103
ЖУКОВСКИЙ И СТИХОТВОРЕНИЕ ПУШКИНА
«Я ПАМЯТНИК СЕБЕ ВОЗДВИГ...»
О взаимном творческом влиянии Жуковского и Пушкина писали многие дореволюционные и советские авторы. Однако в обширной литературе, посвященной обоим поэтам, в основном освещались вопросы воздействия Жуковского как основоположника русского романтизма на молодого Пушкина. В связи же с изучением пушкинского стихотворения «Я памятник себе воздвиг...» творчество Жуковского почти не привлекалось исследователями.
Жуковскому было высказано немало упреков в «обеднении» и «приглаживании» пушкинского стихотворения при его первой публикации в 1841 г. Упреки эти в основном справедливы, но, к сожалению, при этом замалчивалась другая роль поэта — вдохновителя и учителя Пушкина в период работы его над этим стихотворением. Влияние это было довольно существенным, однако в рамках настоящей статьи мы остановимся лишь на «этнографической» стороне вопроса.
В третьей строфе стихотворения «Я памятник себе воздвиг...» Пушкин приводит обширный перечень народов, живших в его время в России. Он как бы очерчивает ареал распространения своей посмертной славы. Подобные этнографические (и географические) обозрения были довольно широко распространены в русской литературе XVIII в. Однако у всех
104
без исключения предшественников Пушкина эти перечисления носили отвлеченный, символический характер.
Многонациональность Российской империи особенно привлекала внимание Жуковского. Перечни народов являются его излюбленным художественным приемом: по сравнению с другими поэтами у Жуковского их во много раз больше. Еще в 1799 г. он написал стихотворение «Могущество, слава и благоденствие России». Россия изображена здесь сидящей на троне «светлом, лучезарном», вокруг которого,
В бесчисленный собравшись сонм,
Стоят полночные народы,
С почтеньем долу преклонясь:
Славянин в шлеме златовидном,
Татар с свинцовой булавой,
Черкес в булатных тяжких латах,
Бобром одетый камчадал,
С сетями финн, живущий в норде,
С секирой острой алеут,
Киргизец с луком напряженным,
С стальною саблею сармат.1
С такою же подробностью перечислены племена и народности и в ряде других произведений Жуковского. Так, например, в «Послании» к А. Ф. Воейкову, поэту, по словам Жуковского, объездившему «некоторые южные провинции России» («Послание» это опубликовано в № 6 «Вестника Европы» за 1814 г.), он изобразил якобы посещенные Воейковым области, пограничные с Кавказом, где
...среди уединенья
Долин, таящихся в горах, —
Гнездятся и балкар, и бах,
И абазех, и камукинец,
И карбулак, и абазинец,
И чечереец, и шапсук...2
105
Двадцать лет спустя, описывая торжество открытия Александровской колонны в Петербурге 30 августа 1834 г., Жуковский снова обратился к сходному перечислению. Рассказывая в своей статье об этом торжестве, он писал, что в тот день между двумя монументами — Петру I на Сенатской площади и новой колонной, воздвигнутой на Александровской площади, — «одним мановением царским сдвинута была стотысячная армия, и в этой стотысячной армии под одними орлами и русский и поляк, и ливонец и финн, и татарин и калмык, и черкес и боец закавказский <...> Не вся ли это Россия? — восклицал далее Жуковский. — Россия, созданная веками, бедствиями, победою?».3
