36

К. Н. ГРИГОРЬЯН

ИЗ ЭЛЕГИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ ПУШКИНА НАЧАЛА 1820-х ГОДОВ

(К истории текста стихотворения «Надеждой сладостной младенчески дыша»)

1

Рукописи Пушкина давно стали предметом специального изучения. На разных этапах пушкиноведения исследовательская мысль не раз обращалась к ним как к первоисточнику с целью уточнений, установления подлинного текста поэта.

Одним из интересных эпизодов в изучении рукописей Пушкина является более чем вековая история прочтения чернового автографа элегии 1823 г. «Надеждой сладостной младенчески дыша». До сих пор многое остается здесь неясным и спорным.

Текст элегии, а также другой черновой отрывок, следующий за ним («Придет ужасный миг...»), были впервые опубликованы П. В. Анненковым в «Материалах для биографии Пушкина» в качестве черновых вариантов ко второй главе «Евгения Онегина», как «пародия на тяжелые шестистопные элегии, бывшие некогда в моде, и вместе лукавая насмешка над туманными произведениями Ленского».1

Долгое время обоим отрывкам не придавалось самостоятельного значения, и издатели сочинений поэта, доверяясь «Материалам» Анненкова, помещали их в приложениях ко второй главе «Онегина» как «образчики» элегии Ленского. Эта традиция была нарушена П. О. Морозовым при работе над третьим томом академического издания сочинений Пушкина. Редактор тома не согласился с Анненковым, указал на самостоятельность этих отрывков, совершенно случайно оказавшихся между черновыми строфами

37

второй главы «Онегина» и не имевших, по его словам, «ничего общего ни по форме, ни по содержанию» с пушкинским романом в стихах; он подчеркнул, наконец, что тема стихотворения «Надеждой сладостной младенчески дыша» «не допускает и мысли о пародии, о насмешке», что это сочинение по замыслу и настроению тесно соприкасается с элегиями Пушкина начала 1820-х годов.2

Доводы П. О. Морозова хотя и были убедительными, но тем не менее не получили полного признания, и некоторые из издателей и исследователей сочинений поэта продолжали рассматривать эти отрывки как черновые варианты ко второй главе «Онегина». Причина этого заключалась в том, что выводы П. О. Морозова были «слишком бегло и случайно аргументированы и, правильные по существу, легенду могли только поколебать, но не до конца уничтожить», как справедливо отмечено еще полвека назад.3 Тогда же было вполне объяснено и происхождение «ошибки» Анненкова.

Выдающийся знаток Пушкина, чуткий и осторожный редактор и издатель сочинений поэта, каким несомненно был Анненков, не мог не заметить очевидную самостоятельность этих черновых отрывков.4 Он приписал их к «образчикам» «туманных элегий» Ленского не «просто по недоразумению или потому, что они не отвечали требованиям его эстетического вкуса», как предполагал П. О. Морозов.5 В своей статье П. В. Анненков указывал на условия того времени, когда он готовил к изданию «Материалы для биографии Пушкина». Цензура проявляла особую суровость к каждой строке поэта. При этом отличался начальник штаба корпуса жандармов Л. В. Дубельт, который «пользовался репутацией тонкого эксперта по части отгадки тайных авторских намерений». В статье приводились места, которые были «приговорены» цензором А. Фрейтагом к исключению. Специальное возражение встретил текст стихотворения «Надеждой сладостной младенчески дыша», в котором цензор усмотрел сомнение в «бессмертии души».6

Именно эти внешние обстоятельства заставили П. В. Анненкова изобразить дело так, якобы эти стихи отражают не настроение и

38

мысли самого Пушкина, что это лишь «пародия», «насмешка» над «подобными философствованиями» одного из действующих лиц романа.

В защиту первого биографа Пушкина и издателя его сочинений следует добавить еще одно соображение.

