12

Р. Е. ТЕРЕБЕНИНА

НЕИЗВЕСТНАЯ ЗАПИСЬ ПУШКИНА
К «СЛОВУ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

Во II части хранящегося в библиотеке Пушкина издания «Нестор. Русские летописи на древле-славенском языке. Сличенные, переведенные и объясненные Августом Лудовиком Шлецером... Перевел с немецкого Дмитрий Языков» (СПб., 1816) мы обнаружили две неучтенные в библиографическом описании библиотеки закладки, одна из которых с автографом поэта. Края закладок, едва выступающие из книги, потемнели от пыли и почти слились с обрезом; очевидно поэтому их не заметил не только Б. Л. Модзалевский, но и другие исследователи, обращавшиеся к этому тому.1 По почерку, хотя и не слишком характерному, принадлежность автографа Пушкину сомнений не вызывает; специальная экспертиза подтвердила, что и чернила его и бумага обеих закладок пушкинского времени.2 Что же касается книги, то достоверно известно, что Пушкин обращался к «Нестору» А.-Л. Шлецера: сохранились его заметки, сделанные при чтении введения («Предуведомления») к изданию (XII, 207—208); в статье о «Слове» он ссылается на мнение «великого скептика» о памятнике, которое приведено на 384-й странице первого тома (XII, 147).

13

Два небольших лоскутка белой бумаги; от длительного лежания в книге на них, особенно на менее плотном без автографа, отпечаталось верже книжных листов. Лоскуток с автографом лежал в книге сложенным вдвое, и, судя по отпечаткам чернил, он был сложен сразу после заполнения и тогда же сбоку обрезан наискось; нижний край его неровно оборван; размеры лоскутка: 103 (89) × 32 (27) мм. На внутренней стороне его темными чернилами написано: «Конецъ 671. т. II» (слово «конец» подчеркнуто). В книге лоскуток лежал между страницами 670 и 671. На этих страницах, комментируя текст летописи «Олег, в знак победы, повесил щит свой на градских воротах» («И повеси щит свой в вратех, показуя победу»), Шлецер приводит несколько примеров из древних исторических трудов об обычае разных народов в ознаменование победы вешать на городские ворота щиты и шлемы или вонзать в них копья и мечи. И в одном из этих примеров, на указанной Пушкиным 671-й странице, встречается слово «конец»: «Болеслав, король Польский, взял Киев в 1018 г.; вошед в первые ворота, называвшиеся у жителей золотыми, вонзил он мощною рукою конец (обнаженного меча) и, пробив их в самой средине, оставил по себе торжественный знак взятия города или победы над оным. Длуг. 153») (курсив Шлецера). Со слова «вошед» приводится цитата из «Historia Polonica» Яна Длугоша; латинский текст ее дан Д. И. Языковым в примечаниях (с. 820); слов «обнаженного меча» в оригинале нет («forti brachio mucronem vibrans impegit»), они добавлены Шлецером и поэтому даны в скобках и мелким курсивом.3

Иллюстрация: Запись для памяти, сделанная Пушкиным при чтении II части «Нестора...» А.-Л. Шлецера в переводе Д. Языкова.

14

Очевидно, что новый автограф — это запись для памяти. Приведенный Шлецером пример Пушкин хотел где-то использовать. В том же значении, что и в «Истории» Длугоша, слово «конец» употребляется в «Слове о полку Игореве». Перед походом буй-тур Всеволод говорит о своих воинах: «а мои ти Куряни свѣдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копия въскръмлени».

В писарской копии перевода древнего памятника, сделанного В. А. Жуковским, Пушкин знаком «NB» отметил стих «Концем копья вскормлены».4 Так как пушкинская статья о «Слове» обрывается на истолковании слов «свѣдоми къмети», смысл этой пометы был до последнего времени неясен и она никем не истолковывалась. Новый автограф позволяет прокомментировать помету.

Пушкина, по-видимому, прежде всего заинтересовал сам факт употребления слова «конец» в цитате из древнего памятника в рассказе о событиях XI в. Оспаривая скептиков, сомневающихся в подлинности «Слова о полку Игореве», Пушкин писал: «Других доказательств нет, как слова самого песнотворца <...> Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления?» (XII, 148). Обратившись при работе над «Словом» к чтению памятников древнерусской письменности, Пушкин отмечает в них словесные и фразеологические параллели к «древнему памятнику нашей поэзии». В хранящемся в библиотеке поэта первом томе «Летописца Руского от пришествия Рурика до кончины царя Иоанна Васильевича» (СПб., 1792; БП, № 220), по наблюдениям Я. И. Ясинского, закладки положены в местах, где в фактах или словах обнаруживаются связи со «Словом о полку Игореве».5 В тексте «Древнего сказания о победе великого князя Димитрия Иоанновича Донского над Мамаем» (М., 1829; БП, № 132) Пушкин подчеркнул слова (а на полях поставил крестики и между страницами положил закладки), встречающиеся в «Слове». И интересно, что в писарской копии перевода В. А. Жуковского стихи с этими словами также отмечены знаками «NB».6

У Длугоша слово «конец» употреблено без дополнения, т. е. без «обнаженного меча»; последние слова, как мы уже отметили, добавлены Шлецером и поэтому даны в скобках и мелким курсивом, так что сразу видно, что в цитате их нет.

