- 198 -

В. Г.  ГУЛЯЕВ

К ВОПРОСУ ОБ ИСТОЧНИКАХ „КАПИТАНСКОЙ ДОЧКИ“

I

Буржуазные литературоведческие школы в вопросе о литературных влияниях могут быть разделены на два основные направления. Одни исследователи исходили из точки зрения полной художественной „самобытности“ писателей-классиков, их полнейшей независимости от историко-литературного процесса.

Другие, доказывая наличие влияний предшественников в развитии каждого писателя-классика, нередко доходили до крайностей. Некоторое сходство сюжетов, совпадение отдельных слов в произведениях двух писателей стремились объяснить непременно „влиянием“ и „подражанием“. В результате многие произведения наших великих писателей XIX в. оказались расчлененными на отдельные куски, якобы заимствованные из различных произведений западноевропейской литературы.

Борьба различных точек зрения в вопросах о влияниях очень резко проявилась в критической литературе о „Капитанской Дочке“ (Н. И. Черняев, Н. Страхов, М. Гофман, Б. Нейман, А. И. Белецкий и др.).1

Проблему литературных влияний буржуазное литературоведение бессильно было разрешить. Компаративисты с их теорией „миграции сюжетов“, Брюнетьер с его абстрактными законами эволюции жанров, правда, накопили богатый эмпирический материал, свидетельствующий о процессе литературного взаимодействия в международном масштабе. Но объяснить этот процесс, вскрыть его закономерность они не могли — идеалистический тезис об имманентной филиации идей, разумеется, ничего не объяснял. Только марксизм с подлинной научной убедительностью решил эту проблему, раскрыв законы социально-экономического развития человечества и в частности законы буржуазного общества. „Своей эксплоатацией всемирного рынка буржуазия преобразовала в космополитическом духе производство и потребление всех стран.., — писали Маркс и Энгельс в „Коммунистическом манифесте“. — Прежняя местная и национальная замкнутость и самодовление уступают место всестороннему обмену

- 199 -

и всесторонней взаимной зависимости народов как в области материального, так и в области духовного производства. Плоды умственной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием. Национальная односторонность и ограниченность становятся теперь все более и более невозможными, и из многих национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература“.1

Марксизму чужда и враждебна вульгарная трактовка исторического развития. Во введении „К критике политической экономии“ Маркс говорит о „неодинаковом отношении развития материального производства... к художественному“, о том, что „...вообще понятие прогресса не следует брать в обычной абстракции.“ Вопрос о причинах воздействия одной литературы на другую надо всегда решать конкретно-исторически. Самое благотворное в разрушении национальной ограниченности и в процессе создания всемирной литературы заключалось в том, что прогрессивные тенденции передовых народов становились достоянием менее развитых стран и двигали вперед их культуру. Гениальный основоположник новой русской литературы Пушкин, с присущей ему широтой и проницательностью, критически использовал „плоды умственной деятельности“ передовых стран для того, чтобы дальше развивать литературу своей родины и вместе с тем двигать вперед „художественное развитие всего человечества“.

В свете учения классиков марксизма и следует рассматривать влияние великих западноевропейских писателей на Пушкина.

Однако не меньшее, а быть может, большее значение, чем установление литературных влияний в творчестве Пушкина, имеет установление реальных исторических источников его произведений.

Основные работы об источниках „Капитанской Дочки“ очень далеки от указания на реальные источники из-за того, что изучение творческого процесса работы Пушкина над этим произведением было оторвано от изучения конкретной исторической действительности пушкинской поры и от того периода русской действительности, который нашел отражение в „Капитанской Дочке“.

Русская история была для Пушкина не историей царствований, как понимал ее Карамзин, а историей борьбы общественно-классовых сил. Именно потому Пушкин проявлял особый интерес именно к тем периодам русской действительности, которые были наиболее насыщены политической борьбой.

Как известно, еще до написания „Истории Пугачева“, Пушкин внимательно изучал эпоху Екатерины II. После убийственной характеристики Екатерины II (1822) Пушкин в „Истории Пугачева“ и в „Капитанской Дочке“ не мог и не хотел уйти от исторической правды, хотя она и не могла быть высказана полным голосом по цензурным условиям. К произведенным в пушкиноведческой литературе сопоставлениям отдельных

- 200 -

мест „Истории Пугачева“ с соответствующими местами „Капитанской Дочки“ мы можем указать на материалы, устанавливающие новые источники „Капитанской Дочки“.

