409

Л. Б. МОДЗАЛЕВСКИЙ

НОВЫЕ КОРРЕСПОНДЕНТЫ ПУШКИНА

I

Письмо Пушкина к Д. М. Шварцу

Среди писем Пушкина находится черновое письмо его, издавна привлекающее внимание исследователей; оно датируется около 9 декабря 1824 г., писано из Михайловского и обращено к некоему Дмитрию Максимовичу,1 живущему в Одессе. Впервые одну фразу из него и притом в неверном чтении привел П. В. Анненков,2 неверно прочитавший обращение Пушкина как „Д. М. К.“ и на этом основании высказавший предположение, что оно обращено к Дмитрию Максимовичу Княжевичу. В отдельном издании своего труда3 Анненков, однако, это предположение исключил. Как раз в промежуток времени между выходом в свет номера „Вестника Европы“ с этой фразой из письма Пушкина и отдельным изданием книги „Пушкин в Александровскую эпоху“ Анненков получил письмо от М. П. Погодина (без даты, по содержанию относящееся к марту 1874 г.),4 в котором Погодин, сообщая, что „прочел с великим удовольствием“ опубликованные в „Вестнике Европы“ „отрывки из биографии Пушкина“, писал ему: „Д. М. К. никак не может <быть> Дм.<итрием> Макс.<имовичем> Княжевичем, который водворился в Одессе лет чрез 20 после Пушкина“. Столь авторитетное мнение Погодина и заставило Анненкова снять высказанное им предположение. В первое собрание писем Пушкина5 опубликованная Анненковым фраза из письма Пушкина вошла с указанием, что письмо адресовано „к Д. М. К.“ Полностью с исправлением ошибки Анненкова в обращении (Д. Мак. вместо Д. М. К.) письмо напечатано было В. Е. Якушкиным,6 отметившим: „черновое письмо к какому-то неизвестному одесситу. Г. Анненков из этого письма привел [Пушк. 244] только полторы строчки, и то не вполне точно. — Письмо обращается к Д. Мак., но почему г. Анненков определил его фамилию буквою К., мне неизвестно“. Тем не менее большинство следующих изданий писем Пушкина приняло высказанное Анненковым предположение, включая издания под ред. В. И. Саитова7 и Б. Л. Модзалевского.8 В этих изданиях письмо опубликовано как адресованное

410

к Д. М. Княжевичу, но с вопросительным знаком в скобках. Б. Л. Модзалевский в примечаниях к этому письму (стр. 372) писал: „об адресате в Одесском сборнике «Пушкин» под редакцией М. П. Алексеева, 1925 г., стр. 60—62 помещена особая заметка редактора (?), не решающая, однако, вопроса о том, кто же мог быть адресатом. Так как, всё-таки, таковым мог быть и Княжевич, временно ездивший почему-либо в Одессу, мы оставляем его имя по принятой традиции“. Действительно, названная заметка М. П. Алексеева убедительно доказывает, что письмо Пушкина не может быть адресовано Д. М. Княжевичу, с 6 марта 1824 г. занимавшему пост С.-Петербургского вице-губернатора, но и не называет действительного адресата.

Мы имеем возможность точно определить теперь имя этого лица. В письме Ф. Ф. Вигеля к Пушкину от 8 октября 1823 г. из Кишенева в Одессу1 названо имя общего их приятеля некоего Шварца, собиравшегося ехать в Одессу. С ним-то Ф. Ф. Вигель и намеревался отправить свое письмо. Пушкин, отвечая Вигелю между 22 октября и 4 ноября 1823 г. из Одессы, упомянул также имя этого Шварца: „Желаю вас рассеять хоть на минуту — и сообщаю вам сведения, которых вы требовали от меня в письме к Шв<арцу>“.2 Из этой фразы можно сделать вывод, что Шварц получил письмо от Ф. Ф. Вигеля и показывал его Пушкину. Следовательно Шварц и Пушкин были лично знакомы и находились одновременно в Одессе в 1823 г. Гр. М. Д. Бутурлин в своих записках сообщает следующее: „Александр Сергеевич и особенно короткие3 его знакомые собирались почти каждый вечер ужинать в греческом второстепенном ресторане Димитраки <в Одессе>, где и засиживались за полночь. Кружок этот состоял из поэта Василия Ивановича Туманского (чиновник особых поручений при графе Воронцове), г. Шварца (также состоявшего при графе), Кесаря Осиповича Понятовского и, кажется, графского адьютанта Варламова... Все эти господа обедывали обыкновенно во французском (очень хорошем) ресторане Отона (Autonne) в доме клуба на Херсонской улице, худа хаживали обедать г. Слоан и я, до приезда графа Воронцова“.4 Действительно среди чиновников гр. М. С. Воронцова в Одессе находился в 1823—1824 гг. и упоминаемый выше Шварц. В „Месяцослове с росписью чиновных особ или общем штате Российской Империи на лето 1825 года“ (ч. 2, СПб., стр. 195) по Херсонской губернии при Новороссийском генерал-губернаторе и полномочном наместнике Бессарабской области гр. М. С. Воронцове, среди чиновников по особым поручениям указан чиновник морского министерства, 8 класса, Шварц, Дмитрий Максимович.5 Этот именно Шварци является адресатом письма Пушкина, обращенного к Дм.<итрию> Мак.<симовичу>.

