140

К вопросу о датировке стихотворения Пушкина «‹Няне›».
(«Подруга дней моих суровых...»)

Стихотворение «‹Няне›» («Подруга дней моих суровых...») впервые было напечатано П. В. Анненковым в Собрании сочинений Пушкина в 1855 г.1 Анненков датировал его 1827 г. (С тех пор в собраниях сочинений Пушкина это стихотворение помещали либо в разделе «Отрывки неизвестных годов», либо в ряду стихотворений 1827 г.). Подразумевалось, что написано оно как бы в ответ на письмо Арины Родионовны Пушкину из Михайловского 30 января 1827 г. (XIII, 313).

Сомнения в этой датировке были высказаны дважды: Г. Н. Геннади и С. А. Венгеровым.2 Геннади предположительно назвал 1826 г. В 1931 г. приложением к журналу «Красная Нива» издается Полное собрание сочинений Пушкина, в котором М. А. Цявловский называет более определенную дату: октябрь 1826 г.3 Эту дату уточняет Т. Г. Зенгер-Цявловская в Академическом Полном собрании сочинений в 16 т. (II, 1131); и с тех пор временем создания стихотворения считается конец сентября—октябрь 1826 г., местом написания — Москва. Никаких публикаций у Цявловских по этому вопросу не было; с архивом же их ознакомиться пока нет возможности, поэтому трудно сказать, чем они мотивировали эту датировку. Нам же кажется, что она нуждается в уточнении.

Известен единственный автограф стихотворения, который ранее некоторыми исследователями считался «черновым наброском»,4 а Цявловская определяла его как беловой с поправками автограф. Находится он в рабочей тетради Пушкина, известной под названием Третья масонская (ПД 836, л. 43), в той ее части, которую поэт заполнял с конца, после записей народных сказок и песен, сделанных во время ссылки в Михайловском. Пушкин, как известно, прибегал к такому способу разделения произведений, различных по жанру. Эту тетрадь он завел в 1824 г. для перебелки поэмы «Цыганы».

141

Интересующее нас стихотворение окружено текстами, датировка которых и позволяет уточнить традиционную датировку стихотворения «‹Няне›».

На предыдущих листах находятся: черновые строфы XXI—XXIV 5-й главы «Евгения Онегина» (л. 50, 49 об.), черновые наброски записки «О народном воспитании» (л. 49—44), черновая строфа XXV 5-й главы «Онегина» (л. 43 об.). Автограф стихотворения «Подруга дней моих суровых...» расположен на одном листе с XXVI строфой и написан явно ранее, так как строки «Онегина», дойдя до конца листа (вернее, до рисунка в конце листа), далее пишутся на поле стихотворения, огибая его с левой стороны.

На следующих за стихотворением листах находятся: конец записки «О народном воспитании» (л. 42 об.), черновые XXVII—XXXVIII строфы 5-й главы «Евгения Онегина» (л. 42—38 об.).

Мы хотим остановиться на том, каким же образом, по нашему мнению, заполнялась эта часть тетради. При этом нужно сказать, что ни один из исследователей не сомневался, что все записи здесь сделаны в ноябре 1826 г. в Михайловском. Никогда не высказывалось мнение, что какая-либо из этих записей могла быть сделана в Москве. Однако стихотворение, обращенное к няне, является исключением.

Возвратившись 8 ноября из Москвы в Михайловское, Пушкин вскоре начинает работу над запиской «О народном воспитании», вернее, продолжает работу, начатую в Москве (так считает Н. В. Измайлов5). Перебеленный текст записки он переписывает в специальную сшитую тетрадь (ф. 244, оп. 1, № 1734) и в конце, на л. 12 об. ставит дату: «Михайловское. 1826. Ноябр‹я› 15». Черновую же работу, как мы знаем, он вел в рассматриваемой нами тетради ПД 836.

Работа над запиской была для Пушкина сложной: во-первых, необычность предмета; во-вторых, щекотливость ситуации — он «ясно понимал ‹...› испытательный характер»6 поручения и в то же время не хотел «пропускать такого случая, чтоб сделать добро».7 Знакомство с известным нам черновиком показывает, с каким трудом облекалась в слова каждая мысль. Для последующих записей он оставлял чистые листы. Так, приступив к работе над запиской, он оставил две чистые страницы — л. 50 и 49 об., — следующие после записей народной песни, сделанной еще во время ссылки.

И вот на одном из оставшихся не использованными при работе над запиской листов, 43-м, возникает стихотворение «Подруга дней моих суровых...». Написано оно чернилами, чернилами нарисован и профиль на поле, рядом с последней строкой.

