- 125 -

В. А. МАНУЙЛОВ и Л. Б. МОДЗАЛЕВСКИЙ

„ПОЛКОВОДЕЦ“ ПУШКИНА

1

„Жизнь наша лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской“, — вспоминал И. И. Пущин в своих „Записках о Пушкине“. — „Приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого лицея; мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечной молитвой, обнимались с родными и знакомыми; усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита:

Сыны Бородина, о, кульмские герои!
Я видел, как на брань летели ваши строи;
Душой торжественной за братьями летел...

Так вспоминал Пушкин это время в 1815 году в стихах на возвращение императора из Парижа.

Когда начались военные действия, всякое воскресенье кто-нибудь из родных привозил реляции; Кошанский читал их нам громогласно в зале. Газетная комната никогда не была пуста в часы, свободные от классов; читались наперерыв русские и иностранные журналы, при неумолкаемых толках и прениях: всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное“.1

Летом 1812 г., среди русских войск, а затем и по всей александровской России все явственнее стал звучать ропот против отступающего и якобы нерешительного Барклая-де-Толли (1761—1818). Пушкин, конечно, принимал в ожесточенных спорах лицеистов самое горячее участие. Дворянское общество в эти дни разделилось на два неравных лагеря. Подавляющее большинство порицало Барклая, считая его чуть ли не сознательным

- 126 -

изменником, меньшая часть, к которой принадлежал и сам Александр I, понимала тактическую необходимость отступления, но в этом всеобщем ропоте защищать Барклая с каждым днем становилось все труднее. Наконец, 8 августа 1812 г. Александр I вынужден был уступить оппозиции, во главе которой стояли великий князь Константин Павлович, Багратион и Беннигсен. Главнокомандующим русской армии был назначен М. И. Голенищев-Кутузов, еще с Аустерлица антипатичный Александру I.1

Вера в военный гений Кутузова, всколыхнувшая весь народ, захватила и юных лицеистов. Даже Вильгельм Кюхельбекер, по материнской линии бывший в родстве с Барклаем и поступивший в Лицей по его рекомендации, был, повидимому, в это время приверженцем Кутузова. Об этих настроениях, господствовавших в Лицее, узнала Юстина Яковлевна Кюхельбекер. 24 августа 1812 г. она писала сыну (оригинал по-немецки):

„Благодарю тебя за твои политические известия, ты легко представишь, что здесь говорят много вздора, из которого кое-что и верно, хотя многое преувеличено. Я напишу тебе о генерале Барклае только то, что совершенно достоверно и что скоро подтвердится в приказе корпусного генерала (des kommandierenden Generals) и выйдет бюллетенем. Император предоставил ему выбор: возвратиться в Петербург и снова исполнять обязанности военного министра или оставаться при армии. Барклай совершенно естественно выбрал последнее и командует первой частью главной армии под начальством главнокомандующего (Chefs). Если бы была хоть мысль об измене или о чем-нибудь, что ему можно было вменить в вину, — разве император поступил бы так? Однако Барклай теперь дает доказательство того, что любит свое отечество, так как по собственной воле служит в качестве подчиненного, тогда как он сам был главнокомандующим. Впрочем, пишу это для тебя, — учись не быть никогда поспешным в суждениях и не сразу соглашаться с теми, которые порицают людей, занимающих в государстве важные посты. Как часто случаются времена и обстоятельства, когда они не в состоянии действовать иначе, а отдаление и очень часто вымышленные сообщения враждебно настроенных и легкомысленных умов (Köpfe) вредят чести великого мужа. Я не хотела здесь писать оправдания генерала Барклая, я не сумею этого сделать, потому что я не военный и не муж, — я хотела только дать урок моему милому Вильгельму, о котором знаю, как часто увлекается он своими чувствами, урок — не так слепо верить всему, что он слышит. В твоем положении не следует противоречить, но не нужно выносить свой приговор, пока не скажут своего мнения заслуживающие доверия люди, которые имеют на это право по своему положению и опыту, или пока не

- 127 -

выйдет манифест правительства. Но довольно об этом. Конечно теперь много разговоров и очень часто среди множества ложных слухов можно уловить и кое-что верное“.

Ю. Н. Тынянов, впервые опубликовавший письмо Ю. Я. Кюхельбекер,1 определяет его как „серьезную политическую апологию Барклая, написанную именно в ту минуту, когда Барклай принужден был уступить начальство над войсками“, и добавляет, что эта апология несомненно предназначалась для прочтения товарищам.