II

В 1832 г. Е. Аладьиным издан „Невский Альманах“, в котором под псевдонимом „А. К.“ помещено мемуарное повествование под заглавием — „Рассказ моей бабушки“. Этот рассказ, напечатанный с предисловием автора, ведется от первого лица — участника событий. Бабушка рассказывает своему внуку, как она переживала в действительности „пугачевщину“. Она еще молодой девушкой жила в крепости Нижне-Озерной со своим отцом, капитаном Шпагиным, который был комендантом этой крепости. Настя (так звали бабушку) втайне любит молодого офицера Бравина, приехавшего в крепость на службу. Бравин также влюбляется в Настю, и они обручаются. Ходят слухи о Пугачеве, и Бравина внезапно отзывают в Оренбург. Свадьба откладывается. Первый помощник Пугачева — Хлопуша осаждает крепость Нижне-Озерную и вследствие измены казаков, находящихся на службе в крепости, „пугачевцы“ захватывают крепость и казнят капитана Шпагина. Капитанскую дочку (Настю) скрывает у себя в доме за перегородкой мельничиха, у которой останавливается Хлопуша пировать со своими приближенными. Во время пира Хлопуша обнаруживает за перегородкою капитанскую дочку, но мельничиха скрывает, что Настя дочь коменданта крепости, объявляя ее своей племянницей, страдающей падучей болезнью. Хлопуша влюбляется в Настю, предлагает ей сожительство. Настя в ужасе отвергает предложение Хлопуши; тогда тот пытается насилием овладеть молодой, красивой девушкой, и только вмешательство мельничихи спасает капитанскую дочку. Наконец, правительственные войска освобождают крепость от „пугачевцев“; среди избавителей находится и Бравин, который сразу же женится на капитанской дочке, и они начинают жить счастливой супружеской жизнью.

Таково, вкратце, содержание „Рассказа моей бабушки“, как мы видим весьма близкое к сюжетной ситуации „Капитанской Дочки“.1

Проследим сюжетные совпадения обоих произведений.

Как в „Рассказе моей бабушки“, так и в „Капитанской Дочке“ события развертываются в заброшенной крепости Оренбургской линии — Нижне-Озерной в „Рассказе“, Белогорской в „Капитанской Дочке“. Защита Нижне-Озерной от „пугачевцев“ капитаном Харламовым и защита Белогорской — капитаном Мироновым. Далее, в крепость на службу приезжает

- 201 -

молодой офицер Бравин. Капитанская дочка Настя и Бравин влюбляются друг в друга, но, благодаря движению на Оренбург Пугачева, Бравин отзывается в Оренбург и брак откладывается до конца ликвидации „пугачевского“ восстания. Аналогичная ситуация и у Пушкина.

У Пушкина, капитанская дочка — Маша во время захвата крепости также скрывается за перегородкой в доме попадьи Акулины Памфиловны („первой вестовщицы по всему околодку“), где происходит пиршество Пугачева.

В альманахе, капитанская дочка — Настя во время захвата крепости пугачевцами скрывается за перегородкою в доме мельничихи, „первой вестовщицы“, в доме которой останавливаются „пугачевцы“ для победного пира.

Самое изображение этой картины в „Капитанской Дочке“ и в „Альманахе“ весьма близки. Так, в „Капитанской Дочке“:

„Ради бога! где Марья Ивановна?“ — спросил я с неизъяснимым волнением. „Лежит, моя голубушка, у меня на кровати, там за перегородкою“ — отвечала попадья. „Ну, Петр Андреич, чуть было не стряслась беда, да слава богу, все прошло благополучно; злодей только что уселся обедать, как она моя бедняжка очнется, да застонет!... Я так и обмерла. Он услышал: «А кто это у тебя охает, старуха?» Я вору в пояс: племянница моя, государь, захворала, лежит, вот уж другая неделя. — «А молода твоя племянница?» — Молода, государь. — «А покажи-ка мне, старуха, свою племянницу». — У меня сердце так и иокнуло, да нечего было делать. — Изволь, государь, только девка то не сможет встать и придти к твоей милости. — «Ничего, старуха, я и сам пойду погляжу». И ведь пошел окаянный за перегородку, как ты думаешь, ведь отдернул занавес, взглянул ястребиными своими глазами — и ничего... бог вынес!“.

В „Рассказе моей бабушки“:

„Громко, громко завыла я, повалившись на пол, за перегородкою. «Что это?» — вскричали разбойники, вскочив из-за стола, и схватив свои сабли и пистолеты. «Эк вы перепугались, родимые», — сказала бабушка-мельничиха насмешливо. — «А еще говорите: мы-ста хваты. Не бойтесь, сударики, садитесь-ко на свое место. Это плачет моя девчонка-внука. С ней бедной случается падучая». «То-то же», сказал Хлопуша, мрачно... «Однако-ж, сказал развеселившийся Хлопуша, за то, что твоя внучка нас перепугала, должна она выйти и попотчивать нас винцом». — «Ведь я говорю тебе, батька-свет, что она нездорова» — отвечала хозяйка. «Вздор! заревел разбойник, я сам ее выведу» — и с этими словами шагнул за перегородку, вытащил оттуда меня полумертвую“.1

Можно утверждать, что подобного, почти полного, совпадения сюжетных мотивов ни в одной работе об источниках „Капитанской Дочки“ не приведено.

