142

АНГЛИЧАНИН КНИГОТОРГОВЕЦ, ЕЩЕ ОДИН ЗНАКОМЫЙ
ПУШКИНА

Среди сохранившихся книг библиотеки Пушкина есть том сочинений Лабрюйера на французском языке. Это одно из многих выходивших почти одновременно и рассчитанных на широкий спрос изданий популярнейшего в первой трети XIX в. писателя. Убористо и четко напечатанная книга (формат 8°, 416 с.) оказалась почему-то непереплетенной, и ее одели в оставшуюся от какого-то учебника обложку из плотной темно-синей бумаги, вывернутую чистой стороной наружу, а внутри оклеенную макулатурными листками, прикрывшими название учебника, изданного в 1828 г. Печатный

143

ярлычок на корешке кратко указывал: «Œuvres de La Bruyère et de Theophraste»; на титульном листе стояло: «Œuvres de La Bruyère. A Paris, 1820, chez A. Bélin» («Сочинения Лабрюйера». Париж, 1820, изд. А. Белен). За предисловием следовал внутренний титул: «Les caractères ou les mœurs de ce siècle» («Характеры или нравы нашего века»); на с. 265 — другой: «Caractères» de Theophraste, traduits du grec» («Характеры» Теофраста, переведенные с греческого [Лабрюйером]).

На внутренней стороне обложки поверх и между строк макулатурного листка сделана надпись на английском языке (см. ил. на с. 144 — 145). До сих пор она оставалась целиком не прочитанной,1 так что неизвестно было, кто подарил Пушкину эту книгу.

Теперь, когда нам удалось прочитать ее целиком, стало возможно пополнить круг знакомцев поэта еще одним человеком и начать поиски сведений об еще одном свидетеле последних лет жизни поэта.

Вот эта надпись:

То Mr. A. Pousckin from his
Palemed and affectionate
friend                            T. Kirton.
February 11.

(Перевод: Г-ну А. Пушкину от его Палемеда и доброго друга Т. Киртона. 11 февраля).

В этих немногих строчках различаются две руки. Сначала ровным аккуратным почерком, видимо приказчика книжной лавки, были написаны слова: «Г-ну А. Пушкину» (причем в фамилии употреблено трехбуквенное сочетание, означающее на немецкий манер звук «ш»); затем h, последняя буква в триграфе sch, переделана в k и крупным размашистым почерком — по всей вероятности, пожилого мужчины — добавлено все остальное, а после даты поставлены отмечающие конец надписи (как принято было в Англии в XVIII и начале XIX в.) две волнистые вертикальные черты.

Скупые данные адресных книг и справочных книг о купцах, а также материалы семейной истории московского книгопродавца В. В. Готье позволяют заключить, что в 1830-х годах некий Киртон владел в Петербурге английской книжной лавкой, которая очень долго оставалась за ним и его потомками, лишь дважды переменив адрес; что он был значительно (на добрый десяток лет) старше Пушкина, имел несколько детей, приехал в Россию уже взрослым человеком и умер, вероятно, в середине 1850-х гг. Фамилия его созвучна названию нескольких небольших городков в графстве Линкольншир (на востоке Средней Англии, недалеко от залива Уош), — возможно, он был родом из тех мест. Имя, начинающееся с буквы Т (а не с сочетания Th, как самые распространенные имена Томас и Теодор — Thomas, Theodore), т. е. Тобайас или Тимоти (Tobias, Timothy), и некоторые косвенные сведения дают возможность предположить, что он был по религиозной принадлежности пресвитерианином или методистом.

144

Когда Т. Киртон открыл свою книжную лавку, установить не удалось. Впервые ее местонахождение упоминается в адресной книге 1844 г.2 Она помещалась в доме Лингардта (потом перешедшем к Липранди) на Галерной улице, т. е. лишь несколькими домами отделялась от того, в котором в октябре 1831 г. поселился Пушкин.3 Если лавка тогда уже существовала, знакомство поэта с ее хозяином могло состояться в конце 1831 г. и укрепиться в дальнейшем.