Предположение о знакомстве Пушкина с этим письмом подкрепляется указанием на то, что Юстина Яковлевна приводит главные пункты защиты Барклая, повторенные впоследствии в стихотворении Пушкина „Полководец“: 1) Барклай любит свое отечество, так как по собственной воле служит в качестве подчиненного, тогда как сам был главнокомандующим; 2) ему вредят отдаление и вымышленные сообщения враждебно настроенных лиц.

Главные пункты защиты Барклая в письме и стихотворении „Полководец“ действительно совпадают, но они настолько естественны, что вряд ли могут служить доказательством непосредственного знакомства Пушкина с письмом матери Кюхельбекера. Во всяком случае у нас нет никаких данных, позволяющих утверждать, что еще в Лицее Пушкин принадлежал к числу сторонников Барклая. Зато есть более позднее свидетельство, говорящее как будто бы скорее об отрицательном отношении к Барклаю. Когда после смерти Александра I разнесся слух о предстоящем восшествии на престол Константина Павловича, Пушкин 4 декабря 1825 г. писал П. А. Катенину из Михайловского: „Как верный подданный должен я конечно печалиться о смерти государя; но как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем, напоминают Генриха V. К тому ж он умен, а с умными людьми всё как то лучше; словом я надеюсь от него много хорошего“. Ю. Н. Тынянов не счел нужным придать значение этому письму. Вряд ли бы Пушкин поставил в заслугу Константину вражду с „немцем Барклаем“, на ряду с суворовскими походами, если бы он принадлежал к числу убежденных сторонников Барклая. Историческая концепция „Полководца“, повидимому, возникла позднее, уже в тридцатые годы. Вот почему нам кажется не совсем убедительным утверждение Тынянова, что письмо Ю. Я. Кюхельбекер „было первой апологией Барклаю, известной Пушкину“, которая „запомнилась и легла в основу его отношения к отодвинутой на задний план официальной историей фигуре Барклая“. Но совершенно несомненно, что самая тема „Барклай и Кутузов“ впервые заинтересовала Пушкина еще летом 1812 г. и вполне возможно, что эта тема не раз была предметом дружеских споров лицеистов.

- 128 -

В лицейской лирике Пушкина достаточно часты отголоски событий 1812 года („К другу стихотворцу“, „Воспоминания в Царском Селе“, „К Галичу“, „На возвращение государя императора из Парижа в 1815 г.“, „Послание к Юдину“, „Принцу Оранскому“ и др.).

Интерес Пушкина к событиям 1812 г. нисколько не уменьшился в годы южной ссылки, когда он сдружился с семьей Раевских. Большое впечатление произвело на Пушкина известие о смерти Наполеона, дошедшее до поэта в мае 1821 г. и вызвавшее стихотворение „Наполеон“. Запись неопубликованного дневника П. И. Долгорукова от 27 мая 1821 г. свидетельствует: „За столом у наместника Пушкин, составляя так сказать душу нашего собрания, рассказывал по обыкновению разные анекдоты, потом начал рассуждать о Наполеонове походе, о тогдашних политических переворотах в Европе ...“1

Именно в это время Пушкин близко сошелся с И. П. Липранди (1790—1880), который участвовал в отечественной войне, в битве под Смоленском получил тяжелую контузию в колено, по взятии Парижа был назначен начальником русской военной и политической полиции во Франции и который представлял для Пушкина большой интерес как военный писатель и осведомленный рассказчик. Липранди обладал лучшей библиотекой в Кишиневе, состоявшей главным образом из книг по военной истории и географии. Пушкин ежедневно виделся с Липранди, брал у него книги, беседовал о прочитанном и не может быть никаких сомнений, что именно с Липранди Пушкин не раз беседовал о 1812 годе.2

2

С 30 сентября по 22 ноября 1818 г. происходил Аахенский конгресс. В эти дни в Аахен прибыл английский живописец Доу, сопутствовавший Лоуренсу, для того чтобы „снять для английского короля портреты с королевских особ и виднейших дипломатов“, присутствовавших на конгрессе. Здесь, среди других портретов, Доу писал портрет князя Голицына. Однажды Александр I случайно попал на один из сеансов и был поражен замечательным сходством портрета с оригиналом. Вскоре Доу пригласили в Россию — ему был дан крупный заказ написать портреты героев войны 1812—1814 гг. для военной галлереи, которую было предположено устроить в Зимнем дворце.3

- 129 -

В 1819 г. Доу, или Дов, как его именовали русские газеты и журналы, прибыл в Россию и приступил к работе. В одной из зал Эрмитажа была устроена его мастерская. Доу работал с несколькими помощниками, среди которых следует упомянуть В. Тропинина, В. Голике и крепостного А. Полякова.

