«Мальчишка Фебу гимн поднес»

Эта известная эпиграмма Пушкина на Н. И. Надеждина была опубликована в альманахе «Северные цветы на 1830 год».

Мальчишка Фебу гимн поднес.
«Охота есть, да мало мозгу.
А сколько лет ему, вопрос?» —
«Пятнадцать». — «Только-то? Эй, розгу!»
За сим принес семинарист
Тетрадь лакейских диссертаций,
И Фебу вслух прочел Гораций,
Кусая губы, первый лист.
Отяжелев, как от дурмана,
Сердито Феб его прервал
И тотчас взрослого болвана
Поставить в палки приказал.

            III, 187

Указывая на высокую оценку Пушкиным поэтического гения Горация, Л. А. Степанов пишет: «Понимание или непонимание подлинной сущности античного классика было для Пушкина очень важным показателем эстетической зрелости того или иного автора. Именно поэтому в известной эпиграмме 1829 г. он наказывает Надеждина усмешкой Горация и палками Феба. Гораций в эпиграмме предстает ближайшим помощником Феба на Парнасе».1

Л. А. Степанов полагает, следовательно, что первый лист «тетради лакейских диссертаций» «семинариста» читает Фебу Гораций. Такая трактовка пушкинского текста, несмотря на ее широкую распространенность, представляется неверной.

В самом деле, имя Горация всплывает в эпиграмме только тогда, когда на Парнас взбирается «семинарист». С кем же разговаривает Феб до его появления, при чтении «гимна», поднесенного «мальчишкой»? Вне литературного контекста пушкинской эпиграммы понять это невозможно. Между тем стихотворение «Мальчишка Фебу гимн поднес» обращено к читателю, хорошо знакомому с эпиграммой В. Л. Пушкина «Какой-то стихотвор». Опубликованная в 1798 г., она вошла в «Стихотворения» В. Л. Пушкина, изданные в 1822 г., и пользовалась большой популярностью.

106

Какой-то стихотвор (довольно их у нас!)
Прислал две оды на Парнас.
Он в них описывал красу природы, неба,
Цвет розо-желтый облаков,
Шум листьев, вой зверей, ночное пенье сов
И милости просил у Феба.
Читая, Феб зевал и наконец спросил,
Каких лет стихотворец был
И оды громкие давно ли сочиняет.
«Ему пятнадцать лет», — Эрата отвечает.
«Пятнадцать только лет?» — «Не более того».
— «Так розгами его!»2

В своем критическом очерке о «Полтаве», полном грубых нападок на ее автора, Н. И. Надеждин, настаивавший на своем тезисе о незрелости пушкинского таланта, приложил к Пушкину историю пятнадцатилетнего «стихотвора», которую, как писал Никодим Надоумко,3 «рассказал нам так забавно почтеннейший дядюшка осуживаемого нами теперь поэта».4

Ответом на этот выпад Надеждина и стала эпиграмма «Мальчишка Фебу гимн поднес»: первое ее четверостишие представляет собою, как уже отмечалось комментаторами, лаконичное изложение басни В. Л. Пушкина.5

Но пересказывая стихи Пушкина-дяди, Пушкин-племянник не имел необходимости объяснять читателю, с кем говорит Феб в эпизоде с «мальчишкой» («А сколько лет ему, вопрос?» — «Пятнадцать»): Аполлону отвечает Эрато, муза — покровительница лирической поэзии, и нет ровным счетом никаких оснований полагать, что при появлении «семинариста» ее сменяет Гораций, будто бы обитающий на Парнасе на правах наперсника Феба.

В связи с чем же тогда в эпиграмме упоминается имя Горация?

По моему убеждению, Пушкин с сарказмом называет здесь Горацием самого Никодима Надоумко.

В эстетических воззрениях Надеждина Гораций с его «Наукой поэзии» имеет значение непререкаемого авторитета. В «Литературных опасениях за будущий год» Никодим Надоумко делает характерное примечание к пересказу своего спора с вымышленным оппонентом, поэтом Тленским: «Для Тленского, как первоклассного поэта, я безбоязненно цитовал места из Горациевой „Artis Poëticae“, которая, по моему мнению, должна быть если не Кораном, то, по крайней мере, русскою катехическою книжкою для всех нарекающихся поэтами».6 Поминутно обращаясь к латинским классикам, Надеждин цитирует Горация на языке оригинала чаще и пространнее,

107

чем кого бы то ни было, и не раз прибегает к его суждениям как к аргументам в своих нападках на Пушкина.7 В частности, его статье о «Полтаве» предпослан эпиграф из Горация: «Sumite materiam vestris, qui, scribitis, aequam Viribus! (Horat. de Art. Poët.)», сопровожденный переводом А. Ф. Мерзлякова: «Берите труд всегда не выше сил своих!»,8 причем значение этого эпиграфа Надеждин недвусмысленно поясняет своей заключительной сентенцией: «И не Пушкины надрывались тогда, когда брали дело не по силам!»9 Заметим, что введение Надеждиным в текст своих статей многочисленных латинских цитат, как правило, оставляемых им без перевода, было вполне сознательной полемической установкой. Так Никодим Надоумко умышленно «цитует» Горация в подлиннике, споря с Тленским, не способным отличить древнегреческий язык от латинского. Иронизируя над «первоклассным поэтом» Тленским, Надеждин выставляет недоучками своих противников — представителей «аристократического» крыла русской литературы, не имевших, по его мнению, систематического образования, незыблемой основой которого являлись для Никодима Надоумко классические языки: он «уснащал свои статьи эпиграфами и цитатами на античных языках с целью изъять литературную критику из сферы дворянского дилетантизма».10