15

Для слова «конец» такое отпадение дополнения, раскрывающего его содержание (конец чего), характерно. С одной стороны, это связано с многозначимостью слова, вернее, с широтой его употребления, ибо все имеет конец и начало (что одно и то же), и этим, вероятно, объясняется большое количество фразеологических выражений со словом «конец» без определяющего слова. С другой стороны, это связано, по-видимому, с устойчивостью его употребления в том или другом значении (ср. у Пушкина: «Младой певец Нашел безвремянный конец!» — VI, 130; «Щелкалов! разослать Во все концы указы к воеводам» — VII, 69, и др.). Но по отношению к какому-либо оружию слово «конец» во времена Пушкина (да и в наши дни) без дополнения не употреблялось. В «Капитанской дочке» Гринев перед дуэлью, «пришед домой, осмотрел свою шпагу, попробовал ее конец» (VIII, 303). Вот почему, по-видимому, употребление в цитате из древнего памятника слова «конец» без дополнения, в значении заостряющегося окончания колющего оружия, и привлекло внимание чуткого к языку Пушкина.7 В связи с этим он мог обратить внимание и на перевод соответствующего места в «Слове».

Почти все переводчики «Слова о полку Игореве», к переводам которых Пушкин обращался, — А. С. Шишков, И. Левитский, Я. Пожарский, В. Ганка, А. Ф. Вельтман — перевели текст «конец копия вскормлены» так же, как и Жуковский: «концем(ом) копья(ия) вскормлены», лишь Н. Ф. Грамматин, к прозаическому переводу и комментариям которого Пушкин обращался в статье, перевел его как «с острия копья вскормлены».8 Форма «конец копия» представляет собой беспредложный винительный

16

падеж; в современном языке он передается с помощью предлога, и с этой точки зрения перевод Грамматина («с острия копья») правильнее перевода творительным падежом («концем»); это мог заметить и Пушкин. В связи с нахождением нового автографа мы можем сказать, что Пушкин должен был обратить внимание на то, что Грамматин в переводе заменил слово «конец» (копья) «острием». Оно употреблено в «Слове о полку Игореве» действительно в таком значении (конец копья, т. е. его заостряющееся окончание, острие).9 Но поскольку слово «конец» употреблялось в таком сочетании во времена Пушкина, переводить его не было необходимости. В переводе В. А. Жуковского, собственно в его очень близком к оригиналу стихотворном переложении, Пушкин отмечает все случаи неоправданных отступлений от текста памятника. Так, в 194-м стихе, «Тут пир докончили бесстрашные русские», Пушкин подчеркивает два последних слова, видимо оспаривая такой перевод слов «храбрии Русичи».10

И, наконец, приведенный Шлецером факт Пушкин мог использовать для реального и художественного комментария отрывка из древнего памятника. С. П. Шевырев вспоминал, что Пушкин «с глубоким уважением» говорил «о поэтических достоинствах» «Слова о полку Игореве».11 В его статье много тонких и глубоких наблюдений над художественной системой памятника. Истолковывая текст «иже истягну ум крепостию своею и поостри сердца своего мужеством», Пушкин писал: «...иже изтягнул ум крепостию. (изтянул — вытянул, натянул, изведал, испробовал. Пожарск.<ий>: опоясал, 1-ые толк.<ователи>: напрягши ум крепостию своею). Изтянул, как лук, изострил, как меч, — метафоры, заимствованные из одного источника» (XII, 150). В переводе А. Ф. Вельтмана во фразе «расширив могуществом ум свой» поэт подчеркнул слово «расширив» и на полях написал карандашом: «натянул» (БП, № 70, с. 5). Так перевел и Жуковский («Натянул он ум свой крепостью, Изострил он мужеством сердце»);12 его перевод Пушкин оставил без замечаний, очевидно признав правильным. Пушкин отводит переводы первого издания, Пожарского и Вельтмана, по-видимому потому, что в отличие от Жуковского они не сохранили образности оригинала. Отмеченная Пушкиным глагольная метафора не привлекла внимания специалистов и, видимо, не нашла признания (в современных научных переводах ее нет); но важно, что поэт чутко уловил здесь характерную особенность художественной системы «Слова». В трудах новейших исследователей на массе примеров показано, что военно-феодальный быт того

17

времени нашел в памятнике широкое и многообразное отражение и наряду с земледельческим трудом и природой явился одним из источников его образности. Военная символика определила и характеристику древнерусского воина в рассматриваемом нами тексте («под трубами повити, под шеломы взлелеяны, конец копия вскормлены»). Приведенные Шлецером факты Пушкин мог использовать и для истолкования художественного образа, источником которого они являются и содержание которого они определяют.

