125

К РАСШИФРОВКЕ ТАК НАЗЫВАЕМОЙ
«ВТОРОЙ ПРОГРАММЫ ЗАПИСОК» ПУШКИНА

В собраниях сочинений Пушкина, в разделе автобиографической прозы (XII, 310), печатается фрагмент, именуемый условно «Второй программой записок» или «Вторым планом автобиографии»:

Кишинев — приезд мой из Кавказа

и Крыму — Орлов — Ипсиланти < — >

Каменка — Фонт. — Греч. Рев. — Липр < — >

12 год — mort de sa femme — le renégat — Паша

Арзрумский

Автограф этого плана находится на листке, ранее вшитом в составленную жандармами тетрадь (ПД, № 963); на этом же листке — еще несколько записей: черновик стихов об осени, наброски к стихотворению «Когда б не смутное влеченье...», материалы к «Песням западных славян», набросок трех строк к «Медному всаднику».1 «Все эти тексты написаны одним почерком и одними резко-черными чернилами, встречающимися у Пушкина очень редко. Ясно, что все они написаны в одно время, то есть, по-видимому, в октябре 1833 г.».2

Хотя «вторая программа» выглядит лишь фрагментом на фоне первой программы записок (XII, 307), датируемой предположительно 1830 г.

126

и содержащей последовательное обозрение первых лет жизни Пушкина вплоть до 1815 г., и состоит всего из 12 пунктов, она ставит перед исследователями немало вопросов. Первый из них (по порядку пунктов «программы») — это сокращение «Фонт.». Обратимся к мнению исследовательницы, рассмотревшей «Второй план автобиографии» в контексте «неясных мест биографии Пушкина»:

«Неясно, что означает сокращенное слово „Фонт“. Его раскрывали как Фонтан и видели в этой записи заметку о начале работы над „Бахчисарайским фонтаном“. Но правильнее, вероятно, и в этой записи видеть заметку не о работе поэта, а, подобно всем другим случаям, о личности, с которой его свела судьба в эту пору. Среди знакомых Пушкина в Кишиневе был некий Фонтон, полнее — Фонтон де Верайон, один из молодых офицеров Генерального штаба, присланных в Кишинев для съемки планов области. Его упоминает Липранди, о нем говорит приятель Фонтона, знакомый Пушкина — прапорщик Лугинин, но мы даже отдаленно не представляем себе, что это был за человек».3

Итак, пушкинское сокращение «Фонт.» предложено было читать не как название произведения — «Фонтан» (Бахчисарайский), а как имя кишиневского знакомого — Фонтон. Предположение Т. Г. Цявловской не осталось без внимания исследователей. На десятой объединенной конференции пушкиноведов Юга, состоявшейся в июне — июле 1963 г. в Одессе, Г. Ф. Богач выступил с докладом, в котором поставил перед собой задачу раскрыть неразгаданное сокращение «Фонт.». «Подробное изучение биографии Фонтона де Верайона, его личности и деятельности, проведенное Г. Ф. Богачом, позволило ему показать, что Фонтон де Верайон по своим убеждениям и характеру жизни не мог быть назван Пушкиным среди имен Орлова, Ипсиланти, обитателей Каменки. Этот обоснованный вывод приводит Г. Ф. Богача к предположению, что под пушкинским сокращением „Фонт.“ имелся в виду Патон-Фонтон».4 Гипотеза Т. Г. Цявловской была, однако, поддержана Л. А. Черейским,5 который и закрепил ее введением фигуры Фонтона де Верайона в справочное издание «Пушкин и его окружение».6 Ниже мы рассмотрим еще одно возможное прочтение сокращения «Фонт.», а сейчас обратимся к другому вопросу, связанному со «Второй программой».

Какое время охватывает этот план? Ведь начинается он «Кишиневом», а кончается «Пашой Арзрумским». Вот аргументация одной из точек зрения, высказанная в новейшей работе:

«Почти все факты и имена, содержащиеся во „Второй программе“, явно относятся к кишиневскому периоду жизни Пушкина. Очевидно,

127

Иллюстрация: А. С. Пушкин. Автограф. «Вторая программа записок».

128

„Паша Арзрумский“ — тоже какое-то воспоминание тех же лет, а не из „Путешествия в Арзрум“ (1829), как думают некоторые исследователи. В последнем случае было бы непонятно, отчего в „Программе“ совершенно отсутствуют заметки о событиях шести лет, разделяющих Кишинев и Арзрум».7 О другой точке зрения на хронологию «Второй программы» будет сказано ниже. Сейчас же обратим внимание на еще два «темных» пункта ее, которые записаны Пушкиным по-французски: «mort de sa femme» — «le renégat». Характерно, что самый обстоятельный комментарий к этому месту пушкинского плана был сделан в статье об И. П. Липранди:8 фигура этого кишиневского знакомого Пушкина была выдвинута как бы в центр всей «Второй программы» благодаря тому, что пункты десятый («смерть его жены») и одиннадцатый («ренегат») — а заодно и пункт девятый под названием «12 год» — рассматривались как развитие «темы Липранди», намеченной в пункте восьмом. Можно сказать, что и сегодня основной тенденцией исследовательского отношения ко «Второй программе» является восприятие ее как потенциального материала для выяснения отношений Пушкина и И. П. Липранди. Так, в обзоре Я. Л. Левкович «Документальная литература о Пушкине» читаем:

