- 453 -

В. В. ВИНОГРАДОВ

НЕИЗВЕСТНЫЕ ЗАМЕТКИ ПУШКИНА В „ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЕ“ 1830 г.

Вопрос об участии Пушкина в „Литературной Газете“, привлекший внимание многих ученых, все же еще далек от окончательного решения.1 Многие статьи „Литературной Газеты“, приписанные Пушкину, начиная с П. В. Анненкова и кончая Б. В. Томашевским, еще не прикреплены к их подлинным авторам. Между тем, для пушкиноведения имеет большое значение работа по установлению авторства тех статей, в писании которых „заподозрена рука Пушкина“ (как выразился Б. В. Томашевский). Только в самое последнее время окончательно выяснился вопрос о принадлежности Дельвигу таких статей в „Лит. Газете“, как „В третьем нумере Московского Вестника на нынешний год“ (о гекзаметрах Мерзлякова) из № 6 „Лит. Газеты“ за 1830 г.2 или „В 39 № Северной Пчелы“ (о VII главе „Евгения Онегина“) из № 20.3

- 454 -

Еще до сих пор не прекратились попытки ввести в собрание сочинений Пушкина ту или иную из связывавшихся когда-нибудь с именем Пушкина статей. Так, рецензия на роман Альфреда де Виньи „Сен-Марс или заговор при Людовике XIII“ из № 7 „Лит. Газеты“ 1830 г. была приписана Пушкину Б. В. Томашевским.1 Однако есть все основания утверждать, что эта статья написана не Пушкиным, а вероятнее всего — О. М. Сомовым. Против принадлежности этой статьи Пушкину говорит явное несоответствие критической оценки в ней „Сен-Марса“ с неизменно отрицательными отзывами Пушкина об Альфреде де Виньи („чопорном, манерном“) и об его „облизанном романе“ (см. статью „Всем известно что французы народ самый антипоэтический“; письмо к М. П. Погодину в начале сентября 1832 г., „Письма“, III, 78; статью „О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая»). Пушкинские суждения об Альфреде де Виньи и „Сен-Марсе“ сохранились в черновых набросках статьи о романе Загоскина „Юрий Милославский“, напечатанной в № 5 „Лит. Газеты.“ за 1830 г. Они диаметрально противоположны рассуждениям критика „Лит. Газеты“ из № 7. Из черновой рукописи Пушкина (№ 2382 библиотеки имени В. И. Ленина) становится ясным, что именно Альфреда де Виньи Пушкин относил к числу тех неудачных подражателей Вальтер Скотта, которые перебираются в изображаемую эпоху „сами с тяжелым запасом домашних привычек, предрассудков и дневных впечатлений“: „Сколько несообразностей, ненужных мелочей, важных упущений, сколько изысканности и как мало жизни. (Одна умная дама сравнивала роман Альфреда де Виньи с бледной дурной литографией). Однако же сии бледные произведения читают в Европе“. От „сих бледных произведений“ Пушкин резко отделяет лишь сочинения Купера и Манцони. Таким образом, заметка о „Сен-Марсе“ Альфреда де Виньи в № 7 „Лит. Газеты“ — несомненно не пушкинская.2

Гораздо больше точек соприкосновения с нею имеют отзывы об „Обрученных“ Манцони и о „Сен-Марсе“ де-Виньи, принадлежащие П. А. Вяземскому и помещенные в „Старой записной книжке“. Однако в языке и стиле рецензии „Лит. Газеты“ есть такие особенности, которые делают наиболее вероятным предположение об авторстве О. М. Сомова. Достаточно указать такие шаблонные перифразы и описательные выражения, совершенно не свойственные Пушкинскому стилю:

а) „заключает в себе черты отличного достоинства“ (ср. у Пушкина: „сцена Заремы с Марией имеет драматическое достоинство“);

- 455 -

„Владимиреско не имеет другого достоинства, кроме храбрости необыкновенной“ (из кишиневского дневника); „Политические речи его имеют большое достоинство“ („Собр. соч. Георгия Кониского“); „первая песнь Бовы имеет также достоинство“ („Александр Радищев“);

б) „Сочинитель с большим искусством привязал внимание и участие читателей к судьбе обрученных“. Ср. у О. М. Сомова в „Обозрении российской словесности за 1830 г.“:1 „жертвою (интриги) становится лицо, не привязавшее к себе соучастия зрителей“;

в) „воображение неиначе любит видеть историю как сквозь радужную призму вымысла“. Ср. у О. М. Сомова в „Обзоре российской словесности за 1827 г.“:2 „Дамский журнал, сквозь призму желтой своей обертки и пестреньких картинок, пропускал в благоприятных цветах свою прозу“;

г) „покрыв совершенною неизвестностью“, и др. под.

Таким образом язык и стиль заметки находят себе больше всего параллелей и соответствий в сочинениях Сомова.3

Внимательное изучение содержания, языка и стиля анонимных статей „Лит. Газеты“ позволяет найти имена авторов для большей части этих статей.4 В связи с этой работой выясняется, что неизменно печатаемая в собрании сочинений Пушкина заметка „Требует ли публика извещения“ ... (о личностях в критике) из № 20 „Лит. Газеты“ за 1830 г. принадлежит не Пушкину, а Дельвигу. Она была связана с именем Пушкина П. В. Анненковым5 и введена в собрание сочинений Пушкина П. Ефремовым (в изд. 1882 г). Лишь Б. В. Томашевский выразил сомнение в принадлежности этой заметки Пушкину. Он ссылался на то, что за время отсутствия в Петербурге Пушкин не принимал участия в „Лит. Газете“ (а в момент печатания № 20 „Лит. Газеты“ — в апреле 1830 г. — Пушкин находился в Москве) и что из этого правила есть лишь одно исключение — статья о Видоке, сначала предложенная в „Московский Вестник“, но испугавшая Погодина, и за невозможностью напечатать в другом месте пересланная Пушкиным в „Лит. Газету“.6 Но аргументация Б. В. Томашевского не убедила редакторов последующих изданий сочинений Пушкина — вплоть до самых последних изданий Гослитиздата, „Academia“ и Академии Наук. Между тем, можно привести и другие не менее веские доводы против принадлежности этой заметки Пушкину. Прежде всего, есть свидетельство Вяземского, что для № 20 „Лит.

- 456 -

Газеты“ Пушкин прислал только одну статью. А так как в этом номере газеты напечатана статья Пушкина „О сочинениях Видока“, то все другие статьи № 20 приходится считать не-пушкинскими (в том числе и статью о личностях в критике).

27 марта 1830 г. Вяземский писал своей жене: „Скажи Пушкину, что Дельвиг читал мне статью его, которая мне очень понравилась“.1 27 же марта вышел № 19 „Лит. Газеты“. Следовательно, Вяземский мог говорить лишь про статью о Видоке, появившуюся в № 20. В этой связи умолчание о заметке „Требует ли публика извещения“ равносильно свидетельству о непричастности Пушкина к ней. В самом деле, в языке и стиле этой заметки есть особенности, которые решительно говорят против авторства Пушкина. Являясь полемическим откликом на критическую статью Н. Полевого о „Невском Альманахе“ на 1830 г.2 и содержа резкие выпады против Полевого, статья „Лит. Газеты“ наполовину состоит из простого, сжатого, но не препарированного острыми приемами пушкинской пародии, пересказа критических замечаний Полевого. Напр.: „Наконец всего смешнее, что и сам критик, сначала обещавший не жалеть об этом, признается после, что в этой книге, которой ему не хотелось было осуждать, нет ни одной статьи путной: в 1-й статье нет общности; во 2-й автор не умеет рассказывать; 3-ю читать скучно; 4-я — старая песня; в 5-й надоедают офицеры с своим питьем, едою, чаем и трубками; 6-я перепечатана; 7-я тоже, и так далее. Вот до какого противоречия доводят личности“. Ср. в „Московском Телеграфе“: „вся повесть страдает обыкновенным недугом повестей г-на Байского: нет общности. — Страдалец, повесть г-на М. Ал-ва, доказывает, что не всё, что встречается в свете, может быть переложено в повесть, и что по крайней мере надобно для этого уметь рассказывать... — В Орангутанге (были г-на -ина) старая песня... — Повесть г-на Карлгофа: Поездка к озеру Розельми... надоедают только в ней офицеры с своим питьем, едою, чаем и трубками... Не понимаем с чего вздумалось издателю Невского Альманаха перепечатать из Почты духов...“

В таком безобидном стиле Пушкин никогда не пересказывал статей своих противников (Ср. „Торжество дружбы, или оправданный Александр Анфимович Орлов“ или „Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем“; ср.: „Письмо к издателю“).