Содержание письма Пушкина бесспорно подтверждает это отожествление: „Об Одессе ни слуху ни духу. Сердце вести просит — долго не смел затеять переписку с оставленными товарищами — долго крепился, но не утерпел. Ради бога! слово живое об Одессе — скажите мне, что у вас делается...“ Беловик этого письма Пушкина не сохранился, и есть предположение, что оно не было отправлено Пушкиным по назначению, так как начальная его фраза „Буря кажется успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда“ буквально вскоре повторена была Пушкиным в письме к В. И. Туманскому от 13 августа 1825 г.

О самом Д. М. Шварце (род. 9 октября 1797 г., ум. 5 января 1839 г.), кроме перечисленных выше сведений, почти ничего до нас не дошло. Известно, что он происходил

411

из дворян Тверской губ.1 и умер в чине надворного советника,2 всего на два года пережив Пушкина. Д. Н. Блудов писал М. С. Воронцову в Одессу из Петербурга 22 декабря 1823 г. о Шварце: „Мне сказали, что некто г. Шварц, который также служит при вас, пишет по-русски изящно, правильно и легко.3 Впрочем, это только по наслышке, я почти не знаю г. Шварца и вовсе не знаком с его талантами“.4 Судя по письму Пушкина, в котором есть такая фраза: „вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы кажется раз ее видели“, — можно думать, что встречи Пушкина со Шварцом происходили еще до ссылки Пушкина на юг, в период петербургской жизни поэта, в 1817—1820 гг.

II

Письмо Пушкина к Г. Г. Чернецову

Другое письмо, вернее записка, Пушкина без даты известна с 1908 г., когда Н. О. Лернер напечатал текст ее в „Весах“ (№ 2, стр. 40), по подлиннику из дела Литературного фонда о чествовании Пушкина в 1830 г.5 Так как рядом с этой запиской находился также подлинный рисунок В. А. Жуковского, Н. О. Лернер сделал предположение, что и записка адресована В. А. Жуковскому. Приведем текст записки полностью по автографу:

Ты хотел видеть Тифлисского живописца — Уговорись с ним когда бы нам вместе к нему приехать — да можешь ли ты обедать завтра у меня?

А. П.

Лист, на котором писана записка, представляет отрезанный четырехугольный кусок белой плотной (альбомной?) бумаги, сложенный дважды поперек, без водяных знаков, размером 173 × 107 мм. Текст писан карандашом. Позднее лицевая сторона листка с текстом для предохранения от стирания карандаша была заклеена плотной прозрачной бумагой (из желатина?) которая была затем оторвана, но следы ее остались на бумаге записки и закрывают часть текста по краям. На обороте чернилами сделана надпись: „Собственноручное письмо поэта Александра Сергеевича Пушкина“. Надпись по своему характеру (почерк, чернила) сделана была, очевидно, вскоре же по получении письма и, очевидно, лицом, получившим его. Она удостоверяет, так как письмо подписано лишь инициалами, что оно писано именно Пушкиным. Почерк Пушкина, действительно, не вызывает сомнений. Никаких других данных, указывающих на адресата в письме нет, и оно обычно печатается в собраниях писем Пушкина как письмо к неизвестному с предположительным отнесением к В. А. Жуковскому. В виду отсутствия даты и невозможности приурочить его к определенному времени, оно помещается в разделе писем „неизвестных годов“.6 „Слепая“ записка до сих пор не получала своего места в переписке Пушкина и не давала возможности установить, к кому она адресована.

412

Этот вопрос, возможно, остался бы не разрешенным, если бы одно обстоятельство не натолкнуло нас на его правильное решение. Совершенно естественно было предположить, что ключ к определению адресата мог быть найден, если бы удалось определить, чьей рукой написана сертификация на обороте записки Пушкина, так как по всей видимости (см. приложенный снимок) она и была сделана адресатом письма вскоре же после его получения. Почерк сертификации, очень характерный, однако не давал для этого никаких указаний.

