Т. Г. ЦЯВЛОВСКАЯ

НОВЫЕ АВТОГРАФЫ ПУШКИНА НА РУССКОМ ИЗДАНИИ
«АЙВЕНГО» ВАЛЬТЕРА СКОТТА

1. АВТОГРАФЫ НА КНИГЕ

Осенью 1963 г. собрание автографов Пушкина, хранящееся в Пушкинском доме, пополнилось несколькими неизвестными автографами поэта. Это записи и рисунки на книге: Ивангое, или Возвращение из крестовых походов. Сочинение Валтера Скотта. Часть вторая. Санкт-Петербург (ПД, № 1733).1 Год издания книги (1826) на этом экземпляре отсутствует — титульный лист оборван. Листы хранят следы плесени, даже грязи — книга лежала в сырости. На титуле и на следующем листе — еле видные строки. Написанные коричневыми орешковыми чернилами, они совершенно вылиняли. Лучше читается текст на фотоснимках, сделанных в ультрафиолетовых лучах.2

На титульном листе книги, наверху, написано: St. Petersb. (слово записано сокращенно и сохранилось не полностью, бумага прорвана, и кусок ее выпал). Рядом, может быть, начало единицы (вероятно, была дата, но она не сохранилась), угол листка оборван. Следующая строка: Александр Пушкин. Это запись поэта о принадлежности ему книги, сделанная, вероятно, при ее покупке. Ниже, справа, в край страницы написано Ал. Ал. Раменскому.

6

Автограф Пушкина на титульном листе романа В. Скотта
«Ивангое, или Возвращение из крестовых походов»,
1826 г.

7

Автограф Пушкина на титульном листе романа В. Скотта
«Ивангое», 1826 г.

8

Следуют четыре стихотворные строчки:

Как счастлив я когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора,
Уйти опять в пустынные дубровы
На берега сих молчаливых вод.

Под стихами — дата: неотчетливо написанное число и месяц и ясно написанный год: 1829.

Ниже: Грузины и подпись: Александр Пушкин.

На следующем листке — зачеркнутые строки и рисунки: виселица с пятью повешенными; над нею — весы; ниже — мужская голова в профиль. Характерные пушкинские рисунки.

Малоправдоподобно, чтобы Пушкин надписал и подарил книгу, на втором листке которой изображены казненные декабристы и зачеркнуты какие-то строки. При внимательном рассмотрении книги выясняется, что глава 1, в начале которой сделаны рисунки и написаны строчки, затем зачеркнутые, начинающаяся словами: «В одной из лучших частей Англии, там, где протекает река Дон», открывает первую часть романа; титул же с автографами дарственной надписи относится к части второй. В таком неправильно составленном виде стала известной эта книга исследователям. Она в переплете, из которого, видимо, выбивалась. Сшита крупными, кривыми стежками, самодельно.

Корешок переплета старый, светло-коричневой кожи, с вытисненным на нем золотом изящным орнаментом пушкинской эпохи; там же выгравирован золотом текст: «В. Скотт (Ивангое) 1.2».

Судя по этому корешку, обе части были переплетены вместе еще в тридцатые годы. Крышки переплета — передняя и задняя — чужие, от скромного бумажного переплета; полоски кожи около корешка красные, не соответствующие корешку книги. Это следы позднейшей домашней реставрации.

То, что теперь является одной книгой, в то время, когда роман принадлежал Пушкину, было двумя отдельными книгами без переплета, в обложках: не говоря о том, что не стал бы Пушкин писать дарственную надпись внутри книги (надпись сделана, как уже сказано, на второй части романа), все четыре части «Ивангое» напечатаны были отдельными книжками. Вышли в свет они все в один день, в июле 1826 г.3 Приобрел Пушкин роман, вероятно, весной 1827 г., когда в конце мая он впервые после возвращения из ссылки приехал в Петербург.

9

Была ли надпись на первой части, неизвестно: ни обложки, ни титула не сохранилось. (Приобретая книги, Пушкин иной раз надписывал их, а чаще не надписывал). Подарил он, конечно, весь роман. Не исключено, что в остатках библиотеки Раменских и отыщутся еще две последние части «Ивангое».

Объяснить то, что Пушкин надписал Раменскому вторую часть романа, а не первую, следует, может быть, тем, что в первой части был рисунок виселицы и строки, которые он зачеркнул, вероятно, даря книгу.

«Айвенго» Пушкин читал несомненно вскоре по выходе романа (он вышел в оригинальном тексте и в переводе на французский язык в 1820 г.): в 1821 г. появляется в его стихах прозвище «еврейка», утвердившееся в Кишиневе за молдаванкой М. Е. Эйхфельдт (рожденной Мило), у которой находили сходство в героиней «Айвенго» — Ревеккой.4 Однако тогда Пушкин мог читать роман лишь во французском переводе. А в 1829 г. у него в руках оказался первый перевод романа на русский язык.5 Интересом к этому изданию и объясняется, быть может, то обстоятельство, что он вез эту книгу из Петербурга. Но главная причина была, конечно, та, что он ехал в дальнее путешествие и брал в дорогу книги, рассчитанные на длительное чтение.

2. ДАТА

В надписи, которую Пушкин сделал, даря книгу, год читается бесспорно: 1829. Число и месяц как будто написаны потом; они вписаны и уперлись в год. Поэтому вместо полного названия месяца написано: Ма и еще какая-то неясная буква. Если предположить, что год написан раньше, то странным может показаться, что он написан посреди строки, а не слева, как обычно писал его Пушкин в датах. Это редкое написание шло в один ряд с надписью: Ал. Ал. Раменскому. (К тому же есть у Пушкина такие случаи — например, в письме к Вяземскому от 1 сентября 1828 г. (ПД, № 1264) дата написана посередине строки).