Кроме того, в языке разбираемой заметки встречается ряд таких конструкций и выражений которые трудно приписать Пушкину. Например: „его товарищ, получающий по приязни даром листки его (к которому бы не мешало ему лучше зайти мимоходом да словесно объявить о том)“; „но доверчивому, скромному и благомыслящему читателю

- 457 -

понять здесь нечего“; „ужели названия порядочного и здравомыслящего человека лишились в наше время цены своей?“; „эти господа мы друг друга, верно, понимают“ и т. п. Уже одни эпитеты, окружающие читателя, говорят против принадлежности заметки Пушкину.1 Да ведь Пушкин не был лично задет статьей Полевого, которая была направлена против знаменитых друзей, т. е. прежде всего против Вяземского и Дельвига. Пушкин почтительно выделяется Полевым „из знаменитого созвездия русских поэтов и прозаиков“: „А. С. Пушкин шагнул выше и далее и товарищей и старого триумвирата...“2 „Пусть призванный Фебом Пушкин пишет стихи“.3 Наконец, заметка из № 20 „Лит. Газеты“ находится в тесной связи с заметкой в № 29: „В одном из Московских журналов“ (236). Обе эти статьи однородны по теме. В них есть общие образы (например из круга дипломатических отношений). Повидимому, заметка „Требует ли публика извещения“ написана Дельвигом, заметка же в № 29 „Лит. Газеты“ принадлежит О. М. Сомову, который испытывал сильное влияние Дельвига.

При всестороннем изучении „Лит. Газеты“ можно установить степень участия в ней каждого из основных сотрудников и определить роль Пушкина в редакции этого органа. Не подлежит сомнению, что в первые два месяца существования „Лит. Газеты“ (до 4 марта 1830 г.), когда с отъездом Дельвига4 и до появления в Петербурге Вяземского5 Пушкин исполнял обязанности главного редактора (совместно с О. М. Сомовым), Пушкин не только больше всех поместил своих критических статей в газете, но и подверг многое правке,6 состоящей нередко из нескольких строк, в отдельных случаях резко выделяющихся по стилистическим признакам. Вот — один пример. В № 6 „Лит. Газеты“ к „Письму русского путешественника из Варны“ В. Г. Теплякова сделано редакционное примечание. Вероятнее всего, сначала оно было написано Сомовым, который был знаком с жившим в Петербурге братом Теплякова и вел в 1830 г. литературную переписку с самим поэтом В. Г. Тепляковым.7

- 458 -

„Вы удивили и порадовали меня и стихами и прозой, еще более последнею, — писал Сомов Теплякову от 3 февраля 1830 г. про «Письмо русского путешественника из Варны», — ибо у нас редко кто соединяет дар владеть языком рассудительной, холодной прозы. Первое письмо Ваше к Алексею Григорьевичу (брату) есть приступ богатый и полный жизни. Я любовался также вашим отчетом дельным и оживленным мыслью и слогом“.1 Этот отчет В. Г. Теплякова об его археологических открытиях и находках в Болгарии и Румелии широко использован в редакционном примечании „Лит. Газеты“. Таким образом, как будто принадлежность этого примечания Сомову не вызывает никаких сомнений. Однако в этом примечании есть строки, которые, несомненно, вписаны в него Пушкиным. В них содержится яркая характеристика прозаического стиля Теплякова: „Откровенный рассказ, живой слог, поэтический взгляд на предметы и веселое равнодушие в тех случаях, где судьба была неприветлива к сочинителю — вот отличительный характер его писем, которые без сомнения понравятся читателям Л. Газеты“.2 Неожиданное и острое перечисление разнообразных особенностей, характерное для пушкинского стиля, необычно для языка Сомова. Достаточно сопоставить с этим отрывком стиль принадлежащего Сомову3 извещения о „Фракийских элегиях“ В. Г. Теплякова в № 30 „Лит. Газеты“ 1830 г. (I, 244): „Мы имели случай читать некоторые из них отрывки, отличающиеся верностию описаний, живостию воображения, богатые чувством и прекрасными стихами“. Язык Сомова относительно прост, но бледен и стандартен. Противоречивое и семантически острое сочетание слов вроде: веселое равнодушие — не может принадлежать Сомову. Напротив: этот тип смысловых связей типичен для пушкинского стиля с половины 20-х годов, напр.: „недобросовестное равнодушие или даже неприязненное расположение“ („Пора Баратынскому...“); „благодарное бешенство“ („Путешествие из Москвы в Петербург“); „от упоительных и вредных мечтаний“ (там же); „с такою ярою точностью“ („О ничтожестве литературы русской“); „ирония холодная и осторожная и насмешка бешеная и площадная“ (там же); „политический писатель, уже славный в Европе своим

- 459 -

горьким и заносчивым красноречием“ („О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая»“) и мн. др.

Таких поправок и редакторских дополнений Пушкина в чужих статьях — достаточное количество на протяжении №№ 1—13 „Лит. Газеты“ за 1830 г.1 Но кроме этих редакторских исправлений, перу Пушкина, по моему мнению, принадлежат еще шесть следующих отдельных заметок и статей в „Лит. Газете“ за 1830 г., не включаемых в современные полные собрания сочинений Пушкина.

*

„Замечание“ в „Смеси“ № 10 „Лит. Газеты“ за 1830 г. (от 15 февраля, т. I, стр. 82):

„Острая шутка не есть окончательный приговор.*** сказал, что у нас есть три Истории России: одна для гостиной, другая для гостиницы, третья для гостиного двора“.

П. В. Анненков заявил, что № 10 „Лит. Газеты“ „исполнен“ критическими заметками Пушкина.2 Основываясь на этом, С. А. Венгеров поместил заметку „Острая шутка не есть окончательный приговор“ в собрании сочинений Пушкина.3 Но Н. О. Лернер, проверяя показания Анненкова и В. П. Гаевского относительно участия Пушкина в „Лит. Газете“ 1830 г., напал на этот афоризм и решительно отверг принадлежность его Пушкину: „Пушкин был очень дурного мнения об «Истории русского народа» Н. А. Полевого, но слишком высокого об «Истории государства российского», чтобы воспроизводить, да еще с таким слабым возражением, чью-то плоскую, а вовсе не острую шутку, где труд Карамзина назван книгой «для гостиной»“4 — писал Лернер.

Вкус Н. О. Лернера показался последующим редакторам сочинений Пушкина достаточным критерием для отрицания принадлежности заметки Пушкину, и с тех пор она не вводилась ни в одно собрание сочинений Пушкина. Между тем, всё в этой заметке говорит за авторство Пушкина. Отсутствовавший во время издания № 10 „Лит. Газеты“ Дельвиг не присылал статей в „Лит. Газету“. Сомову, как свидетельствует вся его литературная деятельность, был чужд стиль афоризмов, и он с этой стороны ничем не обнаружил себя во все время существования „Лит. Газеты“. Вяземский, еще не приехавший в Петербург из Москвы, сначала не давал мелких заметок для „Смеси“, которою был недоволен. Кроме того, он, как показывает дальнейшая история „Лит. Газеты“, не печатал в ней афоризмов и анекдотов из своей „Записной книжки“. Да и афоризм из № 10 „Лит. Газеты“ Вяземскому показался бы кощунством по

- 460 -

отношению к „Истории государства российского“ Карамзина, которая навсегда осталась катехизисом русской истории для Вяземского. Таким образом уже по методу исключения приходится признать автором заметки Пушкина, исполнявшего в то время обязанности главного редактора газеты. Кроме того, и содержание, и стиль заметки, и ее образы вполне гармонируют с сочинениями Пушкина. „Три истории России“ — это 1) „История государства российского“ Карамзина, 2) „История российская“ С. Н. Глинки и 3) „История русского народа“ Н. Полевого. „Историю“ Полевого сопоставлял с „Историей российской“ Глинки даже Н. Надеждин и отдавал без колебаний безусловное преимущество Глинке:1 „ему (Полевому) захотелось перетянуть Карамзина; а дотянулся ли и до Глинки?... Дело еще сомнительное... История российская Глинки подогрета по крайней мере горячею любовью к отечеству, которую следовало бы конечно растворить несколько благоразумием“. Пушкин, ссылаясь на чужой каламбур об этих трех историях („*** сказал...“),2 ограничивает его действие афоризмом: „Острая шутка не есть окончательный приговор“. Однако возможно, что и ссылка на постороннее лицо, как на виновника каламбура, была тактическим приемом. Во всяком случае, этот каламбур о трех историях естественно сопоставить с таким парадоксом самого Пушкина: „Некто у нас сказал, что французская словестность родилась в передней и далее гостиной не доходила... Буало, Расин и Вольтер (особенно Вольтер), конечно, дошли до гостиной: но все-таки через переднюю. Об новейших поэтах говорить нечего. Они, конечно, на площади“ („О ничтожестве литературы русской...“).