- 202 -

Таким образом мы приходим к первому выводу — сюжетные линии в „Капитанской Дочке“ и в „Рассказе моей бабушки“ — аналогичны. Несовпадения здесь разве только в том, что в „Капитанской Дочке“ в центре пиршества Пугачев, а в „Рассказе моей бабушки“ — его первый помощник Хлопуша и там Маша скрывается в доме попадьи, а здесь Настя у знахарки-мельничихи. И здесь и там события развертываются с момента осады крепости Пугачевым.

При анализе характеристики героев у Пушкина и героев сопоставляемого рассказа наблюдается совпадение общих черт героев. Образы капитана Миронова и капитана Шпагина в значительной мере аналогичны. Это представители мелкого служилого дворянства и вышедшие из народных низов простые, патриархальные люди, верные службисты, „незаметные герои“, скромные в делах и в жизненных потребностях. „Покойный мой батюшка, — рассказывает бабушка, — (получивший капитанский чин еще при блаженной памяти императрице Елизавете Петровне) командовал оставными солдатами, казаками и разночинцами... Батюшка мой (помяни господи душу его в царстве небесном) был человеком старого века: справедлив, весел, разговорчив, называл службу матерью, а шпагу — сестрою — и во всяком деле любил настоять на своем... Мы с батюшкою редко сиживали поджав руки. Он или учил своих любезных солдат — (видно, что солдатской то науке, надобно учиться целый свой век) — или читал священные книги, хотя... был учен по старинному — и сам бывало говаривал в шутку, что грамота ему не далась как турку пехотная служба. Зато уж он был великий хозяин...“ И дальше: „...Зато батюшка был большой хлебосол... каждый почти вечер собирались в нашу приемную горницу: старик порутчик, казачий старшина, отец Власий и еще кое-какие жители крепости...“1

Образы Маши и Насти также сливаются в их общих очертаниях. Настя, как и Маша, прежде всего цельная натура с „русскою душою“, воспитанная в патриархальных условиях, в простой, небогатой обстановке захолустной России, неиспорченная „язвами“ большого света и даже нетронутая городскою культурою. Она сама обслуживает домашнее хозяйство, в отсутствие отца выполняет за него небольшие его обязанности; дружит с крестьянскими девушками, занимается гаданием и втайне любит молодого офицера Бравина. Она кроткая, добродетельная, религиозная девушка.

Марья Ивановна тоже скромная, честная и простая натура, „без притворной застенчивости“, без светского жеманства.

Хотя образ Бравина не получил полной характеристики, но по отдельным чертам можно предположить, что при развитии его он получил бы характер Гринева. Бравин так же, как и Гринев, трезво относится к событиям,

- 203 -

и автор рассказа нарочито подчеркивает в нем храбрость и „честность дворянскую“.

И, наконец, образы „пугачевцев“. Мы говорим „пугачевцы“ потому, что сам Пугачев как конкретно действующее лицо в рассказе отсутствует. Автор не показывает его прямо, а знакомит читателя с ним через рассказчицу, которая знала его также по наслышке, называя его „извергом“, „разбойником“, „бунтовщиком“, разоряющим „дворянские гнезда“.

В „Истории Пугачева“ и в „Капитанской Дочке“ крепость Нижне-Озерную осаждает и захватывает сам Пугачев, здесь — его первейший помощник Хлопуша, который так же, как и Пугачев, в представлении бабушки, вор, изверг, разбойник — человек, лишенный даже мельчайшей черточки добродетели.

Характерно то, что для Пушкина Пугачев не только вор, разбойник и злодей (скорее по сображениям цензурным), но и человек, которому не чуждо понятие добродетели и благодарности, и даже черты внешнего его облика приятны — „Черты лица его правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого“.1

Даже не центральное по действию лицо — Хлопуша имеет в характере много человеческого.

Когда Белобородов настаивает на казни Гринева, то Хлопуша проявляет чувство большой искренней человечности: „К счастию Хлопуша стал противоречить своему товарищу. «Полно, Наумыч», сказал он ему, «тебе бы всё душить, да резать. Что ты за богатырь? Поглядеть, так в чем душа держится. Сам в могилу смотришь, а других губишь. Разве мало крови на твоей совести?»“.