В стихах «Тетрадь лакейских диссертаций» (III, 187) и «Тетрадь латинских диссертаций» (III, 771) видят обычно намек на докторскую диссертацию Надеждина, написанную на латыни.11 Но и диссертация, и отрывки из нее на русском языке, напечатанные в «Вестнике Европы», увидели свет уже после публикации пушкинской эпиграммы в «Северных цветах»:12 в стихотворении «Мальчишка Фебу гимн поднес» Пушкин не мог еще иронизировать по поводу научного труда, доставившего Надеждину докторскую степень. И тем не менее слово «диссертация» было подсказано Пушкину самим Надеждиным. В «Литературных опасениях», стремясь обезоружить своих заведомых оппонентов, Надеждин предвосхитил их реакцию, заставив представителя литературной аристократии Тленского заявить Никодиму Надоумко: «Не тебе, брат! судить о вещах, кои

108

выше твоего студенческого понятия! Знал бы ты сидел за своими диссертациями, а не совался в чужое дело!.. 13

Пушкин, конечно, оценил этот нехитрый ход, но не снисходя до контригры, ответил Надеждину в издевательски точном соответствии с его предвидением: «Суди, дружок, не свыше сапога!» (III, 174).14 «Тетрадь лакейских диссертаций» и «Тетрадь латинских диссертаций» — столь же демонстративная реминисценция из монолога Тленского. «Латинскими диссертациями» Пушкин назвал критические статьи Надеждина за то, что они были наводнены цитатами из римских классиков и прежде всего Горация; именуя статьи Никодима Надоумко «лакейскими», Пушкин, как отметила Т. Г. Цявловская, намекал «на то, что Надеждин — лакей Каченовского»15 (ср.: «Лакей, сиди себе в передней, | А будет с барином расчет». — III, 172). Отношение Никодима Надоумко к его меценату Каченовскому давало повод для полемически заостренного сближения Надеждина с боготворимым им Горацием: «Ты этого хотел, Жорж Данден!» В 1841 г. В. Г. Белинский писал: «Отпущенный холоп Гораций называл себя подражателем Пиндара и, посвятив свою сговорчивую музу хвалению своего доброго барина, благодетеля, отца и заступника — Мецената, ввел в моду поэзию прихожих...».16 Пушкинская концепция личности Горация была, по-видимому, близка к концепции Белинского. На протяжении всей жизни Пушкину было свойственно резкое неприятие покровительства вообще и меценатства в особенности. «Покровительство, принимаемое из честолюбия или из нужды, порабощает и унижает, бесчестит и позорит», — вот резюме высказываний Пушкина на эту тему. Характеристики Горация как «Августова певца» (II, 313), «придв<орного> философа» (XI, 501) и «хитрого стихотворца» (VIII, 390) носят явный презрительно-пренебрежительный оттенок, как и известное суждение о том, что Гораций «хотел рассмешить Августа и Мецената своею трусостию, чтоб не напомнить им о сподвижнике Кассия и Брута» (VIII, 390). Подобное шутовство было в глазах Пушкина низостью. Поэтому чувства, которые питал Надеждин — «[журнальный шут], холоп лукавый» (III, 172, 745) — к своему литературному «барину» (III, 172, 750, 751) М. Т. Каченовскому, ассоциировались у Пушкина с заискиванием «хитрого стихотворца» Горация перед его «вождем и покровителем» Меценатом (III, 893).

Пиэтический культ Горация, исповедуемый Надеждиным, постоянное обращение молодого критика к авторитету римского классика в борьбе с Пушкиным и заинтересованность в покровителях, роднившая «екс-студента» с его латинским кумиром, побудили поэта к метонимическому переносу имени Горация на самого «болвана семинариста», каким был в пушкинском восприятии Никодим Надоумко. Заметим, что подобную прономинацию («Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций». — III, 155) Пушкин

109

использует в это же время в своем эпиграмматическом выпаде против поэта-сатирика и азартного игрока И. Е. Великопольского.

Образ «взрослого болвана», едва удерживающегося от самодовольного хохота и кусающего губы при чтении своего опуса, навеян, по-видимому, глумливым тоном, в котором были выдержаны статьи Надеждина: вполне отдавая себе отчет в том скандально-сенсационном резонансе, который они должны были вызвать, Никодим Надоумко открыто предвкушал их эффект, по мнению Пушкина, «в надежде славы хоть постыдной» (III, 745). Так, «Литературные опасения» — первый камень, пущенный в поэта Надеждиным, — кончались словами: «Жребий брошен — и я за Рубиконом!»17 Подобным пассажем завершается и очерк о «Полтаве»: «Что будет, то будет... Утешаюсь, по крайней мере, тою мыслию, что ежели певцу Полтавы вздумается швырнуть в меня эпиграммой — то это будет для меня незаслуженное удовольствие!»18

Доставляя Надеждину такое «удовольствие», — быть может, не совсем незаслуженное, — поэт обратил против своего врага его же оружие.

В. М. Файбисович

———