305

ЕЛЕНА ГЛАДКОВА

ПРОЗАИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ ПУШКИНА
ИЗ ЖИЗНИ „СВЕТА“1

I

Неоконченные прозаические наброски Пушкина из светской жизни2 — только часть большой темы — „Пушкин и свет“, очень важной для понимания жизни и творчества писателя.

Выделение неоконченных прозаических набросков законно, так как они позволяют проследить, как на материале „света“ Пушкин пробовал создать повесть из современной жизни, борясь со штампами изображения „света“ в сатирически нравоучительной и отчасти романтической повести.

Разнообразные представители „света“ явились действующими лицами большинства неоконченных прозаических набросков Пушкина. Пушкин как бы хотел продолжить в прозе сатирическое изображение „света“, привлекшее его внимание в комедии Грибоедова „Горе от ума“. И в VIII главе „Евгения Онегина“, сначала названной „Большой свет“, которую Пушкин писал с 24 декабря 1829 г. по 25 сентября 1830 г., и в набросках „Гости съезжались“ и „На углу маленькой площади“ — Пушкин шел за Грибоедовым. За образами Пушкина, как и за действующими лицами „Горя от ума“, можно увидеть реальных представителей светского общества.3 Но Грибоедовская традиция, как и психологический

306

показ светских людей в интересовавших Пушкина поэмах Баратынского „Бал“ и „Наложница“, были характерны в особенности для поэмы. В русской прозе конца 1820-х годов тема „света“ затрагивалась гораздо более робко, лишь в нравоучительно-сатирических и романтических повестях. Так Бегичев, заканчивая свой нравоописательный роман „Семейство Холмских“,1 писал: „Мы почти не коснулись сословия знатного богатого дворянства. А какое обширное поле...“ Сам он отчасти изобразил жизнь московского светского общества (балы у Фольгиных, азартная карточная игра у Змейкина, салон Свияжской). Любопытно, что Бегичев широко использовал для изображения быта московского дворянства „Горе от ума“ Грибоедова (образы Фамусова гр. Хлестовой и др.).

Схематичность образов светских людей, грубое разделение героев на положительных и отрицательных, нравоучительная тенденция в изображении действующих лиц романа — всё это было характерно не только для Бегичева, но и вообще для нравоописательной повести конца 1820-х годов. Эти же недостатки присущи очеркам жизни „света“, появившимся в „Северной Пчеле“, а также и роману Булгарина „Иван Выжигин“.2 В ряде глав последнего („Панорама московского общества“, „Общество на теплых водах“ и др.) Булгарин не столько описывает, сколько просто перечисляет персонажей, подчеркивая, что „лучшее московское общество“ состояло из стариков, отслуживших свой век, из „матушкиных сынков“ и „огромного стада всякого рода чиновников“. Но портретов, образов светских людей здесь еще нет. Даже вводя в свой роман выигрышную для описания „света“ тему, использованную не раз западными (В. Скотт, Бульвер) и русскими романистами — „общество на водах“, Булгарин и тут не может выйти за пределы примитивного, одностороннего описания.3

В 1830-е годы, когда прозаики искали пути изображения „жизни как она есть“,4 интерес к теме „света“ усиливается. Жанр „светской“ повести становится популярным. Некоторые произведения этого жанра привлекли к себе внимание Пушкина.

Бестужев-Марлинский, хорошо знавший жизнь столичного дворянства, уже в первых своих повестях из этой жизни — „Вечер на Кавказских водах в 1824 году“ и „Вечер на бивуаке“ — изображал светскую молодежь, затрагивая, между прочим, тему положения девушки в „свете“ („Часы и зеркало“). Наиболее типично для романтической „светской

307

повести“ „Испытание“.1 На фоне сатирического описания „света“ изображены брат и сестра Стрелинские, даны их психологические характеристики, введена социальная тема (рассуждение Стрелинского о положении крестьян), показана сильная личность в конфликте с окружающим ее пустым „светом“.

Пушкин, как известно, ценил „ум и чудесную живость“ повестей Бестужева-Марлинского, не раз отмечал прозу Вяземского и Марлинского как образец прозаического языка. Но в целом романтическая повесть Бестужева-Марлинского была чужда Пушкину и патетикой описаний и даже авторским отношением к светским людям.

Неслучайно серьезное внимание Пушкина привлекли светские повести Павлова и особенно В. Ф. Одоевского, где в систему романтической повести включены реалистически-психологические зарисовки светских женщин. В пушкинской оценке повестей Павлова, вышедших в 1835 г., чувствуется стремление разрешить волновавший его вопрос о языке художественной прозы. Положительно отмечая чистый и свободный слог, Пушкин возражает против „близорукой мелочности нынешних французских романистов“ в описаниях Павлова. В замечании о том, что „Именины“ требовали „более глубины в знании человеческого сердца“, чувствуется неудовлетворенность психологическими зарисовками Павлова.

