24

Г. М. ВОРОНЦОВ-ВЕЛЬЯМИНОВ

ПУШКИН В ВОСПОМИНАНИЯХ ДОЧЕРИ НИКОЛАЯ I1

В 1881—1882 гг. дочь Николая I вел. кн. Ольга Николаевна, королева Вюртембергская, написала воспоминания о своей юности до замужества.2 Не имея детей, она посвятила свои воспоминания внучатым племянницам, Эльзе и Ольге Вюртембергским, и рукопись, на французском языке, перешла к сыну одной из них, принцу Альбрехту Шаумбург-Липпе. По воле мемуаристки, записки ее не могли быть обнародованы до истечения 50 лет после ее смерти и появились только в 1955 г., но не во французском оригинале, а в неполном немецком переводе.3

25

Русский перевод записок, сделанный с этого немецкого перевода и с новыми сокращениями, появился в Париже в 1963 г.,4 и страницы мемуаров, посвященные смерти Пушкина, вызвали живой интерес в среде пушкинистов. В частности, в этом переводе можно было прочесть, что женитьба Дантеса на Екатерине Николаевне Гончаровой была исполнением приказания Николая I. Гипотеза о давлении царя на Дантеса была уже до этого выдвинута М. И. Яшиным, и можно было думать, что она подтверждается записками вел. кн. Ольги Николаевны.5

Несмотря на это, Н. А. Раевский заподозрил неправильность двойного перевода и через Т. Г. Цявловскую просил автора этих строк отыскать подлинную рукопись и сверить ее с русским переводом, что и было им сделано. Предлагаемый ниже текст (с репродукцией) отрывка воспоминаний, касающегося смерти Пушкина, публикуется с разрешения Штутгартского государственного архива, где рукопись теперь хранится. Приводим и возможно точный русский перевод этого места, соблюдающий разбивку автора.

Il y avait de l’orage dans l’air. Des lettres anonymes circulaient accusant la belle Pouchkin, femme du poëte de se laisser courtiser par Dantès. Le sang de nêgre de Pouchkin se mit à bouilloner. Papa qui s’intéressait à lui comme à une gloire Russe, et voulait du bien à sa femme, aussi bonne que belle, fit tous ses efforts pour le calmer. Benkendorff fut mis en campagne pour découvrir l’auteur des lettres. Les amis ne trouvèrent qu’un moyen de désarmer les soupçons. Dantès dut épouser la soeur cadette de M^e Pouchkin, assez peu intéressante. C’était trop tard, la jalousie éveillée ne se laissait dérouter. Parmis les six danseurs se trouvait Dantès! Quelques jours plus tard il se battait en duel et Pouchkin tombait mortellement blessé de sa main. On peut se figurer l’impression sur Papa. Cette mort de Pouchkin fut un événement, une catastrophe publique. La Russie entière se passiona pour cette mémoire, demandant vengeance. Papa écrivit de sa propre main des paroles de consolation au mourant, promettant aide et protection pour sa femme et ses 4 enfans. Pouchkin mourut tranquille en bénissant Papa, la main dans la main de sa femme en vrai chrétien. Je me souviens des larmes de Maman, l’oncle Ch.<arles> longtems penaud.

Joukovsky et Pletnef (notre maître de Russe) tous deux amis de Pouchkin, membres de l’Arsamass, de son cercle littéraire, n<ou>s entretenaient sans cesse de lui, ses poösies n<ou>s les apprenions de préférence à tout autre, Mazeppa, la fontaine de Baktisaraï, Boris Godounoff, n<ou>s dévorions sa

26

dernière oeuvre (la Капитанская дочь) qui paraissait dans un journal périodique le Современник (le Contemporain). Ce journal fut continué par Pletneff avec piété. Papa avait dégagé Pouchkin du controle de la censure, lisant lui-même ses manuscrits. Il espérait ainsi donner un libre essor à ce génie dont les errements décelaient une âme ardente et non perverse. Les archives lui avaient été ouvertes, une Histoire de Pierre le Grand ébauchée — c’est au milieu de ces travaux que la mort le surprit. La Êàïèòàíñêàÿ äî÷ü le résultat de ses études historiques dévoile ce qu’il aurait pû être dans ce champ nouveau. Après Pouchkin aucun nom n’égala le sien. Lermontoff, Wiasemsky, Maïkoff, Tutscheff, charmants talents, pas un génie. Nekrassoff populaire dans un seul genre, la glorification des pauvres; Alexis Tolstoy, mystique dans un language sublime, mais monotone. De nos jours le roman est la seule forme dans laquelle on se livre; peut-être la hâte de vivre empêche-t-elle les travaux de longue haleine.

Воздух был заряжен грозой. Ходили анонимные письма, обвиняющие красавицу Пушкину, жену поэта, в том, что она позволяет Дантесу ухаживать за ней. Негритянская кровь Пушкина вскипела. Папа́, который проявлял к нему интерес, как к славе России, и желал добра его жене, столь же доброй, как и красивой, приложил все усилия к тому, чтобы его успокоить. Бенкендорфу было поручено предпринять поиски автора писем. Друзья нашли только одно средство, чтобы обезоружить подозрения. Дантес должен был жениться на младшей сестре г-жи Пушкиной, довольно мало интересной особе. Но было слишком поздно; разбуженная ревность не смогла быть отвлечена. Среди шести танцоров находился Дантес!6 Несколько дней спустя он дрался на дуэли, и Пушкин пал смертельно раненный его рукой. Можно представить себе впечатление на Папа́. Эта смерть Пушкина была событием, общественной катастрофой. Вся Россия горячо отнеслась к его кончине, требуя возмездия. Папа́ собственноручно написал умирающему слова утешения, обещая помощь и покровительство его жене и четверым детям. Пушкин умер спокойно, благословляя Папа́, держа руку в руке жены, настоящим христианином. Я помню слезы Мама́, смущенный вид дяди Карла в течение долгого времени.

