131

ДРЕВНЕЕГИПЕТСКИЕ ИСТОКИ ОДНОГО ИЗ МОТИВОВ
«СКАЗКИ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ»

В предыдущей нашей заметке мы указали на арабскую фольклорную основу мотива о золотом петушке в сказке Пушкина и постарались выявить сам арабский источник, который дошел до поэта не непосредственно, а окольным путем.1 Этим тема восточного воздействия в данном произведении, как нам представляется, не исчерпана. Мы хотим предложить вниманию пушкинистов другую заметку, в которой попытаемся осветить следы такого воздействия в известном наброске поэта к сказке, который не вошел в ее основной текст:

Царь увидел пред собою
Столик с шахматной доскою.

Вот на шахматную доску
Рать солдатиков из воску
Он расставил в стройный ряд.
Грозно куколки стоят,
Подбоченясь на лошадках,
В коленкоровых перчатках,
В оперенных шишачках,
С палашами на плечах.

(III, 304; Справочный том, 26)

Предпринятое нами исследование этих строк позволило выяснить их арабскую (египетскую) основу, которую Пушкин также воспринял в преломленном виде, на страницах одной из новелл Вашингтона Ирвинга — «Легенды об арабском астрологе». Дальнейшее изучение поразило нас, ибо за фасадом арабской волшебной сказки, о чем речь ниже, угадывается все более и более реальный обычай, восходящий ко времени фараонов, и притом к самым отдаленным периодам этой колоссальной эпохи.

В этнографии хорошо известно свойственное многим народам представление о тождестве изображенного и изображаемого, имени и его носителя, названия вещи и самой вещи.2 Этнография знает множество примеров борьбы с врагами на магической основе — путем борьбы с изображениями

132

врагов. До самого нового времени в просвещенной Европе доживал свой век обычай казни изображения врага, если он оказывался недоступен юрисдикции данного государства.3

Подобные представления в древнем Египте образуют сложную и стройную систему, требующую специального глубокого изучения, которое лежит вне области наших занятий и не может быть поэтому нашей задачей. Однако в системе этих представлений выделяется определенная структура, которая, насколько мы можем судить, является специфически египетской. Тем интереснее найти контуры этого комплекса представлений, о которых мы сейчас будем говорить, в раннем арабском историческом фольклоре.

Комплекс этих представлений заключается в следующем. Речь идет об отношении в фараоновском Египте к внутренним и внешним врагам. Внутренних врагов, которых государство так или иначе не могло уничтожить лично (in persona), старались уничтожить магическим путем.4 Создавались надписанные по именам глиняные изображения этих людей, которые можно было разбить или которым можно было причинить какой-либо вред. Каждое такое действие, по представлению древних, давало «отзвук» по ту сторону. Подобные изображения известны нам от второй половины Древнего царства (XXIV в. до н. э.) и прослеживаются до Нового царства (XVI—XV вв. до н. э.). Самый же обычай уничтожения врага средствами магии существовал до последних дней египетской государственности и наблюдается еще во времена Птолемеев.5

Но сейчас для нас интересен другой момент — магическая защита государства от внешних врагов. Механизм защиты в принципе был тот же самый: порча изображений или их уничтожение, надругательство над именем и тому подобное. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что подобный способ защиты был превращен в определенную систему межгосударственных отношений. Магическое обеспечение безопасности приняло хорошо разработанные формы, максимально компактные и действенные, позволяющие описывать всех соседей Египта, сколько бы их ни существовало. Они группировались в специальные каталоги с точным указанием страны, имени ее царя, с обязательной идентификацией его личности путем указания всех ближайших родственников, окружения, союзников, которые делают или замышляют что-либо злое против Египта.