Правда, рука Хлопуши „повинна в пролитой христианской крови“, но он „губил супротивника, а не гостя,“ тогда как в приводимом в „Альманахе“ рассказе Хлопуша представлен извергом: „Боже мой! Какие ужасные у них были рожи! Ты видел, дитя мое, картину страшного суда, которая поставлена на паперти здешнего собора. Видя на ней врага рода человеческого, притягивающего к себе большою цепью бедных грешников: ну, вот, ни дать, ни взять, таков был Хлопуша, тот же высокий, сутуловатый рост, те же широкие плечи, та же длинная свинцовая рожа, те же страшные, кровью налитые глаза, сверкающие из-под густых нависших бровей, те же всклокоченные, как смоль, черные волосы на голове и та же борода, закрывающая половину лица, и достающая почти до пояса. Не доставало только рогов, да копыт“.2 Сопоставляя образ Хлопуши у Пушкина с приводимым в рассказе, нельзя провести аналогии между ними. Пушкин исторически правдиво изображает характер Хлопуши, а в рассказе бабушки Хлопуша рисуется в субъективном представлении помещицы, напуганной крестьянским восстанием.

- 204 -

Переходим к сравнительному сопоставлению обстановки и места действия.

Прежде всего необходимо отметить, что внешее описание крепости Белогорской и Нижне-Озерной весьма сходно. Отметим также сходство в описании гарнизонных солдат. В „Капитанской Дочке“:

„Подходя к комендантскому дому, мы увидели на площадке человек двадцать стареньких инвалидов, с длинными косами, в треугольных шляпах“.1 И дальше: „В крепости между казаками заметно стало необыкновенное волнение; во всех улицах они толпились в кучки, тихо разговаривали между собой и расходились, увидя драгуна или гарнизонного солдата. Они громко роптали, и Иван Игнатьич, исполнитель комендантского распоряжения, слышал своими ушами, как они говорили: «Вот ужо тебе будет, гарнизонная крыса...» Я хотел уже выйти из дому, как дверь моя отворилась и ко мне явился капрал с донесением, что наши казаки ночью выступили из крепости, взяв насильно с собою Юлая...“¹

В „Рассказе моей бабушки:“

„Мало того, что Нижнеозерная была так хорошо обгорожена, в ней находились две или три старые чугунные пушки, да около полсотни таких же старых и закоптелых солдат, которые хотя и были немножко дряхленьки, но все-таки держались на своих ногах, имели длинные ружья и тесаки — и после всякой вечерней зари — бодро кричали: «С богом, ночь начинается» Хотя нашим инвалидам редко удавалось показывать свою храбрость, однакож, нельзя было обойтись без них... “2

Здесь с несомненностью можно констатировать не только внешнее сходство гарнизонных обитателей (причем здесь как бы высмеивается „могущество“ царской армии), но и сходство мотивов политических — в расслоении интересов вольности казацкой и абсолютно зависимых солдат-инвалидов, для которых многолетняя служба в крепости превратилась как бы в содержание „пенсионеров“.

III

Каковы же отношения автора „Рассказа моей бабушки“ к крестьянской революции? Можно ли в этом рассказе в сравнении с „Капитанской Дочкой“ провести параллели художественного осмысления исторических мотивов „пугачевщины“?

В „Истории Пугачева“ Пушкин с глубоким чутьем исследователя показал основные причины пугачевского бунта. Он писал: „С самого 1762-го года стороны логиновской яицкие казаки начали жаловаться на различные притеснения, ими претерпеваемые от членов канцелярии, учрежденной в войске правительством: на удержание определенного жалования, самовластные налоги и нарушение старинных прав и обычаев

- 205 -

рыбной ловли. Чиновники, посылаемые к ним, для рассмотрения их жалоб, не могли или не хотели их удовлетворить. Казаки неоднократно возмущались, и генерал-майоры Потапов и Черепов (первый в 1766-м году, а второй в 1767-м) принуждены были прибегнуть к силе оружия и к ужасу казней“.1 И дальше: „Пугачев бежал; но бегство его казалось нашествием. Никогда успехи его не были ужаснее, никогда мятеж не свирепствовал с такою силою.

Возмущение переходило от одной деревни к другой; от провинции к провинции... Пугачев объявил народу вольность, истребление дворянского рода, отпущение повинностей и безденежную раздачу соли“ (подчеркнуто мною. В. Г.).

И в „Капитанской Дочке“, прежде чем приступить к описанию „пугачевщины“, Пушкин дает историческую справку, в которой показывает основные силы и резервы Пугачева для развертывания крестьянской революции: „Сия обширная и богатая губерния, — писал он, — обитаема была множеством полудиких народов, признавших еще недавно владычество российских государей. Их поминутные возмущения, непривычка к законам и гражданской жизни, легкомыслие и жестокость требовали со стороны правительства непрестанного надзора для удержания их в повиновении... Но яицкие казаки, долженствовавшие охранять спокойствие и безопасность сего края, с некоторого времени были сами для правительства неспокойными и опасными подданными“ (подчеркнуто мною. В. Г.).2

И в „Рассказе моей бабушки“: „Впрочем, скажу тебе, дитя мое, что уральцы закоренелые в расколе были в старину всегда склонны к возмущениям и разбоям. Довольно было одной только маленькой искры. чтобы зажечь между ими ужасный пожар мятежа“ (подчеркнуто мною. В. Г.).3

Припомним, что казаки Белогорской и Нижне-Озерной сразу перешли на сторону Пугачева и помогали ему захватить крепости.