В 1820 г. Академия художеств приняла Доу „по известному его здесь искусству в живописи портретов“ в свои почетные вольные общинники.

С 1 по 15 сентября 1820 г. на большой выставке в Академии художеств было представлено уже свыше 80 портретов работы Доу. В отчете об этой выставке П. П. Свиньин писал в своих „Отечественных Записках“: „Дов имеет необыкновенную способность писать скоро и схватывать сходство лиц.1 Он написал уже более 80 портретов наших генералов. Жаль, что он очень спешит и не отрабатывает свои произведения таким образом, чтобы, потеряв достоинство сходства, они могли оставаться картинами, хотя обладает достаточным для того талантом“.2

Пушкин был выслан из Петербурга в начале мая 1820 г., следовательно, еще до высылки на юг он мог встретиться с Доу. Впрочем, никаких сведений о встречах с Доу в это время не сохранилось. Выставки в Академии художеств Пушкин, конечно, уже видеть не мог, но работы Доу в начале 20-х годов он безусловно знал по многочисленным воспроизведениям

- 130 -

в русской периодической печати и на отдельных листах. Вместе с Доу из Англии приехали граверы Томас Райт и C. E. Wagstoff. Кроме них, портреты героев двенадцатого года гравировал Зайдель, а позднее с 1827 г. Г. Гиппиус и племянник английского живописца Генрих Доу.

Русское общество с большим вниманием следило за работами Доу. Журналы того времени пестрят сообщениями о новых портретах, гравюрах и литографиях с них. Наиболее восторженные отзывы печатал Ф. В. Булгарин в „Северной Пчеле“. К числу сдержанных и даже предубежденных критиков относился П. П. Свиньин, с которым неоднократно полемизировал Булгарин.1

Среди многочисленных журнальных статей и заметок о работах Доу для нас большой интерес представляет стихотворение Ф. Н. Глинки, описывающее портрет графа М. А. Милорадовича под заглавием „Суворовский генерал“. Оно было помещено в номере „Северной Пчелы“ от 24 декабря 1825 г. (№ 154). В предисловии, предпосланном стихотворению, Глинка писал: „Мне случилось увидеть собрание портретов, писанных кистью г. Дова по высочайшему повелению. Редкое сходство, сильная, широкая кисть2 и счастливый выбор положения для каждого лица придает большое достоинство сим портретам, возбуждающим живейшее воспоминание о подлинниках. Я думал, почему бы не описать пером того, что написано кистью, с такою же, если можно, простотою и картинностью? Но краски для сего должны быть отечественны, и слог, сколько можно более, народный, но не простонародный...“ и т. д.

Предисловие и стихотворение Федора Глинки были напечатаны вскоре после официального сообщения о „печальных событиях 14 декабря“, когда Пушкин особенно внимательно следил за газетами и журналами. „Северная Пчела“ была едва ли не наиболее распространенной газетой; трудно допустить, что номер от 24 декабря не дошел до Пушкина и что он не знал стихотворения близкого ему автора, посвященного портрету гр. М. А. Милорадовича, только что убитого на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. Скромный стихотворец Ф. Н. Глинка высказал суждение, предвосхитившее замысел Пушкина, — дать стихотворное описание исторического портрета. Больше того, предисловие Глинки могло быть связано в какой-то степени даже с историей возникновения стихотворения „Полководец“.3

- 131 -

3

К 1825 г. работа Доу и его помощников в основном была уже закончена; сам Доу написал около 150 портретов, а его помощники около 180.1 Незадолго до смерти Александр I поручил зодчему Росси отделать особый зал, для того чтобы в нем поместить галерею 1812 г. В начале 1826 г. Росси представил Николаю I проекты. Они были утверждены, и в течение 1826 г. из нескольких комнат, находившихся между Белым и Георгиевским залами, был сделан продолговатый зал.