Буквы начала месяца — Ма — похожи на почерк Пушкина. Но цифра перед месяцем (которую можно прочесть, скорее всего, как 2 или 8) написана так, как Пушкин никогда не писал. Не вписал ли точную дату получения от Пушкина подарка Ал. Ал. Раменский?

Ниже даты написано название имения: Грузины. Значит, книга надписана там.

Название Грузины повторяется на плане, начерченном неизвестной рукой на последней странице первой части «Ивангое».

10

Там показаны путь от Петербурга до Москвы и расположение имения Грузины. Отмечены следующие пункты: Спб. — Новгород — Торжок — Тверь — Москва. От Торжка показана дорога на северо-запад от почтового тракта и отмечен пункт: Грузины. Рядом нарисован условный знак церкви: , означающий, что в этой местности расположена церковь, что Грузины являются селом. Правее почтового тракта написано «К Полторацкому» и проведена стрелка к Грузинам. Церковь обозначена и около Новгорода, название которого написано как будто рукою Пушкина. Похожи и обозначения сел, условные знаки церквей на те, какие применял Пушкин.6

Можно предположить, что когда Пушкин собирался из Петербурга в Москву, кто-то рисовал ему, как проехать к Полторацкому.

Попробуем установить, когда именно в 1829 г. мог быть Пушкин в Грузинах.

Об отъезде Пушкина из Петербурга в Тифлис (это был единственный выезд его из Петербурга в 1829 г.) докладывали Бенкендорфу сотрудники III отделения. Листок с их сообщениями сохранился. Вот что там написано (начало — рукой неустановленного лица, два последних абзаца — рукой М. Я. Фон-Фока, помощника шефа жандармов Бенкендорфа): «Я вам сказывал, что Пушкин поехал отсюда в деревню, и один. Вот первое о нем известие от собачонки его, Сомова. Что далее узнаю, сообщу <...>7

«Пушкин пробудет, как уверяют его здешние друзья, несколько времени в Москве, и как он из тех людей, qui tournent au gré de leur allumette,8 то, может быть, или вовсе останется в Москве, или прикатит сюда назад.

«Пушкин выехал отсюда по подорожной, выданной из Военно-губернаторской канцелярии на основании свидетельства частного пристава Моллера. — Подорожная выдана 5-го марта, а Пушкин выехал 9-го».9

С этой даты и начинают хронологию его поездки.10 Есть к ней и поправка: «Надо думать, что отъезд Пушкина в Москву состоялся не 9 марта, а не ранее 10 марта».11 Эта поправка была вызвана тем, что на письме П. А. и В. Ф. Вяземских к Пушкину из с. Мещерского Саратовской губ. от 23 февраля 1829 г. есть приписка: «Bon voyage, M-r Pouchkin. 10 mars».12 Впоследствии

11

План, начертанный неизвестной рукой на странице
«Ивангое» В. Скотта

12

было установлено, что приписка сделана рукой Е. А. Карамзиной.13 (Очевидно, Вяземский послал это письмо Пушкину в Петербург на квартиру своей сводной сестры). Можно было предполагать, что, получив письмо Вяземского, Карамзина успела послать его с кем-нибудь из своих слуг уезжавшему в этот день Пушкину. Эти положения, однако, опровергаются публикуемыми в настоящей статье данными.

Почтовый тракт из Петербурга в Москву шел тогда через Новгород, Торжок, Тверь. Этот маршрут отразился в «Путешествии Онегина»:

Коляска легкая в дорогу
Его по почте понесла.
Среди равнины полудикой
Он видит Новгород великой...
Мелькают мельком будто тени
Пред ним Валдай, Торжок и Тверь...14

Расстояние по почтовому тракту от Петербурга до Москвы было 720¹/₂ верст15 (по проложенному впоследствии железнодорожному пути дорога стала короче — в ней оказалось всего 609 верст). До Торжка от Петербурга 494¹/₂ версты. «В среднем можно было проехать 150—200 в. в сутки».16 Зимой, по санному пути, дорога легче — «почтари должны везти в час неотменно: обыкновенных проезжающих в летнее время 10, в зимнее 12, а в осеннее 8 верст».17 Лето считалось с 15 мая по 15 сентября, осень — с 16 сентября по 30 ноября, зима — с 1 декабря по 15 марта, весна — с 16 марта по 14 мая.18

Если бы Пушкин выехал из Петербурга 9 марта, как записал Фон-Фок для сведения Бенкендорфу, то в Торжок он должен был бы приехать числа 11—12 (нам неизвестны часы отъезда). В таком случае дата на книге, надписанной Пушкиным в Грузинах, должна была бы быть двузначной, начинающейся с единицы. Двузначна ли она или однозначна, мы не имеем возможности судить, потому что между датой и названием месяца бумага прорвана (она подклеена с изнанки, что вводит в заблуждение при рассматривании фотографии и факсимиле). Расстояние

13

между цифрой и названием месяца тоже не может решать вопроса, потому что, по-видимому, число и месяц вписаны после года. Итак, если дата двузначная, то она должна была бы начинаться с единицы. Но цифра эта — никак не 1. Это, скорее, 2 или 8.

Приходится думать, что агенты Фон-Фока дали ему ошибочные сведения (как это не раз бывало с агентурными донесениями), и Пушкин выехал не 9-го, а ранее. Чтобы быть 8—9 марта в Грузинах, надо было выехать из Петербурга 6—7 марта (расстояние от Торжка до Грузин — 14 верст — Пушкин мог проехать за час — полтора, свернув с почтового тракта, на «вольных» лошадях).19

Однако надписал Пушкин книгу Раменскому, конечно, не в первые часы по приезде в Грузины. Вернее предположить, что он выехал еще на сутки ранее — 5—6 марта, т. е. в день получения подорожной20 или на следующий день. В таком случае он приехал в Грузины 7—8 марта, книгу же надписал 8 марта.