Квалификация „Истории государства российского“ как истории для гостиной не противоречит историческим воззрениям Пушкина. Гостиная — метонимия для обозначения светского общества. Это значение часто у Пушкина (напр., в „Евгении Онегине“). Ср. у Вяземского в предисловии „От переводчика“ к „Адольфу“ Бенжамена Констана: „...творение сие не только роман сегоднешний (roman du jour), подобно новейшим светским, или гостинным романам оно еще более роман века сего“.3

Сюда примыкает замечание Пушкина о первых восьми томах „Истории“ Карамзина: „Светские люди бросились читать историю своего отечества. Она была для них новым открытием“ („Отрывки из писем, мысли

- 461 -

и замечания“). Ср. также: „Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную“.

Слова — гостиная, гостиница, гостиный двор, — соединяясь в каламбурную цепь, в то же время выражают глубокую неудовлетворенность Пушкина современным ему состоянием истории. „История государства российского“ Карамзина, „История российская“ С. Н. Глинки, „История русского народа“ Н. А. Полевого — не отвечали потребностям народа.

„История российская“ С. Глинки, действительно, была больше рассчитана на возбуждение патриотизма и любви к России у путешественников и проезжих. Она могла удовлетворить лишь беглый взгляд человека, остановившегося на время в гостинице. Приурочение „Истории русского народа“ Полевого к „гостиному двору“, намекая на социальную природу автора, в то же время заключало общую литературную оценку Н. Полевого как деятеля „толкучего рынка“ литературы. Это суждение о Н. Полевом и позднее повторялось в „Лит. Газете“, напр., в рецензии (Дельвига?) на „Гостинный двор российской словесности“ Ф. Улегова („Лит. Газета, 1830, т. II, № 65, стр. 236).

Таким образом нет никаких историко-литературных препятствий относить заметку № 10 „Лит. Газеты“ к сочинениям Пушкина. Авторство Пушкина доказывается также языком и стилем заметки.

Сближение слов — шутка и окончательный суд — у Пушкина встречается в „Отрывке из литературных летописей“ в применении к критикам Каченовского: „Молодые писатели не будут ими забавляться как пошлыми шуточками журнального гаера. Писатели известные не будут ими презирать, ибо услышат окончательный суд своим произведениям“.

Афоризмы, построенные по типу: „Острая шутка не есть окончательный приговор“, — типичны для пушкинского стиля (у Вяземского связка есть обыкновенно отсутствует). Например: „Скромность, украшение седин, не есть необходимость литературная“ („Отрывок из Литературных Летописей“). „Уважение к именам, освященным славою, не есть подлость (как осмелился кто-то напечатать), но первый признак ума просвещенного“ („Об истории Полевого“, ст. I). „Талант неволен и его подражание не есть постыдное похищение — признак умственной скудости“ („Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова“, 1836). „Описывать слабости, заблуждения и страсти человеческие не есть безнравственность, так как анатомия не есть убийство“ („Vie, poésies et pensées de Joseph Delorme“). Ср. в заметке о холере: „...легкомысленное бесчувствие не есть еще истинное мужество“ и т. п.

Каламбурные сопоставления слов также не редкость в стиле Пушкина, особенно разговорно-эпистолярном. Например: „Один из самых оригинальных писателей нашего времени, не всегда правый, но всегда оправданный удовольствием очарованных читателей“ („Наброски предисловия к «Борису Годунову»“).

- 462 -

В письмах: „Покаместь мы не застрахованы и не застращены“ („Письма“, III, 27). О Дельвиге: „шпионы-литераторы заедят его как Барана, а не как Барона“ („Письма“, II, 121). „Надеждин хоть изрядно нас тешит (тесать) или чешет и т. д., но лучше было бы, он теперь потешил“ (т. II, 94). „Как вы думаете, есть надежда на Надеждина или Надоумко недоумевает“ (II, 94), и мн. др. под.

*

Очень близка к афоризму из № 10 „Лит. газеты“ заметка в № 12 (от 25 февраля; т. I, стр. 98):

„В одной из Шекспировых комедий, крестьянка Одрей спрашивает: «Что такое поэзия? вещь ли это настоящая?» Не этот ли вопрос, предложенный в ином виде и гораздо велеречивее, находим мы в рассуждении о Поэзии романтической, помещенном в одном из Московских Журналов 1830 года?“

Эта заметка иронически метит в рассуждение о романтической поэзии Н. И. Надеждина, начавшее печататься в „Вестнике Европы“, 1830, № 1 и № 2 („О настоящем злоупотреблении и искажении романтической поэзии“). Надеждин, доказывая несоответствие „необузданного скакания поэзии романтической“ с духом времени, писал: „Сей поэтический цинизм тогда б только мог быть допущен, когда бы поэзия была не более, как раболепная подражательница и слепщица природы. Но сия первородная дщерь бессмертного духа, по сознанию самих раскольников, есть священнослужительница вечного изящества. Все произведения ее должны быть ознаменованы таинственною печатию божества, пред алтарем коего она священнодействует. Что же есть изящество, как не всесовершеннейшая гармония?“1 Восставая во имя этих принципов против мутных, „грязных и прогорклых затонов“ романтизма, Надеждин обличал романтиков сопоставлениями с Шекспиром: „Один поэтический взмах проливает ныне более крови, чем грозная муза Шекспира во всех своих мрачных произведениях... Да и притом — разве эта зловещая мрачность, услаждающаяся одними кровавыми жертвами, составляет высочайшее достоинство котурна Шекспирова?“ (24). Обрушившись на Байрона и на байронистов, на „эти суетливые рои ничтожных пигмеев поэтического мира, толкущиеся в лучах славы байроновой подобно весенним мошкам“, Надеждин взывает к „величественным теням Дантов, Кальдеронов и Шекспиров“: „Сколько крутиться должны величественные тени Дантов, Кальдеронов и Шекспиров, при виде безумия, совершаемого, во имя их, со столь невежественною самоуверенностью, и собирающего еще похвалы и рукоплескания на зло им самим и их великим предшественникам!“2

Но, апеллируя к Шекспиру и провозглашая синтез, „средоточное единство“ классицизма и романтизма, Надеждин делает ряд беззастенчивых

- 463 -

и политически заостренных выпадов, против русских „лжеромантических гаеров“ — и в первую голову — против Пушкина: „Струны лирные онемели для славного имени русского — между тем как ныне, более нежели когда-либо, мать святая Русь, лелеемая благодатным промыслом, под златым скипетром могущественнейшего монарха, исполински восходит от славы в славу...“ Напомнив о патриотическом энтузиазме автора „Слова о полку Игореве“ и упрекая современных поэтов за отсутствие патриотических стихотворений, воспевающих славу русского оружия, напр., в турецкой войне, Надеждин патетически восклицает: „Что это значит? Неужели в груди их не бьется сердце русское? Неужели в жилах их не струится кровь русская?.. Увы, они сделались — романтиками: и — ни чем не хотят быть более“.1

Нетрудно понять, что все эти тирады направлены были, прежде всего, против Пушкина,2 произведениям которого тут же произносился приговор: „Гораздо охотнее можно согласиться перелистать подчас Хорева или Димитрия Самозванца Сумарокова — даже Росслава Княжнина — чем губить время и труды на беспутное скитание по цыганским таборам или разбойническим вертепам“.3 Пушкин не мог оставить выпады Надеждина без ответа. В „Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений“ Пушкин не только пародировал „ребяческие критики“ разбором „Федры“ в стиле Надеждина, но и дал убийственную оценку рассуждению Надеждина о романтической поэзии. В черновых вариантах он иронически воспроизводил надеждинские характеристики Байрона и Шекспира: „Недавно один из наших критиков, сравнивая Шекспира с Байроном, считал по пальцам где более мертвых? в трагедии одного или в повести другого. Вот в чем полагал он существенную разницу между ними“ (рукопись библиотеки им. В. И. Ленина, № 2387 А, л. 13 об. — 14). Вместе с тем Пушкин язвительно спрашивал: „должно ли серьезно отвечать на таковые критики, хотя б они были писаны и по латыни, а приятели называли этот вздор глубокомыслием“.

Таким шутливым откликом на „рассуждение о романтической поэзии“ Надеждина и была заметка в № 12 „Лит. Газеты“. Таким образом уже весь историко-литературный фон ее возникновения наводит на мысль об авторстве Пушкина. В этой заметке-афоризме Пушкин поражал Надеждина его же оружием — ссылкой на Шекспира.

Крестьянка Одри — одно из второстепенных действующих лиц комедии Шекспира „Как вам это понравится“ (As you like it). Она отказывается понимать поэтический язык Оселка (Точстона). Тот говорит: „Я с тобою и с твоими козами в этих местах похож на самого прихотливого поэта, честного Овидия в то время, как он был у готфов“.

- 464 -

Жак, второй сын Роланда-де-Буа, присутствующий при этой сцене, иронически замечает: „О ученость — она здесь более не на своем месте, чем если бы Юпитер очутился под соломенной крышей“.

