109

ЗНАКОМСТВО ПУШКИНА С «СЕСТРОЙ ИГРОКА
DES EAUX DE RONAN»1

1

В наброске Пушкина «Участь моя решена. Я женюсь» есть строки, которые и стилем, и содержанием выбиваются из основного тона повествования и тем привлекают к себе особенное внимание. Вот они: «Если мне откажут, думал я, поеду в чужие краи, — и уже воображал себя на пироскафе.2 Около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся — морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег — Му native land, adieu.3 Подле меня молодую женщину начинает тошнить — это придает ее бледному липу выражение томной нежности. Она просит у меня воды — слава богу, до Кронштата есть для меня занятие». (VIII, 407).

110

Много лет спустя, в 1952 г., «Литературное наследство» опубликовало несколько фрагментов из неизвестных ранее писем П. А. Вяземского к В. Ф. Вяземской за 1827—1829 гг. Один из фрагментов, датированный 26 мая 1828 г., имеет, по всей видимости, прямое отношение к событию, связанному с приведенным пушкинским текстом: Вяземский описывает морскую прогулку в Кронштадт, которую он и Пушкин совершили накануне в компании Олениных, Шиллинга и других лиц.4 Вяземский, в частности, пишет:

«...на возвратном пути, при самых сборах к отплытию, разразилась <...> гроза <...>. Надобно было видеть, как весь народ засуетился, кинулся в каюты, шум, крики, давка <...>. У меня в глазах только одна картина: англичанка молодая, бледная, новобрачная, прибывшая накануне с мужем из Лондона, прострадавшая во все плавание, страдает и на пароходе. Удивительно милое лицо, выразительное. Пушкин нашел, что она похожа на сестру игрока des eaux de Ronan. Они едут в Персию, он советник посольства, недавно проезжал через Москву из Персии...».5

На сходство описания Вяземским поездки с текстом Пушкина было обращено внимание уже в комментарии при публикации письма.6 Однако комментатор ограничился простым указанием на факт сходства, не попытавшись выяснить возникающие при этом вопросы: кто была молодая англичанка, чье «удивительно милое», «выразительное» лицо произвело на Пушкина столь сильное впечатление, что он тотчас сравнил ее с романтической героиней Вальтера Скотта и вспомнил два года спустя, создавая набросок, навеянный раздумьями о собственной предстоящей женитьбе? Откуда Вяземскому стало известно, что ее супруг — «советник посольства», что он «недавно проезжал через Москву из Персии», куда он и направляется теперь со своей молодой женой, и далее — поскольку такого рода информация предполагает определенную степень знакомства с людьми, — в каких отношениях был с ними Вяземский, а следовательно и Пушкин, который находился на пароходе бок о бок с Вяземским и явно заинтересовался молодой англичанкой?

В дальнейшем к письму Вяземского как к источнику, из которого можно было бы извлечь какие-то пояснения для наброска «Участь моя решена. Я женюсь», никто не обращался.

111

2

Кто же такие английский дипломат, которого Вяземский называет «советником посольства», и его молодая жена?

Об этом позволяют судить следующие факты.

1. В состав английской миссии в Персии (посольства там в то время не было)7 входило тогда три дипломата: посланник Джон Макдональд и два секретаря — сорокалетний Генри Уиллок (он служил в Персии с 1808 г., т. е. ко времени, о котором идет речь, уже двадцать лет) и двадцатидевятилетний Джон Кэмпбелл, старший сын председателя совета директоров Ост-Индской компании Роберта Кэмпбелла.

2. В начале февраля, но до подписания Туркманчайского мира (10 / 22 февраля 1828 г.), Дж. Кэмпбелл выехал из Тебриза в Англию, где 11 / 23 марта того же года состоялась его свадьба с мисс Грейс Элизабет Бейнбридж (Grace Elisabeth Bainbridge, 1808—1863), дочерью известного в Лондоне Томаса Бейнбриджа, эсквайра, в роду которого были прославленные ученые: физики, астрономы, натуралисты, медики.

