49
С. А. ФОМИЧЕВ
К ТВОРЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
ПОЭМЫ «ДОМИК В КОЛОМНЕ»
(Наблюдения над рукописью)
Черновиков поэмы «Домик в Коломне» не сохранилось. Единственный рукописный источник текста произведения представлен так называемым «Беловым автографом с поправками» (ПД, ф. 244, оп. 1, № 905). Он выполнен на листах большого формата, сложенных вдвое. Первый из этих листов сохранил два стихотворных фрагмента, обладающих самостоятельным значением вне полного текста поэмы.
Один из них выделен в большом академическом собрании сочинений Пушкина (см. V, 372—375). Другой же фрагмент, предназначавшийся Пушкиным для публикации, до сих пор оставался незамеченным.
Проследим процесс работы поэта над «Беловым автографом с поправками».
Первоначально сюда заносятся пять октав, пронумерованных римскими цифрами:
I. II. III. IV. V. | Четырехстопный ямб мне надоел... А чтоб им путь открыть широкий, вольный... Не стану их надменно браковать... Нет, мудрено (я взяв уловку лисью... Но возвратиться все ж я не хочу... |
Однако после этого поэт возвращается к теме, намеченной в третьей октаве, и записывает на полях лицевой страницы одну, а на обороте — две следующие октавы, пока не нумеруя их:
У нас война. Гвардейцы затяжные...
Поэты Юга, вымыслов отцы...
Ну, женские и мужеские слоги!..
Две предыдущие же октавы (первоначально IV и V) обводятся слева охватывающей чертой, что означает знак переноса. По смыслу они теперь следовали за вновь внесенными строфами.
50
Дальше работа продолжается на третьей странице (в начале и в конце ее, очевидно, без предварительного черновика). Записанные здесь три октавы после соответствующих исправлений следуют в таком порядке:
Он вынянчен был мамкою не дурой...
От школы прежней он уж далеко...
О что б сказал поэт законодатель...
Перевернув страницу, поэт записывает еще одну октаву:
У нас его недавно стали гнать... —
после которой ставит дату «5 окт<ября>» и делает характерный росчерк, обозначающий окончание работы.
По-видимому, к этому времени стихотворение еще не предполагало поэмного развития: посвященное судьбе александрийского стиха, оно предназначалось, судя по смыслу, в качестве вступления к какому-то иному стихотворному произведению.1
Однако работа над октавами стимулировала творческое воображение поэта, предопределив до некоторой степени очертания сюжета шутливой поэмы.2
На следующем двойном листе он начинает переписывать дальнейшие строфы поэмы, оставив четвертую страницу не заполненной до конца. Только позже под датой и росчерком (частично поверх его) поэт записывает новую октаву:
Как весело стихи свои вести... —
и выделяет арабскими цифрами из всего записанного на первом двойном листе связный текст, опуская из него тему александрийского стиха.3 Вполне очевидно оформление нового стихотворного
51
фрагмента, который приобретает окончательный вид после записи на той же странице следующей октавы, отделенной от предыдущей черточкой:
И там себе мы возимся в грязи...
После этого в конце страницы ставятся три черты (знак окончания!), а сбоку появляется запись: «Сии октавы служили вступлением к шуточной поэме, уже уничтоженной».4 Последняя октава осталась непронумерованной, так как на следующем листе были уже записаны предваряющие ее октавы, которые дополняют пронумерованный арабскими цифрами фрагмент. В целом виде он выглядит так:
1
Четырехстопный ямб мне надоел,
Им пишет всякой. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным давно приняться за октаву.
А в самом деле: я бы совладел
С тройным созвучием; пущусь на славу:
Ведь рифмы запросто со мной живут,
Две придут сами, третью приведут.
2
А чтоб им путь открыть широкий, вольной,
Глаголы тотчас им я разрешу
(Вы знаете, что рифмой наглагольной
Гнушаемся мы: отчего, спрошу?
Так писывал <Языков> малосольный,
Так пишет <Дельвиг>,5 так и я пишу.
К чему, скажите? Уж и так мы голы).
Отныне в рифмы буду брать глаголы.
3
Не стану их надменно браковать,
Как рекрутов, дождавшихся увечья,
Иль лошадей, за шерсть их или стать,
А подбирать союзы да наречья.
52
Из мелкой сволочи вербую рать.
Мне рифмы нужны; все готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат.
Все годны в строй. У нас ведь не парад.
4
У нас война. Красавцы молодые!
Вы, хрипуны (но хрип6 ваш приумолк),
Сломали ль вы походы боевые?
Видали ль в Персии Ширванский полк?7
Уж люди! мелочь, старички кривые,
А в деле всяк из них, что в стаде волк.