В общем же Пушкин оценил повести Павлова как истинно занимательные рассказы. „Свет“ в целом не был изображен Павловым, но характеристику светских людей он пытался связать с социальными вопросами (драма крепостного художника в „Именинах“, отношение полковника к солдату в „Ятагане“). Это также должно было заинтересовать Пушкина. Как известно, острота постановки социальных тем вызвала запрещение перепечатки „Трех повестей“ Павлова.

Повести В. Ф. Одоевского „Княжна Мими“ и „Княжна Зизи“ (1834) были известным этапом не только в творчестве В. Ф. Одоевского, но и в истории „светской“ повести. Они создавали жизненные женские образы, рисовали картину взаимоотношений и своеобразных противоречий в жизни светского общества и таким образом наметили пути для создания реалистической повести.

В сущности В. Ф. Одоевский уже осуществлял то реалистическое изображение „света“, которое ранее намечал Пушкин в набросках 1828—1832 гг. Обе повести В. Ф. Одоевского встретили положительный отзыв Пушкина. Он отмечает в письме к В. Ф. Одоевскому „истину и занимательность“ „Княжны Зизи“ и ставит ее выше фантастической „Сильфиды“.

308

Любопытно отметить некоторое сходство в выборе темы у Пушкина и В. Ф. Одоевского. В повести „Катя или история воспитанницы“1 В. Ф. Одоевский показывает положение воспитанницы у эгоистичной, капризной графини. Эта тема была затем раскрыта в „Пиковой даме“ Пушкина.

В большинстве же случаев светская повесть создавала штампы сатирического обличения пустоты „света“ без раскрытия его социальной сущности, шаблонные образы „великосветской львицы“ и ее поклонника.

С этими штампами боролся Пушкин в своих критических статьях о прозе, в художественной своей практике (VIII глава „Евгения Онегина“2 и прозаические наброски из жизни „света“).

II

Начиная в 1827 г. работу над „Арапом Петра Великого“ и изображая светское общество Франции, Пушкин вносил в это описание свои мысли о „свете“. Картина дворянского светского салона была дана в следующих строках: „Литература, ученость и философия оставляли тихий свой кабинет и являлись в кругу большого света угождать моде, управлять ее мнениями. Женщины царствовали, но уже не требовали обожания“. Намеком на склонность светского общества к сплетням звучит фраза: „ничто не скрывается от взоров наблюдательного света“. Развитием темы XVIII в. „щеголи“ и „петиметры“, но уже в виде нового не схематического, а живого образа, явилась фигура петиметра XVIII в. — Корсакова.

Первые пушкинские зарисовки жизни французского светского общества отчасти уже намечали и некоторые темы из жизни русского „света“.

В 1828 г. параллельно с последними главами „Евгения Онегина“ Пушкин набрасывал по-французски план романа из светской жизни „L’homme du monde“ („Светский человек“). Приводим его в русском переводе:

Светский человек ухаживает за модной дамой (имя). Он ее соблазняет, но женится на другой по расчету. Жена делает ему сцены. Та признается во всем мужу — утешает ее — посещает ее. Светский человек несчастен — честолюбив.

Появление молодой особы в свете.

309

Зелия любит тщеславного эгоиста; она окружена холодным недоброжелательством света; благоразумный муж. Любовник, который смеется над ней. — Подруга, отдалившаяся от нее. Становится легкомысленной, ведет себя скандально с человеком, которого не любит. — Муж ее удаляет. — Она совсем несчастна. — Ее любовник, ее друг.

1) Сцена из великосветской жизни на даче у гр. L. Комната полна, около чая приезд Зелии. — Она отыскала глазами светского человека и с ним проводит целый вечер.

2) Исторический рассказ об обольщении. Связь. Любовник афиширует ее.

3) Появление в свете молодой провинциалки. — Сцена ревности. — Неодобрение света.

4) Слух о женитьбе. — Отчаяние Зелии. Она во всем признается мужу. — Благоразумный муж. — Свадебный визит. — Зелия заболевает — возвращается в свет, за нею ухаживают и т. д.1

Этот план до сих пор совершенно выпадал из поля зрения исследователей и комментаторов.

Он распадается на две части: первая до слов „его друг“ („son ami“) почти конспект истории светского человека и Зелии; вторая, написанная на обороте листа, представляет собою переработку первой и распределение материала по главам.

„L’homme du monde“ явился первым замыслом светского романа у Пушкина. Основная тема — стремление светской женщины жить вне „всех условий света“, конфликт ее с окружающим обществом.

В первой части плана намечались характеры двух главных героев. Светский человек, женатый в провинции на аристократке, соблазняет Зелию. От этого варианта Пушкин отказывается, зачеркивает фразу „женатый в провинции на аристократке“. Дается следующий сюжет: „Светский человек ухаживает за модной дамой (имя). Он ее соблазняет, но женится на другой...“ И только два штриха говорят о состоянии героя: „светский человек несчастен, честолюбив“. В описании положения героини указывается еще одна его черта: „Зелия любит тщеславного эгоиста“.