Оселок удивляется непонятливости Одри и выражает пожелание, чтобы боги вложили в нее вкус к поэзии, сделали ее поэтичною.

Одри — в ответ на это — говорит: „Я не знаю, что значит поэзия, поэтичная? Значит ли это — честная на деле и на словах? Правдивая ли, настоящая ли это вещь? Оселок: „Нет, потому что самая правдивая поэзия — вымысел... Одри: „И после этого вы хотели бы, чтоб боги создали меня поэтичною? Оселок: „Конечно, хотел бы, потому что ты клялась мне, что ты честна — значит, еслиб ты была поэтом, я бы имел некоторую надежду, что ты вымышляешь...“1

Прием остроумного и иронически-контрастного сопоставления живых явлений современности с литературными образами и изречениями был характерной особенностью афористического стиля как Вяземского, так и Пушкина. Например у Пушкина в „Отрывках из писем, мыслях и замечаниях“ сказано: „Les sociétés secrètes sont diplomatie des peuples. Но какой же народ вверит права свои тайным обществам и какое правительство, уважающее себя, войдет с оным в переговоры?“

Ср. также стиль отрывка: „Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно...“

Или: „В миг, когда любовь исчезает, наше сердце еще лелеет ее воспоминание. Так гладиатор у Байрона соглашается умирать, но воображением носится по берегам родного Дуная“.

Вообще пушкинские мысли и изречения обычно начинаются ссылкой на литературный афоризм: „Стерн говорит...“ — „Один из наших поэтов говорил гордо...“ — „«Все что превышает геометрию, превышает нас», сказал Паскаль...“ — „Путешественник Ансело говорит“ и т. п.

Таким образом заметка в № 12 „Лит. Газеты“ органически входит в круг пушкинских „мыслей и замечаний“. Вяземский не участвовал в №№ 11—15 „Лит. Газеты“ 1830 г., он в это время готовился к переезду в Петербург, был в дороге и, наконец, устраивал свои служебные дела.2 Дельвиг уже вернулся в Петербург к выходу № 12 „Лит. Газеты“, но следов его участия в этом номере нет. Кроме того, самый жанр мыслей, замечаний и афоризмов в „Лит. Газете“, повидимому, культивировался одним Пушкиным. По крайней мере, этот жанр исчезает после № 16 Лит. Газеты (от 17 марта). Язык заметки не дает никаких новых данных ни в пользу пушкинского авторства, ни против него.

*

В тесной стилистической связи с афоризмом из № 12 „Лит. Газеты“ находится также едкое изречение в № 16 (в отделе „Смеси“, т. I, стр. 130): „Мильтон говаривал: «С меня довольно и малого числа читателей, лишь бы

- 465 -

они достойны были понимать меня». — Это гордое желание Поэта повторяется иногда и в наше время, только с небольшою переменой. Некоторые из наших современников явно и под рукою стараются вразумить нас, что «с них довольно и малого числа читателей, лишь бы много было покупателей»“.

Номер 16 „Лит. Газеты“ (от 17 марта) вышел после отъезда Пушкина из Петербурга. Весь критико-публицистический материал этого номера (кроме научно-популярной статьи академика Велланского о животном магнетизме) принадлежит Дельвигу и Вяземскому. Таким образом возникает сомнение, можно ли приписывать эту заметку Пушкину, не является ли она сочинением Дельвига или Вяземского. Однако стиль этого афоризма отличается такими особенностями, которые необычны для языка Дельвига. В ней бьется сильная струя живой речи: „это гордое желание поэта повторяется иногда и в наше время, только с небольшою переменой...“ „явно и под рукою...“ Последнее выражение носит резкий профессиональный отпечаток торгового диалекта. Язык Дельвига чуждался разговорных профессионализмов. Поэтому авторство Дельвига отпадает. Выбор может быть лишь между Вяземским и Пушкиным. Однако Вяземскому нельзя приписать никакой другой мелкой афористической заметки в „Лит. Газете“. Повидимому, Вяземский не хотел распылять своей „Записной книжки“, разрушать композицию жанра, извлекая единичные анекдоты и афоризмы, как самостоятельные произведения. Кроме того, нет решительно никаких оснований отделять от заметки о Мильтоне стилистически однородную с ней заметку в № 12 по поводу надеждинского рассуждения о романтической поэзии, а автором этой последней не мог быть Вяземский. Таким образом с наибольшей вероятностью эта заметка в № 16 „Лит. Газеты“ может быть приписана Пушкину. Торговое выражение „под рукою“ встречается у Пушкина в „Путешествии из Москвы в Петербург“: „Продажа рекрут была в то время уже запрещена, но производилась еще под рукою“.

Самая композиция заметки вполне совпадает с построением пушкинских мыслей, замечаний и афоризмов (примеры см. выше при анализе заметки из № 12 „Лит. Газеты“). Любопытно соответствие зачина „Мильтон говаривал“ — типичному для Пушкина началу „анекдота“ или „замечания“: „Д<ельвиг> говаривал, что самою полною сатирою на некоторые литературные общества был бы список членов с означением того, что кем написано“. Или: „Потемкин, встречаясь с Шешковским, обыкновенно говаривал ему...“ („Table Talk“).

За авторство Пушкина говорит и противопоставление образа Мильтона, как гордого и независимого поэта, торгашам современной литературы. Пушкин очень часто упоминал о Мильтоне как о величайшем поэте человечества.1 „Истинная красота не поблекнет никогда. Омир, Виргилий,

- 466 -

Мильтон, Расин, Вольтер, Шекспир, Тасс и многие другие читаны будут, доколе не истребится род человеческий“ („Путешествие из Москвы в Петербург“). Мильтон стоит у Пушкина в одном ряду с Шекспиром („О ничтожестве литературы русской“).

Вместе с тем Мильтон в критических статьях Пушкина неизменно изображается как гордый, строгий и непреклонный поэт, не приспособлявшийся к модным вкусам толпы: „Мильтон и Данте писали не для благосклонной улыбки прекрасного пола“.

„Ни один из французских поэтов не дерзнул быть самобытным, ни один, подобно Мильтону, не отрекся от современной славы“.

„Джон Мильтон, друг и сподвижник Кромвеля, строгий творец Иконокласта и книги Deffensio populi1... он в злые дни, жертва злых языков, в бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал Потерянный Рай“ („О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая»“).

На этом фоне вероятность принадлежности Пушкину заметки „Мильтон говаривал“ возрастает. Но, помимо этих лингвистических, стилистических и историко-литературных аргументов, авторство Пушкина подкрепляется и общей ролью и смыслом этой заметки в контексте критической публицистики „Лит. Газеты“.

Дело в том, что эта заметка является контр-ударом Пушкина, вызванным журнальными толками вокруг его заявления в № 3 „Лит. Газеты“: „Литературная Газета была у нас необходима не столько для публики, сколько для некоторого числа писателей“. В „Северной Пчеле“ — будто бы от имени читателей — был помещен вопрос к издателям: „Истинный талант не знает никаких отношений в литературе, кроме отношения к публике, а не во гнев сказать, в России есть журналы не хуже Литературной Газеты, которых издатели приобрели право своими трудами быть посредниками между публикою и писателями. И так, кто ж те великие незнакомцы, которые хотят печатно скрываться пред нами в Литературной Газете? И если Газета более необходима для них, то есть, для желающих писать и печатать, нежели для нас, требующих чтения, то что нам остается делать в этом случае. Растолкуйте это нам, гг. издатели Пчелы? Не насмешка ли это, не шутка ли, не мистификация ли? Трудно поверить, чтоб сами издатели журнала писали противу себя такие манифесты!“.2 Еще более резким и грубым был позднейший выпад М. А. Бестужева-Рюмина в „Северном Меркурии.“3

Пушкин в ответ на выпады литературных антрепренеров и спекулянтов проводит ироническую параллель между гордым и независимым Мильтоном и современными журналистами. Фразеология, общий тон и содержание этого афоризма находят себе близкие параллели и соответствия

- 467 -

в таком наброске Пушкина о журнальной критике: „Критикой у нас большею частью занимаются журналисты, т. е. entrepreneurs, люди понимающие свое дело, но не только не критики, но даже и не литераторы. В других землях писатели пишут или для толпы, или для малого числа. (Сии, с любовию изучив новое творение, изрекают ему суд и таким образом творение, не подлежащее суду публики, получает в ее мнении цену и место ему принадлежащее.) У нас последнее невозможно, должно писать для самого себя“.

*

В собрание сочинений Пушкина должна быть включена одна из лучших рецензий „Литературной Газеты“ — рецензия на „Невский Альманах“, 1830 г. — в № 12 „Литературной Газеты“ (от 25 февраля, т. I, 96):

„Невский Альманах на 1830 год, изданный Е. Аладьиным“. — С.П.Б. в типогр. вдовы Плюшар, 1830 (486 стр. в 16-ю долю, и 22 стр. нот).

