- 142 -
К ТОПОГРАФИИ ПОЭМЫ «МЕДНЫЙ ВСАДНИК»
1
Среди давно выявленных документальных свидетельств о наводнении 1824 г., которые могли послужить материалом в работе Пушкина над поэмой, широко известен зафиксированный в воспоминаниях А. В. Кочубея эпизод о некоем Яковлеве, спасавшемся от наводнения на одной из скульптур львов, установленных на крыльце дома Лобанова-Ростовского (теперь дом № 12 по Адмиралтейскому проспекту). Предполагается, что Пушкин слышал от кого-то о случае с Яковлевым и воспользовался им в работе.1 Его Евгений в момент наводнения оказывается в «позиции» Яковлева:
Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
- 143 -
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верьхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений...(V, 141)
Слышал ли Пушкин в действительности о «приключении» Яковлева или нет, особенного значения не имеет. Эмпиричное выявление источника в данном случае способно внести лишь незначительную долю в понимание поэмы, так как ее топография носит несомненно не случайный, а тщательно продуманный характер, она подчинена основным идеям произведения. Местоположение дома Лобанова-Ростовского позволило Пушкину ввести плодотворное для сюжета поэмы топографическое построение, при котором на одной прямой в пределах видимости оказались герой, памятник Петру I и Васильевский остров. Однако топография этого эпизода выполняет не только сюжетную функцию, но и содержит в себе определенную символику.
В минуту опасности Евгений всеми мыслями был с возлюбленной, жившей «почти у самого залива». И взгляд его был обращен в ее сторону: «Его отчаянные взоры На край один наведены». Из дальнейшего описания пути Евгения к дому Параши становится очевидным, что она жила на Васильевском острове.2 С оседланного Евгением льва был виден остров (в настоящее время перспектива заслонена посаженным позднее сквером). Между Евгением и островом лежала Сенатская площадь, в центре которой посреди бушующих волн возвышался памятник Петру:
И обращен к нему спиною
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.(V, 142)
Отлитый в бронзе Петр всем своим гордым и невозмутимым видом, повелительным жестом, словно усмиряющим стихию, вселял уверенность и надежду в душу Евгения; так, на наш взгляд, казалось, а точнее говоря, хотелось герою. И только потом, после трагедии, Евгений понял, что Петр был безучастен к его переживаниям и опасениям. Эффект противоречия между надеждами Евгения и открывшимся ему потом новым ви́дением усиливается благодаря выбранной Пушкиным пространственной
- 144 -
композиции. С крыльца дома Лобанова-Ростовского Евгений видит монумент Петра со спины. Такое взаиморасположение памятника и героя позволяет «читать» сцену с двух противоположных позиций.3 С позиции Евгения в момент наводнения — Петр впереди, он противостоит стихии и за его спиной (по пословице) — «что за стеной». В буквальном положении за спиной Петра Евгений, а в переносном — весь город и его жители, в том числе и Параша, на защиту которых встал впереди Петр. Евгений ищет поддержки, и в этой символике для него брезжит слабый луч надежды. Но с противоположной точки зрения вся сцена позволяет вспомнить и другую пословицу: «Не стой к людям спиной».4 Петр, для которого страдания Евгения оправданы интересами государственного масштаба, Петр, который не может считаться с нуждами человеческой «единицы», этот Петр словно демонстративно отвернулся от Евгения, и на его равнодушной спине останавливался страдальческий взор героя. Не только гибели возлюбленной, но и этого равнодушия, граничащего с презрением к «малым» земли, открывшегося Евгению потом, в минуту прозрения, он не смог простить Петру.5
Особый оттенок всей сцене придает то обстоятельство, что Евгений изображен сидящим на льве.6 «На звере мраморном верьхом» он смотрится
- 145 -
пародией на Медного всадника, и этот иронический контраст двух «всадников» подчеркивает «малость» Евгения, его слабость и незащищенность перед стихией, самовластьем и неумолимым историческим процессом, перемалывающим человеческие судьбы. И тем прекраснее, возвышеннее предстает перед нами Евгений в иную минуту — минуту «бунта».