3. Из письма Дж. Кэмпбелла к отцу от 20 августа 1829 г. видно, что он и его жена выехали из Англии «в последних числах мая» того же 1828 г., имели в пути длительную остановку в связи с болезнью Грейс Элизабет и «через три месяца и 12 дней со дня выезда» (т. е. в первых числах сентября) прибыли в Тебриз.8

4. В газете «Санкт-Петербургские ведомости» за 1828 г. трижды — 19, 22 и 26 июня — было помещено следующее уведомление: «Отъезжают за границу <...> капитан Кампбель, секретарь Великобританской миссии при Персидском дворе, с супругой и двумя слугами: Фридрих Бейер и Ричард Юм и двумя служанками Елизаветой Плант и Люси Джаксон».9

Таким образом, «советник посольства» и его молодая жена, которых Вяземский и Пушкин повстречали на пироскафе, — не кто иные, как мистер и миссис Кэмпбелл, следующие после своего бракосочетания к месту службы мужа.10

112

Каков же был характер этой встречи? Разговаривали ли Вяземский и Пушкин с Кэмпбеллами или просто наблюдали привлекшую их внимание молодую чету? На этот вопрос позволяет ответить та часть письма Вяземского от 26 мая 1828 г., которая не вошла в публикацию 1952 г.

Приводим текст с начала прерванной фразы: «Они едут в Персию, он советник посольства, недавно проезжал через Москву из Персии, очень знаком с Корсаковым,11 поехал жениться в Англию вследствие любви нескольколетней и теперь опять возвращается. И он красивый мужчина и, по словам Киселева12 и Грибоедова, знавших его в Персии, очень милый и образованный человек, а жена — живописная мечта».13

Упоминание Вяземским А. С. Грибоедова и Н. Д. Киселева существенно проясняет дело: и Грибоедов, и Киселев незадолго перед тем возвратились из Персии, где принимали деятельное участие в подготовке Туркманчайского мирного договора (причем Грибоедов готовился вновь отбыть в Персию — уже в качестве русского посланника), следовательно, они не могли не знать «советника» английского посольства в Персии. На то, что Грибоедов и Киселев знали Кэмпбелла, указывает и Вяземский, особо подчеркивая их доброжелательный, дружеский отзыв об этом знакомстве («очень милый и образованный человек»). Правда, из слов Вяземского не вполне ясно, были ли Грибоедов и Киселев с ним на пароходе или они рассказывали о Кэмпбелле позже — скажем, в тот же вечер или на следующий день, — но этот пробел восполняет еще одно письмо, относящееся к той же поездке в Кронштадт: оно написано почти тридцать лет спустя другим ее участником, вернее участницей — А. А. Олениной, которая к тому времени давно уже сменила свою фамилию на Андро, и адресовано П. А. Вяземскому. «Помните ли вы то счастливое время, — пишет Анна Алексеевна, — где мы были молоды, и веселы, и здоровы! Где Пушкин, Грибоедов и вы сопутствовали нам на Невском пароходе в Кронштадте. Ах, как все тогда было красиво и жизнь текла быстрым шумливым ручьем...».14

Следовательно, Грибоедов во всяком случае, а Н. Д. Киселев почти наверное были на пароходе вместе с Вяземским, Пушкиным, Олениными и Шиллингом. А раз так, то молодая английская чета несомненно была представлена компании, в которой находились Грибоедов и Киселев, как того требовал и дипломатический и светский этикет.

Из приведенного выше материала видно, что Кэмпбеллы провели в Петербурге конец мая и весь июнь: дата их приезда в Петербург из Кронштадта (где швартовались иностранные суда) — 25 мая / 6 июня — определяется письмом Вяземского, дата отъезда — первые числа июля — извещениями

113

в «Санкт-Петербургских ведомостях», которые принято было публиковать за неделю-две до отъезда.