Древнейшие из таких каталогов нам известны от XX в. до н. э. Тексты проклятий (так называемые проскрипции) писались на статуэтках, на

133

глиняных чашах, сосудах, на всем, что можно разбить. Обнаружены целые серии фигурок людей различных народностей, которые числились среди врагов египетского государства. По времени они покрывают весь период Среднего царства (от XX до XVIII или XVII в. до н. э. включительно) и имеют на себе тексты проклятий; это убедительно показывает, что магическая защита (или магическая расправа) широко практиковалась в храмах и являлась делом абсолютно повседневным на том уровне развития человеческого общества.6

Имеющиеся в распоряжении науки данные позволяют считать такую практику, поднятую на уровень государственной политики, явлением чисто египетским. Поэтому так естественно, что именно в легендарной истории фараоновского Египта, созданной местными мусульманскими учеными южноарабского происхождения, сохранилось предание о чудесах древней магии, в котором, по нашему мнению, улавливается несомненное сходство с обрядом «порчи».

Имеется в виду редкий рассказ о древнеегипетской царице Далуке ибнат Забба и о жрице и чародейке Тадуре. Он известен в передаче арабо-мусульманского историка из Фустата7 Абдаллаха ибн Лахии (714—790), а затем его ученика Усмана ибн Салиха (761—834). Самый ранний дошедший до нас источник, который сохранил в редакции Усмана ибн Салиха рассказ об этих легендарных женских персонажах, — исторический труд «Футух Миср» («Завоевание Египта») Ибн Абд ал-Хакама (ум. 870).8

Согласно этому преданию, которое усвоило (как и другой ранний арабский легендарный материал) некоторые библейские идеи и представления, после того как был потоплен фараон с его войском и знатью, в стране остались лишь женщины, рабы и слуги. Знатные женщины единогласно избрали на царство мудрую «старуху» Далуку ибнат Забба. Так как вместе с фараоном погибли и чародеи, которые придавали египтянам силу, Далука, чтобы обезопасить Египет от нападений извне, обнесла его стеной.9

В связи с темой заметки нас интересует, однако, вторая часть этой легендарной истории, озаглавленная у Ибн Абд ал-Хакама «Рассказ о строительстве храмов».10 Ниже следует перевод рассказа.

«Говорит Усман ибн Салих в своем рассказе: И была там старуха-чародейка по имени Тадура. Чародеи возвеличили ее и сделали главной в их знании и ведовстве. Далука ибнат Забба послала к ней: „Мы нуждаемся в твоих чарах и обращаемся к тебе. Мы не уверены, что цари не пожелают захватить нас. Сделай нам что-нибудь такое, чем мы могли бы

134

победить того, кто вокруг нас. Ведь раньше и фараон в тебе нуждался, как же! Между тем, самые великие наши исчезли и остались наши самые ничтожные“. Выстроила она храм из камня в середине Мемфиса и сделала в нем четверо ворот, все они в направлении киблы,11 моря, Запада и Востока. Изобразила она на храме фигуры лошадей, мулов, ослов, кораблей и людей, сказав: „Сделала я для вас дело, которое погубит всякого, кто направится к вам с любой стороны, пойдут ли они сушей или морем. А это то, что сделает для вас ненужной крепость и устранит от вас заботу о ней. И если кто-нибудь прибудет к вам с любой стороны, будут ли эти люди на суше, на конях, на мулах, или верблюдах, или на кораблях, или явятся пешими, эти изображения зашевелятся с той стороны, откуда они выступят. И то, что вы причините изображениям, это же самое постигнет их самих, сообразно с тем, что вы с ними сделаете“. Узнав, что их управление перешло в руки женщин, соседние цари решили победить их и направились к ним. Когда они приблизились к области Египта, то изображения на храме пришли в движение. И принимались они не только трогать эти изображения чем-либо, но и что-то им причинять, и подобное этому же поражало войско, которое к ним направлялось. Если это была конница, то то же самое, что они делали с этими изображенными на храме конями — отрубали им головы или ноги, или выкалывали глаза, или вспарывали им животы, — случалось вслед за этим с конницей, которая двигалась к ним. Если же это были корабли или пехота — то подобное этому. А они — самые знающие люди в ведовстве и самые сильные в нем. Распространилась молва об этом, и их стали остерегаться».