Невский альманах издается уже 6-й год и видимо улучшается. Ныньче явился он безо всяких излишних притязаний на наружную щеголеватость; Издатель в сем случае поступил благоразумно, и Альманах нимало от того не потерпел. Три письма князя Менщикова, в нем помещенные, любопытны как памятники исторические. Сказки о кладах суть лучшие из произведений Байского, доныне известных. Стихотворную часть украшает Языков.

С самого появления своего, сей поэт удивляет нас огнем и силою языка. Никто самовластнее его не владеет стихом и периодом. Кажется нет предмета, коего поэтическую сторону не мог бы он постигнуть и выразить с живостию, ему свойственною. Пожалеем, что доныне почти не выходил он из пределов одного слишком тесного рода, и удивимся, что Издатель журнала, отличающегося слогом неправильным до бессмыслицы, мог вообразить, что ему возможно в каких-то пародиях подделаться под слог Языкова твердый, точный и полный смысла“.

Трудно сомневаться в принадлежности Пушкину этой рецензии, раньше иногда приписывавшейся Дельвигу (см. Сочинения барона Дельвига, изд. Евг. Евдокимова, 1893, стр. 124). Б. В. Томашевский уже заподозрил в ней руку Пушкина: „В № 12 рецензия на Невский Альманах, печатаемая в сочинениях Дельвига, но им, конечно, за отсутствием не написанная, своей характеристикой поэзии Языкова напоминает Пушкина. Но обо всем этом можно только гадать“.1 Однако можно, не гадая, найти веские доказательства авторства Пушкина.

Абсолютно исключено участие О. М. Сомова в составлении этой рецензии, так как в ней есть отзыв о его сочинениях, написанный явно посторонним человеком: „Сказки о кладах суть лучшее из произведений Байского, доныне известных“.2 От № 3 до № 13 „Лит. Газеты“ нет никаких

- 468 -

следов участия Дельвига, который до 17—20 февраля еще не возвращался в Петербург. В № 2 напечатана рецензия Дельвига на альманах „Радуга“, в № 14 — его же рецензия на роман Булгарина „Дмитрий Самозванец“. В промежутке — до № 13 нельзя указать ни одной статьи, которая могла бы быть хоть с минимальной долей вероятности приписана Дельвигу.1 Стиль рецензии на „Невский Альманах“ не-дельвиговский (анализ см. ниже).

П. А. Вяземский в момент выхода № 12 „Лит. Газеты“ находился в дороге из Москвы в Петербург. Поэтому его сотрудничество в „Лит. Газете“ прервалось на время. В № 8 он поместил статью „О московских журналистах“, которую предлагал Пушкину растянуть на несколько номеров. Можно думать, что без содействия Вяземского не обошлось письмо Ивана Салаева, издателя полного собрания сочинений Фон-Визина, в редакцию „Лит. Газеты“, помещенное в № 10 (стр. 81—82). После этого в „Лит. Газете“ не было статей Вяземского до № 16 (от 17 марта), в котором Вяземский выступил с рецензией на „Монастырку“ Погорельского.

Таким образом уже одни историко-литературные справки почти с несомненностью доказывают принадлежность Пушкину рецензии на „Невский Альманах“.

Все критические статьи и заметки № 12 „Лит. Газеты“ как в отделе „Библиографии“, так и „Смеси“, кроме перепечатанного из „Tygodnik Petersburski“ извещения о скором издании древнего памятника французской словесности „Brut d’Angleterre“, написаны Пушкиным. Рецензия на „Невский Альманах“ находится в тесной связи с помещенной в том же номере пушкинской заметкой: „Англия есть отечество карикатуры и пародии“. Рецензия заканчивается полемическим выпадом против Полевого. Ср. в статье „Англия есть отечество карикатуры и пародии“: „Не думаю, чтобы кто-нибудь из известных наших писателей мог узнать себя в пародиях, напечатанных недавно в одном из московских журналов... Хороший пародист обладает всеми слогами, а наш едва ли и одним“.

В принадлежности Пушкину заметки о пародии в Англии и о пародиях Полевого нет никаких оснований сомневаться. Язык и стиль этой статьи соединяют все особенности пушкинской манеры. Сжатая и строгая конструкция фразы, тонкая ирония, острые переходы от повествовательного стиля к драматическим иллюстрациям, непринужденность диалогической речи („Вальтер Скотту показывали однажды стихи, будто бы им сочиненные“. „Стихи, кажется мои“, отвечал он, смеясь: „Я так много и так давно пишу, что не смею отречься и от этой бессмыслицы“) — все это, естественно, связывается с именем Пушкина. Типичным приемом пушкинского эпиграмматического стиля является резкий и неожиданный укол в самом конце заметки, контрастно напоминающий об ее начале,

- 469 -

изменяющий значение всего предшествующего изложения и уничтожающий врага убийственной характеристикой „Истории русского народа“ как пародии.1 Таким образом рецензия на „Невский Альманах“ и заметка о пародии в № 12 „Лит. Газеты“ — произведения одного автора, именно Пушкина. Содержащаяся в них оценка слога Полевого целиком совпадает с пушкинскими отзывами о языке и стиле Полевого в других местах. Ср. суждение Пушкина о Полевом в рецензии на „Историю русского народа“: „Г. Полевой в своем предисловии весьма искусно дает заметить, что слог в истории есть дело весьма второстепенное, если уже не совсем излишнее. Слог есть самая слабая сторона «Истории русского народа». Невозможно отвергать у г-на Полевого ни остроумия, ни воображения, ни способности живо чувствовать, но искусство писать до такой степени чуждо ему, что в его сочинении картины, мысли, слова, все обезображено, перепутано и затемнено“.2 Характеристика же слога Полевого, как „неправильного до бессмыслицы“, напоминает такие высказывания Пушкина о Полевом: „издатель... должен 1) знать грамматику русскую, 2) писать со смыслом: т. е. согласовать существ. с прилаг. и связывать их глаголом. — А этого то Полевой и не умеет“ (письмо к П. А. Вяземскому от 9 ноября 1926 г.)

Ср. в рассказе „Ветреный мальчик“ из „Детской книжки“: „Русской грамматике не хотел он учиться, ибо недоволен был изданною для народных училищ и ожидал новой философической“.

Кроме того, самый тон отзыва о стихах Языкова как нельзя более соответствует пушкинской неизменно восторженной оценке „очаровательного стиха“ „вдохновенного“ Языкова. Еще в 1826 г. (9 ноября) Пушкин писал Вяземскому из Михайловского: „Здесь нашел я стихи Языкова. Ты изумишься, как он развернулся и что из него будет. Если уж завидовать, так вот кому я должен бы завидовать. Аминь, аминь глаголю вам. Он всех нас, стариков, за пояс заткнет“. Ср. послания к Языкову и „Евгений Онегин“ (IV, XXX), а также „Путешествие Онегина“.

Наконец, язык и стиль рецензии на „Невский Альманах“ являются непреложным свидетельством принадлежности ее Пушкину. Типичный пушкинский синтаксис, сжатая глагольная фраза, отсутствие сложных конструкций, стройный и строгий ход логической мысли без всяких отступлений, необыкновенный лаконизм и полнота изложения — всё это не свойственно рецензиям Дельвига.

- 470 -

Большая часть выражений и оборотов в рецензии на „Невский Альманах“ носит явственный отпечаток пушкинского языка и стиля. Напр.: „сей поэт удивляет нас огнем и силою языка“. Ср. в „Моих замечаниях об русском театре“: „славянские стихи Катенина, полные силы и огня“; ср. также в статье о записках Самсона: „Поэт Гюго не постыдился в нем искать вдохновений для романа, исполненного огня и грязи“, в статье о сочинениях Катенина: „Мстислав Мстиславич, стихотворение, исполненное огня и движения“.

„Никто самовластнее его не владеет стихом и периодом“. Ср.: „Он должен владеть своим предметом, несмотря на затруднительность правил, как он обязан владеть языком, несмотря на грамматические оковы“ („Наброски предисловия к «Борису Годунову»“).1

Перенос слов самовластие, самовластный, самовластно — из сферы политических отношений в область жизни и поэзии — типическая особенность пушкинского стиля. Напр.: „Наши журнальные Аристархи без церемонии ставят на одну доску Данте и Ламартина, самовластно разделяют европейскую литературу на классическую и романтическую („Наброски предисловия к «Борису Годунову»“).

„Кажется, нет предмета, коего поэтическую сторону не мог бы он постигнуть и выразить“. Ср. в „Проекте предисловия к VIII и IX главам «Евгения Онегина»“: „Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем; критике нет нужды разбирать, что стихотворец описывает, но как описывает“.

„Постигнуть и выразить с живостию, ему свойственною“. Ср.: „Трогательное добродушие древних летописцев, столь живо постигнутое Карамзиным“ („Наброски предисловия к «Борису Годунову»“). Ср.: „Она (критика) редко сохраняет важность и приличие, ей свойственные“ („Мнение М. Е. Лобанова“).