П. В. Анненков в «Материалах для биографии Пушкина» представлял читателям эти отрывки как черновые записи ко второй главе «Онегина», но в то же время настойчиво подчеркивал «сочувствие», «живое участие» автора романа к Ленскому. «Пушкин, — писал Анненков, — любил своего Ленского <...> Иногда кажется, будто Пушкин ставит Ленского неизмеримо выше настоящего героя романа». Здесь же указывалась связь этих черновых отрывков по содержанию с элегиями Пушкина. «Замечательно, однако ж, — писал Анненков, — что точно в таком же духе есть несколько лицейских стихотворений самого Пушкина <...> Читатель, вероятно, уже заметил, что поэт наш сообщил отрывкам Ленского — полагаем, не без намерения, — искру чувства и души и тем отличил их от подражаний другого рода <...> Не без удивления видим мы вместе с тем, что Пушкин гораздо позднее возвратился к стихам Ленского и взял от них отчасти мысль, которая является в знаменитой пьесе „Безумных лет угасшее веселье“:

Но не хочу, о други, умирать...
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,

но уже какое необъятное пространство лежит между первым опытом Ленского и последней формой, данной его мысли Пушкиным в 1830 году».7

Всем ходом суждений здесь опровергалось то, что автор комментариев вынужден был сказать под давлением цензуры. В них проводилась мысль о том, что эти стихи не «насмешка», не «пародия» на элегии Ленского, а имеют вполне серьезное содержание — они отражают раздумья самого автора. Основная тема стихотворения «Надеждой сладостной младенчески дыша» нашла свое развитие в элегической поэзии Пушкина последующих лет.

2

Текст стихотворения «Надеждой сладостной младенчески дыша» впервые был опубликован П. В. Анненковым в «Материалах для биографий Пушкина» в следующей редакции:

39

  1  Надеждой сладостной младенчески дыша,
  2  Когда бы верил я, что некогда душа,
  3  Могилу пережив, уносит мысли вечны,
  4  И память, и любовь в пучины бесконечны —
  5  Клянусь! давно бы я покинул грустный мир...
  6  ......................................
  7  Узнал бы я предел восторгов, наслаждений,
  8  Предел, где смерти нет, где нет предрассуждений,
  9  Где мысль одна живет в небесной чистоте;
10  Но тщетно предаюсь пленительной мечте...
11  ....................................
12  Мне страшно... и на жизнь гляжу печально вновь
13  И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
14  Таился и пылал в душе моей унылой.8

Надо полагать, что П. В. Анненков восстановил текст элегии по черновому автографу в «кишиневской» тетради и что других источников у него не было. Тогда непонятно, на чем основано чтение отдельных слов, которых нет в рукописи Пушкина.

В пятой строке никак не читается «грустный мир». Черновик дает, и то предположительно, два других варианта — «мрачный» и «смертный» мир. В седьмой строке ясно читается «предел свободы» и лишь зачеркнутое недописанное слово можно предположительно читать как «восторгов». П. В. Анненков избрал второй, спорный вариант, возможно, по цензурным соображениям. Наконец, уже совсем непонятно, откуда появилась в двенадцатой строке фраза «мне страшно», которой в автографе вовсе нет. Там полностью сохранилась незачеркнутая строка: «Меня ничтожеством могила ужасает».

Анненковский текст элегии некоторое время печатался без изменений, в том виде, в каком он был опубликован в «Материалах для биографии Пушкина» и в первом томе сочинений поэта. В 1874 г. в «Русском архиве» М. В. Юзефович напечатал без каких бы то ни было пояснений новый, дотоле неизвестный вариант элегии «Надеждой сладостной младенчески дыша», текст которого по сравнению с анненковским давал существенные разночтения.9

Спустя несколько лет в том же журнале «Русский архив» М. В. Юзефович выступил с воспоминаниями о Пушкине, где были приведены сведения и об источнике новой редакции опубликованного им пушкинского стихотворения. Он рассказал о встрече с поэтом в 1829 г. на Кавказе и о том, как попали к нему бумаги Пушкина из походного чемодана. «Там же мы нашли неизвестную тогда, — писал М. В. Юзефович, — прекрасную элегию „Надеждой

40

сладостной младенчески дыша“, которую Анненков — не знаю почему — принял за стихотворение, назначавшееся для Онегина, как написанное Ленским. Но размер элегии нисколько не подходит к строфам Онегина; да и Пушкин, вероятно, указал бы нам на такое ее назначение, так как он объяснял нам довольно подробно все, что входило в первоначальный его замысел, по которому, между прочим, Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов».