Относительно приписки Карамзиной на письме к Пушкину 10 марта следует, по-видимому, предположить, что она переслала ему письмо в Москву и счастливого пути желала ему от Москвы до Тифлиса.

Мы не имеем возможности установить, сколько времени пробыл Пушкин в Грузинах. Неизвестно, когда точно он приехал в Москву.21 Самая ранняя дата, свидетельствующая о его пребывании в эти дни в Москве, — это 20 марта (вечер у Булгаковых).22 Но несомненно приехал он раньше — 21 марта В. Л. Пушкин пишет Вяземскому: «Александр Пушкин здесь и едет в Тифлис, к брату. Вчера он избран в члены пресловутого нашего Англинского клуба».23 И по тексту, и по тону видно, что Пушкин приехал не накануне, что он в Москве уже несколько дней, вероятно, не позднее числа 18-го. А может быть, и не позднее

14

15 марта (это число было последним днем более дешевого зимнего тарифа. В зимнее и летнее время впрягали лошадей меньше, нежели в весеннее и осеннее. Так, «в обыкновенные двуместные дорожные коляски... едущему одному или двум» (а именно так ехал в начале марта 1829 г. Пушкин из Петербурга — в своей «тяжелой петербургской коляске»,24 он держал путь на Кавказ, лошадей почтовых ему меняли на станциях) в зимний и летний период впрягали по три лошади, а в весенний и осенний — по четыре).25

Если Пушкин приехал в Москву 15—18 марта, то выехал он из Грузии числа 14—17-го: расстояние от Торжка до Москвы — 226 верст — он должен был проехать за сутки с небольшим.

Итак, Пушкин мог провести весною 1829 г. у Полторацких под Торжком несколько дней — от 7—8 по 14—17 марта, разъезжая по обычаю своему и в имения дружественных ему Вульфов — Малинники, Павловское, Берново, отстоявшие от Грузин на пятьдесят верст.

3. ГРУЗИНЫ ПОЛТОРАЦКИХ

Что же представляли собой Грузины, которые войдут теперь в историю русской культуры как место, связанное с пребыванием там Пушкина?

«Усадьба поражала своею громадностью. Дом в Грузинах по масштабу и отделке мог назваться дворцом. Кроме огромной с хорами залы и знаменитой внизу галереи, в его трех этажах и двух смежных флигелях было до 120 комнат.26 Все хозяйственные постройки соответствовали главному дому. Конный двор вмещал до 250 лошадей. Скотный двор из жженого кирпича, как и конный, с черепичною крышей, отличной старинной выделки, вмещал в себе до 600 штук рогатого скота, крупного, независимо от отдельных помещений для мелкого. В таких же размерах обширные риги, оранжереи, теплицы, грунты, мастерские и проч. Церковь во имя Грузинской Божией матери27 напоминала скорее собор;28 крестьянские даже избы и те построены вдоль большой Старицкой дороги из жженого кирпича с черепичными крышами. Кроме того, там находился еще каменный старинный винокуренный завод... Наконец, в довершение полноты усадьбы, перед господским домом сад с роскошными цветниками, а за ним парк

15

на 25 десятинах земли с рекой, прудами, островами, мостиками, беседками, статуями и бесчисленными затеями».29 Так рассказывает Владимир Алексеевич Полторацкий в 1840-х годах.

«Великолепный замок, построенный Растрелли», «гостиную, отделанную розовым мрамором», «золотом и мрамором отделанные апартаменты» вспоминает и А. П. Керн, часто гостившая в Грузинах в детстве и в юности.30

Владельцем этого имения после смерти матери (в 1822 г.) был Константин Маркович Полторацкий (1782—1858), генерал-майор. Он был одним из сыновей основателя рода, Марка Федоровича Полторацкого (1729—1795), вышедшего из певчих в директоры Придворной певческой капеллы. Это о его чиновном гоноре записал Пушкин анекдот с репликой ему Потемкина: «Какой ты генерал? Ты генерал-бас».31

Можно, конечно, допустить, что свернул Пушкин с большой почтовой дороги ради того, чтобы увидеть хозяина Грузин: Константин Маркович был боевым генералом, участником Отечественной войны. Много любопытного мог услышать такой жадный собиратель исторических анекдотов, каким был Пушкин, от этого «идеально добродушного человека», который «без умолку рассказывал... эпизоды из войн в начале... столетия, а особенно подробно об Аустерлице, за который в петлице его красовался Георгиевский крест».32 Он был другом Ермолова. Он беседовал однажды с Наполеоном на военные темы. (О знакомстве Пушкина с ним до сих пор известно не было).

Но мог привлечь Пушкина в Грузины и кто-нибудь из родственников помещика, постоянно наезжавших гостить к этому «истинно радушному хозяину».

Пушкин знал многих Полторацких. Из детей Марка Федоровича он был знаком с дочерью его Елизаветой Марковной Олениной, матерью Анны Алексеевны, девушки, которой посвящен большой цикл его лирических стихотворений 1828 г., с Петром Марковичем, отцом Анны Петровны Керн. О веселых проделках Петра Марковича в Тверской губернии рассказывает Пушкин в одном из писем из Малинников от ноября 1828 г.33

Был Пушкин знаком и с многими внуками Марка Федоровича: кроме названных Олениной, ее братьев и сестры, кроме А. П. Керн, он знавал и Александра Павловича Полторацкого,

16

с которым встретился у Олениных в 1819 г.,34 Алексея Павловича и Михаила Александровича Полторацких, с которыми общался в Кишиневе, где они занимались топографическими съемками. Этим офицерам (вместе с двумя другими) написал поэт по поводу бывшего у них обеда в честь уезжавшего товарища их В. Т. Кека стихотворение «Друзья» («Вчера был день разлуки шумной...»).35 Михаила Александровича встречал Пушкин и в 1828 г. в Петербурге.36