25 декабря 1826 г. военная галерея была освящена в присутствии царской семьи и всех генералов, офицеров и солдат, имевших медали 1812 года и за взятие Парижа. П. П. Свиньин описал галерею, какой она была при открытии:

„Она имеет 77 аршин в длину; плафон или круглый свод ее расписан приличным образом искусным в сем роде художником г. Скотием, а свет в нее падает сверху через три отверстия, и ударяя на пол — распространяет легкую приятную для глаз тень по стенам сей галлереи. Вошедшему в нее через главную дверь от дворцовой церкви первым предметом представляется портрет во весь рост... Александра I. Впрочем портрет сей заменен будет другим, над коим трудится г. Дов, изображая незабвенного Агамемнона нашего верхом на лошади. Портрет сей в богатой золотой раме, осеняемый богатою драпировкою из малинового бархата, занимает все пространство поперечной стены; от него по обеим сторонам в пять рядов идут портреты генералов по старшинству, начиная с нижнего ряда. Портреты сии вставлены также в золотые рамы, отделяющиеся одна от другой небольшими промежутками, выкрашенные пунцовою краскою, под мат, и под каждым из них бронзовая доска с начертанием имени и чина, в каком кто находился в кампаниях 1812, 13, 14 годов.

„Галлерея сия будет заключать около 350 портретов, в том числе во весь рост: высоких союзников, их величеств императора Австрийского Франца I и короля Прусского Фридерика Вильгельма III, для коих места оставлены по обеим сторонам императора Александра I, потом в средней части галлереи по сторонам дверей в Георгиевскую и Белую залы, поставятся таковые же портреты его императорского высочества... Константина Павловича и фельдмаршалов князя Кутузова-Смоленского, Барклая де Толли и герцога Веллингтона. Между колоннами, коими галлерея сия разделяется на три части, поставлены великолепные канделабры: но — сверх того, оная будет освещаема не менее богатыми люстрами. По сторонам трех дверей, в медальонах из лавровых венков, золотыми литерами начертаны двенадцать знаменитейших побед, одержанных российскими войсками в продолжение сей незабвенной кампании: Бородино, Тарутино,

- 132 -

Клястицы, Красное, Кульм, Лейпциг, Денневиц, Каубах, Бриен, Фер-Шампенуаз, Лаон и Париж, а над самыми дверями годы 1812, 1813 и 1814“.1

Пушкин не был на „освящении“ военной галереи 25 декабря 1826 г. Он находился в Москве. Но Пушкин, конечно, слышал об этом событии и, по всей вероятности, читал приведенное выше описание, связанное с ним.2

4

Вызванный Николаем I из Михайловской ссылки, Пушкин 8 сентября 1826 г. был привезен фельдъегерем в Москву, где не был пятнадцать лет. Теперь он видел вокруг себя заново отстроенную после пожара 1812 г. столицу, принарядившуюся к коронационным торжествам. Недавнее историческое прошлое — „гроза двенадцатого года“ — вспоминалось на каждом шагу:

Москва.... Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось! —

писал Пушкин в седьмой главе „Евгения Онегина“ вскоре после возвращения из ссылки.

В „Записке о народном воспитании“ Пушкин уже совершенно отчетливо указал на прямую связь между событиями 1812—1815 гг. и восстанием декабристов, упоминая „тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные“. Он писал: „Ясно, что походам 1813 и 1814 года, пребыванию наших войск во Франции и в Германии должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего несчастные представители погибли в наших глазах“.

Несмотря на вынужденную фразеологию этого официального документа, историческая концепция „Записки о народном воспитании“ целиком предвосхищает концепцию дошедших до нас отрывков десятой главы „Онегина“ с ее „славной хроникой“ 1812 года с той только разницей, что строфы десятой главы, в отличие от благонамеренного тона „Записки“, написаны в стиле острого политического памфлета.3 Тема 1812 г., так же

- 133 -

как и тема декабристов, в это время ощутительно присутствовала в творческом сознании Пушкина.

Тотчас же после освобождения из Михайловской ссылки Пушкин начал хлопотать о дозволении посетить Петербург, и 30 сентября ему было дано первое разрешение А. Х. Бенкендорфа. Но ряд обстоятельств задержал эту поездку; в Петербург Пушкину удалось попасть только в конце мая 1827 г. Следовательно, никак не ранее этого срока он мог впервые посетить вдохновившую его военную галерею работы Доу. К сожалению, у нас нет никаких данных о первом посещении Пушкиным Зимнего дворца и военной галереи. Известно только, что прибывший в Петербург в конце мая 1827 г. Пушкин пробыл здесь до июля того же года, когда отправился на лето в Михайловское. Затем он провел в Петербурге бурный год с конца октября 1827 г. по октябрь 1828 г.