М. В. Юзефович, указывая на неточности первой публикации текста пушкинской элегии, писал: «В издании Анненкова в числе многих прочих сделана и в этой элегии большая ошибка: лучший в ней стих

И мысль одна плывет в небесной чистоте

напечатан:

И мысль одна течет в небесной чистоте.

Может быть, в какой-нибудь черновой Пушкина и было так; но в том экземпляре, который был у меня в руках и с которого я списал себе копию, сказано плывет, а не течет. Разница в смысле этих слов, особенно в художественном выражении мысли, большая».10

М. В. Юзефович, видимо, цитирует текст Анненкова по памяти и допускает существенную неточность. Указанная им строка действительно исключительно важна в понимании художественной концепции стихотворения. Но она была дана Анненковым как в «Материалах» (дважды), так и в первом томе «Сочинений Пушкина» только в одной редакции: «Где мысль одна живет в небесной чистоте».

Анненковское прочтение этой строки было принято всеми последующими редакторами вплоть до первого академического издания сочинений Пушкина.11

41

В 1882 г. в «осьмом» издании сочинений поэта П. А. Ефремовым была предложена другая редакция чернового наброска «Надеждой сладостной младенчески дыша» с дополнением некоторых его недостающих строк.12

В наше время виднейшим советским пушкинистом и текстологом Б. В. Томашевским был окончательно установлен текст элегии в следующей редакции:13

  1  Надеждой сладостной младенчески дыша,
  2  Когда бы верил я, что некогда душа,^а
  3  Могилу пережив, уносит мысли вечны,^б
  4  И память, и любовь в пучины бесконечны,
  5  Клянусь! давно бы я покинул мрачный мир:^в
  6  Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
  7  Узнал бы я предел свободы, наслаждений,^г
  8  Предел, где смерти нет, где нет предрассуждений,^д
  9  Где мысль одна живет в небесной чистоте.^е
10  Но тщетно предаюсь пленительной мечте.^ж
11  Мой ум упорствует, не верит, жить желает,^з
12  Меня ничтожеством могила ужасает.^и
13  Как! ничего? — ни мысль, ни первая любовь...^к
14  Мне страшно, — и на жизнь гляжу печально вновь,^л
15  И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
16  Таился и пылал в душе моей унылой!

Текст элегии «Надеждой сладостной младенчески дыша», принятый Б. В. Томашевским, стал каноническим. Он неоднократно перепечатывался в сочинениях Пушкина, вошел в сознание читателей именно в такой редакции. И вот в 1947 г. в основном корпусе II тома академического издания полного собрания сочинений поэта появляется ранее известная, но отвергнутая подавляющим

42

большинством редакторов текстов поэта редакция интересующей нас строки (II, 295):

Где мысль одна плывет в небесной чистоте.14

После академического издания эта строка в искаженном виде давалась во всех советских изданиях Пушкина, включая десятитомник сочинений поэта. Исключение составляет трехтомник в малой серии «Библиотеки поэта», в котором редактор (Б. С. Мейлах) без мотивировки в примечаниях вернулся к прежней традиции, напечатав эту строку в том виде, в каком она была в первой публикации элегии.15

Что могло служить основанием редактору академического издания для пересмотра анненковского текста этой строки, ставшего каноническим?

Пушкинская строка «Где мысль одна плывет в небесной чистоте» впервые в такой редакции напечатана в публикации М. В. Юзефовича. Второй раз она встречается в этой же редакции у П. И. Бартенева на основе нового прочтения чернового автографа элегии.16 Впоследствии В. Е. Якушкин убедительно доказал на множестве примеров неавторитетность текстов П. И. Бартенева: неточность, пропуски, серьезные ошибки, допущенные им при прочтении черновых автографов Пушкина. «Рукописи не всегда оправдывают те отличия, — писал В. Е. Якушкин, — которые внес г. Бартенев».17

М. В. Юзефович ссылается на то, что у него якобы на руках был автограф, с которого он «списал себе копию». Прошло сто лет после его публикации, но ни автографа, ни копии пушкинской элегии исследователями до сих пор не обнаружено. «В отношении фактических данных, относящихся к Пушкину, — пишет Т. Г. Цявловская, — воспоминания Юзефовича вполне достоверны».18 Может быть, он располагал когда-то неизвестным, другим вариантом элегии? Но его нет. Остается единственный достоверный источник текста элегии — черновой автограф,19 который дает следующую картину эволюции данной строки:

43

а) где мысль одна горит свободна,

б) где мысль одна горит — в свободе чистоте,

в) где мысль одна живет в свободе чистоте,

г) где мысль одна живет в небесной чистоте.

