—2 стихотворения «Как быстро в поле, вкруг открытом», приведенные выше. Текстологическая близость в данном случае несомненна и свидетельствует о том, что, работая в 1833 г. над «Осенью», Пушкин опирался и на свой опыт пятилетней давности. Во всяком случае он его помнил.

О близости двух пушкинских стихотворений 1828 и 1833 гг. заставляет говорить и родство их замыслов. Несмотря на то что дошедший до нас текст стихотворения «Как быстро в поле, вкруг открытом» не содержит строк, разрабатывающих тему творческого вдохновения, подходы к ней обозначены довольно определенно. Вслед за описанием бодрой, «здоровой», прогулки на коне (строки 1—8) дается в изменившейся, приглушенной тональности начало описания уединенного вечера в доме («Стучится буря к нам в окно») — на этом стихотворение обрывается. Сравните с VIII и IX октавами «Осени»: тот же план и те же подступы (конная прогулка, угасание осеннего дня, уединенность в доме) к кульминационной части стихотворения («И просыпается поэзия во мне»). Тот же план мы находим и в другом пушкинском «тверском» стихотворении, близком по своей тематике к рассматриваемым нами произведениям,

130

—  «Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю» (1829): конная прогулка (охота по пороше), правда, описанная не в столь энергичном ключе, как в стихотворениях «Как быстро в поле, вкруг открытом» и «Осень», скучный вечер и как следствие заурядности утренних и дневных впечатлений бесплодный «спор» с музой (на этом, однако, стихотворение не заканчивается — см. текст). Близость планов стихотворений 1828, 1829 и 1833 гг. свидетельствует, на наш взгляд, о правомерности предположительной реконструкции сюжета стихотворения «Как быстро в поле, вкруг открытом», не законченного поэтом: далее, по-видимому, должно было следовать описание «мук творчества», причем, судя по яркости впечатлений от осенней прогулки на коне, они не должны были остаться бесплодными. Эмоционально эта часть стихотворения «Как быстро в поле, вкруг открытом», задуманного Пушкиным, могла быть близка к Х и XI октавам «Осени».

Таким образом, стихотворение «Как быстро в поле, вкруг открытом» можно вслед за Анненковым рассматривать как «первую мысль» стихотворения «Осень (Отрывок)» (см. выше). По-видимому, свойственный Пушкину феномен особого творческого подъема осенней порой не только волновал, но и томил поэта потребностью представить в образах этот взрыв сил его художественного «организма». «Осень» была, очевидно, одним из самых задушевнейших, выношенных его произведений, однако и это стихотворение осталось незаконченным и не было опубликовано при жизни Пушкина, думается, в силу его особой значимости для художника. В 1828 г. эта тема, уже обозначившаяся в сознании поэта, еще не была им выношена, поэтому-то стихотворение «Как быстро в поле, вкруг открытом» и осталось незавершенным.

2

Стихотворение «За Netty сердцем я летаю» при жизни Пушкина не печаталось. Оно дошло до нас в копии Ан. Н. Вульф,9 у которой, конечно же, не было необходимости делать для себя пояснительные пометки относительно того, кто же такая Netty. Тем не менее для публикаторов творчества Пушкина эта загадка некоторое время существовала, поскольку Анненков, впервые напечатавший это стихотворение по принадлежавшей ему копии, ошибся и в его датировке, и в определении адресата стихотворения.10

Имя Анны Ивановны Вульф (1799—1835), в замужестве (с 1834 г.) Трувеллер, известной в кругу родных как Netty, было названо в 1880 г. П. А. Ефремовым, который, по-видимому, опирался на уже опубликованную к тому времени пушкинскую переписку, где нередко упоминалось это имя.11 Причины, позволившие Ефремову датировать стихотворение «За Netty сердцем я летаю» 1828 г., не вполне ясны, поскольку в письмах Пушкина этого года как раз упоминаний о ней и нет. Тем не менее М. А. Цявловский счел возможным уточнить датировку Ефремова: конец октября—ноябрь 1828 г. (напомним, что в это время Пушкин гостил у