Когда 9 мая 1828 г. Доу уезжал в Англию, на пароходе случайно оказался и Пушкин, провожавший до Кронштадта одного своего знакомого, уезжавшего за границу.1 Мы не знаем, были ли Пушкин и Доу знакомы друг с другом раньше, но, пользуясь встречей на пароходе, Доу наскоро набросал карандашный портрет Пушкина.2 Тут же Пушкин обратился к знаменитому портретисту с восьмистишием „To Dawe Esq-r“:

Зачем твой дивный карандаш
Рисует мой арапский профиль?
Хоть ты векам его предашь,
Его освищет Мефистофель.
Рисуй Олениной черты:
В жару сердечных вдохновений,
Лишь юности и красоты
Поклонником быть должен гений.3

Есть еще одно свидетельство Пушкина, удостоверяющее его знакомство если не с самим Доу, то с его работами. Это свидетельство находится в тексте путевых записок, которые Пушкин вел во время своей поездки в Арзрум: „Ермолов принял меня с обыкновенной своей любезностию, — писал Пушкин. — С первого взгляда я не нашел в нем ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что не естественна. Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом“. Этот отрывок о посещении Пушкиным Ермолова в Орле помечен в рукописи: „15 мая. Георгиевск“. [1829]. Впоследствии Пушкин включил было описание встречи

- 134 -

с Ермоловым в текст „Путешествия в Арзрум“, но по цензурным соображениям этот отрывок в „Современнике“ 1836 г. не мог быть напечатан.1

Конечно, в словах Пушкина об Ермолове нет еще прямого указания на то, что поэт посещал военную галерею. Портрет Ермолова работы Доу Пушкин мог видеть и в копии, в гравюре или литографии, но вместе с тем нет ничего невероятного в предположении, что Пушкин еще в конце 20-х годов посетил Зимний дворец.

А. П. Ермолов был не только одним из героев „Отечественной войны“. Он был лично связан с Барклаем де Толли. В 1812 г. А. П. Ермолов был начальником штаба армии Барклая де Толли и, подобно Барклаю, особенно отличился в Бородинской битве, где вырвал из рук противника взятую уже им батарею ген. Н. Н. Раевского.2

Сдержанные, но категорические записки Ермолова убеждают в глубоком уважении, которое он питал к Барклаю, даже несмотря на некоторое охлаждение, наметившееся в отношениях между Барклаем и Ермоловым после Бородина.3 Мы не знаем, было ли упомянуто имя Барклая де Толли в беседе Пушкина с Ермоловым, но можно сказать с уверенностью, что Ермолов в своем недоброжелательном отзыве о немцах в русской армии не мог иметь в виду Барклая.4 Гораздо более вероятно, что он по контрасту выделил уже умершего полководца и, если и упомянул его, то только для противопоставления тем ничтожным генералам, которые окружали теперь торжествующего ермоловского соперника — Паскевича-Эриванского.

Не один только Ермолов предстал перед Пушкиным в эту поездку как живой свидетель войны 1812 г. По прибытии в действующую армию Пушкин встретился под Арзрумом со многими сосланными декабристами, старшее поколение которых — Бурцев, Семичев, Леман, Берстель и др. — так или иначе участвовало в „Отечественной войне“.5 С. Я. Гессен убедительно

- 135 -

показал, что именно в это время Пушкин собирал из устных источников недостающие ему материалы для десятой главы „Евгения Онегина“, где событиям 1812 г. уделено такое большое внимание.

Пушкин поселился в палатке давнего своего друга Николая Николаевича Раевского-младшего, которому привез письмо от его отца, известного героя 1812 г.1

Восемь лет тому назад в посвящении „Кавказского Пленника“ Пушкин обращался к младшему Раевскому. В этом посвящении шла речь о деле 11 июля 1812 г. при Салтановке (или Дашковке), где Н. Н. Раевский-отец, по преданию, во время решительной атаки на французские батареи, взял за руку младшего Николая, которому тогда еще не исполнилось 11 лет, дал шестнадцатилетнему Александру полковое знамя и повел их в бой.2 Теперь Н. Н. Раевский-сын был уже в чине генерал-майора и командовал Нижегородским драгунским полком, находясь под непосредственным начальством Паскевича-Эриванского, служившего некогда в „Отечественную войну“ под началом Н. Н. Раевского-старшего. В лагерной и походной жизни под Арзрумом, когда вопросы тактики и стратегии бывали существенным предметом бесед, по всей вероятности не раз вспоминались уроки войны 1812 г., и могло называться имя Барклая.