Характер героини почти не раскрыт, но указано, что „она окружена холодным недоброжелательством света“ и любовник „смеется над ней“.

Первый пункт второй части плана намечал сцену из жизни большого света на даче у гр. L. Он явился непосредственной основой наброска „Гости съезжались“.

Второй пункт вводит новый эпизод „Исторический рассказ de la séduction“ (об обольщении). Возможно, что Пушкин хотел ввести сюда эпизод рассказа о Клеопатре. Именно в обстановке вечера на даче

310

рассказан этот эпизод в наброске 1835 г., в котором героиня носит фамилию Вольской, как и в наброске 1828 г. „Гости съезжались“.

Третий пункт уточнен по сравнению с первой частью плана: там просто появление в „свете“ молодой девушки, здесь — молодой провинциалки.

Четвертый пункт развивает положение первого плана.

Уже в плане проявился интерес Пушкина к элементам психологической повести. Психологические моменты выступают и в истории Зелии и в истории светского человека.

Но создаваемая на основе этого плана повесть „Гости съезжались“ вышла за пределы только психологической повести. Разговор испанца и русского о „свете“, об аристократии сразу же вводил социальную тему. Глава (ср. т. VIII), обычно печатаемая как третья, является, собственно говоря, не самостоятельной главой, а вариантами разговора испанца и русского в I главе. Первая фраза испанца — „Вы так снисходительны и откровенны“ — непосредственно вытекает из конца диалога: „и разговор их принял самое сатирическое направление“. В III главе это „сатирическое направление“ фактически показано. Достаточно напомнить, что общество названо „малым стадом“, в котором человек, не принадлежащий к нему, будет „принят, как чужой, не только иностранец, но и свой“. Элементы сатирического описания „света“ были уже и в первом диалоге.1

В первой же главе был нарисован ряд сатирических портретов представителей „света“. Такова „важная княгиня Г...“, осуждающая Вольскую, отец Вольской, нанявший дочери „учителей разного рода“ и потом забывший о ней, молодой Вольский, „привыкший подчинять свои чувства мнению других“, Б., „ум которого почерпнут из «Liaison dangereuses»“, а „гений выкраден из Жомини“, Р., „который красит волосы и каждые пять минут повторяет с упоением: «Quand j’étais à Florence»“, „барон W — девочка в мундире“.2

В VIII главе „Евгения Онегина“, создававшейся параллельно с наброском „Гости съезжались“ (1828—1830), Пушкин подчеркивал: „И ныне музу я впервые на светский раут привожу“. Картина светского раута сего

311

пустотой нарисована в первой главе повести „Гости съезжались“.1 Ироническое описание усилено словами испанца в III главе: „Всякий раз, когда я вхожу в залу княгини В. и вижу эти немые неподвижные мумии, напоминающие мне египетские кладбища, какой-то холод меня пронизывает“.2

На фоне галереи портретов „блестящих“ представителей „света“, за которыми, повидимому, стояли реальные люди,3 и не менее сатирической картины светских вечеров, Пушкин создавал образ „великосветской львицы“. Вольская отчасти повторяет черты Татьяны последних глав „Онегина“, ее презрительное отношение к мишуре светского блеска при внешней зависимости от законов „света“. Но в образе Вольской едва ли не сильнее намечено страдание непосредственной страстной натуры, не желающей подчиняться унизительным законам „comme il faut“. Вольская — не традиционный портрет „великосветской львицы“. Всем своим поведением, всем своим обликом вплоть до странного наряда, она нарушает светские приличия — „власть несправедливого света“. Она не скрывает своей любви к Минскому, хотя он как „светский человек“ и готов ее любовь принести в жертву „своей лени и благоприличию“. Страстные упреки Вольской вызывают ответ Минского всего „в двух словах“ во II главе, являющейся завязкой драмы (повторение ситуации плана о Зелии).

„Роман в письмах“, заменивший усложненную композицию наброска „Гости съезжались“, дал „новые узоры“ теме „света“, показывая разницу „между идеалами бабушек и внучек“, между Ловласом и Адольфом. В переписке действующих лиц Пушкин рисовал картину жизни светского общества 1820-х годов, как бы оглядываясь на „свет“ эпохи декабристов. На это время намекает герой „Романа в письмах“ Владимир в письме к другу: „... ты отстал отсв оего века — и целым десятилетием. Твои умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году“. Скрытая ирония по отношению к обществу 20-х годов сквозит в следующих строках: „Французская кадриль заменила Адама Смита. Всякой волочится и веселится, как умеет“.

Владимир — новый герой не только по сравнению с Евгением Онегиным, но и с Адольфом. В письме Владимира Пушкин развивал свои мысли о положении старинного дворянства. Тема взаимоотношения дворянства и народа является основной в характеристике Владимира, по словам Лизы, „внука бородатого миллионщика“.