Встречались ли Кэмпбеллы за эти полтора месяца с кем-либо из компании Вяземского — Пушкина — Грибоедова? Имеется по крайней мере одно свидетельство о такого рода встрече, зафиксированное управляющим III отделением собственной е. и. в. канцелярии М. Я. фон Фоком. В обязанности фон Фока входило составление так называемых записок, обобщавших донесения тайных агентов, перлюстрированные письма, материалы досье и т. п. для представления их через Бенкендорфа Николаю. В одной из таких записок, озаглавленной «Разные рассуждения и толки между короткими друзьями Грибоедова» и датированной 22 марта 1829 г. (записка составлялась в связи с получением известия о гибели Грибоедова), читаем: «Один член английского посольства в Персии, выехавший почти в одно время с Грибоедовым из Петербурга, говорил ему в присутствии друга: „Берегитесь! вам не простят Туркманчайского мира!“».15

«Член английского посольства в Персии, выехавший почти в одно время с Грибоедовым из Петербурга», — несомненно Кэмпбелл (как известно, Грибоедов выехал из Петербурга в Персию 6 / 18 июня 1828 г.). Разговор, который приводит фон Фок, состоялся не на пароходе, а где-то в другом месте.16 Следовательно, Кэмпбелл и Грибоедов виделись и во время пребывания английской четы в Петербурге.

Здесь уместно заметить, что Грибоедова и Кэмпбелла связывали весьма тесные отношения, сложившиеся на основе известной общности взглядов, симпатий, антипатий и даже политических установок. Дело в том, что в борьбе английских политических группировок, из которых одна стремилась к обострению отношений с Россией вплоть до военной конфронтации, а другая считала необходимым поддерживать с Россией стабильный мир и решать спорные вопросы путем переговоров, Кэмпбелл вслед за Макдональдом занял четкую и последовательную позицию, активно участвуя в деятельности второй из названных групп. Грибоедов почувствовал в Кэмпбелле союзника еще во время туркманчайских переговоров17 и впоследствии особо ходатайствовал о награждении его русским орденом.18 Зная об интригах, которые плели против Макдональда и Кэмпбелла их политические враги братья

114

Уиллоки,19 Грибоедов конфиденциально предупредил об этом своих английских союзников.20 Кэмпбелл, как видно из записки фон Фока, в свою очередь предупредил Грибоедова о грозящей ему в Персии опасности. Нам в точности не известно, что именно сказал Грибоедову Кэмпбелл, но его предупреждение нельзя недооценивать. Кэмпбелл прибыл из Лондона, где он и как секретарь английской миссии в Персии, и как сын человека, занимавшего наивысший пост в английской колониальной администрации, имел доступ к самой секретной информации. Судя по письму Вяземского, дружеское расположение Грибоедова к Кэмпбеллу разделял и Н. Д. Киселев, знавший его в Персии.

Разумеется, Грибоедов и Киселев не случайно оказались в Кронштадте в день прибытия туда Кэмпбеллов: они специально встречали своего английского коллегу, с которым, по крайней мере Грибоедову, предстояла длительная совместная работа в Персии.

Все эти обстоятельства позволяют утверждать, что Грибоедов и Киселев виделись с Кэмпбеллами в Петербурге неоднократно, и повышают вероятность того, что Кэмпбеллы встречались в Петербурге также и с лицами, представленными им на невском пароходе, в частности с Пушкиным и Вяземским. Напомним в этой связи, что весной 1828 г. Пушкин, Вяземский, Грибоедов, Н. Д. Киселев и А. А. Оленин (сын А. Н. Оленина) встречались, как об этом свидетельствуют многочисленные источники, почти каждый день.21 Особенно это относится к последним числам мая — первым числам июня, непосредственно перед отъездом из Петербурга Грибоедова (6 / 18 июня), Вяземского (7 / 19 июня) и Киселева (14 / 26 июня). Не исключено, что Пушкин и сам искал встреч с романтической англичанкой, которая произвела на него столь сильное впечатление.

Так или иначе рассмотренный материал дает основание включить Джона Николя Кэмпбелла и Грейс Элизабет Кэмпбелл в число лиц, с которыми Пушкин встречался весною — летом 1828 г., а также расширить реальный комментарий к наброску Пушкина «Участь моя решена. Я женюсь» и к письму П. А. Вяземского от 26 мая 1828 г., назвав имя молодой англичанки, похожей на «сестру игрока» из «Сент-Ронанских вод».