«Основным источником кишиневской жизни Пушкина служат воспоминания И. П. Липранди. <...> Отношение Пушкина к Липранди скорее всего не было однозначно-восторженным... Ключом к нему мог бы стать один из пунктов программы записок, составленной Пушкиным в 1833 г.: „Липранди — 12 год — mort de sa femme — le renégat <смерть его жены — ренегат>“. Почему в ряду событий политических (Каменка, греческое восстание, 1812 год) особым пунктом стоит давняя смерть жены Липранди? Языковое выделение этого пункта, как и следующего — „le renégat“, скорее всего дает право объединить эти два пункта, отнести оба к Липранди, но тогда — что значит „le renégat“ — действия Липранди в 1812 г., во время смерти жены, или позже, в 1825 г., когда он, арестованный по делу декабристов, через месяц был выпущен с аттестатом „о непричастности“? Может быть, со временем обстоятельства смерти этой женщины прояснятся и это позволит не только прокомментировать запись Пушкина, но и ответить на все приведенные выше вопросы».9

Надо отметить, что попытки прояснить загадочный пункт «mort de sa femme» путем поисков архивных сведений о жене И. П. Липранди уже делались. «Г. Ф. Богач пересмотрел по нашей просьбе, — пишет Т. Г. Цявловская в указанной выше статье, — в кишиневском архиве метрические записи по различным церквам Кишинева за 1817, 1818, 1819 и 1820 гг., но имени жены Липранди не нашел. Записи о католиках не сохранились, а она, как француженка, была, вероятно, именно католичкой. Выражаю

129

признательность Г. Ф. Богачу, взявшему на себя этот неблагодарный труд».10

Спросим теперь: что же, если и дальнейшие поиски следов жены И. П. Липранди не дадут результата, неужели мы обречены на полное неведение относительно финала пушкинской «программы»? Мы склонны к ответу более оптимистическому, ибо представляем дело несколько иначе: «mort de sa femme», как и «le renégat», вполне могут быть и самостоятельными пунктами в пушкинском плане, никакого отношения к Липранди не имеющими. «Липр<анди>» — лишь один из пунктов некоего важнейшего, итогового историко-политического обзора, каким, вероятно, является «Вторая программа»: таков исходный момент нашей точки зрения.

Чтобы не быть голословным, обратимся к шестому пункту пушкинского плана: «Фонт.». Мы полагаем, что в этом сокращении скрыто не имя кишиневского знакомого Пушкина — Фонтона де Верайона, а название — но не поэмы «Бахчисарайский фонтан», а петербургской реки Фонтанки. Попала же сюда эта река не из-за дома Клокачева на Фонтанке, у Калинкина моста (где жил молодой Пушкин по выходе из Лицея), а, конечно, из-за дома Е. Ф. Муравьевой на той же Фонтанке. Эта «Фонт<анка> есть некий шифр, за которым стоит история зарождения декабристского общества: в доме Муравьевой «сбирались члены сей семьи». Но в случае такой расшифровки бросается в глаза близость двух пунктов «Второй программы записок» и двух мест из «декабристской хроники» «Евгения Онегина»: в «программе» с Фонтанкой соседствует Каменка (центр южного декабризма), а в романе — такой же «географический переход» с севера на юг в рассказе об истории декабризма (только вместо Фонтанки названа Нева). Обнаружение этого совпадения неизбежно заставляет прочитать «Вторую программу записок» на фоне историко-политической хроники романа, а это в свою очередь дает основание увидеть пушкинский план 1833 г. в новом свете:

«Евгений Онегин»:	«Вторая программа         записок»:
Гроза двенадцатого года Настала - кто тут нам помог?	12 год
Безрукий князь друзьям Мореи Из Кишинева уж мигал	Ипсиланти
Сбирались члены сей семьи У беспокойного Никиты	Фонт<анка>
Но там, где ранее весна Блестит над Каменкой тенистой	Каменка

Выявляющаяся внутренняя связь «Второй программы» с «декабристской хроникой» ставит немало новых вопросов; ограничимся пока двумя. Сначала — о хронологическом охвате «Второй программы». Представляется весьма продуктивным соображение, высказанное на этот счет П. А. Садиковым:

130

«Линия, намеченная „Программой записок“ (от Ипсиланти к деятелям войны 1829 г.) в 1833 г., вообще занимала Пушкина: в кратком плане к „Езерскому“ он, например, писал: „Я видел Ипсиланти, Ермолова, Паскевича“».11 Если Пушкин действительно думал завершить изложение Арзрумом, то крайними хронологическими вехами его плана оказывались 1812 и 1829 гг. При этом изложение, очевидно, не предполагалось вести в строго хронологическом порядке: сравнение пункта «12 год» во «Второй программе» с точно таким же пунктом в «Первой программе» (где 1812 г. есть очередная хронологическая веха в последовательном изложении и потому он, естественно, оказывается в окружении событий 1811 г. с одной стороны, и 1813 г. — с другой) наводит на мысль, что изложение во «Второй программе» должно было происходить по какой-то особой логике. И здесь-то и нужно сказать о том другом вопросе, который возникает из сближения «Второй программы» с онегинской «декабристской хроникой»: точно ли «Вторая программа» есть план записок? А не может ли она быть планом из художественного произведения? Здесь следует отметить, что О. С. Соловьева, описывая интересующую нас страницу пушкинского автографа, нашла возможным так записать начало «Второй программы»: «Осень — Кишинев»12 (у Пушкина после слова «Осень» поставлен знак, показывающий, что сюда должен быть помещен какой-то уже готовый фрагмент текста, — см. с. 127 настоящего издания).

В заключение скажем, что «Вторая программа» еще не была, к сожалению, предметом специального и всестороннего исследования, которого она безусловно заслуживает. Максимально полное раскрытие всех пунктов этого плана с выявлением их взаимодействия и специфического смысла в данном контексте позволило бы, вероятно, реконструировать один из узловых моментов идеологии позднего Пушкина.

А. Е. Тархов

_______