«Бунту» предшествует возвращение героя на то же место, где находился он во время наводнения:
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые...(V, 147)
Сам факт возвращения героя к «исходной» точке подтверждает наличие и роль символики в топографии. Возвращение как раз и понадобилось для того, чтобы символика приобрела в глазах Евгения новое значение. Ожившие воспоминания проясняют уже помутившийся рассудок. Снова видит он памятник Петру со спины, но если в прошлый раз Петр виделся ему стоящим посреди бушующих волн, то теперь он видит его сидящим:
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.(V, 147)
Образ Петра снижается в глазах героя. К тому же именно теперь Евгений обращает внимание на такие детали, как скала и ограждение памятника (вокруг монумента тогда стояла решетка), приобретающие значение символа горделивой неприступности Петра. Петр, который виделся Евгению противостоящим стихии, защищающим свой город и народ, видится теперь безучастно отгородившимся от всех. Евгений начинает понимать, что в прошлый раз обманулся, что бронзовая фигура Петра, вселявшая в него пусть слабую, но все-таки надежду, была, скорее, предвестницей гибели возлюбленной. Так открываются ему и презрительное равнодушие Петра, и его виновность как основателя города в смерти Параши. Прозрение вызывает у Евгения нарастающее чувство протеста против собственной социальной «незначительности», против чисто человеческой
- 146 -
«несоизмеримости» с «державцем полумира», символом которой во время наводнения и была несоизмеримость «всадника» на льве и Медного всадника.7
2
В работе «Пушкин и Невское взморье» А. А. Ахматова, исследуя пушкинский отрывок 1830 г. «Когда порой воспоминанье...», пришла к выводу, что поэт обращается в нем к острову Голодай (теперь о-в Декабристов), на котором, по преданию, были похоронены пятеро казненных декабристов.8 С Голодаем А. А. Ахматова связала и описание того острова в «Медном всаднике», на котором находит свое последнее пристанище Евгений:
Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки...(V, 149)
Предположение А. А. Ахматовой вызвало возражение А. Тархова, отметившего, что пушкинское описание не подходит к Голодаю, «который, по существу, есть оконечность большого Васильевского острова, и увидеть его отдельно лежащим на взморье просто невозможно».9 Тот же исследователь склонен считать, что под «островом малым» подразумевается соседний с Голодаем Вольный остров (он, как и находившиеся рядом с ним небольшие островки, слился позднее с о-вом Декабристов10). Эту точку зрения разделяет и Н. В. Измайлов в комментарии к поэме.11 Однако и после этого предположение А. А. Ахматовой в отдельных случаях безоговорочно включается в комментарий к «Медному всаднику»,12
- 147 -
а мнение ее оппонентов не оговаривается при переиздании ее работы13 и вызывает возражения новейших исследователей поэмы.14 Всем этим и вызвана необходимость вновь вернуться к данному вопросу.
Не может вызвать сомнений, что Пушкину было дорого место погребения декабристов. Можно полностью согласиться с предположением А. А. Ахматовой, что с мыслями о казненных он бывал на Голодае; следует с вниманием прислушаться и к заключениям Г. А. Невелева, считающего, что Пушкин знал место их погребения и дал его «топографически точное описание» в «Уединенном домике на Васильевском»;15 но все же приходится признать, что для отождествления «острова малого» с Голодаем аргументированных оснований нет.16
- 148 -
В пользу доводов А. Тархова и Н. В. Измайлова свидетельствует подробный план Голодая, выполненный в 1828 г.17 Знакомство с ним позволяет убедиться, как мало похож Голодай на «остров малый». Во-первых, Голодай трудно счесть удобным и притягательным для воскресных прогулок чиновников (а уж тем более мечтателей, как первоначально было сказано у Пушкина) — бо́льшая его часть была занята огородами (Н. В. Измайлов ошибочно считал остров лесистым). «Пустынность» Голодая также была относительной — вдоль речки Смоленки (тогда Черной речки) стояли избы «чухонской слободки», на острове работали канатная фабрика и чугунный завод, а невдалеке от места соединения Черной речки с Малой Невой находились «винный городок» и здание, принадлежавшее Академии художеств. Пустовала северо-западная оконечность острова, в основном, по-видимому, заболоченная; бо́льшая же часть Голодая, как уже говорилось, представляла собой равнину, занятую огородами.