„...почти не выходил он из пределов одного слишком тесного рода“.2 Ср.: „Книгу, в которой дерзость мыслей и выражений выходит изо всех пределов“ („Путешествие из Москвы в Петербург“). Ср.: также: „Круг поэтов делается час от часу теснее“ (письмо Вяземскому 1819, „Переписка“, I, 15).

Вместе с тем слово — род в языке Пушкина в применении к литературе всегда значит: жанр или стиль, например род классический и романтический. „Какие же роды стихотворений должно отнести к поэзии романтической?“ („О ничтожестве литературы русской“) и т. п.

- 471 -

В положительной оценке слога писателя Пушкин прежде всего подчеркивает его точность: „Из стихотворений греческая песнь Туманского, к Одесским друзьям (его же) отличаются гармонией и точностью слога“ („Об альманахе «Северная лира»“); о Баратынском: „верность ума, чувства, точность выражения, вкус, ясность и стройность“ („Пора Баратынскому...“); „гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого“ („Баратынский принадлежит к числу...“).

„Гармоническую точность“ Пушкин считал отличительной чертой школы, основанной Жуковским и Батюшковым (в рецензии на „Карелию“, Глинки). О Сент-Бёве: „Никогда ни на каком языке голый сплин не изъяснялся с такою сухою точностию“. Ср. о Ломоносове: „Отвращение от простоты и точности“ („Путешествие из Москвы в Петербург“). Ср.: „Твоя гармония, поэтическая точность, благородство выражений, стройность, чистота в отделке стихов пленяют меня“ (Черновое письмо П. А. Плетневу, 1822 г., „Переписка“, I, 59). „Дельвиг, Дельвиг!... благославляю и поздравляю тебя: добился ты наконец до точности языка“ (Л. С. Пушкину, от 30 января 1823 г., там же, 66). „Опыты Озерова ознаменованы поэтическим слогом — и то не точным и заржавым“ (П. А. Вяземскому, от 6 февраля 1823 г., там же, 67).

„Полный смысла“. Ср.: „Произведения английских поэтов, напротив, исполнены глубоких чувств и поэтических мыслей“ („В зрелой словесности приходит время“). „Стих, исполненный истинно трагической силы“ (там же). „Стихотворения его... исполнены искреннего вдохновения“ („Всем известно, что французы...“). „Сладкоречивый епископ в книге, наполненной смелой философией, помещал язвительную сатиру на прославленное царствование“ („О ничтожестве литературы“). „С ее роскошным языком, исполненным блеска“ („О «Ромео и Джюльете» Шекспира“). „Оригинальность и индивидуальность слога, полного жизни и движения“ („От редакции. О хронике русского в Париже“).

„Войнаровский полон жизни“ („Переписка“, I, 95).

„А чем же и держится Иван Иванович Расин, как не стихами, полными смысла, точности и гармонии!“ (Письмо Л. С. Пушкину, 1824 г., „Переписка“, I, 95) и др. под.

Наконец, для пушкинского стиля очень характерно тройственное сочетание эпитетов, которым заканчивается рецензия. Например: „слог его, ровный, цветущий и живописный“ („О предисловии г-на Лемонте“); „трудность метафизического языка, всегда стройного, светского, часто вдохновенного“ („О переводе романа Б. Констана «Адольф»“); „отпечаток ума тонкого, наблюдательного, оригинального“ („О статьях князя Вяземского“); „В этой черте весь его характер, скрытый, жестокий, постоянный (Заметка о „Полтаве“); „тем искреннее, небрежнее и сильнее становится его рассказ“ („Собр. соч. Георгия Кониского“); „Германская философия,

- 472 -

особенно в Москве, нашла много молодых, пылких, добросовестных последователей“ („Мнение М. Е. Лобанова“); „Он прост, полон и краток“ („Словарь о святых“); „Черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно“ („Послесловие к «Долине Ажитугай»“); „нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным“ („Записки Н. А. Дуровой“); „живой, теплый, внезапный отпечаток мыслей, чувств“ („От редакции Современника“) и мн. др.

*

Можно думать, что перу Пушкина принадлежит следующая заметка в „Смеси“ № 13 „Лит. Газеты“ (1830, от 2 марта, I, стр. 106):

„Г. Раич счел за нужное отвечать критикам, не признававшим в нем таланта. Он напечатал в 8-м № Галатеи нынешнего года следующее примечание: «Чтобы вывести некоторых из заблуждения, представляю здесь перечень моих сочинений:

1. Грусть на пиру.

2. Прощальная песнь в кругу друзей.

3. Перекати-поле.

4. Друзьям.

5. Амела.

6. Петроний к друзьям.

7. Вечер в Одессе.

Прочие мелкие стихотворения мои — переводы. В чем же obtrectatores нашли вялость воображения, щепетильную жеманность чувства и, (просим покорно найти толк в следующих словах!) недостаток воображения».

Мы принуждены признать неоспоримость сего возражения“.

Эта заметка могла быть написана или Пушкиным, или Дельвигом, у которого с Раичем были свои литературные счеты и который, повидимому, по возвращении в Петербург, именно с № 13 „Лит. Газеты“ приступил к выполнению своих редакторских обязанностей (ср. рецензию на „Метафизику“ Ар. Баумейстера в том же номере „Лит. Газеты“).

Язык этой своеобразной статьи не дает никакого материала для суждений об авторе. Параллельные фразы и обороты для коротких вступительных замечаний и заключений можно найти и в „Замечаниях на Песнь о Полку Игореве“: „Шлецер... признал подлинно древнее произведение и не почел даже за нужное приводить тому доказательства“. В „Отрывке из литературных летописей“: „Мы ожидали от г. Каченовского возражений неоспоримых“ и т. п.

Но гораздо больше данных в пользу авторства Пушкина можно извлечь из наблюдений над общей композицией статьи. Вся манера этой заметки, ее бесстрастный — и в то же время глубоко-иронический в своем бесстрастии тон — невольно напоминают пушкинский замысел ответа на

- 473 -

бранчивые критики. „Кажется, если б хотел я над ними посмеяться, то ничего не мог бы лучшего придумать, как только их перепечатать безо всякого замечения“ („Опыт отражения некоторых не-литературных обвинений“). Пушкин так и поступил в своем предисловиии к новому изданию „Руслана и Людмилы“. Этим же способом полемики Пушкин воспользовался и в статьях Феофилакта Косичкина. Для Дельвига стиль заметки был бы необычен.

В этой заметке Пушкин разделался с Раичем за издевательства его над пушкинским объявлением об „Илиаде“ в переводе Гомера. Раич перепечатал пушкинскую заметку из № 2 „Лит. Газеты“ в № 4 „Галатеи“ (ценз. разр. 23 янв.), снабдив ее послесловием. В нем указывалось, что это „воззвание на счет (?) труда Гнедича черезчур величаво и обнаруживает дух партии, которая в литературе не должна быть терпима“. Раич не соглашается с отзывом „Лит. Газеты“, утверждающей „будто книга г. Гнедича долженствует иметь столь важное влияние на отечественную словесность; иначе мы должны будем допустить что и барона Дельвига так называемые гекзаметры будут иметь столь важное влияние на отечественную словесность, потому что г. Гнедич в предисловии к своему переводу «Илиады» говорит об этом: «Кого не пленяет лира Дельвига счастливыми вдохновениями и стихом, столько музе любезным». Раич здесь сводил с Дельвигом личные счеты: он был сердит на Дельвига за его заметку „На критику Галатеи“, где, между прочим, Дельвиг уколол Раича как переводчика „Освобожденного Иерусалима“, превратившего в балладу бессмертную поэму Тассо.1

Пушкин ответил на выходку Раича разъяснением в № 12 „Лит. Газеты“. Признав себя автором объявления об „Илиаде“ Гомера, Пушкин указывал, что отношения Дельвига к Гнедичу „не суть дружеские“, — и следовательно, подозревать их в рекламировании друг друга — нелепо.

Отношение Пушкина к стилю критических статей „Галатеи“ было резко отрицательным. П. А. Вяземскому в конце января — в начале февраля 1830 г. Пушкин писал: „Кланяюсь всем твоим и грозному моему критику Павлуше. — Я было написал на него ругательную антикритику слогом Галатеи, взяв в эпиграф: Павлушка медный лоб приличное названье“.2

*

Пушкину же принадлежит пародия на китайские анекдоты Булгарина в № 45 „Лит. Газеты“ (от 9 августа 1830 г., II, 72 — т. е. в бытность Пушкина в Петербурге):

„В Газете Le Furet, напечатано известие из Пекина, что некоторый Мандарин приказал побить палками некоторого Журналиста. — Издатель замечает, что Мандарину это стыдно, а Журналисту здорово“.