312

То, что Владимир не принадлежит к старинной аристократии, как бы подчеркивает объективность его суждений, когда он говорит: „Я без прискорбия никак не мог видеть унижения наших исторических родов“ и т. д. Рассуждение Владимира об аристократии связано с размышлением о положении народа. „Небрежение, в котором мы оставляем наших крестьян, непростительно. Мы оставляем их на произвол плута-приказчика, который их притесняет, а нас обкрадывает“. Эти мысли предвосхищают мысли „Истории села Горюхина“.

Первое письмо Лизы (и особенно в черновой рукописи) показывает интерес Пушкина к теме положения воспитанницы. Лиза говорит „Заметила ли ты, что все девушки, состоящие на правах воспитанниц дальных родственниц, demoiselles de compagnie и тому подобное, обыкновенно бывают или низкие служанки или несносные причудницы“. Лиза рассматривает эти черты характера как результат униженного и двусмысленного положения воспитанницы.

Продолжая работу над новой повестью из светской жизни „На углу маленькой площади“ (1830—1832), Пушкин изменял отчасти уже использованный им план „L’homme du monde“. Изменился и облик героя: „Он (рассеянный, сатирический) лжет“. Первый вариант (рассеянный, сатирический) намечал характер разочарованного и озлобленного человека, но впоследствии Пушкин оставил только одну черту, предопределяющую драму героини: „Он лжет“.

В первой половине плана намечались картины жизни „света“, связанные с развитием образа главного героя. Например: „явление в свет молодой девушки... У них будут балы покамест не выйдет замуж“; последняя часть плана должна была раскрыть взаимоотношения главных героев: „сцены в Коломне — он ссорится“.

Сохранившаяся черновая рукопись повести „На углу маленькой площади“ показывает, что Пушкин не менее пяти раз переделывал текст, подчеркивая ряд деталей обстановки, внешности героини, ее отношения к „свету“.1

Любопытно, что здесь Пушкин вместо непосредственного повествования (как в отрывке „Гости съезжались“) начинал с описания обстановки. Переехав с „Английской набережной в Коломну“, героиня сохранила свою прежнюю обстановку и привычки светской женщины. Но живет она вне „света“ и иронически относится к нему. Так, в черновике „Женат, кажется, на Вронской...“ она говорит Володскому: „Я так давно не выезжаю, что я совсем раззнакомилась с аристократическим вашим кругом“. Последние три слова Пушкин заменил „с вашим высшим обществом“, а потом зачеркнул „высшми“, оттеняя этим ироническое отношение героини к „свету“.

313

Сатирическое изображение этого общества дано в диалоге Зинаиды с Володским, причем любопытно, что язык, выражения нарочито грубы. Так, князь Горецкий — „известная скотина“. Женат он на дочери „какого-то целовальника, нажившего миллионы, того певчего, как бишь его...“ В черновике еще резче: „на побочной дочери парикмахера, нажившего миллионы. Ужасная дура“.1

Всё это показывает, что сатирическое изображение „света“, намеченное уже в отрывке „Гости съезжались“ и „Романе в письмах“, Пушкин усиливал и конкретизировал как сатиру на новую знать. Володской называет „светскими аристократами“ тех, „которые протягивают руку графине Фуфлыгиной“ „[Взяточнице, толстой], наглой дуре...“

За пять лет пребывания в Москве и Петербурге Пушкин достаточно познакомился с новым светским обществом и молодежью 1830-х годов, выросшей уже вне идейного воздействия декабристов и событий 1812 г. Об этом новом светском обществе в 1829 г. он писал Вяземскому: „Мы сотворены для раутов, ибо в них не нужно ни ума, ни веселости, ни общего разговора, ни политики, ни литературы“; а в 1830 г. в письме к Е. М. Хитрово:2 „И среди этих то орангутангов я принужден жить в самое интересное время нашего века...“.3

В своем дневнике (1833—1835) Пушкин с негодованием клеймил всю ничтожность занятий и интересов придворного общества — „большого света“. Это была иная форма, но, по существу, продолжающая тему художественного наброска „На углу маленькой площади“.4 Отношение к „свету“ было единым у Пушкина-мемуариста и Пушкина-художника.

Разоблачение пустоты, развращенности и преступлений большого „света“, которое находится в дневнике Пушкина, отчасти объясняет, почему, набросок „На углу маленькой площади“ остался неоконченным. Полностью показать этот „большой свет“, который Володской презирает и с мнением которого в то же время считается, едва ли возможно было по цензурным условиям. Ведь и дневник свой Пушкин писал для потомства. Взаимоотношения же Володского и Зинаиды без темы „света“ не могли быть полностью раскрыты, ибо тема отношения обоих героев к „свету“ играла здесь не меньшую роль, чем в предшествующих

314

набросках, хотя Зинаида, в отличие от Вольской и Лизы, совершенно порвала со „светом“.