Нельзя обойти вниманием и внешне незначительное, но примечательное для наших рассуждений указание Пушкина на то, что «домишко ветхий» Параши, занесенный наводнением на «остров малый», «весною свезли на барке». Эта деталь косвенно подтверждает, что поэт имел в виду какой-то остров, находившийся «на взморье», в стороне от больших населенных островов, т. е. не Голодай, для которого понадобилась бы скорее подвода, а не барка.
Предположение А. Тархова, что в эпилоге поэмы описан один из существовавших тогда вблизи Голодая небольших островков, звучит убедительно, так как их размеры, местоположение, позволявшее видеть их «на взморье», безлюдность не противоречат пушкинскому описанию.18
Недавно появилось сообщение о существовавшей уже в 1930-х годах устной городской легенде, связывающей эпилог «Медного всадника» с островом Белым, находящимся в южной части акватории Невской губы.19 Эта версия равнозначна предположению А. Тархова.20
Однако увлекаться буквальным отождествлением «острова малого» с каким-то из островков невской дельты, по-видимому, не следует.
- 149 -
Д. Д. Благой, рассматривая композицию «Медного всадника», обратил внимание на «гармоническую перекличку начала поэмы с ее концом».21 Интересное суждение на этот же счет встречаем и у М. В. Алпатова: в эпилоге поэмы «может быть <...> сказалось смутное воспоминание о том острове Голодае, на котором были погребены казненные декабристы. Но в пределах поэмы образ места вечного успокоения Евгения среди идиллически мирной водной стихии контрастно соответствует первой картине с Петром на берегу широкой и быстрой реки. Недаром здесь вновь появляется тот же персонаж — бедный рыбак, гений этих мест».22
«Смутное воспоминание» о месте захоронения декабристов — это непроизвольные ассоциации, создававшие своего рода эмоциональный фон эпилога, но едва ли имевшие в нем решающее значение. В композиции «Медного всадника» эпилог вступает в перекличку со вступлением, и «остров малый», унылый и пустой, с рыбаками, варящими скудный ужин, представляется тем уголком земли, который обойден петровской цивилизацией. Он словно не имеет никакого отношения к «юному граду, полнощных стран красе и диву», которым любуется Пушкин, но который стал чужд и враждебен Евгению. Герой умирает, находит вечное успокоение не в городе Петра, где слышит за собой «тяжело-звонкое скаканье» основателя и хозяина столицы, а на клочке «допетровской» земли, на «острове малом», образ которого был подсказан поэту тем или иным из небольших приневских островков.
В. Ф. Шубин
———
СноскиСноски к стр. 142
1 Пушкин А. С. Медный всадник / Изд. подготовил Н. В. Измайлов. Л., 1978. С. 124, 267.
Сноски к стр. 143
2 Б. В. Томашевский сближал топографию домика, в котором жила Параша, с пейзажем северной окраины Васильевского острова, воспроизведенным в повести «Уединенный домик на Васильевском» (Пушкинский Петербург. Л., 1949. С. 27). Но Н. В. Измайлов полагал, что вдова и дочь жили в Галерной гавани, т. е. в западной части Васильевского острова (Пушкин А. С. Медный всадник. С. 202). Типологическое сходство западной и северной окраин острова позволяет принимать обе версии; но, впрочем, в данном случае важна не столько конкретная топографическая привязка, сколько характерные особенности места: городская окраина, заселенная лачугами, близость залива.
Сноски к стр. 144
3 Тут уместно напомнить об отмеченной Н. В. Измайловым характерной для поэмы в целом «символичности общего построения <...>, т. е. двуплановости конкретных образов и положений, которые при всей их реальности заключают в себе широкий и обобщающий историко-философский смысл» (Пушкин А. С. Медный всадник. С. 259).
4 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1980. Т. 4. С. 290.