Ради кого из них мог Пушкин заехать в марте 1829 г. к К. М. Полторацкому в Грузины — сказать трудно. С Олениной к этому времени отношения совершенно изменились. Керн он видел постоянно в Петербурге. Решительно отвергнуть надо возможность симпатии его в это время к А. П. Полторацкому (вероятно Александру Павловичу). Незадолго нанес он Пушкину жесточайшую обиду. Он был одним из приятелей Пушкина; летом 1828 г. Пушкин проводил время с П. А. Вяземским, Сергеем Голицыным (Фирсом), С. Д. Киселевым, А. А. Олениным, Александром Павловичем и Михаилом Александровичем Полторацкими.37 А затем все разъехались. И 1 сентября Пушкин пишет Вяземскому письмо, в черновике которого он делает на полях вставку — приписку о Полторацких. Вот текст этой убийственной приписки:

«Полтор<ацкие> <?> уехали в <нрзб.> и А. П. <?> [распустил] сбол<тнул> в Твери <?>, что я шпион,38 получаю за то 2500 в месяц <?>, [сумма] (которые очень бы [н<ам>] мне пригодились благодаря крепсу) и ко мне уже являются трою<ро>дн<ые> братцы за местами <?> и за милостями <?> [за <нрзб>] царскими <?>».39

Переписывая письмо для отправки, Пушкин опустил эти строки, но гнусной сплетни он не забыл. Вот что читаем мы об Онегине в черновиках романа, в стихах, написанных год спустя и являющихся живым сколком с тех противоречивых откликов, которые вызывало в эти годы появление в столицах самого поэта:

Замечен он. О нем толкует
Разноречивая молва,
Его шпионом именует,
Слагает в честь его стихи
И производит в женихи.40

17

Ближе всех Полторацких был Пушкину, вероятно, Сергей Дмитриевич, молодой человек, сотрудник «Московского телеграфа» и «Revue encyclopédique», горячий пропагандист творчества Пушкина во Франции,41 известный впоследствии библиограф. «Ты совершенно забыл меня, мой милый. А. П.», — такую записку послал ему Пушкин через несколько дней после приезда в Москву из Грузин 25 марта.42 Необыкновенно интимный тон записки свидетельствует об особенной симпатии и постоянном общении Пушкина с С. Д. Полторацким в это время. Был ли этот приятель Пушкина в первой половине марта 1829 г. в Грузинах, установить не удалось: в феврале 1829 г. он был в Москве,43 так же как и 25 марта, но это еще не значит, что в начале марта он не мог быть в Грузинах у очень его любившего дядюшки.44 Не исключено, что для совместного пребывания с Сергеем Дмитриевичем Полторацким у Константина Марковича и свернул Пушкин на пути в Москву от Торжка в Грузины.

4. АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ РАМЕНСКИЙ

Об Алексее Алексеевиче Раменском, которому Пушкин надписал «Ивангое», до сих пор в материале о Пушкине никаких сведений не было. Имя его нигде в пушкиниане не упоминается.45

Теперь узнали мы об этом человеке то, что рассказывал его внук Николай Пахомович Раменский (1856—1936) своему внуку Антонину Аркадьевичу Раменскому, передавшему надписанную Пушкиным Алексею Алексеевичу книгу в Пушкинский дом.

18

А. А. Раменский (последний владелец книги) не раз записывал рассказы деда с его слов. Он разыскал свои старые записные книжки с этими записями (мы видели их) и любезно предоставил нам копии воспоминаний Н. П. Раменского.46

«Село Мологино — древнее, торговое, дороги на Новгород, Ржев, Торжок, Москву. Раменские здесь живут без малого лет двести. По преданиям и книгам старинным, первым учителем был Алексий. Как говорят, из болгар». «Первоначально фамилия Раменских была Рамяновы». Учился Алексий в Москве вместе с Радищевым. В семье Раменских хранилась реликвия — табель-календарь на 1762 г. с пометами Радищева. В 1763 г. А. Раменский выехал из Москвы «с одним тверским помещиком в домашние учителя, да Тверь в тот год выгорела, и уехал Алексий под Старицу в Мологино, где школу открыл цыфирную. Народ ее содержал, мужики торговые. Лет пятьдесят учил Алексий грамоте народ, очень его уважали и подарили ему пустошь, — она и сейчас называется Раменки...

«После смерти Алексия стал работать его сын, Алексей Алексеевич, который до Мологина работал под Торжком в Бернове и других местах. Человек он был грамотный, начитанный, привез библиотеку и был знаком с многими писателями того времени. Знаком он был и был в особенно хороших отношениях с Карамзиным, который в то время писал русскую историю. Ал. Ал. был у него корреспондентом. Он собирал для Карамзина материалы по Тверской губернии. Он объехал все монастыри Ржева, Старицы, Зубцова, Торжка, где хранились старинные книги и рукописи, изучал их и готовил материалы для Карамзина, с которым был в переписке. В благодарность за это Карамзин подарил Ал. Ал. первое собрание своих сочинений». Из «Сочинений» Карамзина уцелел один лишь том VI, 1820 г. (издание третье, первое вышло в 1803—1804 гг.), который и показал нам А. А. Раменский.

«Через Карамзина, — продолжается запись Раменского, — Ал. Ал. познакомился с другими писателями — Пушкиным и Жуковским, которые бывали у помещиков проездом из Петербурга в Москву. Да и сам он ездил в Петербург.

