414

ЛЕОНИД  ГРОССМАН

КТО БЫЛ „УМНЫЙ АФЕЙ“?

(Пушкин и доктор Гутчинсон)

Отрывок из одесского письма Пушкина, перлюстрированного московской полицией и послужившего причиной исключения поэта из состава государственных чиновников и заточения его в Михайловском, важен не только по этому поворотному значению в его судьбе: он останавливает наше внимание и как важнейшее свидетельство об умственной и творческой жизни Пушкина в Одессе. Несмотря на общеизвестность текста, напомним для ясности дальнейшего изложения эти несколько строк утраченного письма, сохранившегося лишь в дошедшей до нас полицейской выписке:1

„Читая Шекспира и Библию, Святый Дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира. — Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрыя строфы романтической поэмы — и беру уроки чистаго Афеизма. Здесь Англичанин, глухой философ, единственный умный Афей, которого я еще встретил. Он изписал листов 1000, чтобы доказать qu’il ne peut exister d’etre intelligent Créateur & régulateur, мимоходом уничтожая слабыя доказательства безсмертия души. Система не столь утешительная как обыкновенно думают, но к нещастию более всего правдоподобная...“.

Это несомненно один из самых значительных фрагментов эпистолярного наследия Пушкина. Имена Шекспира и Гете, противопоставленные Библии, блестящая автохарактеристика начатого „Евгения Онегина“, беглый и выразительный очерк философа-европейца, и наконец, сжатая и смелая постановка темы об атеизме — всё это свидетельствует о богатстве и глубине интеллектуальных исканий Пушкина зимою 1824 г. (письмо

415

датируется апрелем — первой половиной мая и предположительно адресуется к П. А. Вяземскому). В молодом торговом городке опальный поэт, оказывается, не только находил книги великих классиков, возбуждавшие рост его новых замыслов, но и встречал замечательных собеседников, с которыми мог решать волнующие вопросы современной мысли. В этом отношении личность глухого англичанина, приобщавшего молодого поэта к своей атеистической доктрине, приобретает значительный интерес в биографии Пушкина.

Между тем сведений об этом лице удалось собрать до последнего времени крайне мало. По сообщению П. В. Анненкова, „в самом доме наместника Пушкин часто встречался с доктором-англичанином, по всем вероятиям, страстным поклонником Шелли, который учил поэта нашего философии атеизма и сделался невольным орудием второй его катастрофы“.1 Анненков тут же сообщает, что эти сведения получены им „от почтеннейшего А. И. Левшина“ (правителя канцелярии Воронцова, впоследствии одесского градоначальника) и называет фамилию „доктора-атеиста“: Гунчисон.

В таком начертании фамилия эта вызвала впоследствии вполне обоснованные сомнения в правильности своего произношения. „Гунчисон, — писал по этому поводу П. О. Морозов, — фамилия по-английски мало вероятная: может быть Hutchinson“.2 Догадка редактора оказалась совершенно правильной. В опубликованных значительно позднее письмах самого Воронцова к Н. М. Лонгинову домашний врач семьи действительно назван доктором Гутчинсоном.

21 октября (2 ноября) 1821 г. Воронцов писал из Парижа: „С нами живет один Doctor Hutchinson, которого рекомендовали нам чрезвычайно в Лондоне; он с нами поедет и в Россию; человек прекрасный, ученый, хорошо воспитанный, имел уже довольно практики, и, что особенно для нас выгодно, был при детском Гошпитале в Лондоне, в коем в полтора года лечил до 2000 детей. Один маленький недостаток в нем, что немного глух, но привыкнув к голосу, это почти не приметно“.3 О внешности Воронцовского доктора-англичанина можно судить по свидетельству Вигеля, побывавшего летом 1823 г. в Белой Церкви: „предметом общего, особого внимания гордо сидел тут англичанин-доктор, длинный, худой, молчаливый и плешивый, которому Воронцов, как соотчественнику4, поручил наблюдение за здравием жены и малолетней дочери: пред ним только одним стояла бутылка красного вина“.

Таковы едва ли не все известия об „умном афее“, столь заинтересовавшем Пушкина.