Всяк с ревом так и лезет в бой кровавый.
Ш<ирванский> полк могу сравнить с октавой.
5
Поэты Юга, вымыслов отцы
Каких чудес с октавой не творили!
Но мы, ленивцы, робкие певцы,
На мелочах мы рифмы заморили.
Могучие нам чужды образцы.
Мы новых стран себе не покорили.
И наших дней изнеженный поэт
Чуть смыслит свой уравнивать куплет.
53
Иллюстрация: А. С. Пушкин. Автограф. «Домик в Коломне».
54
6
Ну, женские и мужеские слоги!
Благославясь, попробуем: слушай!
Равняйтеся, вытягивайте ноги
И по три в ряд в октаву заезжай!
Не бойтесь — мы не будем слишком строги,
Держись вольней и только не плошай,
А там уже привыкнем, слава богу,
И выедем на ровную дорогу.
7
Как весело стихи свои вести
Под цифрами, в порядке, строй за строем,
Не дозволять им в сторону брести,
Как войску, в пух рассыпленному боем!
Тут каждый слог замечен и в чести,
Тут каждый стих глядит себе Героем.
А стихотворец, о, с кем равен он?
Он Тамерлан или Наполеон.
8
Немного отдохнем на этой точке...
Что? перестать? или пустить на пе?
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе —
Стих без того то в яме, то на кочке.
И хоть лежу теперь на канапе,
Все кажется мне, будто на телеге
По мерзлой пашне мчусь я в тряском беге.
9
Что за беда?.. не все ж гулять пешком
По невскому Граниту — иль на бале
Лощить паркет — или скакать верхом
В степи киргизской, поплетусь-ка дале
Со станции на станцию шажком,
Как говорят о том оригинале,
Который от Москвы к Неве-реке
Приехал, не кормя, на рысаке.
10
Скажу, рысак! Парнасский иноходец
Его не обогнал бы. Но Пегас
Стар; зуб уж нет. Им вырытый колодец
Иссох. Порос крапивою Парнас.
В отставке Феб живет, а хороводец
Старушек Муз уж не прельщает нас.8
55
И табор свой с классических вершинок
Перенесли мы на толкучий рынок.
11
И там себе мы возимся в грязи,9
Торгуемся, бранимся — так что любо —
Кто в одиночку, кто с другим в связи,
Кто просто врет, кто врет сугубо —10
Но, Муза, никому здесь не грози —
Не то тебя прижмут довольно грубо —
И вместо лестной, общей похвалы
Поставят в угол Северной пчелы —
Сии октавы служили вступлением к
шуточной поэме, уже уничтоженной —
Поэма, к счастью, не была уничтожена. Вчерне к этому времени Пушкин ее дописал и отчасти перенес в беловик. К такому выводу приводит пушкинская помета — подсчет стихов в конце четвертой страницы:
57
8
56
40
456
Окончательный итог подсчета — 456 — повторен еще раз и записан раньше, нежели октава «И там себе мы возимся в грязи...». О том, что все записанные на четырех первых страницах октавы шли пока в счет, свидетельствует число «160», поставленное в конце шестой страницы, после октавы «Тогда давай бог ноги... Потому-то...», двадцатой по общему порядку строф.
Таким образом, к 9 октября 1830 г.11 поэма включала пятьдесят семь октав (вместе со всеми описанными выше, а также
56
c вычеркнутыми позже на с. 7—8 октавами «А вероятно, не заметят нас...» и «Сварил его у г<осподина> Копа...»). Однако в автографе всего насчитывается лишь 56 октав. По всей вероятности, в первоначальном пушкинском подсчете учитывалась строфа, раньше (в не дошедшем до нас черновике) следовавшая за 36-й, по окончательному счету, октавой и не включенная в беловик, в связи с чем 36-я октава подверглась некоторой деформации. Выдерживая строгое чередование мужских и женских рифм на границах строф, поэт опустил здесь шестую строку, изменив соответственно две заключительные строки, получившие теперь мужские рифмы:
Пред зеркальцем Параши, важно сидя,
Кухарка брилась — что с моей вдовой?
«Ах! Ах!» — и шлепнулась. Ее увидя,
Та, второпях, с намыленной щекой
Через старуху (вдовью честь обидя)
Прыгнула в сени, прямо на крыльцо,
Да ну бежать, закрыв себе лицо.
Переписав поэму до конца, Пушкин пронумеровал октавы (цифры по большей части отпечатались на смежных страницах), общим числом 48. В письме к Погодину он упоминал «повесть, писанную октавами (стихов 400),12 которую выдадим Anonyme» (XIV, 133). Сокращение текста до 40 октав было произведено, очевидно, при подготовке поэмы к печати. Тогда же появилось и заглавие «Домик в Коломне», в беловике отсутствующее.