131

П. А. Осиповой в тверском имении Малинники).12 Однако из дневника А. Н. Вульфа следует, что осень и начало зимы этого года (до отъезда автора дневника в Старицкий уезд Тверской губернии) Netty и ее мать Н. Г. Вульф провели в Петербурге.13 Т. Г. Цявловская выдвинула остроумное предположение о том, что стихотворение было написано Пушкиным несколько позднее (6 декабря 1828 г.—5 ‹?› января 1829 г.) в Москве, где поэт мог встретиться с Netty: «За Netty сердцем я летаю | в Твери, в Москве...» (выделено мною, — С. Б.).14 Однако свидетельств, подтверждающих переезд А. И. и Н. Г. Вульф из Петербурга в Москву в декабре 1828 г., нет. Думается, что всю эту зиму они провели в Петербурге. Более того, А. Н. Вульф, рассказывая в дневнике о посещении им тверских имений своих родственников в декабре 1828 г.—январе 1829 г., не упомянул о Netty и ее матери, несмотря на то что их имение Берново он посетил для свидания с сестрой А. И. Вульф Е. И. Гладковой.15 Таким образом, и в январе 1829 г. Пушкин, вновь приехавший в Старицкий уезд, видеть Netty не мог.

Скорее всего, стихотворение «За Netty сердцем я летаю» было написано в следующий приезд Пушкина в Тверскую губернию — в середине октября (не ранее 12) — начале ноября (не позднее 8) 1829 г. Вскоре после прибытия туда Пушкин сообщил «Ловласу Николаевичу» — А. Н. Вульфу — в письме от 16 октября 1829 г.: «...Netty, нежная, томная, истерическая, потолстевшая Netty — здесь ‹...› Вот уже третий день как я в нее влюблен.

‹...› Недавно узнали мы, что Netty, отходя ко сну, имеет привычку крестить все предметы, окружающие ее постелю. Постараюсь достать (как памятник непорочной моей любви) сосуд, ею освященный... Сим позвольте заключить поучительное мое послание» (XIV, 50).

Интересна реакция Вульфа на это пушкинское послание, зафиксированная в его письме к сестре Ан. Н. Вульф от 16 февраля 1830 г. Насмешки Пушкина над времяпрепровождением Зизи Вульф и Сашеньки Осиповой, героини одного из романов «Ловласа Николаевича», оставили Вульфа равнодушным, а вот то, что сообщил Пушкин о Netty, задело его не на шутку: «... я удивился любезности Netty, с которой она пользуется правом Берновской хозяйки; нельзя далее простирать внимание к своим гостям, как она это делает ‹...› На упреки Netty в нашем непостоянстве и т‹ому› п‹одобных› любезных качествах молодости я бы ей отвечал многое, потому что я теперь вовсе тут беспристрастен ‹...› но ей ли слушать теперь холодные слова опытности и истины, когда воображение и сердце ее обольщены очарованием».16 Вульф; письма которого к Netty слыли когда-то в Старицком уезде за образец эпистолярных нежностей,17 понял, откуда у Пушкина столь неожиданные знания об интимных

132

привычках его кузины, оставшейся в Берново за хозяйку... Да, таковы были взаимоотношения этих двух знакомцев — Пушкина и Вульфа, — которые не упускали возможности косвенно, как бы вскользь сообщать друг другу о поражениях и победах в хорошо известном им кругу красавиц, причем движимы были зачастую отнюдь не дружеским чувством, а стремлением уколоть, задеть, отомстить за бывшую когда-то победу или поражение.

По-видимому, осенью 1829 г. Пушкин и сочинил свой экспромт, обращенный к А. И. Вульф. Их отношения (а Пушкин познакомился с Netty в марте 1825 г.) носили форму легкого флирта, возобновлявшегося при каждой новой встрече: в Тригорском (январь 1826 г.), вероятно в Москве во время одного из многочисленных приездов туда Пушкина, в Петербурге, где А. И. Вульф подолгу живала, наконец, на тверской земле. Несомненно, что она подразумевалась под одной из Анн в так называемом «Дон-Жуанском списке» поэта. Жаль, что эта необыкновенно женственная, романтичная и, по-видимому, в чем-то смешная особа18 не сохранила писем к ней Пушкина.