Итак, мы видим, что в этом волшебном рассказе действие происходит в Египте, в столице страны Мемфисе. Повинуясь царице Далуке, жрица Тадура возводит храм и высекает на его стенах со всех сторон изображения пехоты, конницы и кораблей соседних вражеских государств. Нанесение урона изображениям вызывает такой же урон в стане врага, когда он движется к Египту, и опасность устраняется. Нам представляется, что здесь описан магический обряд «порчи», который исполняется по велению свыше, т. е. так, как он практиковался при фараонах в борьбе с внешними врагами. Если это предположение верно, то рассказ из истории Ибн Абд ал-Хакама получает таким образом объяснение и обретает историческую почву. Вне этой практики он выглядит как чистый вымысел.

Но не только у Ибн Абд ал-Хакама встречается описание магического обряда порчи. Рассказ с аналогичным сюжетом, в котором следует на основании вышеуказанного также усматривать отражение подобной практики, содержится во французском переводе анонимного арабского сочинения «Ахбар аз-заман», посвященного чудесам и диковинкам древнего Египта (перевод этого редкого списка арабского сочинения, впоследствии утраченного, был выполнен П. Ватье в 1666 г.).12

135

Мы имели уже возможность показать, что один рассказ версии Ватье послужил источником мотива стерегущего талисмана у двух авторов: В. Ирвинга в его «Легенде об арабском астрологе» (1832) и А. С. Пушкина в его «Сказке о золотом петушке» (1834, опубл. 1835).13 В нем повествуется о правительнице и жрице Египта, которая в версии Ватье фигурирует под именем Борса. Кроме стерегущего талисмана в форме барана и петушка, посаженных на стержень, она возвела много диковинных построек, среди которых — дом из магнита. В нем она поместила фигурки всех соседних царей, а снаружи выставила стражу. Когда какой-нибудь царь отправлялся с войском в поход против Египта, его изображение в доме из магнита начинало шевелиться, что давало возможность определить, с какой стороны исходит угроза. Стражники брали алебарды и шпаги, сделанные магическим способом, и принимались колоть и резать фигуру царя. Тотчас же в стане врага возникала братоубийственная война, воины убивали друг друга, и царь отступал.

Не подлежит сомнению зависимость Ирвинга от этого фрагмента древней арабской легенды в том месте новеллы, где рассказывается о диковинной башне, которую соорудил для гранадского эмира астролог. В верхней части ее «находился круглый зал с окнами, выходящими на все стороны небосклона; у каждого окна стоял стол, на котором было выстроено в боевом порядке, как на шахматной доске, крошечное войско пеших и конных воинов во главе с фигуркою, изображающею того государя, чьи земли простирались в данном направлении. На каждом столе лежало также небольшое копье, величиною с сапожное шило».14

Когда вражеское войско выступает с какой-либо стороны, его «дубликат» приходит в движение. Эмир, по указанию астролога, касается копьем этих фигурок, одни он колет, другие ударяет тупым концом копья. В войске неприятеля происходит замешательство: одни воины падают замертво, другие начинают сражаться друг с другом, наконец оставшиеся в живых отступают в свои пределы.

Эта картина обряда магической защиты государства под пером Ирвинга претерпела, как видим, некоторые изменения и была в свою очередь использована Пушкиным в строках, процитированных выше.

Если у Ирвинга фигурки воинов расставлены астрологом в боевом порядке, на нескольких столах, наподобие шахматных, то у Пушкина в его незавершенном наброске описан один «столик с шахматной доскою», куда царь ставит восковые фигурки воинов.

136

Безымянный царь здесь — это, конечно, старый Дадон, страдающий от набегов своих соседей. Перед ним фигурки вражеских воинов, над которыми он собирается совершить обряд «порчи», чтобы обезопасить таким образом свои границы от их нападения.

Все имеющиеся в наличии данные позволяют, таким образом, заключить, что пушкинский отрывок доносит до нас отголоски древней действительности — эхо обычаев, восходящих к началу истории человечества. Пушкин объективно отразил обряд времен строительства пирамид, трансформировав его как органическую черту, неотъемлемый элемент русской народной сказки.

К. А. Бойко

___________