3

Роман Вальтера Скотта «Сент-Ронанские воды», с героиней которого, Кларой Моубрей, Пушкин сравнил повстречавшуюся ему на пироскафе прекрасную англичанку, в дальнейшем не раз оказывался в центре его внимания. Напомним в этой связи общие мотивы и сюжетные ситуации «Сент-

115

Ронанских вод» и некоторых произведений Пушкина, отмеченные в свое время Н. В. Измайловым.

В «Метели»: тайное венчание молодой девушки (Клара Моубрей, Марья Гавриловна) с любимым человеком (Фрэнк Тиррел, Владимир); обряд должен состояться в деревенской церкви; со священником заранее договорено; невеста приезжает, но случай препятствует жениху вовремя попасть в церковь; в суматохе ее венчают с другим (здесь различия: у Пушкина это чистая случайность, у Вальтера Скотта — преднамеренный обман со стороны «ложного» жениха); подмена жениха обнаруживается лишь после того как обряд совершен. Следствия этой ошибки (исчезновение истинного и «ложного» жениха, тяжелая болезнь новобрачной, перелом характера, многолетняя нелюдимость) определяют дальнейший ход повествования и его финал — трагический у Вальтера Скотта и относительно благополучный у Пушкина.

В «Барышне-крестьянке»: семнадцатилетняя героиня, дочь местного помещика (Клара Моубрей, Лиза Муромская), переодетая крестьянкой, встречает в лесу молодого человека, сына владельца соседнего поместья, идущего на охоту (Фрэнк Тиррел, Алексей Берестов); последний выручает девушку из затруднительного положения (пьяный бродяга, злая собака) ; они знакомятся, и вскоре молодой человек, все еще полагая, что перед ним крестьянская девушка, влюбляется в нее.22

Особенно детально Н. В. Измайлов анализирует планы не осуществленного Пушкиным замысла «Романа на Кавказских водах» (связь этого произведения с «Сент-Ронанскими водами» подчеркнута уже в заглавии). «Положение главных героев <...> имеет, — отмечает исследователь, — общие черты: в центре героиня (Клара Моубрей — Алина Корсакова); из-за нее борются два героя: „злодей“, ведущий героиню к гибели (граф Этерингтон — Якубович), и любовник, стремящийся спасти ее (Фрэнк Тиррел — Гранев); брат героини (Джон Моубрей) толкает ее к герою-злодею на гибель <...> Согласно одному плану мстителем за девушку, убивающим „Якубовича“ на дуэли, является, как и в романе Вальтер Скотта, ее брат».23 Отметив далее сходство некоторых второстепенных деталей и персонажей (леди Пенелопа Пенфизер — генеральша Мерлина́; комические характеры врачей), Н. В. Измайлов (в варианте 1928 г.) заключает: «У нас нет прямых указаний на знакомство Пушкина с романом Вальтер Скотта <...>, а имеющиеся планы не дают материала для вполне определенных выводов».24

Письмо Вяземского дало неоспоримые доказательства того, что Пушкин был знаком с романом «Сент-Ронанские воды» уже в мае 1828 г.25 (не

116

могла же англичанка напомнить ему героиню романа, которого он не читал!), подтвердив таким образом наблюдения Н. В. Измайлова.26

Однако если в области сюжетологии Пушкин охотно обращался к литературной традиции, то характеры своих героев он формировал преимущественно на основе собственных наблюдений, порой прямо обозначая в планах тех или иных своих прототипов. Именно так обстоит дело и в планах «Романа на Кавказских водах», где в качестве прототипов названы московская семья Корсаковых, которая действительно находилась на Кавказских минеральных водах с июля 1827 г. по сентябрь 1828 г., А. И. Якубович, генерал Мерлини с женой и др.