Вторая закладка лежала в книге между страницами 780 и 781, в тексте II прибавления к тому, названного Шлецером «Землеописание Руссии, из ... столетия». Отрывок этот, извлеченный им из списка летописи, принадлежавшего Г. А. Полетике, относится к «географии среднего века». Он содержит в себе перечень, видимо по княжествам, городов русских (Европейской части, до Волги) и частично — смежных с ними земель (на западе), с указанием, на каких реках стоят города; при некоторых городах отмечается, каменные они или деревянные (например: «На Стугне: Белгород <...> Киев древян на Днепре, а церковь десятинная каменна <...> На Десне: Чернигов <...>»). На страницах, между которыми лежала закладка, находится перечень городов киевских (продолжение), волынских, литовских (среди них указано много русских городов) и рязанских. В библиотеке поэта немало книг по географии — не только общих трудов, но и описаний отдельных областей и городов, карт и планов. При работе над многими произведениями и трудами Пушкин проводил географические разыскания, отсюда необыкновенная точность его описаний. Так, работая над «Полтавой», поэт набрасывает карту Украины; в материалах к «Истории Пугачева» сохранился начертанный им план района при Чесноковке, в материалах к Истории Петра — набросок карты с расположением городов: Витебска, Минска, Орши, Смоленска и Могилева. Географические описания и планы помогали поэту конкретнее и нагляднее представить место действия и ход событий. Интерес к русской исторической географии был связан у Пушкина, по-видимому, также с его работой над «Словом о полку Игореве» (в перечне встречаются почти все города и реки, упоминаемые в памятнике), но он мог быть отражением и его более общих интересов к истории древней Руси. Заметки при чтении Шлецерова введения к «Нестору» свидетельствуют о внимании Пушкина к дебатировавшимся в то время в критике проблемам древней русской истории.

Эти заметки на основании упоминания в них «статьи», т. е. «Философического письма», П. Я. Чаадаева, в октябре 1836 г. появившегося в «Телескопе», датируются концом 1836 г. На основании же письма А. И. Тургенева от 13 декабря 1836 г. к брату Николаю, концом 1836 г. датируются и заметки и статья Пушкина о «Слове о полку Игореве», в которой он ссылается на мнение Шлецера, высказанное последним на с. 384 первого тома. Очевидно,

18

этим же временем следует датировать и пушкинские закладки при чтении второго тома «Нестора».

Найденные материалы, не столь значительные сами по себе, вносят интересные штрихи и проясняют некоторые моменты большой работы Пушкина над «Словом о полку Игореве». Они свидетельствуют, что Пушкин читал не только первый, но и второй том «Нестора» Шлецера и, по-видимому, все издание. Факт этот заслуживает специального рассмотрения сам по себе и особенно в связи со свидетельством А. И. Тургенева, что Пушкин готовил критическое издание «Слова о полку Игореве» — «вроде Шлецерова „Нестора“».13 Новый автограф позволяет также установить время работы Пушкина над переводом «Слова» В. А. Жуковского, до сих пор определявшееся предположительно.

Замечания Пушкина в писарской копии перевода Жуковского сделаны карандашом и чернилами. Первый раз он прочел перевод до конца с карандашом в руках. Замечания чернилами, во многих случаях уточняющие пометы карандашом, а в некоторых — отменяющие их, обрываются на середине перевода (на стихе 263). Неизвестно, когда Жуковский передал Пушкину свой перевод «Слова». Предполагают, что не ранее получения Пушкиным перевода от А. Ф. Вельтмана (в феврале 1833 г.), послужившего, по-видимому, толчком для его занятий «Словом». В кратком описании автографов Пушкина замечания в переводе Жуковского датированы серединой ноября 1833 — декабрем 1836 г. — временем общения поэта с Жуковским после получения перевода Вельтмана.14 Но Т. Г. Зенгер (Цявловская) еще в 1935 г. отнесла их «к 1836 г., и, может быть, точнее — к декабрю этого года», когда, по свидетельству современников, Пушкин вплотную занимался памятником.15 Н. К. Гудзий, обратив внимание на «соответствие, почти полное», поправок и помет Пушкина в переводах Жуковского и Вельтмана с его толкованием текста в набросках и статье (что говорило об их «одновременности», или, вернее, близости во времени), согласился с этой датировкой.16 Запись при чтении II тома «Нестора» Шлецера подтверждает предположение Т. Г. Зенгер и Н. К. Гудзия. Если приведенный Шлецером факт Пушкин хотел использовать для комментирования текста «Слова» и именно с этим связана его помета в переводе Жуковского (а иное

19

толкование записи трудно найти), то запись при чтении «Нестора» должна предшествовать помете (карандашом) в переводе. Дата записи конец 1836 г., не ранее октября; значит, первый раз Пушкин обратился к переводу Жуковского не ранее этого времени. Так как некоторые сделанные чернилами пометы Пушкина в переводе, нашедшие отражение в заметках, отменяются в статье (например, перестановка стихов 46, 47 и 48), то очевидно, что поправки в переводе чернилами предшествовали статье, датируемой декабрем 1836 г. Следовательно, время работы Пушкина над переводом Жуковского — конец 1836 г., не ранее октября, но и не позже начала декабря.

_______