«Однажды Николай Михайлович познакомил его с Пушкиным у помещика Полторацкого, и тот просил рассказать ему легенды и предания о Тверской губернии. Ал. Ал. не раз встречался с Пушкиным и много ему рассказывал легенд и преданий. Особенно ему понравилась легенда о русалке, когда тверской князь обманул на охоте дочку мельника и та бросилась в омут и стала русалкой. Пушкин просил показать то место, где это произошло. И вот Ал. Ал. повел Пушкина в дикий лес, где, верст 8—9 от

19

Бернова, в темном лесу была старинная деревянная мельница, уже гнилая и поросшая мохом. Там никто не жил, и омут, а кругом ни души, темный лес только. Я сам ходил из Бернова на это место. Пушкину очень понравилось это место и легенда о русалке. И стал он работать над драмой „Русалка“. Как говорят, незадолго до смерти он снова бывал под Торжком и видел Ал. Ал. и подарил ему книгу с...».47

Если Пушкин познакомился с Ал. Ал. Раменским через Карамзина, то это могло быть только в период между летом 1816 г., когда историк приехал в Царское Село и поэт-лицеист стал его постоянным гостем, и весной 1820 г., когда Пушкин был выслан из Петербурга. Больше Карамзина он не видел — Николай Михайлович умер в 1826 г. Таким образом, первые встречи Пушкина с Раменским состоялись, судя по семейным преданиям, во время одного из приездов Раменского в Царское Село или в Петербург. Дальнейший рассказ о встрече их у помещика Полторацкого имеет в виду, вероятно, того Полторацкого, к которому Пушкин приезжал в 1829 г. в Грузины, где он надписал Раменскому книгу.48

Кое-что из рассказов Н. П. Раменского (сведения о времени учительской деятельности Алексия Раменского и сына его Алексея Алексеевича) подтверждается и дополняется документально записями на «Письмовнике» 1811 г., в который заносились основные даты деятельности первых поколений Раменских.49

Первая запись: «Лета 1763 года прииде в село Мологино некий учитель Алексий Раменский нареченный из Москвы-града и да помнят почал он творити дела и школу для народа создаша и жизни своей пятидесяти лет сему делу положивши.

«Приими сию книгу, яко лепту нашу от памятующих дела твоя.

«Радуйся обучивых многих селян наших. Да благословит тебя бог.

«От учеников и почитателей села Мологина и волости.

20

«Лета 1813 генваря 10 дня».50

Другой рукописный текст в «Письмовнике»:51

«Сия запись июля 30 дня 1817 лета я сын Алексий от 1 брака <?> Раменский по соизволению начальствующих меня переведен был в школу села Мологина, что в Старицком уезде, в тую же должность отца моего учителя Алексия Раменского, что преставился в день святыя Троицы.

«К сему руку приложил Алексей Раменский. 1817 года».52

Это писал знакомый Пушкина.

Третья запись сделана сыном Алексея Алексеевича:

«По кончине батюшки моего учителя Алексия Раменского села Мологина определен я, сын Пахомий, на тую же должность учителем села Мологина в церковноприходской школе лета 1834 г. по 1869 год маия 17 дня и оставил оную по слабости телесной 1869 года в селе Мологине Старицкого уезда Тверской губернии. Учитель Пахомий Раменский».53

Итак, Алексей Алексеевич Раменский состоял учителем в школе в селе Мологине Старицкого уезда с 1817 по 1834 г., когда он умер. Весной 1829 г., когда он встретился с Пушкиным в Грузинах, он был там гостем.

О книге Вальтера Скотта с автографами Пушкина, которой А. А. Раменский никогда у деда не видал,54 хотя видел у него много всяких документов и автографов, А. А. Раменский рассказывает:

21

«Книга была найдена мною в 1945—1947 году в подвале старой церковной сторожки в селе Мологине, когда я был занят розыском остатков библиотеки моего деда. Она растрепалась, держалась на нитках, сшивавших книгу. Она была в грязи, масле, листочки были склеены. В сторожке заправляли, должно быть, тракторы, а может быть, и танки во время войны».55 Автографов на книге Раменский тогда не заметил, однако книгу отложил. Отобранные им книги из остатков дедовской библиотеки, пролежав пятнадцать лет у его родных в Вышнем Волочке, были привезены ему в Москву в 1962 г. Вот тут-то Антонин Аркадьевич рассмотрел автографы на книге Вальтера Скотта. Он пригласил знакомую журналистку Н. А. Дилигенскую, и книга зажила новой жизнью.

5. «РУСАЛКА»

Стихи, написанные Пушкиным Алексею Алексеевичу Раменскому, являются отрывком монолога князя из первого замысла «Русалки», не получившего тогда развития и осуществленного впоследствии в ином характере в известной драме.

То, что именно эти стихи записал Раменскому Пушкин, надо объяснить личной настроенностью поэта; это его признание, он переосмысляет стихи из монолога, превращая их в лирическое стихотворение:

Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора,
Уйти опять в пустынные дубровы
На берега сих молчаливых вод.56

Ощущение радости, которую поэт испытал, вырвавшись из Петербурга и очутившись среди природы, как нельзя лучше передавалось этими стихами. (В книгу же вписал эти стихи Пушкин, вероятно, потому, что едва ли сельский учитель имел альбом).

Но, может быть, то, что Пушкин захотел оставить Раменскому на память стихи из начатой и оставленной им «Русалки», имеет и второй, им обоим понятный смысл: ведь создание этого поэтического творения связывают с берновской легендой, которую Пушкин услышал, как гласит семейное предание Раменских, от Алексея Алексеевича.

Что сюжет драмы Пушкина «Русалка» восходит к происшествию, случившемуся будто бы когда-то в Бернове, постоянно рассказывали местные люди. Сообщал об этом в восьмидесятых

22

годах берновский помещик Н. И. Вульф, который мальчиком двенадцати лет знавал Пушкина, когда поэт приезжал к ним в дом в Берново.57 «...сюжет „Русалки“, — пишет с его слов тверской краевед, — Пушкину подала судьба дочери одного мельника их имения. По этому преданию, дочь этого мельника была влюблена в одного барского камердинера; этого камердинера за какую-то вину барин отдал в солдаты,58 и она с отчаяния утопилась в мельничной плотине».59

И в советское время легенда продолжала жить в Бернове.60

Разные варианты этого рассказа неизменно связывают происхождение пушкинской «Русалки» с местной легендой о гибели девушки в Бернове. Устойчивость этого утверждения придает этим рассказам крепость народной памяти.