Прототипом главной героини, согласно одному из планов, должна была стать Александрина (в плане — Алина) Корсакова, красивая, волевая девушка, которая по тем временам считалась уже немолодой (когда Пушкин с нею познакомился осенью 1826 г., ей было 24 года), но которой поэт тем не менее тогда же увлекся. Однако чем-то этот прототип не вполне отвечал его замыслу (возможно, тем, что его героиня должна была быть моложе и мягче), и в беловом наброске фигурирует уже не Алина, а Маша, «девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом и черными огненными глазами» (VIII, 413).

Подобный же образ встречается у Пушкина за год-полтора до того: Машенька из «Романа в письмах» — тоже «стройная, меланхолическая девушка лет семнадцати, воспитанная на романах и на чистом воздухе» (VIII, 47). Прототипом ее была Мария Васильевна Борисова, которую Пушкин повстречал осенью 1828 г. в доме П. И. Вульфа в Старице. «...цветок в пустыне, — писал тогда о ней Пушкин, — соловей в дичи лесной <...> я намерен на днях в нее влюбиться» (XIV, 33). Дальнейшим литературным развитием этого образа стала позже Маша Миронова (в плане — «барышня Марья Горисова» — VIII, 950) в «Капитанской дочке», а одним из его ранних вариантов — Марья Гавриловна из «Метели», «стройная, бледная и семнадцатилетняя девица» (VIII, 77), надо думать хорошенькая, поскольку, как сообщает повествователь, соседи «поминутно ездили <...> для того, чтоб поглядеть на нее» (VIII, 77). У нее «романтическое воображение» (VIII, 77), что подчеркивается всем ходом повествования — от эпизода с тайным венчанием до мелочей вроде писем, запечатанных тульской печаткой, «на которой изображены были два пылающих сердца» (VIII, 78).

Как известно, образы, созданные Пушкиным, — особенно это относится к центральным героям, — никогда не сводятся исключительно к одному прототипу, а имеют синтетический характер, вбирая в себя черты многих реальных лиц и литературных героев.27 Определенное место в формировании центрального женского образа «Романа на Кавказских водах» принадлежит

117

соотнесенному с ним по сюжетной функции литературному образу Клары Моубрей. Во всяком случае характерологическое и портретное сходство героини «Сент-Ронанских вод» с приведенным выше описанием Маши, равно как и с Марьей Гавриловной из «Метели» и Лизой из «Барышни-крестьянки», прослеживается достаточно однозначно. Вальтер Скотт изображает Клару в разные периоды ее жизни. Во время встречи в лесу с Фрэнком Тиррелом и немного позже, во время тайного венчания, она обрисована как чудесная шестнадцати-, семнадцатилетняя девушка — «воображению трудно представить себе более живую в своей непосредственности и более прекрасную лесную нимфу»28 (ср. описание Лизы в «Барышне-крестьянке»: «Ей было семнадцать лет. Черные глаза оживляли ее смуглое очень приятное лицо. <...> Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца...» — VIII, 111).

В дальнейшем, хотя уже прошло несколько лет и Клара тяжело пережила обман, она сохранила привлекательность, лишь лицо ее приобрело бледность, а резвость сменилась резкостью и экстравагантностью. «Из какого дивного мрамора, — читаем мы, — изваяны ее черты! Над глазами — дуги черного агата, нос прямой, а рот и подбородок совершенно греческие. Роскошные длинные гладкие черные волосы и кожа невиданной белизны» (89); или: «...ее локоны <...> пышной темной блестящей волной рассыпались по ее стройному гибкому стану» (328). Романтической «одухотворенности черт» (289) соответствуют поведение и характер Клары: она «одевалась, вела себя и судила по-своему» (107), «она особенная» (126) и т. д.

Поскольку Пушкин совершенно определенно говорит о сходстве Клары Моубрей и англичанки, встреченной на пироскафе, мы вправе полагать, что, обдумывая характер и внешность своих героинь (разумеется, из числа тех, кто соотносится с героиней «Сент-Ронанских вод»), он опирался не только на литературный образ Клары Моубрей, но и на живые черты ее двойника. Об этих чертах нам известно не так уж мало. Вспомним описание Вяземского: «У меня в глазах только одна картина: англичанка молодая, бледная, новобрачная <...> Удивительно милое лицо, выразительное. Пушкин нашел, что она похожа...»; «...живописная мечта». Романтическое восприятие леди Кэмпбелл усилено кратким упоминанием о браке «вследствие любви нескольколетней», связанной с длительной разлукой в течение всего того времени, когда Грейс Элизабет находилась в Англии, а ее жених — в Индии и в Персии.