Новые сведения об этом „глухом философе“ дает сохранившаяся в библиотеке Воронцова книга, подтверждающая беглое указание Пушкина о том, что одесский англичанин занимался и литературной деятельностью. В 1820 г. он выпустил в Лондоне „Рассуждение о детоубийстве и его отношениях к физиологии и юриспруденции“ (второе издание вышло в 1821 г.). Приведем полное заглавие этого исследования: „A dissertation on infanticide in its relations to Physiology and Jurisprudence. By William Hutchinson. M. D. member of the Society of the college of physicians of Paris; fellow of the Linnean Society; member of the Medical and Chirurgical Society of London; and one of the physicians to the Royal metropolitan infirmary for sick children. Second edition. London. 1821“.

Заглавие это дает ряд точных сведений об одесском собеседнике Пушкина. Его звали Вильям Гутчинсон; он был доктором медицины, членом видных медицинских и хирургических обществ Лондона и Парижа, врачом королевской Лондонской больницы

416

для слабых детей. Последнее обстоятельство с полной несомненностью устанавливает тожество автора „Рассуждения о детоубийстве“ с личностью одесского англичанина („был при Детском Гошпитале в Лондоне“, писал о нем Воронцов).

Ученые звания доктора Вильяма Гутчинсона дают еще ряд сведений для суждения о нем. Это, видимо, был человек широких научных интересов. Он состоял членом английского Линнеевского общества, т. е. крупнейшего объединения натуралистов. „The Linnean Society“ было основано в 1788 г., сейчас же после смерти шведского естествоиспытателя, и получило его имя; оно ставило себе задачей разработку вопросов зоологии и ботаники в духе знаменитой „Системы природы“. С этой целью оно приобрело обширную библиотеку Линнея, его гербарии и коллекции для дальнейшего систематического развития его идей и методов. Оно постоянно обогащало свое книжное собрание всеми новейшими открытиями и исследованиями по естествознанию.1 Принадлежность к Линнеевскому обществу несомненно свидетельствовала о передовых научных воззрениях доктора Гутчинсона. Этому, видимо, вполне соответствовали и его прогрессивные политические убеждения.

Книгу свою Вильям Гутчинсон посвятил сэру Джемсу Макинтошу (James Mackintosh), известному историку, публицисту и грсударственному деятелю. Приведем текст посвящения, свидетельствующего о личных отношениях Гутчинсона с Макинтошом и о глубоком уважении автора книги к знаменитому политику и ученому.

То sir James Mackintosh M. P. L. L. D. F. R. S.

Sir, I was desirous of inscribing the following attempt to illustrate an important point of Medical Jurisprudence to some name alike eminent in science as distinguished for legal knowledge. I dedicate my book to you, because I know no man to whom a work intended to elucidate any matter, connected with science or legal enquiry, in its detail could with more propriety be addressed.

The execution of my work, I hope, will not be found so defective as to induce you to repent of the kind permission you have given me to dedicate it to yourself.

I am, sir, with the most profound respect your devoted and most obedient servant

W. Hutchinson.

London: Sackwille street

     June third 1820.2

Следует остановиться на личности и биографии того „выдающегося законоведа“, которому доктор Гутчинсон посвятил свою книгу.

Джемс Макинтош принадлежал к партии вигов и прославился в 1791 г. своей защитой французской революции, опубликовав политический памфлет на ее критиков и врагов („Vindiciae Galliae“). Сочинение это, переведенное в 1792 г. под заглавием „Апология французской революции“,3 доставило его автору по постановлению Национального Собрания почетное звание гражданина республики. Памфлет Макинтоша,

417

направленный против реакционных „Размышлений о французской революции“ Берка,1 произвел необычайное впечатление. В несколько месяцев вышло три издания книги. Продолжая свою политическую кампанию, Макинтош выступил в 1803 г. в громком политическом процессе в качестве защитника французского публициста-эмигранта Жана Пельтье, обвиненного по настоянию Наполеона в печатных оскорблениях первого консула (памфлет был издан в Лондоне). Защитник построил свою речь на прославлении французской революции и потребовал оправдания своего клиента во имя великих принципов 1789 г., попранных военным абсолютизмом Бонапарта. Обвиняемый был оправдан, адвокат его признан первым оратором Англии, а речь его переведена на французский язык г-жою Сталь. Не лишено интереса, что впоследствии в библиотеке Пушкина имелась книга о процессе Жана Пельтье с приложением знаменитой защитительной речи его адвоката.2 Посланный вскоре в Бомбей, Макинтош вступил в решительную борьбу с злоупотреблениями колониальной администрации в Индии. Вернувшись в Лондон, он предпринимает реформу уголовного законодательства Англии (в то время, как известно, чрезвычайно жестокого) и добивается полного обновления британской карательной системы.