Володской, который на 10 лет моложе Зинаиды, — новый тип светского человека. Представитель старинного дворянства, как Минский, он уже не занимает определенного места в свете, а вынужден его завоевывать. Минский и Владимир близки самому Пушкину. Их молодость совпала с 1812 годом и преддекабристской эпохой. Может быть, указание, что Минский „порочным“ своим поведением восстановил против себя „свет“, содержит и намек на вольнолюбивую молодежь.1

Рассуждение этих двух героев о русской аристократии, особенно фразы Владимира об уважении к историческому прошлому, о бездеятельности помещиков и о тяжелом положении народа — в сущности, мысли самого Пушкина.

Володской эгоистичный, стремящийся занять прочное положение в „свете“, обманывающий любящую его Зинаиду, резко отличается от Минского и Владимира. Возможно, что для этого образа у Пушкина не было еще достаточно материала, что могло быть также одной из причин, помешавших закончить набросок „На углу маленькой площади“.

В эти же годы Пушкин подготавливал к печати автобиографический „Отрывок“ о положении писателя, являющегося светским человеком.2 Он писал о публике, которая считает, что писатель „рожден для ее удовольствия и дышит для того только, чтоб подбирать рифмы“, осторожно нападал на Булгарина и других, требовавших от него поэмы об Арзруме. Сюда же вошла тема о положении старинного дворянства. При этом любопытно противопоставление писателя — представителя старинного дворянства — новой знати. „Он столь же дорожил тремя строчками летописца, в коих было упомянуто о предке его, как модный камер-юнкер тремя звездами двоюродного своего дяди“.

Прозрачность ряда намеков, очевидная автобиографичность „Отрывка“, видимо, и помешали появлению его в печати. К теме о положении писателя в светском обществе Пушкин пробовал вернуться позднее, в период работы над „Египетскими ночами“.

Во всех этих неоконченных прозаических набросках Пушкина схематическая сатира на светские нравы, характерная для сатирико-нравоучительной повести, заменялась резкой социальной сатирой на конкретное светское общество 30-х годов. Каждая из повестей затрагивает ряд социальных и литературных проблем. „Светская“ повесть Пушкина прежде всего — разновидность повести о современной жизни.

315

Оставив на время эту тему, Пушкин пробовал раскрыть ее на материалах недавнего исторического прошлого.

Значение „Рославлева“ в истории работы Пушкина над изображением „света“ прежде всего в том, что в нем на фоне сатирической картины „света“ Пушкин создал новый образ светской женщины и вместе с тем показал и образ новой русской женщины вообще. Насмешливо наблюдательное отношение Полины к „свету“ развивает эскизные зарисовки образа героини „Романа в письмах“. Полина, несомненно, самый глубокий и интересный характер женщины, намеченный Пушкиным.

Если Татьяна, тосковавшая среди неразвитых, ограниченных поместных дворян, всё свое стремление к лучшему воплотила только в любовь к Онегину, то Полина, умная и наблюдательная светская девушка, выступает против светского общества, этих „обезьян просвещения“; ей стыдно за них перед Сталь — передовой женщиной Франции.

Но самое главное и новое, что отчасти дает ключ к пониманию дальнейших произведений Пушкина, это та любовь к родине и русскому народу, которой полны речи Полины, когда она говорит о Сталь. „Но пускай она вывезет об нашей светской черни мнение, которого они достойны. По крайней мере, она видела наш добрый простой народ и понимает его“.

„Рославлев“ подготовлен предыдущими набросками повести из светской жизни, как подготавливались ими и другие завершенные повести Пушкина („Пиковая Дама“). „Рославлевым“ Пушкин окончательно опрокинул всё, что было традиционным для „светской“ повести. Простота изложения, почти конспективный характер описаний, насыщенность повести социальными вопросами, жизненный образ Полины — всё это отличало „Рославлева“ как от нравоописательной, так и от романтической „светской“ повести 30-х годов.

„Рославлев“ уже отвечал тем требованиям, которые Вяземский, возражая против традиционной „светской“ повести, предъявлял писателям, изображающим жизнь „света“: „гостинный роман должен быть романом века сего“.1

III

Стремясь нарисовать картину современной ему жизни, Пушкин, опираясь на опыт работы над „светской“ повестью и историческим романом („Арап Петра Великого“), подходил к созданию разных вариантов „светского романа“. Так возникли планы и наброски сначала „Романа на Кавказских водах“ (1831), а потом „Русского Пелама“ (1834—1835). Эти замыслы вносят много существенно нового в эволюцию пушкинской повести.

316

От „Романа на Кавказских водах“, начатого в сентябре 1831 г., остались три варианта плана и ряд замечаний и дополнений к этим вариантам.1 Все три плана намечают основную тему — общество на водах. Эта тема дважды названа в самих планах: Кавказские воды — семья русская (1-й план), „Les eaux — une saison,2 кто живет на Кавказе“ (2-й план), „Общество на водах“ (3-й план). В планах же Пушкин набрасывал картину жизни светского общества на водах: „soirées [dans] — в калмыцкой кибитке — [jeux]... толки, забавы, гулянья“.3

Действие романа должно было развиваться на фоне полной опасности и приключений жизни Кавказа 1810-х годов.