- 474 -

Эта заметка является ироническим итогом толков, вызванных статьею Пушкина о сочинениях Видока.1 Любопытно, что именно в № 45 „Лит. Газеты“ открыто признается принадлежность этой статьи Пушкину: „Издателю Северной Пчелы Литературная Газета кажется печальною: сознаемся, что он прав, и самою печальнейшею статьею находим мнение А. С. Пушкина о сочинениях Видока“.

Ироническое сообщение о „китайском анекдоте“, помещенное непосредственно вслед за пушкинской статьей „Новые выходки противу так называемой литературной аристократии“, находится в тесной связи с такими строками пушкинского „Опыта отражения некоторых не-литературных обвинений“: „У нас, где личность ограждена цензурою, естественно нашли косвенный путь для личной сатиры, именно обиняки. Первым примером обязаны мы ** (Булгарину. В. В.), который в своем журнале напечатал уморительный анекдот о двух китайских журналистах, которых судия наказал бамбуковою палкою за плутни, унижающие честное звание литератора. Этот китайский анекдот так насмешил публику и так понравился журналистам, что с тех пор, коль скоро газетчик прогневался на кого-нибудь, тотчас в листах его является известие из-за границы (и большей частью из-за китайской), в коем противник расписан самыми черными красками, в лице какого-нибудь вымышленного, или безыменного писателя. Большею частию сии китайские анекдоты, если не делают чести изобретательности и остроумию сочинителя, по крайней мере достигают цели своей по злости, с каковой они написаны“.

И тут же Пушкин, пародируя Булгарина и в то же время изобличая его в плагиате, в заимствованиях для „Дмитрия Самозванца“ из „Бориса Годунова“, сочиняет новый китайский анекдот: „Недавно в Пекине случилось очень забавное происшествие. Некто из класса грамотеев, написав трагедию, долго не отдавал ее в печать — но читал ее неоднократно в порядочных пекинских обществах и даже вверял свою рукопись некоторым мандаринам. — Другой грамотей (следуют китайские ругательства) или подслушал трагедию из прихожей (что говорят за ним важивалось) или, тихонько взяв рукопись из шкатулки мандарина (что в старину также с ним случалось), склеил на скорую руку из довольно нескладной трагедии чрезвычайно скучный роман“.

Известно, что китайский анекдот Булгарина, появившийся в „Северной Пчеле“ за 1829 г., № 33,2 совсем не совпадал с его пародическим

- 475 -

изложением у Пушкина. Булгарин представил распрю Каченовского с Полевым в виде тяжбы двух журналистов, из которых один, имевший звание мандарина, добился сурового судебного приговора, по которому его обидчик был присужден к восьмидесяти ударам „бамбуса“ по пятам.

Подставив под этот анекдот других персонажей, применив его к Булгарину, Пушкин коротко и иронически сообщает о результатах литературного „избиения“ своего врага: „это... журналисту здорово“.

Редактор IX тома „Сочинений Пушкина“ в прежнем издании Академии Наук воспринял заметку „Лит. газеты“ как простое библиографическое сообщение. „С легкой руки Булгарина, — пишет он, — «китайский анекдот» стал распространяться и сделался популярен“. „В газете «Le Furet», уведомляет читателей орган барона Дельвига: «напечатано из Пекина, что некоторый мандарин»“ и т. д. (т. IX, 1928, примечания, 316). Но „Лит. Газета“, естественно, не стала бы распространять славу булгаринского остроумия. Острота и едкость пушкинского анекдота усилены каламбурной ссылкой на газету „Le Furet“. Уже Воейков в „Славянине“ (1829, ч. XII, № XL и XLI) использовал название этого французского журнала, издававшегося в Петербурге („Le Furet. Journal de littérature et des théatres“), применительно к „Северной Пчеле“, недвусмысленно разъяснив, что le furet обозначает не только хорька, но и проныру, сыщика.1

Таким образом пародия на „китайский анекдот“ в № 45 „Лит. Газеты“, завершающая цикл пушкинских нападений на Видока-Булгарина в „Лит. Газете“, может принадлежать лишь перу Пушкина. Тут лаконически сконденсированы все пушкинские образы и приемы. Многословным обинякам Булгарина противопоставлен простой, сжатый, ясный стиль газетного извещения, которое Пушкин сумел оживить не только язвительными сарказмами пародии, но и поговорочным лаконизмом разговорной речи.

Ср. фразеологические параллели из других сочинений Пушкина: для побить палками — из письма к П. А. Вяземскому (1824): „Критики у нас, чувашей, не существует, палки как-то неприличны“;2 из эпиграммы (1829):

Сердито Феб его прервал
И тотчас взрослого болвана
Поставить в палки приказал.

- 476 -

Совершенно в стиле и духе публициста Пушкина самая манера — замаскировавшись, наносить удары со стороны и защищать литературное дело самого Пушкина. Отстаивая необходимость возражений на „критики“ даже самых „презрительных“ лиц, в набросках предполагаемого письма к издателю „Лит. Газеты“, Пушкин писал: „Видок вас обругал. Изъясните, почему вы никоим образом отвечать ему не намерены (в первоначальной редакции: «Изъясните, почему вы никаким образом Видоку не отвечаете. Публика не может знать, что он отъявленный плут и шпион»). В этом отношении мне нравится одна из статей вашего журнала как доброе дело“ (т. е. статья о записках Видока).

Сноски

Сноски к стр. 453

¹ Ср., напр., статью П. В. Анненкова „Общественные идеалы Пушкина“ („Вестник Европы“, 1880, № 6, стр. 601); его же, „Материалы для биографии Пушкина“, 1855, стр. 250—251; статьи Н. О. Лернера: „Новооткрытые страницы Пушкина“ („Северные Записки“, 1913, февраль; „Пушкин и его современники“, вып. XII); „Новые приобретения Пушкинского текста“ („Пушкин под редакцией С. А. Венгерова“, т. VI); книгу Н. Синявского и М. Цявловского: „Пушкин в печати“, 1914; статьи В. Я. Брюсова: „Русский Архив“, 1916, 1—111; „Биржевые Ведомости“, 1916, 21 октября, № 15875; книжку Б. В. Томашевского: „Пушкин. Современные проблемы историко-литературного изучения“, Л., 1925; Дополнения: „К вопросу об участии Пушкина в «Литературной Газете»“; т. IX Сочинений А. С. Пушкина, изд. Акад. Наук СССР, 1928; ср. также т. IX, вып. 2. Примечания; статьи Н. К. Замкова: „К истории «Литературной Газеты» барона А. А. Дельвига“ („Русская Старина“, 1916, май); „К цензурной истории произведений Пушкина“ („Пушкин и его современники“, вып. XXIX—XXX); ср. также издания сочинений Пушкина: Геннади, Ефремова, П. Морозова, С. А. Венгерова, „Красной Нивы“, Гослитиздата и „Academia“. Ср. также: А. Фомин, „К вопросу об авторах неподписанных статей в «Литературной газете» 1830 г.“, СПб., 1914; Л. А. Фин, „П. В. Анненков, первый издатель и биограф Пушкина“. Сборн. „А. С. Пушкин“, Сароблгиз, 1937.

² Эта статья Дельвига, приписанная Пушкину Анненковым, была включена в круг несомненно пушкинских произведений в т. IX Сочинений Пушкина, изд. Акад. Наук, 1928—1929. Находка автографа Дельвига не разубедила Н. К. Козмина (примеч., стр. 950—951).

³ Ср. список (далеко не полный) безусловно принадлежащих Дельвигу статей „Лит. Газеты“ в „Библиографии“, приложенной к „Полному собранию стихотворений“ А. А. Дельвига под редакцией Б. В. Томашевского (1934), стр. 505—506.

Сноски к стр. 454

¹ Б. В. Томашевский. „Пушкин“, 1925, стр. 122—123; ср. „Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово“, Л., 1927, стр. 250—251.

² Акад. М. Н. Розанов, отказываясь признать эту заметку произведением Пушкина, писал: „Первая же фраза статьи опровергает эту гипотезу; выделить де-Виньи, как особенно талантливого из французских последователей В. Скотта, мог кто-нибудь другой, а отнюдь не Пушкин, который всегда ценил Виньи как романиста очень низко“. Статья „Пушкин и итальянские писатели XVIII и начала XIX века“, „Известия Академии Наук СССР“, Отделение Обществ. наук, 1937, № 2—3, стр. 363, примечание.

Сноски к стр. 455

¹ „Северные Цветы на 1831 г.“, стр. 7.

² „Северные Цветы на 1828 г.“, стр. 19.

³ Включение рецензии на „Сен-Марс“ из № 7 „Лит. Газеты“ 1830 г. в собрание сочинений А. А. Дельвига (СПб., 1893, Изд. Евгения Евдокимова, стр. 123—124) ошибочно.

⁴ Соответствующая работа мною проделана и подготовлена к печати.