Реальные черты леди Кэмпбелл, в которых для Пушкина персонифицировался литературный образ Клары Моубрей, делали этот последний особенно жизненным и выразительным, что не могло не играть определенной роли при обдумывании им образов, так или иначе связанных в его сознании с романом Вальтера Скотта. Образ романтической семнадцати-, восемнадцатилетней девушки, попеременно именуемой Машей, Лизой, иногда Сашей (Алиной), проходит через многие прозаические произведения Пушкина

118

от «Романа в письмах» до «Пиковой дамы» и «Капитанской дочки», включая сюда и те три, что были названы выше в связи с сюжетно-характерологическими параллелями к «Сент-Ронанским водам». Этому литературному образу в сознании Пушкина несомненно соответствовал определенный пласт жизненных наблюдений и воспоминаний, опиравшихся на впечатления о молодых девушках, которых он знал лучше других (как Машу Борисову или Александрину Корсакову) и которых принято называть «прототипами». Приведенный материал позволяет заключить, что известное место в этом «пласте воспоминаний», питавших творческое воображение поэта, заняла и молодая англичанка Грейс Элизабет Кэмпбелл, чей реальный образ в значительной степени совместился в сознании Пушкина с литературным образом Клары Моубрей — «сестры игрока» из романа «Сент-Ронанские воды».

4

Перечислим в заключение некоторые наблюдения, которые имеют прямое отношение к нашей теме, но пока не поддаются однозначной интерпретации и потому не могут использоваться в качестве аргументов.

1. В «Барышне-крестьянке» (где, как помним, эпизод с переодеванием в крестьянское платье и его последствия имеют прямую параллель в «Сент-Ронанских водах») главную героиню, соответствующую по своей роли в повести героине «Сент-Ронанских вод», зовут Лизой. Отец «звал ее обыкновенно Бетси» (VIII, 111) — уменьшительное от Элизабет. Но Элизабет — одно из имен леди Кэмпбелл (Грейс Элизабет), причем для русского уха более понятное и запоминающееся. В услужении у Лизы состояла англичанка, мисс Жаксон, — нечто среднее между камеристкой и гувернанткой. Но именно так — Люси Джаксон — звали и камеристку леди Кэмпбелл, которая, как об этом сообщалось в приведенном выше извещении в «Санкт-Петербургских ведомостях», сопровождала ее в поездке в Персию.

2. Разрабатывая планы «Романа на Кавказских водах», Пушкин постоянно упоминает хорошо знакомую ему семью Корсаковых. Во время пребывания на Кавказских минеральных водах летом 1828 г. с Корсаковыми приключилась какая-то романтическая история, о которой в Москве рассказывали разное.29 Это те самые Корсаковы, об одном из которых — Григории Александровиче — Вяземский сообщал, что он «очень знаком» с мужем прекрасной англичанки, Джоном Кэмпбеллом. Попытки прояснить характер этого знакомства пока успеха не имели.

3. В одном из планов «Романа на Кавказских водах» есть такая запись: «Якуб<ович> сватается через брата Pelham — отказ — дуэль». Сочетание «брата Пелам» двусмысленно: его можно понимать как «брата [по имени] Пелам» и как «брата [женщины по имени] Пелам». Н. В. Измайлов исходит в своих рассуждениях из первого прочтения, никак, впрочем, не мотивируя такой выбор.30 Между тем, второе прочтение представляется правомернее.

119

Во-первых, грамматически: в собственных именах иностранного происхождения с окончанием на согласный нулевая падежная флексия означает употребление имени применительно к женщине (правило Грота — ср.: «через Дельвига», но «через Керн»). Во-вторых, логически: Якубович сватался к кому-то через ее брата. В этом сообщении существен объект сватовства — можно предположить, что он-то и назван по имени. В-третьих, прагматически: ни в одном из вариантов плана родственники героини не названы по имени; они повсеместно обозначены родственным отношением к ней: отец, мать, брат.