Ряд деталей 3-го плана показывает, что Пушкин настолько ясно видел отдельные сцены, что уже в стадии плана начинал набрасывать эти сцены. Так, например, он пишет о старике Кубовиче: „он плетется назад“ или другая фраза: „Едет коляска с дамой московской — Хлапенко опаздывает, немец берет его место — «куда вы, Адам Адамович?»“.

Вслед за В. Скоттом („St. Rennans Well“), Бульвером („Pelham“) и у нас Бестужевым-Марлинским („Вечер на кавказских водах в 1824 году“)4 тема „общества на водах“, позволяющая обрисовать жизнь и нравы общества, его типы, манеры, костюмы, речи, охотно использовалась писателями, интересующимися жизнью „света“. На „водах“ общество во всех своих слоях как бы позировало перед художником-писателем. Но и эту тему Пушкин намечал разрешить по-новому, фиксируя в планах не только описание „общества на водах“, но и ряд других картин: „Москва, сцена отъезда...“, „Теперешнее состояние Кавказа и прежнее...“

Введение декабриста А. И. Якубовича и брата Корсаковой, встречавшегося с декабристами, может быть, должно было вплести в традиционный сюжет новую политическую линию. Строки о декабристах в „Путешествии в Арзрум“, намек на них в „Отрывке“ 1830 г. и „сожженная“ осенью 1830 г. X глава „Евгения Онегина“ делают это предположение возможным.

Замысел нового романа (повидимому, „Дубровский“) и стремление осуществить давнюю мечту о собственном журнале отвлекли внимание Пушкина от работы над „Романом на Кавказских водах“.

Но почти параллельно с этим романом Пушкин снова начинает писать повесть из светской жизни, возвращаясь отчасти к материалам неосуществленных замыслов („Гости съезжались“, „Роман в письмах“, „На углу маленькой площади“).

317

IV

Взаимоотношения представителей светского общества и „маленьких людей“ — такова была новая, окончательно окрепшая тема „Пиковой Дамы“. Для нее Пушкин как бы пересматривал старые наброски повестей из светской жизни.

В связи с образом Германна был изменен взятый из „Романа в письмах“ образ героини. Лиза гордится своим прошлым, иронически относится к „свету“, подчеркивает свою независимость, Лизавета Ивановна — несчастное, забитое существо, вынужденное скрывать свое самолюбие.

Рассуждение Лизы о положении воспитанниц, об отношении к ним общества во время балов было использовано в эпизоде появления Лизаветы Ивановны на балу, причем отрицательно изображались светские люди, пренебрегающие ею, хотя она „была во сто раз милее наглых и холодных невест“.

Эпиграф о кампаньонках ко II главе в сущности подчеркивал ту же мысль. Подпись под ним „Светский разговор“ придавала оттенок пренебрежения фразе светской дамы. Эпиграф перенесен из черновика седьмого письма „Романа в письмах“. Там он нес функцию простой картинки разговоров в „свете“, в „Пиковой Даме“ Пушкин подчеркивает этими фразами основную тему — о положении воспитанницы.

Тема „света“, интересовавшая Пушкина и в его дневнике, была, как и в предыдущих повестях, фоном для описания главных героев. Но центр внимания Пушкина явно переместился: главные герои „Пиковой Дамы“ в отличие от героев предыдущих прозаических набросков были уже представителями иной социальной среды.

Описывая тяжелое положение Лизаветы Ивановны, Пушкин отметил: „требовали от нее, чтобы она была одета, как все, то-есть, как очень немногие“.

Это замечание заставляет вспомнить сатирическую характеристику „большого света“ в наброске „Гости съезжались“: „человек, не принадлежащий к этому малому стаду принят как чужой“. В „Пиковой Даме“ Пушкин осторожно развивал в сущности ту же мысль и, как бы подводя итоги своему отношению к „свету“, подчеркивал, что те, которые считали себя „большим светом“, на самом деле „очень немногие“.

Насколько отрицательно воспринимался Пушкиным в эти годы „свет“ — напоминает его письмо П. А. Осиновой 1835 г. (около 26 октября), где он, с возмущением передавая светские сплетни о своей семье, пишет: „... la vie toute süsse Gewonheit qu’elle est, a une amertume qui finit par la rendre dégoutante et c’est un vilain tas de boue que le monde“.1

318

V

Наконец, Пушкин начал работу над „Русским Пеламом“. Это был последний роман из жизни современного ему общества, как бы замыкающий путь остальных прозаических набросков. „Русский Пелам“, повидимому, должен был явиться своеобразным „Евгением Онегиным“ в прозе.

Создавая планы своего „Пелама“, Пушкин воспользовался рядом эпизодов из планов „Романа на Кавказских водах“. Пелам, подобно А. И. Якубовичу, — человек вне условностей света. Похищение девушки, похороны отца, дуэль, игроки — всё это повторение эпизодов и персонажей планов „Романа на Кавказских водах“.