Известно, что Пушкина в момент официального открытия монумента не было в Петербурге. «Я был в отсутствии — выехал из П<етер>б<урга> за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтоб не присутствовать на церемонии», — писал Пушкин в своем дневнике 28 ноября 1834 г. (XII, 332). Таким образом, по возвращении Пушкин, естественно, должен был читать газетные отчеты об этом событии. Одним из таких отчетов, и притом лучшим, и была названная выше статья Жуковского, напечатанная одновременно в двух изданиях: в «Северной пчеле» (от 8 сентября) и в «Русском инвалиде» (от 9 сентября). Кроме Жуковского, и другие журналисты и поэты (Н. Греч, Ф. Булгарин, Б. Федоров, М. Поднебесный, И. Тукаловский) также опубликовали статьи, очерки и стихотворения об открытии колонны, пронизанные духом верноподданничества. Однако никто из авторов, исключая Жуковского, не писал в стихах или очерках о народах, населяющих Россию; здесь давалось лишь общее описание торжественного церемониального марша войск: у монумента теснились «пестрые, красивые, разнообразные толпы верного народа, стремящегося разгадать чувства, наполнившие в сей миг душу любимого их государя...».4
Весьма примечательно и следующее обстоятельство. Именно в этот период (август — сентябрь 1834 г.) газета «Санкт-Петербургские ведомости» из номера в номер печатала этнографический материал о малых народах тогдашней Енисейской губернии: тунгусах (эвенках), якутах, бурятах, монголах и др. В очерке писалось, в частности: «Племена, известные ныне под именем бродячих, повержены в глубочайшее невежество. Нет у них признаков богослужения; нет письменных преданий и очень мало изустных...»;5
106
«бродячие народы Туруханского края ограничиваются [лишь] необходимыми потребностями» в пище, одежде и т. п.6
Именно в этих номерах газеты печатались официальные материалы об открытии в столице Александровской колонны: церемониал, отчеты, наградные указы и т. п. Все это вместе взятое дало основание Пушкину позже поместить в свой «Памятник» «ныне дикого» тунгуса. Написав слово «ныне», Пушкин подчеркнул тем самым временный характер отсталости эвенков и свою веру в их последующее развитие: они «дикие» лишь ныне, т. е. сегодня, пока, но есть все основания надеяться, что со временем, в будущем, они догонят более развитые народы.7
В «Памятнике» Пушкина встречаются «гордый внук славян» (русский), финн, тунгус, калмык. В черновике, кроме того, были киргизец, грузинец и черкес. Четыре национальности — русский, финн, калмык и черкес (из черновика) — совпадают с перечнем из статьи Жуковского; кроме того, грузинец — это тот же «боец закавказский». Такое совпадение названий народов далеко не случайно. Пушкин как бы хотел сказать этим: потомки тех, кто сегодня прошел мимо монумента царю, завтра придут к памятнику поэта. Обращает на себя внимание и общность в описании народностей, их общегосударственный охват: у Жуковского — «вся Россия», у Пушкина — «вся Русь великая», все сущие в ней «язы́ки» (народы).
Таким образом, при внимательном рассмотрении источников пушкинского «Памятника» устанавливается тесная поэтическая связь его с творчеством Жуковского.8
А. Н. Шустов
_____
Сноски к стр. 104
1 Жуковский В. А. Полное собрание сочинений в 12 томах, т. I. СПб., 1902, с. 5.
2 Жуковский В. А. Стихотворения. Л., «Сов. писатель», 1956 (Библиотека поэта. Изд. 2-е), с. 142. К последнему цитированному стиху Жуковский в первопечатном тексте «Вестника Европы» сделал примечание: «Народы, обитающие в кавказских горах, по большей части магометане». «Жуковский сам не видал Кавказа, замечает в издании 1956 г. Н. В. Измайлов; — отсюда и отмеченные у него позднейшей критикой ошибки в описании, названиях несуществующих кавказских племен, но его описание, стремящееся к конкретности и живости, стало основою изображения Кавказа как экзотического русского Востока в романтической поэзии. Пушкин в примечании к „Кавказскому пленнику“ приводит оба описания — Державина и Жуковского — как своих предшественников» (там же, с. 784). Подобные «каталоги» народов Жуковский встречал и в произведениях зарубежных литератур. Так, в переводе отрывка из поэмы Р. Саути «Родрик» («Roderick, the Last of the Goths», 1814), сделанном Жуковским в 1822 г., находим следующие стихи:
...мусульмане
На берега Иберии помчались.