5 Н. В. Измайлов полагал, что Евгений «еще в первую встречу, в день наводнения, стал смотреть на Петра как на виновника бедствия — равнодушного, стоящего спиною к нему и тем самым ко всему народу» (Пушкин А. С. Медный всадник. С. 263). Из этого следует, что уже во время наводнения в Евгении назревает чувство протеста, приведшее потом к «бунту». Приблизительно такую же трактовку, но уже на основании более сложной — и, по нашему мнению, надуманной — символики предлагает Ю. Б. Борев: Евгений, «оседлав льва, как бы гонится вслед за Петром „на бронзовом коне“. Погоне Медного всадника за бедным безумцем предшествует „погоня“ Евгения верхом на мраморном льве за Петром. В этой точке поэмы мы имеем дело с первым подспудным толчком, с зарождением энергии восстания маленького человека» (Борев Юрий. Искусство интерпретации и оценки: опыт прочтения «Медного всадника». М., 1981. С. 136). Однако приведенный довод представляется неубедительным, так как никакого эффекта движения в сцене не ощущается. Евгений, скорее, скован, неподвижен. Более веской представляется точка зрения Д. Д. Благого, отмечавшего, что положение Медного всадника по отношению к герою («обращен к нему спиною») подготавливает закономерность будущего конфликта в сознании читателя, а не Евгения (Благой Д. От Кантемира до наших дней. М., 1979. Т. 2. С. 183). Евгению во время наводнения несомненно было не до осуждения Петра, он находился весь в предчувствии надвигающейся трагедии, в его глазах — отчаяние («Его отчаянные взоры...»), а в мыслях — мольба за возлюбленную и надежда на чудо, на ее спасение («В надежде, страхе и тоске» спешит он потом на Васильевский).
6 Попутно отметим, что предпринимавшаяся попытка уточнения, на каком льве сидел Евгений — правом, или левом (Шварцбанд С. У Крюкова канала // Литературная Россия. 1974. 7 июня. С. 24), представляется не более как курьезной. Не убедительна и попытка того же автора объяснить выбор Пушкиным места жительства Евгения воспоминанием о Кюхельбекере. Автор опирается на указание в поэме, что комната Евгения была сдана хозяином «бедному поэту» (т. е., в рассуждении автора заметки, Кюхельбекеру, некогда жившему, как и Евгений, в Коломне). Но если слова о «бедном поэте», занявшем опустевшее жилье героя, были введены Пушкиным в поэму в ранних редакциях, то указание, что Евгений живет в Коломне, появилось только на поздней стадии работы (Пушкин А. С. Медный всадник. С. 27—28). Коломна (столичная окраина) введена, конечно, в первую очередь как выразительный признак бедности Евгения и его невысокого социального положения.
Сноски к стр. 146
7 Топографическое совпадение «бунта» Евгения и восстания декабристов, подкрепленное рядом других сопоставлений, давно, как известно, приводило исследователей к выводам о «потаенном» смысле поэмы, будто бы изображающей восстание 14 декабря (Пушкин А. С. Медный всадник. С. 255—256). К подобной трактовке пришел и современный исследователь Ю. Б. Борев, считающий, что в поэме «художественно смоделировано» декабрьское восстание 1825 г. (Борев Юрий. Искусство интерпретации и оценки....). В рассуждениях Ю. Б. Борева большую роль среди прочего играет топография поэмы. Такая интерпретация вызвала решительные возражения, с которыми нельзя не согласиться (см.: Фомичев С. «Медный всадник»: Интерпретации, оценки // Литература в школе. 1982. № 5. С. 67—70; Тимофеев Л. Состоялась ли интеграция науки о литературе? // Вопросы литературы. 1982. № 9. С. 236—248).
8 Прометей. М., 1974. Т. 10. С. 226—234.
9 Тархов А. Повесть о петербургском Иове // Наука и религия. 1977. № 2. С. 62—64.
10 См.: Ленинград. Историко-географический атлас. М., 1977. С. 56.
11 Пушкин А. С. Медный всадник. С. 270.
12 См.: Пушкин А. С. Медный всадник. М.: «Русский язык», 1980. С. 124 (вступит. статья С. М. Бонди; сост. и комментарий на английском языке П. К. Боголепова); То же. М., 1984. С. 122 (с комментарием на польском языке).
Сноски к стр. 147
13 Ахматова А. А. О Пушкине. Статьи и заметки. 2-е изд., дополн. Горький, 1984; Ахматова Анна. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 2.