Такова внешняя сторона творческой истории поэмы «Домик в Коломне».
Обратимся к содержанию выделенного Пушкиным фрагмента, который приведен нами выше.
В сущности, это антикритика на булгаринский отзыв о седьмой главе «Евгения Онегина». Булгарин в конце марта 1830 г. писал в «Северной пчеле»: «Итак, надежды наши исчезли! Мы думали, что автор „Руслана и Людмилы“ устремился на Кавказ, чтобы напитаться высокими чувствами поэзии, обогатиться новыми впечатлениями и в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев. Мы думали, что великие события на Востоке, удивившие мир и стяжавшие России уважение всех просвещенных народов, возбудят гений наших поэтов — и мы ошиблись! Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый... Сердцу больно, когда глядишь на эту бесцветную картину!».13
57
Развернутая метафора война — поэзия издевательски переосмысляла совет Булгарина воспеть «великие события на Востоке». Булгарин вспоминал саркастическое надеждинское сравнение Пушкина с Наполеоном14 — поэт шутливо обосновывает это уподобление: «А стихотворец, о, с кем равен он? || Он Тамерлан или Наполеон». Булгарин отчитывает поэта за то, что тот искажает смысл в угоду рифме, Пушкин вроде бы простодушно соглашается: «Мне рифмы нужны, все готов сберечь я» — и виртуозно играет рифмой (тройной к тому же). Булгарин предваряет свою рецензию эпиграфом из «Онегина»:
Как стих без мысли в песне модной,
Дорога зимняя гладка,
негодует на сниженное описание Москвы в романе и подытоживает: «Больно и жалко, но должно сказать правду. Мы видели с радостью подоблачный полет певца „Руслана и Людмилы“ и теперь с сожалением видим печальный поход его Онегина, тихим шагом, по большой дороге нашей словесности» (курсив наш, — С. Ф.). Пушкин откликается на это:
поплетусь-ка дале
Со станции на станцию шажком.
Как говорят о том оригинале,
Который от Москвы к Неве-реке
Приехал, не кормя, на рысаке.
Скажу, рысак! Парнасский иноходец
Его не обогнал бы...
Стихотворная антикритика не была все же Пушкиным напечатана — вероятно потому, что показалась ему слишком мягкой. Он выступил против Булгарина в «Телескопе» на следующий год (№ 13 и 15) в уничижительных статьях «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов» и «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем», в которых между прочим в пародийно булгаринских выражениях обвинил Булгарина и его соиздателя Греча в «странной ненависти» «противу первопрестольного града» (т. е. в том, в чем обвинял Булгарин седьмую главу «Онегина»).
Сноски к стр. 50
1 Заметим, что 26 сентября Пушкин написал уже александринами «Ответ анониму», а 10 октября начал писать стихотворение «Румяный критик мой, насмешник толстопузый...». Допустимо также предположение, что именно эти октавы предназначались Пушкиным в качестве вступления к «Драматическим сценам» (маленьким трагедиям), — ср. список, набросанный на обороте пушкинского проекта обложки к этому циклу: I. Окт<авы>. II. Скупой. III. Салиери. IV. Д.<он> Г<уан>. V. Plague (Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.—Л., 1935, с. 278). Если это предположение верно, октавы эти должны были быть дополнены новыми строфами, объясняющими, почему в «сценах» вместо классического трагедийного александрийского стиха употреблен белый пятистопный ямб. В 1833 г. Пушкин вновь вернется к намеченной в октавах теме («Французских рифмачей суровый судия»).
2 Только после строки «Ну, женские и мужеские слоги», очевидно, появился эпиграф из Овидия «Modo vir, modo femina», открывающий «Беловой автограф», но записанный явно позже первых октав.
3 Впрочем, предыдущий фрагмент еще не потерял своего самостоятельного значения. Позже арабской нумерации (отчасти включая ее) закончена Пушкиным римская нумерация фрагмента, посвященного александрийскому стиху.
Сноски к стр. 51
4 В большом академическом издании запись эта отнесена к первому стихотворному фрагменту из 12 октав, что неверно (см. V, 377 — ср. с фотокопией рукописи).
5 Так расшифрована фамилия в большом академическом издании (V, 374). Это позволяет предположить, что в предыдущей строке Пушкин имел в виду именно Языкова (малосольного!). В печатном тексте поэмы упоминание о Дельвиге опущено, а в предыдущей строке вспоминается «Шихматов богомольный» (в 1830 г. С. А. Ширинский-Шихматов постригся в монахи).