Если проследить описание подготовки крепостных гарнизонов к отпору нашествия пугачевской армии в „Капитанской Дочке“ и в приводимом рассказе, то нельзя не заметить аналогии иронии и осторожного высмеивания правительственных войск, неспособных противопоставить себя всесокрушающей силе восставших народных масс.

В „Капитанской Дочке“: „«Принять надлежащие меры»! — сказал комендант, снимая очки и складывая бумагу... «Однако, делать нечего, господа офицеры! Будьте исправны, учредите караулы, да ночные дозоры... Пушку осмотреть, да хорошенько вычистить»“.4 И дальше: „На другой день, возвращаясь от обедни, она (жена коменданта) видела Ивана Игнатьича,

- 206 -

который вытаскивал из пушки тряпички, камешки, щепки, бабки и сор всякого рода, запиханный в нее ребятишками (подчеркнуто мною. В. Г.). «Что бы значили эти военные приготовления?» — думала комендантша“.1

В приводимом рассказе: „Слушая первые известия о Пугачеве, покойный батюшка не хотел нисколько им верить, называя их бабьими бреднями и даже запрещал говорить об них“ (ср. ответ Миронова на вопрос Гринева о Пугачеве).“ Но эти известия с каждым днем подтверждались; и, наконец, батюшка получил и командирский приказ (ср. приказ генерала Миронову), которым было велено защищать крепость от нападения бунтовщиков... Тогда старик мой засуетился о том, чтобы крепость наша и вся команда были готовы на всякий случай. При неустанных его стараниях, вскоре крепостной тын был починен, старые пушки, в которых воробьи повили себе гнезда, вытащены из амбара и расставлены в местах опасных“ (подчеркнуто мною, В. Г.).2

Характерна следующая деталь: как Пушкин, так и автор приводимого рассказа, хотя и называющий армию Пугачева „шайкой мятежников и разбойников“, вынужден поставить в пример боеспособность пугачевской армии, сумевшей обмануть правительственные войска и их бесталанных, бестолковых и трусливых генералов. Эта линия сходства данного момента изображения идет не столько в сравнении с „Капитанской дочкой,“ сколько с „Историей Пугачева“. „Обратимся к Оренбургу, — пишет Пушкин — В сем городе находилось до трех тысяч войска и до семидесяти орудий. С таковыми средствами можно и должно было уничтожить мятежников. К несчастию, между военными начальниками не было ни одного, знавшего свое дело. Оробев (подчеркнуто мною. В. Г.), с самого начала, они дали время Пугачеву усилиться и лишили себя средств к наступательным движениям“.3 И дальше: „Войско разделено было на полки (в пугачевской армии), состоящие из пятисот человек.... За побег объявлена была смертная казнь. Десятник головою отвечал за своего беглеца. Учреждены были частые разъезды и караулы. Пугачев строго наблюдал за их исправностию, сам их объезжал иногда и ночью“ (подчеркнуто мною. В. Г.).4

В „Рассказе моей бабушки“: „Покорить их было ему (Пугачеву) не трудно, потому что слабые отряды внутреннего войска не могли противустать его огромной и вооруженной шайке... Он даже держал в долгой осаде Оренбург, спасшийся одними только высокими стенами, потому что незавидно войско... не могло бы тягаться с ужасною шайкою Пугачева, который, между тем, успел привести ее в такой порядок,

- 207 -

что в ней, как в какой-нибудь армии, были пушки, и пушкари, и пешие стрельцы, и конные наездники“ (подчеркнуто мною. В. Г.).1

И, наконец, автор данного рассказа так же, как и впоследствии Пушкин в „Капитанской Дочке“ и в „Истории Пугачева“, вскрывает отношение разных социальных групп тогдашнего общества к Пугачеву как к исторической фигуре. Бабушка рассказывает, что:

„Говорили много и вести были различны: одни утверждали, что это или сам дух нечистый, или отродье нечистого духа, что все адские силы за ним следуют, истребляя бедный народ христианский (нужно понимать дворян. В. Г.); другие напротив, рассказывали, что он такой же человек, как и все люди; но только храбр, предприимчив и зол... были между народом и такие глупцы, которые верили, что Емелька Пугач действительно блаженной памяти император Петр Федорович, за которого он себя выдавал“ (подчеркнуто мною. В. Г.)2

В „Общих замечаниях“ к „Истории Пугачева“ Пушкин пишет: „Весь черный народ был за Пугачева.... Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства“, и в „заметках“: „Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева. Грех сказать, говорила мне восьмидесятилетняя казачка, на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал. Расскажи мне, говорил я Д. Пьянову, как Пугачев был у тебя посаженным отцом? — Он для тебя Пугачев, отвечал мне сердито старик, а для меня он был великий государь Петр Федорович“ (подчеркнуто мною. В. Г.).3

IV

Особенности языка и стиля „Капитанской Дочки“ сложились на фоне общественно-литературной борьбы 30-х годов за торжество развития могучего и прекрасного, простого народного языка.