⁵ „Вестник Европы“, 1880, кн. VI, стр. 601.

⁶ Б. В. Томашевский. „Пушкин“, стр. 120—121.

Сноски к стр. 456

¹ „Звенья“, т. 6, 1936. „Письма Вяземского к жене за 1830 г.“, стр. 220.

² „Московский Телеграф“, 1830, № 3, т. 8, ч. 31, стр. 355—362.

Сноски к стр. 457

¹ Ср. у О. М. Сомова в „Обзоре росс. словесности за 1827 г.“: „благомыслящий писатель“ („Северные Цветы на 1828 г.“, стр. 57). Ср. у Дельвига в рецензии на „Нищего“ А. Подолинского („Лит. Газета“, 1830, № 19): „Удовольствие судей благомыслящих“; в рецензии на „Классика и Романтика“ К. Масальского („Лит. Газета“, 1830, № 43): „На зло благомыслящим читателям“ и др. под.

² „Московский Телеграф“, 1830, № 3, стр. 356.

³ „Московский Телеграф“, 1830, № 3, стр. 362.

⁴ Дельвиг отсутствовал в Петербурге с первых чисел января по вторую половину февраля 1830 г. Ср. „Московские Ведомости“, 1830, № 4 и № 14. Ср. „Письма Пушкина“ под редакцией Б. Л. Модзалевского, т. II, стр. 368.

⁵ Вяземский приехал в Петербург 28 февраля 1830 г. См. „Звенья“, т. 6, 1936 „Письма Вяземского к жене“, стр. 202.

⁶ Ср. пушкинские исправления в рецензии Дельвига на альманах „Радуга“ в № 2 „Лит. Газеты“, 1830, стр. 15. См. „Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском доме“, 1937, стр. 289.

⁷ См. „Русская Старина“, 1896, № 3. Из бумаг Виктора Григорьевича Теплякова.

Сноски к стр. 458

¹ „Отчет В. Г. Теплякова об открытиях, сделанных им в Болгарии и Румелии“ („Mémoire sur divers monuments d’antiquité découverts sur différents points de la Bulgarie et de la Roumélie, présenté à S. E. Mr. le gouverneur-général de la Nouvelle Russie et de Bessarabie par Mr V. Tépliakow“) был напечатан в „Journal d’Odessa“ („Одесский Вестник“, 1829, № 102 и 1830, № 19). Этот отчет был переведен многими европейскими журналами и обратил на себя особенное внимание известного ориенталиста Клапрота. См. „Воспоминания о Теплякове“, — „Отечественные Записки“, 1843, т. 28, отд. VIII.

² Впрочем, последние фразы тут могли сохраниться и от текста Сомова. Ср. у Сомова в „Обозрении росс. слов. за 1830 г.“: „отличительный характер стихов Мицкевича“ („Северные Цветы на 1831 г.“, стр. 5).

³ См. указание самого Сомова в письме к В. Г. Теплякову от 31 мая 1830 г. „Русская Старина“, 1896, № 3, стр. 662.

Сноски к стр. 459

¹ Этой теме посвящена одна из глав моей работы о „Литературной Газете“, 1830 г.

² „Сочинения А. С. Пушкина“, изд. Анненкова, т. V, 1855, стр. 633.

³ „Пушкин“, изд. Брокгауз-Ефрона, т. IV, 1910, стр. 548, № 897; ср. Н. Синявский и М. Цявловский, „Пушкин в печати“, М., 1914, стр. 86.

⁴ „Пушкин и его современники“, вып. XII, 1909, стр. 19, статья „Новооткрытые страницы Пушкина“, стр. 4—5.

Сноски к стр. 460

¹ „Вестник Европы“, 1830, № 1, статья Н. Н. об „Истории русского народа“, сочинении Н. Полевого, стр. 71.

² Ср. у Сомова в „Обозрении Российской словесности за вторую половину 1829 и первую 1830 года“ намек на шутку Пушкина или (вернее) Вяземского: „Некто сделал следующее замечание на различие в воспитании вымышленных и полу-справедливых лиц в наших русских романах: «Монастырка», говорит он, «была воспитана в обществе благородных девиц, Феодора в кабаке, а Иван Выжигин в собачьей кануре»“ („Северные Цветы на 1831 г.“, стр. 75).

³ Бенжамен-Констан. „Адольф“, СПб., 1831, стр. V—VI.

Сноски к стр. 462

¹ „Вестник Европы“, 1830, январь и февраль, № 1, ч. 170, стр. 21.

² Там же, стр. 36—37.

Сноски к стр. 463

¹ „Вестник Европы“; 1830, № 2, стр. 146.

² Ср. статью Ю. Н. Тынянова: „О Путешествии в Арзрум“ — „Временник Пушкинской комиссии“, т. 2, 1936, стр. 68—69.

³ „Вестник Европы“, 1830, № 2, стр. 148.

Сноски к стр. 464

¹ Ср. в оригинале — „As you like it“, Act III, scene III.

² См. „Письма Вяземского к жене за 1830 г.“

Сноски к стр. 465

¹ Мильтон — „всё вместе и изысканный и простодушный, темный, запутанный, выразительный, своенравный, и смелый даже до бессмыслия“.

Сноски к стр. 466

¹ В черновом варианте: „защитник английского народа“.

² „Северная Пчела“, 1830, № 6. Ср. „Сын Отечества“, 1830, № 16, стр. 237.

³ „Северный Меркурий“, 1830, №№ 49 и 50: „Сплетница“.

Сноски к стр. 467

¹ Б. В. Томашевский. „Пушкин“, стр. 123.

² Ср. отзыв о „Невском Альманахе“ в „Северных Цветах на 1831 г.“, стр. 30.

Сноски к стр. 468

¹ Лишь в № 13 короткая рецензия на „Метафизику“ Хр. Баймейстера быть может написана Дельвигом (если не Пушкиным).

Сноски к стр. 469

¹ Ср. у Пушкина в статье об „Истории русского народа“ Полевого: „как заглавие его книги есть не что иное как пустая пародия заглавия Истории государства российского так и рассказ г-на Полевого слишком часто не что иное, как пародия рассказа историографа“.

² Любопытно, что и Полевой сразу же угадал Пушкина в авторе заметки о пародии и поспешил заявить об отсутствии в „Телеграфе“ пародий на стихотворения Пушкина: „Если в Телеграфе и печатаются пародии, если в них и узнают своих детищ некоторые поэты, то из этого не следует, чтобы там же были и пародии на Пушкина“ („Московский Телеграф“, 1830, ч. XXXII, № 6, стр. 240—241).

Сноски к стр. 470

¹ Ср. в письме к Вяземскому от 6 февраля 1823 г.: „...прозу-то не забывай; ты да Карамзин одни владеют ею“ („Переписка“, т. I, стр. 67).

² Ср. в „Евгении Онегине“:

И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю повесть о твоей судьбе.

Сноски к стр. 473

¹ „Сын Отечества“ и „Северный Архив“, 1829, т. IV.

² „Письма Пушкина“ под редакцией Б. Л. Модзалевского, т. II, 1928, 74.

Сноски к стр. 474

¹ Эта заметка без доказательств включалась в собрание сочинений А. А. Дельвига (см. „Сочинения барона А. А. Дельвига“, СПб., 1893, изд. Евг. Евдокимова, стр. 145). Н. О. Лернер также был склонен приписывать ее Дельвигу (см. „Пушкин и его современники“, вып. XII). Б. В. Томашевский на основании расширенного толкования показаний А. И. Дельвига (в „Воспоминаниях“) готов признать всю „Смесь“ № 45 „Лит. Газеты“ 1830 г. „совместным произведением“ Пушкина и Дельвига. А. А. Дельвиг. „Полное собрание стихотворений“, под редакцией Б. В. Томашевского, 1934, стр. 506.

² Ср. „Московский Телеграф“, 1829, ч. XXVI, № 5, стр. 103—108.

Сноски к стр. 475

¹ Повидимому, издававшийся в Петербурге французский журнал „Le Furet“ был близок к „Северной Пчеле“. Во всяком случае, характерно написанное в резком тоне опровержение „Лит. Газеты“ № 64 (стр. 250), направленное против объявления „Le Furet“ о близком выходе 8 главы „Евгения Онегина“ в „Северных Цветах на 1831 г.“: „Издатель Литературной Газеты сим объявляет, что он никогда о том не говорил издателю вышепомянутого французского журнала, что даже не имеет чести знать ни самого издателя, ни кого-либо из принадлежащих к редакции Le Furet. Откуда почерпает журнал сей известия свои касательно русской литературы, неизвестно“. Ср. также в № 16 „Лит. Газеты“ за 1830 г. (т. I, стр. 126—128) статью академика Д. Велланского „Замечание на статью литературного французского журнала «Le Furet»“.

² „Переписка“, под ред. В. И. Саитова, I, 115.