Однако, чтобы взвесить вероятность этого утверждения, следует соотнести время приездов Пушкина в Тверскую губернию и время создания «Русалки».

Впервые был Пушкин в Тверской губернии поздней осенью 1828 г. Он гостил у П. А. Осиповой в Малинниках (в сорока верстах от Торжка). Он прожил здесь шесть недель — с 22—23 октября по 4—5 декабря.61 Бывал он в соседних поместьях — в Павловском — у П. И. Вульфа, в Бернове — у И. И. Вульфа, в Михайловском, названном впоследствии Курово-Покровским, — у сестры Вульфов, А. И. Панафидиной.62

Из Малинников Пушкин поехал в Москву ненадолго и вновь вернулся в Торжок. В этот приезд провел он в Тверской губернии — в Старице, у П. А. Осиповой и Ал. Н. Вульфа, и

23

в Павловском, у П. И. Вульфа, десять дней — с 6 по 16 января 1829 г.63

Третий раз был Пушкин в этих местах, как устанавливается настоящей статьей, на пути из Петербурга в Москву, по дороге в Тифлис, в начале марта 1829 г. Он задержался в Грузинах и, вероятно, в окрестных имениях (от Грузин до Малинников верст пятьдесят) не более недели — с 7—8 по 14—17 марта.

Вновь приехал Пушкин в Тверскую губернию, — по-видимому, в Павловское, — после путешествия в Арзрум, на обратном пути из Москвы в Петербург. Он пробыл в деревне с середины октября по начало ноября 1829 г.

И в следующую поездку в Москву, в начале марта 1830 г., не проехал Пушкин мимо Торжка, а остановился там на несколько дней (с 6—7 по 10—11 марта). У кого провел он эти дни — по слухам, больной, — неизвестно. Это было пятое пребывание Пушкина в Тверской губернии.

Ни разу за эти полтора года не пропустил он случая заехать к милым ему Вульфам. Когда не стало Арины Родионовны,64 поэт перенес свои пенаты из Михайловского в Малинники.

Последний раз завернул он в эти места неожиданно, уже женатым, проезжая в имение тещи Ярополец «мимо Вульфовых поместий». Это было в августе 1833 г.

Итак, Пушкин гостил в Тверской губернии шесть раз: осенью 1828 г., три раза в 1829 г. (в январе, весной и осенью), весной 1830 г. и в августе 1833 г. «Русалка» же по датировке, тщательно и детально разработанной С. М. Бонди, писалась в начале ноября 1829 г., осенью 1830 г. и в апреле 1832 г., когда была и перебелена.65

Приступил поэт к написанию драмы именно в этих местах в начале ноября 1829 г. Гипотеза о возникновении «Русалки» на основе реального случая с дочерью мельника имения Берново (или легенды, бытующей в этих местах) приобретает известную правдоподобность, а утверждение Раменских о том, что в основе драмы Пушкина «Русалка» лежит услышанная поэтом от А. А. Раменского берновская легенда, вполне допустимо.

Справедливее, однако, представляется нам обратное толкование общих мотивов у Пушкина и в легенде: не поэт использовал народное предание, а предание может восходить к пушкинской

24

драме. (Вспомним своеобразную судьбу ряда «простонародных сказок» Пушкина: «Жених», «О, царе Салтане», «О рыбаке и рыбке», «О мертвой царевне», которые записывались уже в нашем веке со слов народных сказителей, в ином тексте, в качестве уже народных произведений).66 Особенно близким отголоском пушкинского сюжета можно в данном случае считать вариант Раменских. Рассказывая на старости лет, что отложилось в его воспоминаниях, Н. П. Раменский, естественно, смешивал семейные предания с прочитанными рассказами о Пушкине в Бернове и с его произведениями.

Впрочем, самоубийства обесчещенных и покинутых девушек были настолько распространенным в ту пору явлением, что и предание Тверской губернии, и драма Пушкина могли возникнуть самостоятельно, без воздействия одного на другое.

6. РИСУНКИ

На первой странице первой части изучаемого нами экземпляра «Ивангое», на местах, свободных от печатного текста, находится несколько рисунков, сделанных Пушкиным.

Прежде всего мы видим виселицу с пятью повешенными. Это пятый рисунок, воплощающий преследовавшую Пушкина мысль о казни декабристов.

Два из них хорошо известны. Они воспроизводились многократно. Нарисованы они, вероятнее всего, в ноябре 1826 г. в Михайловском, когда после поездки в Москву по вызову Николая Пушкин вернулся к своим рукописям. Наслушавшись в Москве рассказов о казни, о неблаговидном поведении 14 декабря С. П. Трубецкого, поэт нарисовал виселицу на крепостном валу (на верху листа и внизу его), портрет Трубецкого и другие портреты; среди неизвестных нам лиц — погрудный портрет отца и шесть набросков лица дяди Василия Львовича, который поразил его, по-видимому, тем, что за те десять лет, что они не виделись, он превратился в старика.67

Другие два рисунка виселицы декабристов Пушкин нарисовал в 1828 г., во время работы над «Полтавой». Изобразив двух повешенных в украинских жупанах (поэт думал о казнях Кочубея, Искры), он вернулся мыслью к самому страшному событию своего времени и нарисовал виселицу с пятью повешенными.