Всё вто доставляет Макинтошу широкую популярность и привлекает к нему особое внимание криминалистов и врачей. По образованию своему доктор медицины и юрист, Макинтош широко занимался вопросами, преимущественно интересовавшими и доктора Гутчинсона. Посвящение последним своей книги этому видному члену палаты общин и лидеру вигов, несомненно свидетельствует не только о профессиональном уважении, но и о политической солидарности. В консервативном английском обществе, с нескрываемым ужасом и отвращением относившимся к французской революции, Макинтош выделялся своей решительной и смелой позицией сторонника „нового строя“. Едва ли приношение такому государственному деятелю своей книги не означало глубокого сочувствия и к его политическому исповеданию. Думается, что мы имеем основание заключить, что и доктор Вильям Гутчинсон принадлежал к небольшому кругу англичан, сочувствовавших французской революции и ее идеям.3 Следует отметить, что, как ученый, Гутчинсон избрал для своего исследования и разработки новую область знания, представлявшую в то время характер живой актуальности. Только в конце XVIII в. возникает оживленный интерес к вопросам судебной медицины. В 1798 г. выходит выдающееся исследование французского ученого Foderé „Traité de Médecine Légale“, открывающее новую эру в изучении смежных вопросов права и медицины. Монография Гутчинсона разрабатывала одну из важнейших проблем этой пограничной области антропологии, медицины и естествознания; она несомненно имела большое практическое значение в разрешении ряда вопросов правосудия и законодательства. Вышедшая в 1820 г., она в сущности открывала обширный отдел криминалистики и социологии о „женщинах-убийцах“, о „материнском праве“, о „психозах послеродового периода“

418

и уже разрешала основные проблемы этой животрепещущей темы в духе передовых общественных течений начала столетия.

Пребывание такого атеиста и радикала, как Гутчинсон, в семье графа Воронцова, которого нередко изображают сторонником Священного союза, может вызвать естественное недоумение. Оно отпадает при фактическом уточнении политической и общекультурной физиономии Воронцова. „Наместник юга“ по своему воспитанию принадлежал к „либеральной“ Англии и охотно демонстрировал свое сочувствие новейшим идеям, брошенным в европейское общество французскими энциклопедистами. Это было, конечно, достаточно гибкое „вольномыслие“, нисколько не препятствовавшее блестящей государственной карьере двуличного сановного вольнодумца в царской России, и всё же оно в значительной степени определяло его общественную позицию и служебное окружение. Адъютант Воронцова Дондуков-Корсаков впоследствии отмечал в нем полное отсутствие религиозного чувства; он был воспитан в вольтерианском направлении, ум и рассудок заменяли ему веру, он не любил говорить о религии, а если и говорил, то с насмешкой и в сардоническом тоне, охотно рассказывая антирелигиозные анекдоты.1 Мистический курс правительства Александра I был ему чужд, а отдаленность от Петербурга разрешала ему вольность постоянного общения с „умным афеем“, литературные и философские занятия которого едва ли могли оставаться для него тайной.

Ему, конечно, были известны и отношения Гутчинсона с необычным „архивариусом“ его дипломатической канцелярии.

Впрочем, не может быть сомнения, что Пушкин заинтересовал ученого и радикально мыслящего англичанина, прежде всего как выдающийся поэт, преследуемый царским правительством. Следует думать, что родственность убеждений быстро привела здесь к выработке общего языка, а затем и к углубленным философским беседам на тему, всегда интересовавшую Пушкина. Его „безверие“, вызвавшее еще в лицее известный сокрушенный отзыв директора Энгельгардта („его сердце холодно и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце“) не переставало расти в последующие годы; об этом красноречиво свидетельствуют, на ряду с его южными рукописями, и некоторые показания современников.2

Какие же уроки атеизма мог брать автор „Гавриилиады“ у своего нового знакомого-англичанина? Следует помнить, что вольнодумство Пушкина питалось традициями французского просвещения с его компромиссными моментами „деизма“. Оно могло получить новое углубление от вольных лекций мыслителя-англичанина, написавшего огромный трактат (по слову Пушкина, „листов 1000“) в опровержение идеи бога и бессмертия души и вероятно развивавшего перед поэтом критическую доктрину знаменитых английских материалистов XVII в. Из этих живых философских диалогов Пушкин и вынес впечатление „чистого афеизма“, т. е. абсолютного, безусловного крайнего безверия, освобожденного от всех смягчающих оговорок и нейтрализующих уступок.3