Судя по надписи, с Пушкиным Киртон держался по-приятельски: слова «добрый друг» (affectionate friend) указывают на определенную степень и давность дружеской близости. При кратковременном знакомстве и формально-корректных отношениях это выражение не употреблялось.

О дружеских отношениях свидетельствует и шутливое прозвище «Палемед». Оно может восходить к имени одного из персонажей артуровских легенд, что позволяет предположить частые споры и столкновения между носителем прозвища и Пушкиным (сарацинский рыцарь Паломид многократно сталкивался на поединках с Тристрамом, одним из самых знаменитых воителей, собиравшихся за круглым столом легендарного короля Артура, но в конце концов подружился со своим соперником).4 Еще с бо́льшим вероятием можно возвести это прозвище к довольно известному в те годы, особенно во Франции, имени участника Троянской войны Паламеда, отсутствующему в гомеровских поэмах, но упоминаемому некоторыми древними авторами (в частности, Еврипидом в «Ифигении в Авлиде»), а также встречающемуся в средневековой литературе.5 Паламед считался соперником

145

Одиссея и Агамемнона по влиянию среди греческих царей, осаждавших Трою, а впоследствии — и более хитроумным, чем сам Одиссей. Средневековые поэты приписывали ему самые широкие познания и множество изобретений, в том числе мер и весов, способов предсказания затмения, некоторых букв греческой азбуки, различных игр, в том числе шахмат.

Иллюстрация: Титульный лист парижского шахматного журнала
«Паламед», три номера которого сохранились
в библиотеке Пушкина.

Немолодой англичанин мог быть интересен для Пушкина своими обширными познаниями. Нельзя исключить и предположение, что он учил поэта правильно произносить трудные для иностранцев звуки английского

146

языка, в том числе межзубные, обозначаемые на письме буквосочетанием th (ведь одной из букв, изобретателем которых считался Паламед, была и «тета»). Среди книг Пушкина имелся учебник греческого языка, украшенный гравюрами, на которых в числе учителей изображен был Паламед, один раз — с доской, на которой начертаны изобретенные им буквы, и вторично — как глава школы.6

Чаще всего Паламеда вспоминали в связи с шахматами. Правда, еще в первоапрельском номере «Литературной газеты» за 1831 г. была напечатана переводная статья («из нового французского альманаха») «Игра шахматы», в которой утверждалось, что «игра сия перешла к нам от индейцев (т. е. от индийцев, — М. П.)» и «напрасно Паламеду приписывается честь сего изобретения <...> он и без того богат другими своими выдумками и не нуждается в чужом добре. <...> Мы без зазрения совести можем отнять у него шахматную игру».7 Однако в конце 1835 г. стало известно о предстоящем выходе в Париже нового ежемесячного журнала, посвященного шахматам, под названием «Паламед» («Le Palamède»). В библиотеке Пушкина сохранились первые три номера этого журнала (см. ил. на с. 145), причем первый разрезан на треть. Англичанин, если он был хорошим шахматистом, мог получить от Пушкина прозвище Паламеда.

Если принять это последнее толкование прозвища, то можно предположить, что книга была подарена в последний год жизни Пушкина и осталась неразрезанной, как и многие другие иностранные издания 1834 — 1836 гг., которые поэт, приобретя, не успел прочитать или перечитать: последний год жизни Пушкина был занят и утомительными хлопотами по журналу «Современник», приводившими к всегдашнему недосугу,8 и еще более тяжелыми заботами и тревогами.

11 февраля 1836 г. Пушкин вторично писал князю Репнину, принявшему на свой счет стихотворение «На выздоровление Лукулла» (направленное против С. Уварова), а потом, возможно, зашел в книжную лавку, увидел полное издание сочинений французского моралиста9 и решил его приобрести. Приказчик, быть может, написал уже на обороте обложки фамилию покупателя, когда подошел сам Киртон и превратил покупку в подарок.

Недостаток сведений о Киртоне не позволяет пока высказать более определенные соображения о его взаимоотношениях с Пушкиным. Как бы то ни было, прочитанная ныне дарственная надпись пополняет круг близких поэту людей еще одним знакомцем, заслужившим его дружеское расположение.

М. И. Перпер

__________