25

Ниже повторил он этот рисунок и развил его: кроме вала и ворот, которые были изображены Пушкиным и на рисунках 1826 г., он нарисовал и сторожевую будку.68

Рисунки 1826 г. важны и значительны первым отражением потрясшего поэта события; виселицы с казненными являются тут неким символом казни, образом смерти пятерых революционеров; реальность явления обнаруживается в изображении крепостной стены, в воротах, наглухо запертых. Если на рисунке 1828 г. мы видим почти то же, отмечая лишь, что одна из фигур выделяется громоздкостью, величиной, а другая — вытянутостью, то рисунок 1829 г. отличается от них качественно. Фигуры здесь тяжелые, грузные, это мертвые тела, висящие в петлях. Уже не символ казни являет этот рисунок, а реалистическое изображение умерших на виселице.

Над рисунком виселицы 1829 г. Пушкин нарисовал весы. Это образ правосудия, Фемиды. Не первый раз связывает Пушкин судьбу казненных декабристов с Фемидой: такой же рисунок, с тем же наклоном перетянувшей тарелки, дважды нарисован на листе с портретами Пущина, Якубовича и еще не раскрытых лиц, вероятно тоже декабристов.69

Ниже виселицы на впервые публикуемом рисунке 1829 г. нарисован мужской профиль. Чей это портрет, пока не установлено. Этого лица в рисунках Пушкина мы еще не видали.

Три профиля на правом поле страницы, а также и затылок, пририсованный к профилю, нарисованному Пушкиным, сделаны беспомощно, неопытной рукой. Пушкину они не принадлежат.

7. СТИХИ ИЗ ДЕСЯТОЙ ГЛАВЫ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»

Обращаемся к самому главному автографу на книге — к зачеркнутому тексту в шесть стихов. Они написаны слева от рисунка виселицы, после него: строки текста тщательно обходят рисунок.

Текст поддается чтению с величайшим трудом. Он не столько читается, сколько узнается. Прочел его Сергей Михайлович Бонди.

26

Одну Россию в ми<ре> видя
Лел<ея> <?> в ней свой <?> идеал
Хромой Т<ургенев> им в<нимал>
И плети рабства не<на>видя
Предвидел в сей <толпе> дворян
Освободителей <крестьян>

Это — фрагмент из строфы XV так называемой десятой главы «Евгения Онегина».

Прежде всего постараемся понять, что значит эта запись отрывка? Ради чего она сделана? Почему на книге? Когда это было?

Как известно, строфа, в которую входят эти стихи, сохранилась в полном виде в черновом тексте:

Друг  Марса, Вакха и  Венеры
Им резко Лун<ин> предлагал
Свои решительные  меры
И  вдохновенно  бормотал.
Читал сво<и> Ноэли Пу<шкин>.
Мелан<холический> Як<ушкин>
Казалось молча  обнажал
Цареубийственный  кинжал.
Одну Росси<ю> в мире  видя
Лаская в ней свой идеал
Хромой Т<ургенев> им  внимал
И слово: рабс<тво> ненавидя
Предвидел в сей  толпе  дворян
Освободителей  крест<ьян>.70

Почему же записал Пушкин конец строфы? Для кого-нибудь или для себя? Если бы он хотел познакомить кого-то с этими стихами, то он прочел бы их ему вслух. Если бы решил он оставить эти стихи другому человеку, то он написал бы их так, чтобы их можно было прочесть, так, как он писал письма или стихи в альбомы, как сделана дарственная надпись на титуле части второй того же «Ивангое», как написаны там же стихи «Как счастлив я...», т. е. ясным, отчетливым почерком.

Здесь же видим мы быструю запись еле читаемого почерка, с абревиатурами. К тому же все шесть строк энергично зачеркнуты. Зачем же сделана эта запись?

Подобные записи стихов, торопливые, с сокращением отдельных слов иногда до одной буквы, в рукописях Пушкина встречаются. Такого характера записи бывали у него тогда, когда приходили ему в голову новые варианты к прежде написанным стихам, текст которых не лежал у него перед глазами. Новые варианты нужно было немедленно зафиксировать, чтобы их не забыть, как случилось с поэтом, когда он сочинил «Сцену

27

у фонтана» для «Бориса Годунова» во время прогулки верхом, сразу не записал, а «Потом позабыл в половину, о чем глубоко сожалел», — тот забытый текст, по рассказам друзей поэта, был «несравненно лучше, несравненно превосходнее».71

В таких случаях поэт записывал иногда отдельные слова или стих, иной же раз весь контекст; сильно сокращенные слова в этих записях обозначают те слова, которые безусловно остаются прежними, поэтому повторять их не стоит. Здесь важны новые слова — замены прежних. Именно мнемоническую запись новых вариантов и представляет собою новая запись известного фрагмента строфы. В черновом тексте стихи 9—10 читались:

Одну  Россию  в  мире  видя
Лаская  в  ней  свой  идеал

(первоначальный вариант там: Боготворя свой идеал). Здесь он читается:

Лел<ея> <?> в  ней  свой <?> идеал.

Стих 12 читается в черновике:

И  слово:  рабство  ненавидя

(первоначальный вариант: И цепи рабства ненавидя).72

Вариант в новой записи:

И  плети  рабства  не<на>видя.

Цель этой записи была удержать в памяти два новых варианта: «лелея идеал» и «плети рабства».

Недавно опубликована позднейшая запись тех же шести стихов. Она обнаружена в дневнике А. И. Тургенева, куда он записывал в декабре 1831 г. в Москве о чтениях ему Пушкиным отрывков из последних глав «Евгения Онегина». Вот текст этой записи:

«18 декабря. <...> Заезжал к Пушкину и разбирал библиотеку <...>

Одну  Россию  в  мире  видя,
Преследуя  свой  идеал,
Хромой Тургенев  им  внимал
И  плети  рабства  ненавидя
Предвидел в  сей  толпе  дворян
Освободителей  крестьян».73

28

Новая пушкинская запись на книге дает тот же текст стиха 12 строфы, как и запись Тургенева, сделанная со слов Пушкина почти три года спустя; стих же 10 предстает в неизвестном варианте.

Когда же сделана эта запись?