Переживавший в это время усиленный приступ охватившего его в последние годы жизни мистицизма, Александр I усмотрел в письме Пушкина состав дерзкого политического преступления. Он не посчитался с рядом смягчающих оговорок в письме поэта („единственный умный афей“, „к несчастью более всего правдоподобная“),

419

которыми Пушкин, предвидя вероятно возможность перлюстрации, старался несколько ослабить свою декларацию безверья. Последовала суровая и резкая резолюция. 11 июля 1824 г. Нессельроде, как известно, сообщил Воронцову заключение правительства о „коллежском секретаре Пушкине“: „Всё доказывает, к несчастью, что он слишком проникся вредными началами, так пагубно выразившимися при первом вступлении его на общественное поприще. Вы убедитесь в этом из приложенного при сем письма. Его величество поручил мне переслать его вам; об нем узнала московская полиция, потому что оно ходило из рук в руки и получило всеобщую известность. Вследствие этого, его величество, в видах законного наказания, приказал мне исключить его из списков чиновников министерства иностранных дел за дурное поведение“; кроме этого „император находит необходимым удалить его в имение родителей в Псковскую губернию под надзор местного начальства“.1

Одесское письмо Пушкина, попавшее в руки полиции, видимо, оказало влияние и на судьбу доктора Гутчинсона. Если иностранно-подданного нельзя было заточить за его атеистические убеждения в „далеком северном уезде“, нетрудно было с помощью Воронцова под каким-нибудь предлогом удалить за пределы России вольнодумца, развращающего своими „уроками“ таких представителей русской молодежи, как Пушкин. Вскоре после высылки поэта из Одессы, собирается в отъезд за границу и его учитель атеизма. Об этом Воронцов сообщает Лонгинову в письме от 17 ноября 1824 г., из которого видно, что вопрос об отъезде Гутчинсона из России был решен не позже октября.2

Что сталось с „умным афеем“ в Англии? По свидетельству П. В. Анненкова, А. И. Левшин к своему сообщению о докторе-англичанине „прибавил, что лет пять спустя после истории с Пушкиным, он встретил того же самого Гутчинсона в Лондоне уже ревностным пастором англиканской церкви“.3

Достоверно ли это показание? Собранные нами сведения о научных интересах доктора Гутчинсона, его участии в Линнеевском обществе, сочинениях на медико-юридические темы, наконец, идеологической солидарности с левым политическим деятелем и поклонником французской революции склоняют к мнению, что последнее сообщение Левшина едва ли не анекдотично. В кругах, к которым бывший правитель канцелярии Воронцова принадлежал в старости (когда он сообщал Анненкову свои воспоминания о Пушкине), т. е. в среде высших служащих министерства внутренних дел, было принято иронизировать над атеистами и „нигилистами“, которые якобы с поразительной легкостью перебрасывались в стан „порядка“ и благочестия. Даже имеющиеся в нашем распоряжении скудные биографические сведения об этом забытом ученом, философе и писателе заставляют предполагать в нем ту прочность мировоззрения, которая делает сомнительным переход от судебной медицины и естествознания к пасторской кафедре. Во всяком случае, независимо от конца его жизни, член научных обществ Лондона и Парижа доктор Вильям Гутчинсон заслуживает полного внимания исследователей Пушкина: он относится к той почетной группе его собеседников, которые будили философские искания поэта и оставляли след в развитии его мысли.

Сноски

Сноски к стр. 414

1 Воспроизводим это письмо с его первого списка, т. е. с оригинала полицейской выписки, хранящейся в Архиве Революции и внешней политики в Москве; в ней ряд особенностей в начертании слов с прописной или строчной буквы, в орфографии и пунктуации (они не всегда воспроизводятся в печати).

Сноски к стр. 415

1 П. Анненков. „А. С. Пушкин в александровскую эпоху (1799—1826)“. СПб., 1874, стр. 260.