Кроме того, была своеобразно использована тема драматического наброска „Скажи, какой судьбой“ для показа светской жизни Петербурга.1 Пелам, подобно брату Вальберховой, удаляется от скуки большого света, происходящей от бранчивости женщин, „в холостую компанию“. Прием обозначения героев именами реальных лиц, уже примененный в планах наброска „Скажи, какой судьбой“ и „Романа на Кавказских водах“, широко использовался Пушкиным для „Русского Пелама“. Такие имена, как Завадовский, Ф. Орлов, кн. Шаховской, Истомина, Грибоедов, Всеволожский, Сергей Трубецкой, Никита Муравьев и др., уже не только намечали характеры, но и показывали, что Пушкин, как и в „Романе на Кавказских водах“, брал материал для изображения „света“ из окружавшей его в 10—20-е годы среды.2

С разработкой деталей для „Русского Пелама“ связан небольшой план „Les Deux danseuses“. Балет Дидло в 1819 г. — Завадовский, Истомина, ее любовные увлечения — всё это должно было дополнить описание светской жизни Петербурга.

Основная ситуация „Русского Пелама“: Пелам и двоюродный брат его, „médiocre fréluquet“ влюблены в одну девушку, враждебно относятся друг к другу, брат тайно преследует Пелама, сватается за его невесту и женится на ней — сходна с традиционным положением „Сен-Ронанских вод“ В. Скотта. Замечание же о любовнице отца, о „незаконнорожденном“ еще более подчеркивает сходство.3

Непосредственных связей с романом Бульвера „Пелам“ в планах, как уже неоднократно отмечалось, немного: шайка игроков Ф. Орлова, обыгрывающая Порового, замечание о легкомысленном отце, имя главного героя — Пелам и пр.

319

Но была другая, очень серьезная, органическая связь: „Пелам“ Бульвера не только раскрывал образы Пелама и Гленвиля, но и показывал жизнь тогдашней Англии и уже отчасти намечал тему: „светское общество Англии на фоне жизни поместья и города“.1

Последнее и привлекло внимание Пушкина, который стремился в эти годы создать роман из современной ему жизни. Похождения русского Пелама должны были, с одной стороны, помочь создать занимательный роман, который уничтожил бы популярного „Ивана Выжигина“ и его последователей, с другой — явился бы основой для широкого показа подлинной русской жизни.

Планы уже подробно наметили все приключения Пелама, встречающегося с самыми различными людьми. Замечания в планах показывают, как всесторонне Пушкин стремился изобразить общество: писатели, „Дом Всеволожских, Мордвинов и его общество, общество умных (И. Долгорукий, С. Трубецкой, И. Муравьев, etc.)“. „Большое общество. Семья Пашковых etc.“ Подчеркнутые Пушкиным пункты плана, как, например, „эпизоды“, „история брата“, „история Ф. Орлова“, „Характеры“, показывают, как детально разрабатывались отдельные моменты этого большого замысла. IV план и относящиеся к нему наброски, как уже отмечалось, устанавливают последовательность событий. Замена Ф. Орлова Завадовским, снятие подлинных имен писателей и декабристов „общества умных“ и замена этого названия еще более глухим указанием, что Пелам сближается с холостой компанией, — показывают завершение работы над планами и некоторую маскировку цензурно опасных мест.

Описание жизни светского общества намечалось в иронических тонах: так, отец Пелама — „«frivole» в русском стиле“, Пелам воспитан „7-ю французами, немцем, шв<ейцарцем>, англичанином“. В написанной первой главе романа сатирически описывалось дворянское воспитание и жизнь семьи Пелама. Картежная фальшивая игра, брат, сравниваемый с Тартюфом, „Ф. Орлов — мошенник, франт вроде Завадовского“, „общество Zavadovsky — les parasites, les actrices — sa mauvaise réputation“,2 семья Пашковых, известная судебным процессом Андрея Пашкова с матерью, плут, по словам Вигеля. Хрущов, прожигатель жизни и автор порнографических стихов Неелов, отставной офицер и ростовщик Шишкин — вот галерея сатирических образов „Русского Пелама“.

Рядом с этими героями предполагалось показать жизнь помещиков, а в Петербурге — общество Мордвинова, дом Всеволожского, где происходили собрания вольнолюбивой молодежи, и, наконец, декабристов — „общество умных“.

320

Что для Пушкина картина жизни современного ему общества была неразрывно связана с темой о декабристах, доказывает X глава „Евгения Онегина“. Зашифровав осенью 1830 г. эту главу, Пушкин, видимо, не хотел отказываться от мысли написать о декабристах. Планы „Русского Пелама“ отчасти намечали те же имена, что и в X главе „Евгения Онегина“. Ср. „Общество умных Ильи Долгорукова — Сергей Трубецкой, Никита Муравьев etc.“ и в X главе:

Витийством резким знамениты
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.