Интересно, посвятил ли поэт Netty в расшифровку аббревиатур обращенного к ней стихотворения. По предположению П. А. Ефремова, R — это Rossetty (А. О. Россет), О — Olenine (А. А. Оленина).19 Однако с переменой датировки стихотворения «За Netty сердцем я летаю» под литерой О правильнее, думается, читать другое имя — Ouchakoff (Ек. Н. Ушакова), поскольку упоминание Олениной в 1829 г. уже не было животрепещущим для Пушкина.

3

Стихотворение «Стрекотунья белобока» представляет собой набросок начала задуманного Пушкиным произведения. Из того, что донесли до нас рукописи поэта, сюжет произведения почти не вырисовывается; замысел остается неясен. Эта неясность и заставляет вчитаться в стихотворение, вдуматься в целесообразность и необходимость его возникновения в творчестве Пушкина. Это тем более важно, что стихотворение еще не привлекало внимания исследователей.

Предваряя наш анализ стихотворения, необходимо отметить, что оно имело две редакции.

По забору вдоль потока
Меж                                        ветвей
‹Скачет  пестрая сорока
И  пророчит  нам  гостей
Ночка  ночка стань темнее
Вьюга вьюга  вей сильнее
[Ветер ветер громко вой]
Разгони  людей  жестоких
[У ворот  ворот  широких]
Жду девицы  дорогой  — ›.

(III, 760)

Такова первая редакция стихотворения. Его вторая редакция выглядит следующим образом.

133

Стрекотунья белобока,
Под  калиткою моей
Скачет  пестрая сорока
И пророчит  мне  гостей.
[Колокольчик  небывалый
У  меня  звенит  в ушах,]
На заре                      алой,
[Серебрится]  снежный  прах.

(III, 180)

Знакомство с этим стихотворением началось с публикации Анненкова в «Материалах для биографии Пушкина», где была напечатана его вторая редакция.20 Стихотворение записано на отдельном листке; иных набросков или каких-либо помет на нем нет,21 поэтому-то Анненков даже не сделал попытки его датировать. Эту попытку предпринял в 1880 г. П. А. Ефремов, который дал наброску подзаголовок «На приезд Пущина» и отнес его к 1825 г.22 Напомним, что 1825 г. датируется первая редакция стихотворения «Мой первый друг, мой друг бесценный». Видимо, Ефремов считал, что некоторая перекличка строк

Когда  мой  двор  уединенный,
Печальным снегом  занесенный,
Твой  колокольчик огласил

со строками «[Колокольчик небывалый [У меня звенит в ушах]» дает для этого основания. С такой датировкой и подзаголовком стихотворение и печаталось в дальнейшем, пока не был обнаружен в арзрумской тетради (ПД 841) другой набросок («По забору вдоль потока»), который является первой редакцией «Стрекотуньи белобоки».23 По положению в тетради он датируется достаточно определенно: вторая половина сентября 1829 г. (Пушкин в это время жил в Москве).24 Что же касается времени создания второй редакции стихотворения, то комментаторы Собрания сочинений, приложенного к журналу «Красная нива», определили его так: сентябрь — октябрь 1829 г.25 В «большом» Академическом собрании сочинений Пушкина верхней границей датировки стихотворения Т. Г. Зенгер поставила 5 ноября (III, 1191)  — дату предполагавшегося в это время отъезда Пушкина из Старицкого уезда Тверской губернии, где он гостил у Вульфов. Что же, таким образом, послужило основанием для датировки второй редакции стихотворения, которая, как это было уже сказано, написана на отдельном листке без каких-либо сопутствующих записей? По-видимому, только предположение исследователей о том, что вторично к началу стихотворения поэт приступил вскоре после первой своей попытки.