По особенностям стиля и языка „Рассказ моей бабушки“, как и „Капитанская Дочка“, прост и в некоторой части реалистичен.

Например, описывая крепость Нижне-Озерную, автор исторически правдиво рисует каждую деталь крепости: „...домы в ней были все маленькие, низенькие, по большей части сплетенные из прутьев, обмазанные глиною, покрытые соломою и огороженные плетняками. Но Нижне-Озерная не походила также и на деревню твоего батюшки, потому что эта крепость имела в себе, кроме избушек на курьих ножках — старую деревянную церковь, довольно большой и столь же старый дом крепостного начальника, караульню и длинные бревенчатые хлебные магазины. К тому же крепость наша с трех сторон была обнесена бревенчатым тыном, двумя воротами и с востренькими башенками по углам, а четвертая сторона плотно примыкала к уральскому берегу, крутому,

- 208 -

как стена, и высокому, как здешний собор. Мало того, что Нижне-Озерная была так хорошо обгорожена, в ней находились две или три старые чугунные пушки, да полсотни таких же старых и закоптелых солдат...“ Можно бы привести много подобных примеров, но мы, не желая затруднять читателя, отсылаем его непосредственно к альманаху.

Здесь уместно подчеркнуть и то, что перед нами мемуарные записки русского дворянина, сходные по жанру с семейными записками дворянина Гринева. Любопытная деталь заключается еще и в том, что здесь, как и в „Капитанской Дочке,“ господствует простая разговорная речь с изобилием поговорок, пословиц: „там хорошо, где нас нет“, „улита едет, когда-то будет“, „горем беде не пособишь“, „вот уж правду сказать, не бывал ни о Семике, ни о Маслянице, принес чорт в великий пост“ и т. д.

Всё это дает возможность констатировать также некоторую близость стиля и „языка“ „Капитанской Дочки“ и „Рассказа моей бабушки“.

Пушкин уделял много внимания показу „старины глубокой“. Он боролся за конкретное, правдивое осмысление русской истории. Патриархальность, простота сельской жизни как бы противопоставлялась порочному городу.

Даже внешне описание образа идет в этом свете. Приведем примеры: „В комнате моей бабушки, как в келье святого отшельника, царствовала приятная безмятежность. Там тусклые лучи горевшей перед иконою лампады освещали занимательную картину: на дубовых наследственных креслах, сидела... 70 летняя старушка, высокая и сухощавая, с бледным патриархальным лицом, в белом капоте и в темной одежде“1 и дальше: „Впрочем, хотя бабушка моя во время своей молодости вовсе не читала романов (потому что не умела читать) и в глаза не видела тогдашних придворных любезников, но простое сердце ее не было черство, а простой ум умел различать белое от черного, доброе от худого... Нрав моей бабушки, как мне удалось слышать от людей посторонних, был чувствителен, но не слишком робок... Впоследствии, живучи в больших городах, и видя свет во всех его изменениях, она образовала ум свой беседами людей просвещенных; узнала и светских льстецов, и светских любезников, и даже выучилась читать и писать; но в обращении и в речах ее остались еще оттенки простоты старого века, и то любезное прямодушие, которого уже почти не видим мы между нынешними стариками“.2

„Батюшка мой.... был человек старого века: справедлив, весел, разговорчив, называл службу матерью, а шпагу сестрою — и во всяком деле любил настоять на своем“.3

„Что же касается до меня, то и я не убивала времени напрасно. Без похвальбы скажу, что несмотря на мою молодость, я была настоящею

- 209 -

хозяйкою в доме, распоряжалась и в кухне, и в погребе, а иногда за отсутствием батюшки и на самом дворе. Платье для себя (о модных магазинах у нас и не слыхивали) шила я сама, а сверх того, находила время починивать батюшкины кафтаны...“1