Жуковский и Плетнев (наш учитель русского языка), оба друзья Пушкина, члены «Арзамаса»7 и его литературного круга, постоянно нам о нем говорили. Мы заучивали его стихи, предпочитая их всяким иным, «Мазепу»,8 «Бахчисарайский фонтан», «Бориса Годунова». Мы поглощали его последнее произведение, «Капитанскую дочку», которое печаталось в журнале «Современник». Издание этого журнала было благоговейно продолжено Плетневым. Папа́ освободил Пушкина от контроля цензуры, читая сам его рукописи. Он надеялся таким образом дать возможность

27

Воспоминания вел. кн. Ольги Николаевны о Пушкине. Фрагмент автографа.

28

свободного взлета гению, заблуждения которого обнаруживали пылкую, но не испорченную душу. Архивы были ему открыты, и он набрасывал историю Петра Великого. Смерть застигла его посреди этих трудов. «Капитанская дочка», результат его исторических исследований, раскрывает, чем бы он мог стать на этом новом поприще. После Пушкина ни одно имя не может сравниться с его именем. Лермонтов, Вяземский, Майков, Тютчев — прелестные таланты, но ни один из них не гений. Некрасов стал популярен только в одном жанре — в прославлении бедняков. Алексей Толстой — мистичен в своем возвышенном слоге, но однообразен. В наше время роман — единственный род, которому себя посвящают; может быть, торопливость жизни мешает трудам больших размеров.

Как видно, подозрения относительно двойного перевода оказались правильными, и подлинный текст мемуаров не подтверждает предположения о том, что Дантес женился по приказанию Николая I, но скорее его опровергает, указывая, что свадьба состоялась по инициативе и под давлением друзей поэта. Каким же путем произошло искажение фразы рукописи, введшее в заблуждение пушкинистов? Дадим возможно точный русский перевод немецкого текста, т. е. перевода, принадлежащего гр. Подевильс в издании 1955 г.

Папа́, который видел в нем воплощение славы и величия России, проявлял к нему большое участие и благоволил также к его жене, которая была столь же доброй, как и красивой. Поэтому Папа́ ничего не упустил, что могло бы его успокоить. Бенкендорфу было поручено отыскать автора анонимных писем, и Дантес должен был жениться на младшей сестре г-жи Пушкиной, довольно незначительной персоне.

Простим переводчице, что Пушкин из «славы» России стал ее «славой и величием», что «интерес», проявленный к нему Николаем, стал «большим участием» и что Екатерина Николаевна из «мало интересной» стала «довольно незначительной». Но совершенно недопустимо было выбросить основную фразу: «Друзья нашли только одно средство, чтобы обезоружить подозрения» и соединить в одну фразу поручение Бенкендорфу найти авторов письма с необходимостью женитьбы Дантеса. Правда, здесь еще не сказано черным по белому, что распоряжение жениться дал Николай, но близость утверждений «Папа́ ничего не упустил...» и «Бенкендорфу было поручено...» (конечно, царем) позволяет предположить, что «Дантес должен был жениться» по воле императора. Русская переводчица не преминула это уточнить: «Папа́, который видел в Пушкине олицетворение славы и величия России, относился к нему с большим вниманием и это внимание распространял и на его жену, которая была в такой же степени добра, как и прекрасна. Он поручил Бенкендорфу разоблачить автора анонимных писем, а Дантесу было приказано жениться на младшей сестре Натали Пушкиной, довольно заурядной особе».9

29

Таким образом, давление друзей превратилось в приказ императора. Кроме того, «интерес» к Пушкину и «желание добра» его жене заменились вниманием к нему, распространенным на Наталию Николаевну, что уже противно истине, так как было скорее обратное. Сам Пушкин, в своем дневнике (1 января 1834 г.), приписывает пожалование ему камер-юнкерства желанию двора, чтобы Наталия Николаевна танцевала в Аничковом дворце.

____

Имя Пушкина упоминается еще в двух местах воспоминаний. Когда, в 1834 г., Ольге Николаевне минуло 12 лет, она получила русское придворное платье и 6 декабря присутствовала на балу в день именин Николая I. При открытии бала она шла в полонезе с оберкамергером графом Литта. В девять часов ей положено было идти спать. После прощания с матерью, произошло следующее: «В то время, как я повернулась, чтобы уйти в сопровождении моего пажа (его звали Жерве и он был немногим старше меня), я услышала, как Геккерен, голландский посол, сказал Мама́: „Как они оба прелестны! Уверен, что, перед тем как идти спать, они вместе еще поиграют в куклы“. Я с моим пажом! Эта мысль показалась мне невозможной и была вне моих представлений. Геккерен был приемным отцом Дантеса, убившего на дуэли нашего поэта Пушкина».

В страницах о 1842 г. упоминаются военные, уезжавшие на Кавказ «пожинать лавры»:

«Все дамы, к которым я должна была причислить и себя, сходили по ним с ума и чествовали их как героев. Кавказские песни Пушкина и Лермонтова были у меня в крови; красочная форма Нижегородских драгун, с казачьими шароварами и газырями на груди, восхищала мои глаза».10