2 Пушкин, „Собрание сочинений“, под ред. С. А. Венгерова, т. VI, СПб., 1915, стр. 534. — Ср. также: „Сочинения Пушкина“, изд. „Просвещения“, т. VII, СПб., 1906, стр. 441. — „Материалы для биографического словаря одесских знакомых Пушкина“ под ред. М. П. Алексеева, 1926, стр. 50.

3 Пушкин. „Письма“, т. II, М. — Л., 1928, стр. 504.

4 Воронцов рос и воспитывался в Англии.

Сноски к стр. 416

1 Списки приобретений библиотеки печатались в ученых записках Линнеевского общества „Transactions of the Linnean Society“ с конца XVIII в. См. новейшее издание: „Catalogue of the printed books and pamphlets in the Library of the Linnean Society of London“. New edition. London. 1925.

2 Перевод: Сэру Джемсу Макинтошу, члену парламента, доктору прав, члену королевского общества. Сэр, на этом опыте, пытающемся осветить важный вопрос судебной медицины, я желал бы поставить имя человека, который является и выдающимся ученым, и большим авторитетом в области правоведения. Я посвящаю эту книгу вам, ибо не знаю никого, кому с большим правом может быть посвящено исследование, ставящее себе задачей осветить во всех ее частностях одну из научных проблем законоведения. Я надеюсь, что выполнение моего труда не окажется столь несовершенным, чтобы внушить вам сожаление за любезно данное мне разрешение посвятить эту книгу вам. Остаюсь, сэр, с глубочайшим уважением ваш преданный и покорнейший слуга. В. Гутчинсон. Лондон, Секвиль-стрит. 3 июня 1820 г.

3 „Apologie de la Révolution française“. Paris, 1792.

Сноски к стр. 417

1 Burke. „Reflection on the Revolution in France“, London, 1791 (экземпляр этого издания находился в библиотеке М. С. Воронцова). — Впоследствии в библиотеке Пушкина имелся французский перевод этого сочинения: Edmond Burke. „Reflexions sur la Revolution de France, nouvelle édition corrigée et revue avec soin par I. A. A“. Paris, 1823 („Библиотека Пушкина“, № 690, „Пушкин и его современники“, т. IX — X, СПб., 1910, стр. 180). — На титульном листе одесской рукописи „Евгения Онегина“ (1823) Пушкин дал по английски эпиграф из Берка („ничто так не враждебно точности суждения, как недостаточное различение“).

2 „Библиотека Пушкина“, № 1253 („Пушкин и его современники“, т. IX — X, стр. 308).

3 Отметим, что в библиотеке Пушкина, помимо „процесса Жана Пельтье“, имелась и „История английской революции 1688 г.“ Макинтоша с приложением статьи о жизни, сочинениях и речах автора („Библиотека Пушкина“, № 585, „Пушкин и его современники“, т. IX — X, стр. 152). Подробный разбор этой работы дал Маколей в своем этюде о Макинтоше: „Sir James Mackintosh“ — см. Macaulay. „Critical and historical essays“, t. I, New-York, 1903, pp. 681—758.

Сноски к стр. 418

1 А. М. Дондуков-Корсаков. „М. С. Воронцов“, Пб., 1902, стр. 11.

2 В письме к мужу от 15 августа 1824 г. Вяземская сообщает рассуждение своего семилетнего мальчика, любимца Пушкина: „«можно ли верить богу-отцу, богу-сыну, надобно которому нибудь одному, а то запутаешься легко». Ensuit par reflexion il dit <подумав, он прибавил>: «А я никому верить не буду, лучше — не ошибешься». Представляю себе впечатление, какое произвели бы эти слова на Пушкина, который был от него в восторге“ („Остафьевский архив“, т. V, 1909, стр. 146).

3 Накакими другими свидетельствами об атеистическом трактате Гутчинсона, кроме показания Пушкина, мы не располагаем.

Сноски к стр. 419

1 „Русская Старина“, 1879, X, стр. 293—294.

2 „Мы получили из Лондона хорошее известье, — писал Воронцов, — что прекрасный человек Doctor Lee найден вместо почтенного нашего доктора Гутчинсона, и что он скоро сюда приедет...“ (Пушкин, „Письма“, т. II, М. — Л., 1928, стр. 504). На устройство такого дела почтою требовалось не менее шести недель. Таким образом уже месяца через два после высылки Пушкина из Одессы вопрос об отъезде отсюда д-ра Гутчинсона был решен.

3 П. Анненков, цит. соч., стр. 260.