Если оставить в стороне эстетический критерий, который вполне уместен при решении текстологических проблем, когда речь идет о поэтических текстах, то нет достаточных объективных оснований для иного чтения интересующей нас строки.20

Первоначально Пушкиным было написано: «мысль одна горит в небесной чистоте». Слово «горит» не удовлетворило поэта, и он избрал более спокойную форму: «мысль одна живет в небесной чистоте».21 Эта форма больше отвечает образной системе элегии, где преходящая земная жизнь противостоит миру, «где смерти нет».

И черновой автограф, и логика поэтического мышления Пушкина дают основание читать и печатать пушкинскую строку только и только так: «Где мысль одна живет в небесной чистоте».

3

В новейших исследованиях о Пушкине авторы редко обращаются к элегии «Надеждой сладостной младенчески дыша», а если и касаются ее, то лишь мимоходом. В мрачном чувстве, овладевшем поэтом, они обычно ищут отражение его «политической неудовлетворенности», опираясь на зачеркнутые в черновом автографе строки:

Узрел бы я предел свободы, наслаждений,

[страну] где [нет] [оков, цар]<ей>, где нет предрассуждений...22

Б. С. Мейлах, следуя в этом направлении, пришел к крайним выводам: «Перед нами, — пишет он, — произведение исключительной трагической силы. В нем речь идет о самоубийстве».23

44

Более правильный путь был намечен Б. В. Томашевским, связавшим элегию «Надеждой сладостной младенчески дыша» с раздумьями поэта, навеянными крымскими впечатлениями, с «жаждой продления воспоминаний о пережитой любви». Исследователь определял элегию как следующий после «Тавриды» этап «в развитии романтической темы посмертного небытия».24

В «Тавриде», написанной за год до элегии, тот же характерный для пушкинского романтизма строй раздумий о тленности «мира земного», которому противостоит «мир иной».

      ...где все блистает
Нетленной славой и красой,
Где чистый пламень пожирает
Несовершенство бытия...

–––

Ниже приводится транскрипция чернового автографа элегии.

сладостной

[небесн]                 младенчески

Надеждою а [пр]             [и веро]                     дыша
Когда бы верил я что некогда душа

[земное] б         уносит [В пустыне бесконечной]

Могилу

[пережив]         [хранит]   [бесконечной]  мысли   вечны

[разум]          [вечной]

И память и любовь [в] в пучины бесконечны

[смертный] в

Клянусь! давно бы я покинул [мрачн] г мир
[ра]  [я сам разбил] бы
[И жизнь] [был]        жизнь — уродливый кумир
я сокрушил

[Но тщетно]

[Но] [сердце] [гордый д ум] [жить] желает
[меня] [ничтожеством могила] ужасает
Как ничего <нрзб.>

узнал            предел [восторг] свободы

[узрел]         бы я [страны]                                      наслаждений
   предел            [нет] смерти нет
[страну] где [оков, цар], где нет прерассуждений

живет е [в свободе] небесной

45

Черновой автограф стихотворения Пушкина «Надеждой сладостной младенчески дыша».

46

Где мысль одна [горит] [свободн] чистоте

тщетно предаюсь

Но [верить мечту] пленительной мечте,

[Мой ум упорствует] ж

[ум устр] з      [не верит]

[Ничтожество зовет — невольником могилы] —
Меня ничтожеством могила ужасает

ни мысль — ни первая любовь...

Как [?] ничего — [ни память ни любовь]
И на жизнь — ...Гляжу печально вновь
И долго жить хочу — чтобы долго образ милой
Таился и пылал в душе моей унылой.

–––