„Впрочем, дитя мое, ты ошибаешься, если думаешь, что я и батюшка жили в четырех стенах одни, ни с кем не знаясь и не принимая к себе людей добрых. Правда, нам редко удавалось хаживать в гости, зато батюшка был большой хлебосол, а у хлебосола бывает ли без гостей? Каждый почти вечер собирались в нашу приемную горницу: старик порутчик, казачий старшина, отец Власий, и еще кое-какие жители крепости — всех не припомню. Все они любили потягивать вишневку и домашнее пиво, любили потолковать и поспорить. Разговоры их, разумеется, были расположены не по книжному писанию, а так на обум: бывало, кому что придет в голову, тот то и мелет, потому, что народ-то был все такой простой... следуя старинному обыкновению, я никогда почти не показывалась гостям моего батюшки, да не слишком того желала, потому что эти старики с их громогласными рассуждениями не могли нравиться девушке моих лет. Мне гораздо было приятнее коротать длинные зимние вечера с несколькими молоденькими подружками, которые прихаживали ко мне и в будни, и в праздники, со своими прялками и чулками... Бывало, усевшись в тесный кружок, мы или поем песни, или рассказываем друг-другу разные были и небылицы, или гадаем, разумеется о том, скоро ли каждая из нас выйдет замуж“.2

Анализируя приводимые примеры, можно констатировать некоторую близость стиля и языка „Капитанской Дочки“ и „Рассказа моей бабушки“.

Нам остается раскрытие псевдонима „А. К“., которым подписан „Рассказ моей бабушки“. Целый ряд оснований дает возможность утверждать, что автор „Рассказа моей бабушки“ — А. О. Корнилович, член южного общества декабристов, осужденный в 1826 г. на 12 лет каторжных работ, затем в 1832 г. переведенный рядовым в Грузию, в распоряжение командира Кавказского корпуса — бар. Розена. Известно, что Корнилович главным образом работал в исторических жанрах. Также известно, что в альманахе „Русская Старина“ (1825 г.) свое предисловие он подписал „А. К.“, а в словаре псевдонимов И. Ф. Масанова имеется следующее указание: „А. К. равен А. О. Корниловичу [см. жизнеописание Мазепы в книге «Войнаровский» соч. К. Рылеева, М., 1825 год“]. За принадлежность рассказа в „Невском Альманахе“ А. О. Корниловичу говорит и следующий факт. В письме к брату М. О. Корниловичу от 23—26 ноября 1832 г. А. О. Корнилович писал: „Теперь на досуге прошу тебя, тотчас по прибытии в Петербург, побывай у Ивановского и спроси у него, выручил ли

- 210 -

он сколько-нибудь за альманах, в котором поместил мои повести“. Очевидно здесь дело идет о „повести“ „Рассказ моей бабушки“.1

Несомненно, что по цензурным соображениям издатель не мог дать подпись Корниловича, который являлся „государственным преступником“. Даже рецензент „Сев. Пчелы“ в № 5 за 1832 г. не старается открыть псевдоним автора „Рассказа моей бабушки“, а ограничивается указанием: „С истинным удовольствием прочтете повести «Елена» и «Рассказ моей бабушки»... Весьма интересен, весьма удачен рассказ моей бабушки про свою молодость, про свое житье-бытье во время Пугачева“. И здесь же, как бы иронически, замечает: „Жаль, что бабушка была совсем необразована, неграмотна“. Возможно, рассказ бабушки не совсем удовлетворил рецензента элементами своего реализма, и бабушка не сказала так, как нужно было рассказать о „пугачевщине“ рецензенту официозной газеты.

Наконец, известно, что, находясь в ссылке, Корнилович прославился искусством рассказчика о давно минувших днях старины, а будучи заключенным в крепости, написал исторический роман „Андрей Безыменный“.2

Читал ли Пушкин Корниловича? На это можно ответить утвердительно, и можно сказать больше, не только читал, а даже проявлял живой интерес к молодому многообещающему литератору.

По поводу статьи Корниловича „Об увеселениях российского двора при Петре I“, напечатанной в „Полярной Звезде“ на 1824 г., Пушкин в письме от 8 февраля 1824 г. писал А. А. Бестужеву: „Корнилович славный малый и много обещает — но зачем пишет он для снисходительного внимания милостивой государыни NN и ожидает ободрительной улыбки прекрасного пола для продолжения любопытных своих трудов? Всё это старо, ненужно и слишком уже пахнет шаликовскою невинностию“.

В этих критических замечаниях заметно несомненно сочувственное отношение Пушкина к Корниловичу. Известно также то, что Пушкин использовал из материалов А. Корниловича „Об увеселениях российского двора при Петре I“ и „О первых балах в России“ отдельные моменты как материал для создания знаменитых картин жизни петровского двора в своем „Арапе Петра Великого“.3

В заключение нашей статьи отметим, что сам Пушкин подтвердил использование „Рассказа моей бабушки“ в своей творческой работе. В черновом наброске предисловия „Капитанской Дочки“ он писал: „Анекдот, служащий основанием повести, нами издаваемой, известен в Оренбургском краю: читателю легко будет распознать нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романические, а для нас это

- 211 -

было бы излишним трудом. Мы решились написать это предисловие с совсем другим намерением. Несколько лет тому назад в одном из наших альманахов напечатан был...“ на этом оборвано предисловие, и загадка „анекдота“ оставалась до сих пор нераскрытой.