14 А. А. Ахматова только ограничилась указанием, что эпилог поэмы относится к Голодаю. Подробно рассматривая и развивая эту мысль, Ю. Б. Борев приходит к выводу: «Измайлов уточняет, что у Пушкина в поэме речь идет вовсе не об острове Голодай, а о другом, совершенно пустынном, близ него расположенном острове. Однако это не снимает рассуждений А. Ахматовой. Ведь при поэтической зашифровке проблематики этой поэмы Пушкин создает не реальное подобие жизни, а ее концептуальную модель. Поэтому автору важно сближение фактов и явлений, а не их прямая фиксация. Учитывая прохождение через цензуру, автору важно, чтобы остров был узнаваем и неузнаваем. В силу этого все концептуальные идеи, содержащиеся в суждениях А. Ахматовой, вполне „работают“. Мощная художественная интуиция Ахматовой вернее логических суждений Измайлова схватывает суть ситуации, и аргументация поэтессы звучит убедительно» (Борев Юрий. Искусство интерпретации и оценки... С. 158—159; см. также с. 341). В своем исследовании Ю. Б. Борев выявляет «цепь отождествлений» «бунта» Евгения с пушкинским восприятием восстания декабристов, так что попытка сближения места погребения декабристов и Евгения «работает» прежде всего на его концепцию (см. выше, примеч. 7). Если принять суждение Ю. Б. Борева, что Пушкин из цензурных соображений вынужден был маскировать остров, делать его «полуузнаваемым», то придется признать, что Пушкин перестарался и сделал его совсем неузнаваемым (надо полагать, что, преследуя подобную цель, поэт нашел бы более выразительные средства и не стал бы ни уменьшать размеры Голодая, ни отодвигать его куда-то в море и т. д.). Любопытно, что Ю. Б. Борев, признавая вслед за А. А. Ахматовой близость описаний острова в «Медном всаднике» и Голодая в повести «Уединенный домик на Васильевском» (записанной со слов Пушкина В. П. Титовым), не замечает, по-видимому, что автор повести не воспринимает Голодай как отдельный остров, говоря о нем (и в названии и в тексте) как о части Васильевского (хотя, судя по маршруту, описывает скорее всего Голодай). Некоторые основания для сопоставления пейзажа в повести с островом в поэме дает только замечательно подмеченная А. А. Ахматовой интонация автора повести, описывающего «печальность сих пустынных мест».
15 Невелев Г. А. «Истина сильнее царя...» (А. С. Пушкин в работе над историей декабристов). М., 1985. С. 132—144.
16 Возражая А. Тархову и Н. В. Измайлову, Г. А. Невелев пишет, что они «формально, безусловно, правы, и их возражения А. А. Ахматовой справедливы. Голодай действительно отделен от Васильевского острова лишь небольшой речкой и на карте практически сливается с основным массивом острова, превращаясь в его северную оконечность. Но Голодай — возвышенность, вдавшаяся „длинною косою в сонные воды залива“, с низким заболоченным берегом, составлявшим взморье, и при взгляде с залива, со стороны Петровского острова, он, будучи резко отделенным речкой от остальной части Васильевского острова, выглядит небольшим пустынным островком» (Невелев Г. А. «Истина сильнее царя...». С. 134). В действительности «при взгляде с залива» ни с Петровского, ни с Крестовского островов речка, отделяющая Голодай от Васильевского, совершенно не видна.
Сноски к стр. 148
17 Подробный план столичного города Санктпетербурга, снятый по масштабу 1:42 000 под началом ген.-майора Шуберта. СПб., 1828.
18 По версии А. Чернова, занятого уточнением места захоронения декабристов, могила казненных находится на территории бывшего острова Гоноропуло (входил в группу островков вблизи о. Вольного и в настоящее время слит с о. Декабристов). С этим островом Чернов соотносит строки эпилога «Медного всадника» (Чернов Андрей. 1) «Стремлюсь привычною мечтою...» // Огонек. 1987. № 23. Июнь. С. 14—16; 2) «Два чувства» // Там же. № 35. Август. С. 9—10).
19 См.: Крутов А. Снова об «острове малом» // Смена. 1987. 26 июня.
20 Иначе думает А. Крутов, отстаивающий версию об о. Белом ссылками на данные гидрологии. Возражения ему см.: Шубин В. Ненужные споры // Смена. 1987. 6 августа.
Сноски к стр. 149
21 Благой Д. От Кантемира до наших дней. Т. 2. С. 192.
22 Алпатов М. В. Этюды по истории русского искусства. М., 1967. Т. 2. С. 67.