Очевидно, зашифровав X главу „Евгения Онегина“, Пушкин не отказался от намерения изобразить участников восстания 14-го декабря.

Без этой темы для Пушкина описание русской жизни 1820-х годов оказывалось немыслимо. Она органически переплеталась и с материалами романа из „светской“ жизни.

Иронический тон воспоминаний Пелама о детстве, перелом, который он переживает после смерти отца, верная дружба с Ф. Орловым, которому он помогает в несчастье, отчаяние, даже самая „душевная болезнь“ при потере любимой девушки — всё это показывает, как психологически глубоко намечался образ главного героя.

Планы „Русского Пелама“ — это канва большого романа, насчитывающего свыше тридцати характеров, показывающего в сущности не только жизнь светского общества Петербурга и историю одного из представителей „света“ — Пелама, но намечающего и ряд других тем: история Ф. Орлова, ставшего разбойником, попавшего в нищету, дурное общество, в котором находится брат Пелама, драма артистки, брошенной любовником, жизнь помещиков. А в первой главе затрагивалась еще одна тема, которой нет в плане: студенческие кружки одного из „немецких университетов“, в который был послан Пелам.

Ни последние тягостные годы жизни Пушкина, ни условия николаевской цензуры, конечно, не способствовали спокойному осуществлению этого „большого полотна“. К тому же творческие силы Пушкина в эти годы были заняты исторической повестью „Капитанская дочка“, которая по поставленным в ней вопросам народного движения, истории Пугачева, взаимоотношений дворянства и крестьян была для Пушкина не менее значительной.1

321

VI

И всё же, отвлекаясь от больших замыслов, в 1835 г. Пушкин еще раз пробовал написать „светскую“ повесть, чтобы раскрыть волнующую его тему о положении писателя в обществе. Отчасти по аналогии с наброском „Гости съезжались“ начат был отрывок „Мы проводили вечер на даче у княгини Д“. Вольская с ее „огненными пронзительными глазами“ — еще более страстный (с ним связана тема о Клеопатре) новый вариант образа Зинаиды Вольской наброска „Гости съезжались“.

Ироническое описание светских разговоров о Сталь, светского отношения к истории Клеопатры было завершено в „Египетских ночах“, в описании холодного, чопорного общества в зале княгини.

На фоне его изображался Чарский, который „вел жизнь самую рассеянную: торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах“ и в то же время знал счастье только тогда, когда находило вдохновение. Для этого образа был использован ряд автобиографических моментов и „Отрывок“ 1830 г. Свою любимую мысль о свободе, независимости поэта от „светской черни“ Пушкин по-новому вложил в импровизацию итальянца: „Поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением“. „Толпа“ для Пушкина была в данном случае адэкватна понятию „светское общество“.

Возможно, что тема о положении поэта в „свете“ заслонила первый замысел Пушкина (намерение раскрыть тему „Египетских ночей“ и показать образ Клеопатры в условиях петербургского светского общества 1830-х годов). В атмосфере чопорного и пошлого светского общества Петербурга появляется итальянец-импровизатор; светский человек и в то же время поэт, Чарский вынужден скрывать свой талант, вести пустую светскую жизнь, чтобы получить „признание“ и стать „своим“ человеком в „свете“. Насколько волновали Пушкина эти вопросы, показывают и письма Пушкина. Характеристика светского общества 1830-х годов дана в письме к Чаадаеву в 1836 г. „Приходится сознаться, что общественная жизнь у нас жалка. Это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циническое презрение к мысли и к человеческому достоинству воистину могут довести до отчаяния“.1

VII

Темы, освещаемые Пушкиным в прозаических набросках, пути реалистически-психологического раскрытия образов, сатирическое изображение современности и в частности картины „света“ — всё это было уже актуальными вопросами, стоявшими перед русскими прозаиками 1830-х годов, работавшими над созданием реалистической повести.

322

Но только Пушкиным в его незаконченных набросках были намечены прогрессивные пути для разрешения этих вопросов и показаны подлинно художественные перспективы. Завершить дело Пушкина суждено было уже следующим поколениям писателей (Лермонтов, Толстой). Пушкинская повесть из современной жизни по глубине социальной и отчасти психологической обрисовки героев, по значительности тем явилась по сравнению с произведениями его предшественников новым и значительно более высоким этапом развития реалистической прозы.

Для великого национального поэта тема „света“ оказалась темой русской жизни, а жанр „светской“ повести слишком узким. Господствующее место в прозе Пушкина занял исторический роман, который давал бо́льшие возможности для разрешения волновавших Пушкина — писателя и историка — социальных проблем.

Однако литературное значение этих неоконченных набросков повести из светской жизни велико: они были лабораторией пушкинской классической прозы, они непосредственно соотносятся с „Пиковой Дамой“ и предвосхищают пути развития последующей реалистической русской повести.

Не случайно Лев Толстой, восхищенный мастерским началом повести „Гости съезжались“, сказал: „Пушкин — наш учитель“.

_______