Безусловно, конечно, до подарка книги Раменскому, т. е. до 8 марта 1829 г. Первый же срок определяется временем, когда Пушкин мог купить книгу, — не ранее конца мая 1827 г. (см. выше, стр. 8). Удивляет то, что рисунок и текст находятся на книге. Однако есть у Пушкина несколько таких единичных случаев. Очевидно, могло это случаться только тогда, когда под рукой не было бумаги, т. е. в дороге. Не в коляске, конечно, а где-нибудь на станции, в те перерывы между ездой, о которых поэт писал:

... Ровно  полчаса
Пока  коней  мне  запрягали...74

С весны 1827 г. по весну 1829 г. Пушкин совершил не одну поездку. Но приурочить рисунки и запись на книге «Ивангое» естественно именно к длительному путешествию 1829 г., конечной целью которого был Тифлис, когда имело смысл взять для чтения в дорогу длинный роман.

Таким образом, я предполагаю, что и рисунок казненных декабристов, и запись новых вариантов одной из декабристских строф «Евгения Онегина» сделаны между 5 и 8 марта 1829 г. в пути из Петербурга в Торжок, на какой-нибудь станции.

Датировка вновь открытой авторской записи известного фрагмента одной из «декабристских строф» исключительно важна. Благодаря ей передатировываются и предшествовавший этой записи черновой текст строфы XV десятой главы, и написанный одновременно с ним черновой текст строф XVI и XVII.

Это обстоятельство уже оценено по достоинству в исследовании И. М. Дьяконова «О восьмой, девятой и десятой главах „Евгения Онегина“». «В то время, — пишет он о марте 1829 г. по поводу датировки этого автографа, — лишь недавно была закончена VII глава; даже IX главы не существовало, и не существовало, конечно, и X: стало быть, шифрованные строфы либо были заготовкой, пока еще не приуроченной ни к какой главе, либо наброском главы VIII. Во всяком случае, тогда Пушкин еще не предполагал, что действие романа закончится до декабрьского восстания: в июне 1829 года Пушкин говорил М. В. Юзефовичу и другим, что Онегин должен „или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов“. В тот год Пушкин встречался с бывшими декабристами и его политические симпатии к ним вспыхнули с новой силой.

29

Вернувшись с Кавказа осенью 1829 года с этими замыслами и настроениями, Пушкин стал работать над VIII главой («Путешествие»). „Декабристские строфы“, по всей вероятности, уже существовали полностью или частично, и странствия Онегина, возможно, и были задуманы как переход к ним».75

Итак, новое поступление в Пушкинский дом — книжка «Ивангое», обнаруженная в 1962 г., — представляет собою уникальный случай соединения на одной книге трех разнородных видов автографов Пушкина: записи, сделанной им, когда он купил книжку; рисунков и стихов из одной из «декабристских строф» «Евгения Онегина» (мнемоническая запись новых вариантов); наконец, дарительной надписи на книге, в которую входят не только обычная надпись, кому она дарится, но и четыре стиха из неопубликованного произведения, как бы запись в альбом.

Точным днем — 8 марта 1829 г. — датируется только дарственная надпись. Несомненно перед отъездом из Петербурга сделан кем-то для Пушкина план местоположения имения Полторацких — Грузин. Еще, может быть, дома или, вернее, в пути (до 8 марта) сделал поэт на книге рисунки и записал стихи из «Евгения Онегина», впоследствии зачеркнутые.

Новые автографы, дополненные семейными воспоминаниями Раменских, обогащают пушкиниану целым рядом неизвестных доселе данных.

1. Биографическими фактами. Устанавливается заезд Пушкина весной 1829 г. в имение Новоторжского уезда Тверской губернии Грузины К. М. Полторацкого, о знакомстве с которым поэта известно не было. Устанавливается и знакомство Пушкина с сотрудником Карамзина Алексеем Алексеевичем Раменским, снабжавшим историка выписками из «Летописей», изучавшихся им в монастырях Тверской губернии. Выясняется доброе отношение Пушкина к этому незаурядному сельскому учителю, которому он дарит взятый в дорогу роман Вальтера Скотта, надписывает ему книгу, пишет на ней четыре стиха из неопубликованного своего произведения. Отдает он ему и другие книжки романа, на одной из которых нарисованы повешенные декабристы и записаны шесть стихов из одной из «декабристских строф» «Евгения Онегина». Стихи эти Пушкин зачеркивает.

2. Новыми рисунками Пушкина (виселица с пятью повешенными, весы и портрет. Рисунок, изображающий казнь декабристов, — пятый, наиболее поздний из аналогичных рисунков, лучший из них).

3. Книжка и сопутствующие ей семейные воспоминания Раменских дают материал для размышления над возникновением замысла «Русалки».

30

4. Наконец, и это самое главное, мы обогатились новыми данными по творческой истории «Евгения Онегина», новым авторским текстом шести стихов одной из «декабристских строф» романа и неопровержимым свидетельством, что эти строфы (во всяком случае, строфы XV—XVII главы десятой)76 были написаны уже к марту 1829 г. Эти данные позволили автору исследования о «декабристских строфах» «Евгения Онегина» подкрепить его положение, что эти строфы являются частью не десятой главы романа, а восьмой главы, что они намечались Пушкиным лишь впоследствии, при автоцензуровании главы восьмой, для перенесения их в предполагавшуюся десятую главу.77

При разработке спорного вопроса о том, для которой из глав «Евгения Онегина» — восьмой или десятой — предназначались «декабристские строфы», а вместе с ними и вся «славная хроника», датировка публикуемой записи на книге будет играть существенную роль.

Совершенно исключительная по значению находка, появившаяся в поле зрения исследователей Пушкина сто тридцать лет спустя после выхода в свет первого полного издания «Евгения Онегина» (1833), способствует прояснению творческой истории центрального поэтического создания Пушкина.

————