Итак, мы пришли к окончательному выводу, что „Рассказ моей бабушки“ Корниловича послужил истоком и реальным источником „Капитанской Дочки“. Но необходимо сказать, что здесь дело идет, конечно, не о простом подражании гениального Пушкина Корниловичу, а также и не о „влиянии“ рассказа Корниловича на Пушкина.

У Пушкина издавна был интерес к проблеме крестьянских восстаний, к крестьянской революции.

Пушкин работал над „Историей Пугачева“ как исследователь-историк, просматривал огромный архивный материал и, конечно, не мог не интересоваться теми материалами о „пугачевщине“, которые появлялись в печати в его время. „Я прочел со вниманием всё — писал он, — что было напечатано о Пугачеве, и сверх того, 18 толстых томов... разных рукописей, указов, донесений и проч.“ Кроме того, Пушкин разъезжал по историческим местам „пугачевщины“, собирая рассказы участников или вообще живых свидетелей этого, огромной важности исторического события, считая рассказы очевидцев ценнейшим подтверждением архивных документов.

В 1836 г., разбирая рецензию В. Б. Броневского на „Историю Пугачевского бунта“, Пушкин писал в своем „Современнике“: „Я посетил места, где произошли главные события эпохи мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою“. Например известно также, что Пушкин использовал для „Истории Пугачева“ живой рассказ Крылова о „пугачевщине“.

Поэтому, проводя аналогию между „Капитанской Дочкой“ и рассказом Корниловича, мы считаем, что Пушкин потому взял за основание этот рассказ, что он наиболее полно из всех существовавших тогда беллетристических произведений отражал „пугачевщину“. И он взял его в плане историко-бытового материала, в виде рассказа живого свидетеля, изложенного в мемуарных записках, которые не таят в себе ни сложных типов, ни образов большого художественного обобщения, а воспроизводят с некоторым художественным мастерством схематично один из эпизодов крестьянской революции.

Установление этого источника является еще одним подтверждением того, что фактические материалы исторической жизни России являлись важнейшими источниками исторических произведений Пушкина.

_______

Сноски

Сноски к стр. 198

¹ Ср. „Пушкин. Временник Пушкинской комиссии“, т. 1, 1936, стр. 311—312.

Сноски к стр. 199

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. V, М.—Л., 1929 г., стр. 486—487.

Сноски к стр. 200

¹ На знакомство Пушкина с напечатанным в „Невском Альманахе“ „Рассказом моей бабушки“ независимо от нас указал Н. О. Лернер в своем ненапечатанном докладе на заседании Пушкинской комиссии Академии Наук в 1933 г. Краткий пересказ рассказа дан в комментариях к шеститомному „Полному собранию сочинений Пушкина“, изд. „Academia“, 1936, т. IV, стр. 753.

Сноски к стр. 201

¹ „Невский Альманах“, 1832, стр. 300—301.

Сноски к стр. 202

¹ „Невский Альманах“, 1832, стр. 260—264. Ср. в „Капитанской Дочке“ описание службы и домашней обстановки капитана Миронова.

Сноски к стр. 203

¹ Сочинения Пушкина, Гослитиздат, 1936, стр. 601.

² Там же, стр. 584.

Сноски к стр. 204

¹ Сочинения Пушкина, Гослитиздат, 1936, стр. 594.

² Там же, стр. 259—260.

Сноски к стр. 205

¹ „История Пугачева“ гл. I.

² „Капитанская Дочка“, гл. VI.

³ „Невский Альманах,“ 1832, стр. 277—278.

⁴ Там же.

Сноски к стр. 206

¹ „Невский Альманах“, 1832, стр. 278, курсив мой. В. Г.

² Там же, стр. 280—281.

³ „История Пугачева“, глава III.

⁴ Там же, ниже.

Сноски к стр. 207

¹ „Невский Альманах“ 1832, стр. 278—279.

² Там же, стр. 275—276.

³ „Заметки к «Истории Пугачева»“.

Сноски к стр. 208

¹ „Невский Альманах“, 1832, стр. 257. Курсив здесь и везде дальше, до конца статьи, — мой. В. Г.

² Там же, стр. 251—253.

³ Там же, стр. 261.

Сноски к стр. 209

¹ „Невский Альманах“, 1832, стр. 263.

² Там же, стр. 264—265.

Сноски к стр. 210

¹ Предположение о том, что А. К. — А. Корнилович, было впервые сообщено нам Г. А. Гуковским.

² См. статью Б. С. Мейлаха „Литературная деятельность декабриста А. О. Корниловича,“ „Литературный Архив“, т. I, 1937, стр. 418—422.

³ См. „Литературная Учеба“ № 4 за 1930 г., стр. 55—56, статья Д. П. Якубовича.