Сноски к стр. 52
6 По словам Вяземского, великий князь Константин Павлович, который «обогатил гвардейский язык многими новыми словами и выражениями», был между прочим и автором слова «хрип», что «означало какое-то хвастовство, соединенное с высокомерием и выражаемое насильственной хриплостью голоса» (Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Пб., 1883, с. 139—140). Несколько иначе толкует это слово Булгарин: «Офицеров, которые употребляли всегда французский язык вместо отечественного и старались отличиться светскою ловкостью и утонченностью обычаев, у нас называли хрипунами оттого, что они старались подражать парижанам в произношении буквы r (grasseyer)» (Воспоминания Фаддея Булгарина. СПб., 1846, с. 140—141). По всей вероятности, с этой кличкой связывалось все-таки понятие о гусарстве как особом стиле поведения части русского офицерства. Ср. в «Войне и мире» Л. Толстого: «Денисов был маленький человечек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмаченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные, в складках широкие чикчиры, а на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
— Лавг’ушка, — закричал он картавя на р, громко и сердито <...>
— Вот так! А я пг’одулся, бг’ат, вчег’а, как сукин сын...»
(Толстой Л. Н. Полн. собр. соч., т. 9. М.—Л., 1930, с. 156). Ср. также известную характеристику Скалозуба («Хрипун, удавленник, фагот»).
7 Ширванский полк отличился особо в битве при Ахалцихе. Командиром полка (с октября 1828 г.) был Н. И. Кошкарев, переведенный на Кавказ после заключения в крепости по делу Семеновского полка. По воспоминаниям А. С. Гангеблова, Кошкарев всегда окружал себя ссыльными декабристами (см.: Гангеблов. Воспоминания. М., 1888, с. 171—172).
Сноски к стр. 54
8 А. А. Ахматова сближала десятую строфу с эпиграммой Э. Лебрена «Новый Парнас» (см.: Временник Пушкинской комиссии. 1970. Л., 1972, с. 33).
Сноски к стр. 55
9 Еще в марте 1823 г. Пушкин писал из Кишинева Вяземскому: «Не знаю, подвержены ли писатели военному суду, но общая жалоба с нашей стороны может навлечь на нас ужасные подозрения и причинить большие беспокойства... Соединиться тайно, но явно действовать в одиночку, кажется, вернее. В таком случае должно смотреть на поэзию, с позволения сказать, как на ремесло. Руссо не впервой соврал, когда утверждает que c’est le plus vil des métiers. Pas plus vil qu’un autre <что это самое подлое ремесло. Не подлее других>. Аристократические предубеждения пристали тебе, но не мне — на конченную свою поэму я смотрю, как сапожник на пару своих сапог: продаю с барышом <...> я барахтаюсь в грязи молдавской, черт знает, когда выкарабкаюсь. Ты — барахтайся в грязи отечественной и думай:
Отечества и грязь сладка нам и приятна» (XIII, 59—60).
10 Пушкин начал перерабатывать эту октаву (ввел тему толкучего рынка, отсутствующую в аналогичной строфе, записанной на соседней странице), но доработку не довел до конца.
11 В конце беловика стоит помета «Болдино 9 окт<ября.> 5 3/4 ч<асов> в<ечера>», которая несомненно перенесена из первоначальной, черновой рукописи. Дело в том, что в конце страницы с датированной 10 октября рукописью стихотворения «Рифма» (ПД, ф. 244, оп. 1, № 133) мы находим черновую обработку двух последних строк 25-й (по окончательной нумерации) октавы, представленных в беловике поэмы верхним слоем (см. V, 372).
Сноски к стр. 56
12 Точнее, 383 стиха (48×8—1).
13 Северная пчела, 1830, № 34.
Сноски к стр. 57
14 Позже Надеждин писал по этому поводу так: «Нам тоже без всяких обиняков говорено было, что и на Наполеона была мода, которая также кончилась. Мода — на Наполеона!.. О стыд разума человеческого!.. Я весьма далек от того, чтобы сравнивать Пушкина с Наполеоном иначе, как только в шутку, и очень жалею, что позволил себе однажды это ироническое сравнение (см.: «В<естник> Е<вропы>», 1830, № 2, с. 164), которое теперь переиначивают так некстати и не у места. Несмотря на то, я нахожусь теперь вынужденным сказать, что достоинство Пушкина, точно как и Наполеона — не должно и не может зависеть от прихотей моды!.. Мода может быть на „Телеграф“, на „Ивана Выжигина“ <...> на „Дмитрия Самозванца“ — да и то разве в провинциях!.. Но стихотворческий талант Пушкина есть сокровище неподдельное, с которого цена никогда спасть не может» («Вестник Европы», 1830, № 7, с. 199—200).