Особое место занимают соображения текстологические. От плана к плану Пушкин менял имя героини. Первоначально Marie, затем Марья, позже Алина (Александ<ра?>, <рина?>). Местоположение интересующей нас записи: после того, как Пушкин отказался от имени Марья, но до того, как назвал ее Алина. В записи вместо имени Пушкин сделал прочерк: «сватался через брата ----------- » (VIII, 966 — ср.: рукопись ПД, 271), — а затем надписал над прочерком: Pelham. Это, разумеется, не имя будущей героини, а заметка для памяти, указывающая на один из возможных ее прототипов; такого рода указания не редкость в пушкинских планах. Что же это за прототип? Имя Пелам, а точнее — «леди Пелам», у Пушкина до этого случая встречается лишь однажды — в «Романе в письмах» — в следующем контексте: «Ты ошиблась милая Лиза. <...> Р — вовсе не замечает твоего отсутствия, он привязался к леди Пелам, приезжей англичанк<е> и от нее не отходит. На его речи отвечает она видом невинного удивления и маленьким восклицанием: oho!.. а он в восхищении» (VIII, 48).

Имя «Пелам» несомненно связано с названием романа Бульвер-Литтона «Пелам» («Pelham»), появившегося за полтора года до пушкинского текста, в 1827 г. Но связь эта прослеживается лишь на уровне имени: характерологическое сходство героя романа и «приезжей англичанки» никак не обозначено и едва ли подразумевалось автором. Сомнительно и то, что Пушкин читал этот объемистый роман до появления в 1831 г. французского перевода. Все это наводит на мысль, что под именем «леди Пелам» Пушкин подразумевал какое-то реальное лицо. Если соотнести оба случая использования этого имени, то получается, что его носителем должна быть какая-то приезжая англичанка, впечатление о которой у Пушкина было достаточно свежо, когда он писал «Роман в письмах», — т. е. осенью 1829 г. Она, судя по тексту, была молода и недурна собой. Далее она могла послужить прототипом для героини «Романа на Кавказских водах», соответствующей по своей сюжетной роли Кларе Моубрей из «Сент-Ронанских вод».

Приведенное сопоставление делает весьма вероятным предположение, что именем Pelham (Пельга́м, как писал и произносил его Пушкин) он называл леди Кэмпбелл (Кампбе́ль в произношении и написании того времени). Если считать, что эпизод с приезжей англичанкой и запись в плане «Романа на Кавказских водах» действительно связаны с воспоминанием о леди Кэмпбелл, то перед нами характерное для Пушкина изменение фамилии реального лица при превращении его в литературный персонаж: Камп-бель —> Бель-Камп (слишком по-французски и требует англофикации

120

→ Пель-гам (по модели Кочубей → Чуколей — VIII, 974—976 и т. п.).31

4. В наброске «Участь моя решена. Я женюсь» за несколько строк до эпизода, навеянного воспоминанием о поездке в Кронштадт, Пушкин упоминает Вальтера Скотта (VIII, 407). Что это, случайность — ведь Пушкин часто обращался к Вальтеру Скотту, — или же ассоциация, которая возникла у Пушкина на пироскафе (леди Кампбель — героиня «Сент-Ронанских вод» Вальтер Скотта), приобрела в его сознании устойчивый характер?

Как упоминалось выше, наблюдения, приведенные нами в заключение, однозначной интерпретации не поддаются. Однако в каждом отдельном случае одной из наиболее вероятных интерпретаций оказывается установление той или иной формы связи между пушкинским текстом, образом Клары Моубрей и леди Кэмпбелл — т. е. подтверждение вывода, сделанного в конце третьего раздела настоящих заметок. Не учитывать возможности такого рода интерпретаций так же неправомерно, как и слишком категорически на них настаивать.

Л. М. Аринштейн

________