Могучий мавр, сириец, сарацын,
Татарин, перс, и копт, и грек отступник —
Исполнены свирепым исступленьем
В ужасное совокупились братство...
(Жуковский В. А. Сочинения в стихах и прозе. Изд. 10-е. Под ред. П. А. Ефремова. СПб., 1901, с. 219). Они близко соответствуют оригиналу:
...The Musselmen upon Iberia’s shore
Descend. A countless multitude they came;
Syrian, Moor, Saracen, Greek renegade,
Persian and Copt and Tartar, in one bond
Of erring faith conjoin’d...
Как известно, Пушкин интересовался этим переводом Жуковского и сам перевел начало «Родрика» Саути, но с значительными сокращениями; в переводе Пушкина цитированные стихи Саути, однако, опущены. Ср.: Яковлев Н. В. Пушкин и Саути. — В кн.: Пушкин в мировой литературе. Л., 1926, с. 145—159.
Сноски к стр. 105
3 Жуковский В. А. Воспоминания о торжестве 30 августа 1834. — В кн.: Полное собрание сочинений, т. 10. СПб., 1902, с. 31.
4 Санкт-Петербургские ведомости, 1834, № 202—203, 1 сентября, с. 788. См. также: Русский инвалид, 1834, № 221, 3 сентября, с. 883. Описание открытия колонны см. также в статье: Божерянов И. Александровская колонна. — Русская старина, 1884, т. XLIII, август, с. 369—376. В последней, в частности, приводятся сведения из брошюры Ив. Бутовского «Об открытии памятника императору Александру I» (СПб., 1834), которую автор называет «посланием русского грядущему столетию».
5 Санкт-Петербургские ведомости, 1834, № 197.
Сноски к стр. 106
6 Там же, № 205.
7 Следует иметь в виду, что многие народы окраин русского государства в предшествующее десятилетие нередко и с полным сочувствием упоминались на страницах «Московского телеграфа». См.: Мухина С. Л. «Московский телеграф» Н. А. Полевого (1825—1834) о народах России. — Ученые записки Ошского гос. пед. института, вып. 1, Андижан, 1957, с. 41—62.
8 Наряду с Жуковским подобные перечни живущих в России народов встречаются также и у И. И. Лажечникова, например в романе «Ледяной дом», по поводу которого Пушкин писал автору (в письме от 3 ноября 1835 г.), что «многие страницы <...> романа будут жить, доколе не забудется русский язык» (X, 556). В «Ледяном доме» Лажечников, как известно, рассказывает, что по мановению «волшебного жезла могучей прихоти» императрицы Анны Иоанновны на шутовскую свадьбу (6 февраля 1740 г.) «все народы, обитающие в России, прислали <...> по чете своих представителей» (около 150 пар!): «Белорусец, жид, казах, мордвы, чухонцы, татары, камчадалы, калмык <...> столпились во дворе А. П. Волынского — распорядителя торжества» (И. И. Лажечников. Сочинения, т. 2. M., 1963, с. 8, 14—15). В посвященном этому же событию поэтическом «Приветствии» В. К. Тредиаковского упомянуты лишь несколько наиболее отсталых по тем временам народов: мордовцы, чуваши, самоеды (сама шутиха-невеста, как известно, была калмычкой). Лажечников же называет в основном «экзотические» народности окраин тогдашней Российской империи; приведенное им описание «смотра народов» — это горький упрек царизму, его политике жестокого национального угнетения малых народов. Интересное, но совершенно не обоснованное мнение о народностях в интересующем нас стихотворении Пушкина высказал Г. П. Макогоненко, связав строки из «Памятника» со стихотворением И. И. Дмитриева 1794 г. «Глас патриота на взятие Варшавы» (см.: Дмитриев И. И. Полное собрание стихотворений. Л., 1967, с. 48). Однако, как это уже справедливо отмечалось исследователями, ода Дмитриева по своему построению не выходит за рамки традиции XVIII в. и непосредственной связи со стихотворением Пушкина не имеет.