Среди рукописей архива братьев-художников Н. Г. и Г. Г. Чернецовых, хранящихся в Институте истории материальной культуры Академии Наук СССР и состоящих главным образом из неизданных до сих пор дневников жизни Чернецовых в Петербурге и путешествий их за разное время (1820—1840), оказалась папка с целым рядом записочек разных лиц к Г. Г. Чернецову. Нам удалось выяснить, что эти записки относятся к 1830-м годам и писаны лицами, которые преимущественно позировали Чернецову для его картины „Парад на Царицыном Лугу“. Как известно, в 1832 г. Николай I заказал Чернецову эту картину в ознаменование окончания польской кампании 1830—1831 гг. и предполагал поместить ее в Зимнем дворце.1 Картина писалась около 5 лет. На ней изображен также Пушкин вместе с В. А. Жуковским, И. А. Крыловым и Н. И. Гнедичем.2 Существует эта группа и в виде отдельной картины, сделанной, как увидим дальше, по особому заказу не ранее 1837 г. Среди названных выше записок находятся записки преимущественно придворных и лиц, близко стоявших к Николаю I; они свидетельствуют о большой популярности Чернецова как придворного художника, исполнявшего разные заказы; среди имен корреспондентов Чернецова есть и записочка кн. П. А. Вяземского и ряда других писателей (например, П. П. Свиньина и др.). Интересно, что все они писаны на клочках бумаги разных форматов, а главное — на обороте каждой из них с исключительной аккуратностью рукою Г. Г. Чернецова сделаны пометы, раскрывающие авторов этих записок. Пометы эти настолько характерны и писаны не менее характерным почерком Чернецова, что нам невольно припомнилась помета, сделанная на обороте записки Пушкина к неизвестному о тифлисском живописце. Мы имели возможность сличить почерк Чернецова с почерком на обороте этой записки. Тожественость руки Чернецова подтвердилась самым наглядным образом (см. воспроизведение пометы Чернецова на одной из записок и пометы на обороте записки Пушкина, стр. 413).

Итак, адресатом письма Пушкина является художник Григорий Григорьевич Чернецов (1801—1855), академик пейзажной живописи, с которым Пушкин лично познакомился в 1832 г., позируя ему для его картины „Парад на Царицыном Лугу“. Письмо к нему Пушкина, таким образом, вносит еще один яркий факт в биографию поэта — близость его к Чернецову (обращение на „ты“), а также дружественную связь, существовавшую между ними. Связь эта, надо думать, была, однако, кратковременной. В перечитанных нами дневниках Чернецова за 1829—1836 гг. с перерывами не встретилось упоминаний об их встречах. В 1829 г. Чернецов был на Кавказе, но уже после Пушкина; не нашли мы указаний и на возможное имя того тифлисского живописца с которым хотел поэт познакомить Чернецова.3 Пока не будут найдены другие материалы (за ряд лет дневники Чернецова не сохранились), записку Пушкина к Чернецову

413

Иллюстрация: Помета Г. Г. Чернецова на обороте записки, полученной им от Пушкина.

Иллюстрация: Образец почерка и характера текста Г. Г. Чернецова на
письмах, полученных им от разных лиц.

414

мы полагаем следует датировать тем же 1832 г., когда встреча их зарегистрирована самим Чернецовым под 15 апреля. Около, этого времени, возможно, и произошло их новое свидание. Литературные встречи Чернецова отмечены, между прочим, под 1836 г. когда 26 января происходило у В. А. Жуковского в присутствии Чернецова чтение Н. В. Гоголем „Ревизора“. На этом чтении присутствовал Д. В. Давыдов, которого рисовал Чернецов.1 Последний в своем дневнике за 1836 г. неоднократно записывает свои встречи с Д. В. Давыдовым, а 25 ноября 1836 г. Чернецов сделал следующую запись: „Группа поэтов Крылова, Жуковского, Пушкина и Гнедича, писанная мною с натуры, вечером приготовлял контуры для камня, я хочу их нарисовать и издать, а между протчим сделаю несколько копий их масляными красками для желающих“. Как ни досадно отсутствие записей Чернецова о Пушкине, но и вышеприведенное свидетельство интересно уже по одному тому, что дает точное указание на два факта. Во-первых, зарегистрированная литографированная группа, изображающая Пушкина, Жуковского, Гнедича и Крылова, могла быть изготовлена Чернецовым не ранее 1837 г.,2 и, во-вторых, отдельный фрагмент картины с изображением той же группы, писанный маслом и известный по единственному до нас дошедшему экземпляру с датой 1832 г.,3 также выполнен Чернецовым не ранее 1837 г. и из прижизненных изображений Пушкина должен быть исключен.