Черновые наброски записки Пушкин начинает карандашом, а правку с конца л. 47 делает чернилами, с л. 45 об. основной текст также пишет чернилами. Покончив с официальным заказом, давшимся ему, по всей видимости, нелегко, или на последнем этапе работы над ним Пушкин обращается к стихам: пишет стихотворение «‹Няне›» и XXI—XXXVIII строфы 5-й главы «Евгения Онегина». Вскоре он уже перебелил 5-ю главу, о чем сообщает проставленная им дата: «22 ноябр‹я›» (ПД 935).

Почему же текст, окруженный со всех сторон произведениями, работа над которыми закончена 15 и 22 ноября в Михайловском, датируется сентябрем —

142

октябрем 1826 г., временем пребывания в Москве? Может быть, потому что трудно представить себе Пушкина пишущим это послание не из далекой Москвы, а находясь близ няни — в Михайловском?

Здесь прежде всего задумаемся: откуда известно, что Пушкин брал с собой эту тетрадь, когда в ночь с 3 на 4 сентября собирался в Москву, в полную неизвестность?8 Была ли у поэта возможность взять эту большую, в лист, тетрадь и нужна ли она была ему в Москве? Ведь в ней находился перебеленный, переходящий в черновой текст «Цыган», с одной стороны, и необработанные записи народных сказок и песен, с другой. «Цыганы» были для Пушкина пройденным этапом. В Москве, как известно, он читал «Бориса Годунова», «Песни о Стеньке Разине», «У лукоморья дуб зеленый».9 Вероятно, рукописи этих произведений он взял с собой при отъезде. Никаких утверждений по поводу того, что у Пушкина в Москве в сентябре—октябре 1826 г. была или могла быть Третья масонская тетрадь, до сих пор не высказывалось, и ни один из ее текстов, исключая автограф «‹Няни›», не датируется этим временем.

Но даже если Пушкин взял эту тетрадь (успел взять, захотел взять), раскрывал ли он ее в Москве? Москва, по словам Н. В. Измайлова, «короновала» Пушкина (XIII, 297). Свобода, слава, общение, знакомства, увлечения. Пишет ли он в это время? Мы знаем два небольших стихотворения, относящихся к тому периоду: «К. А. Тимашевой» («Я видел вас, я их читал»), записанное в ее альбом 20 октября (III, 1131) и К*** («Зачем безвременную скуку...»), записанное 1 ноября (ПД 900; II, 1079); предположительно к этому времени относят также стихотворение «Ответ Ф. Т ***», датируемое «1826 г., серединой сентября—октябрем или двадцатыми числами декабря» (ПД 808; III, 1134).

Совсем не вспоминать свою михайловскую жизнь и все, что с нею связано, Пушкин безусловно не мог. Особенно вначале. Так, 16 сентября он пишет П. А. Осиповой: «Москва шумна и занята празднествами до такой степени, что я уже устал от них и начинаю вздыхать по Михайловскому, то есть по Тригорскому» (XIII, 296, 559). Собираясь выехать из Москвы «самое позднее через две недели» (XIII, 296, 559), поэт появится в Михайловском лишь в начале ноября.

И вот здесь-то, как нам кажется, Пушкин прочувствовал то, что выразил в своем стихотворении «Подруга дней моих суровых...». Ему, естественно, рассказали о том, как тревожились после его неожиданного и непонятного отъезда, как его ждали. Известно, что Арина Родионовна даже заказала молебен, когда он вернулся.

О том, какие сильные чувства в Пушкине вызвало возвращение в Михайловское, мы знаем из его письма к П. А. Вяземскому от 9 ноября: «Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни — ей-богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70 лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы вероятно сочиненной при ц‹аре› Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом» (XIII, 304).

Такая встреча, да сама атмосфера Михайловского, конечно же, умилили и растрогали Пушкина. Тогда, вероятно, и появляется стихотворение «‹Няне›», —

143

во всяком случае тот автограф, который мы знаем (ПД 836, л. 43), или черновик, с которого Пушкин переписал его в тетрадь. Но предположения, касающиеся существования черновика, его датировки, а также проблема завершенности — вопрос отдельный.

Что же касается вопроса, мог ли Пушкин написать это стихотворение в Москве, то представляется, что положительный ответ как бы накладывает дополнительный глянец на отношения Пушкина и Арины Родионовны. Неудивительно, что Т. Г. Цявловская, склонная к некоторой идеализации этих отношений, делает ошибочный, на наш взгляд, вывод: «После смерти Арины Родионовны Пушкина в Михайловское не тянуло»,10 тогда как ни Пушкин, ни его отношение к Арине Родионовне в идеализации не нуждаются.

В. А. Елисеева

————