Между тем бумага, на которой написана «Стрекотунья белобока», вошла у Пушкина в активный оборот только с января 1832 г.26 Вероятно,

134

между началом (ПД 841) и продолжением работы над стихотворением (ПД 118) был более значительный промежуток времени, нежели тот, который предположила Т. Г. Зенгер. Об этом свидетельствует и различие, существующее между двумя началами одного стихотворения, заставляющее говорить не о вариантах, а о его редакциях. К тетради ПД 841 Пушкин возвращался достаточно активно вплоть до 1835 г. Поэтому датировка стихотворения должна быть расширена: вторая половина сентября 1829 — начало 1830-х гг. Что же представлял из себя замысел этого стихотворения?

На наш взгляд, стихотворение было задумано Пушкиным как баллада в «простонародном» стиле. Сюжетные линии, прослеживающиеся в набросанном Пушкиным начале стихотворения, подтверждают этот вывод. В первой редакции: вьюжной ночью молодец ждет у ворот девицу, приближение которой подтверждает стрекочущая сорока. Возможность трагического исхода свидания звучит в строках, нагнетающих тревожные предчувствия героя: «Ночка ночка стань темнее | Вьюга вьюга вей сильнее | Ветер ветер громко вой | Разгони людей жестоких...». Вторая редакция наброска свидетельствует о некотором изменении художественного замысла. Пушкин убрал упоминание о ночной вьюге. Неясное предчувствие встречи (герой не знает о приезде гостьи27 — об этом ему «сообщает» сорока) находит свое подтверждение в звуках приближающейся повозки (тройки?): «[Колокольчик небывалый | У меня звучит в ушах]». Эпитет «небывалый» свидетельствует о чудесных и, по-видимому, «страшных» событиях, которые, по замыслу автора, должны были произойти вслед за встречей героев.

Замысел «Стрекотуньи белобоки» был связан с работой Пушкина над стихотворением «Бесы». Л. 120 об. тетради ПД 841 занят тремя набросками, объединенными на этом этапе общностью фольклорных устремлений поэта: набросок начала поэмы, получивший в пушкиноведении название «Русская девушка и черкес», «Стрекотунья белобока» и «Бесы». Это был второй подступ Пушкина к «Бесам» (первый мы находим в тетради ПД 838: III, 831—834), и в данном случае соседство двух замыслов с максимальной наглядностью обнаруживает идейное и жанровое родство задуманных поэтом произведений. «Бесы» зарождались в творчестве Пушкина с опорой на поэтику «простонародной» баллады. Изначально балладная по своей сути ситуация («водит бес») переросла в ходе работы в символический образ «заблудшего» человека, обуреваемого и мучимого неподвластными ему силами зла. Вьюжная стихия первой редакции стихотворения «Стрекотунья белобока» буквально вылилась в строки «Бесов», которые окружают черновик «Стрекотуньи...». Для них Пушкин и оставил свое стихотворение. В дальнейшем замысел утратил свою изначальную трагичность (см. вторую редакцию). Возможно, это было связано с завершившейся у Пушкина работой над «Бесами» (1830), результатом которой явилось то, что картины страшной, завьюженной ночной пустыни перестали волновать воображение поэта.

Сюжет задуманного Пушкиным стихотворения неясно вырисовывается из набросанных им отрывков, что значительно затрудняет поиск возможных народнопоэтических параллелей. Ожидание молодцом красной девицы морозной ночью — нередкий в русских народных балладах мотив.28 Однако дальнейшие события в них развивались, по-видимому, по

135

иной, нежели у Пушкина, сюжетной схеме: когда в доме у «души-девицы» все засыпают, она добывает ключи, с помощью которых либо открывает городские ворота, либо впускает ожидавшего на морозе молодца к себе в дом.

Передрог, перезяб добрый молодец,
За стеною стоючи белокаменной,
Красну девицу дожидаючи.29

Таким образом, вопрос о народнопоэтических связях пушкинской «Стрекотуньи белобоки» (возможны западноевропейские параллели) остается открытым.

С. В. Березкина

__________