Пушкин был уже на обратном пути в Петербург, когда он узнал, что 16 сентября 1829 г. умер старик Раевский, которому Пушкин так многим был обязан. Когда в конце года вышла „Некрология генерала от кавалерии Н. Н. Раевского“, Пушкин сочувственно отозвался на ее появление в „Литературной Газете“, но тут же „с удивлением заметил... непонятное упущение“: автор некролога „не упомянул о двух отроках, приведенных отцом на поля сражений в кровавом 1812 году!.. Отечество того не забыло“...

Так снова и снова возвращался Пушкин к теме 1812 г. К этой же теме приводила его десятая глава „Евгения Онегина“, осуществленная и сожженная осенью 1830 г.

Вяземский 19 декабря 1830 г. записал в своем дневнике: „Третьяго дня был у нас Пушкин. Он много написал в деревне: привел в порядок и 9 главу Онегина. Ею и кончает; из 10-й предполагаемой читал мне строфы о 1812 годе и следующих. Славная хроника“... Следовательно,

- 136 -

что-то в памяти поэта или в каких-то списках уцелело.1 В самом начале дошедших до нас строф упоминается имя Барклая:

<III>

Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?

Если в конце 1825 г. Пушкин сочувственно отзывался о враждебном отношении вел. кн. Константина Павловича к „немцу Барклаю“, то осенью 1830 г. Пушкин уже поставил имя этого полководца в одном ряду с „остервенением народа“ и зимой 1812 г. Известно — какую решающую роль в победном исходе войны сыграло народное партизанское движение. Это была совершенно реальная сила. Ни для кого также не подлежало сомнению, что суровая зима много способствовала гибели французской армии. Таким образом, несмотря на иронический тон начала 10-й главы, Пушкин упомянул имя Барклая среди реальных спасителей России. Можно предполагать, что после встречи с Ермоловым, поездки в Арзрум, разговоров с сосланными декабристами в отношении Пушкина к Барклаю наметился перелом.

Точка зрения на Барклая де Толли как на полководца, заслуживающего уважения и внимания историка, объясняется и тем общим пересмотром исторических позиций, который характерен для начала 30-х годов в жизни и творчестве Пушкина. От внешних и показных сторон истории, равно как и от официальной романтики Карамзина, Пушкин шел к своеобразному историческому реализму, проникая в самую суть вещей. Отсюда был прямой путь, приведший поэта в 1835 г. к апологии Барклая де Толли в стихотворении „Полководец“.2

5

В первых числах декабря 1830 г. Пушкин возвратился из Болдина, где надолго задержался из-за холерной эпидемии, в Москву. Здесь уже знали о польском восстании 17, 18, 19 ноября. Почти целый год, вплоть до самого получения в Петербурге 4 сентября 1831 г. известия о сдаче Варшавы, Пушкин находился в смятенном состоянии, опасаясь новой

- 137 -

войны и катастрофических последствий этих событий для России. Именно к этому времени, надо думать, относится приводимый П. И. Бартеневым рассказ гр. Е. Е. Комаровского, который, встретив Пушкина на прогулке, задумчивого и тревожного, спросил: „Отчего невеселы, Александр Сергеевич?“ — Да всё газеты читаю. — „Что ж такое?“ — Разве Вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году.1

И так же, как в 1812 г., перед русской армией остро стал вопрос о полководце. Придворные круги и русское дворянство были явно недовольны нерешительным Дибичем, затянувшим кампанию. Уже распространились слухи о предстоящей смене главнокомандующего, но 29 мая Дибич умер от холеры, и на его место был назначен фельдмаршал гр. И. Ф. Паскевич-Эриванский, цену которому Пушкин превосходно знал по недавнему Арзрумскому походу. Пушкин не мог разделять надежд, которые в связи с назначением Паскевича возлагало русское общество на нового главнокомандующего. Он понимал, что в русской армии настоящего полководца, таких масштабов, как Барклай или Кутузов, нет.

Эти настроения сказались в стихотворении „К тени полководца“ („Перед гробницею святой стою с поникшею главой“). Это могло быть в мае или начале июня 1831 г., когда Пушкин приехал из Москвы в Петербург с молодой женой.

Незадолго до того в „Литературной Газете“ от 11 мая было напечатано стихотворение Трилунного (Д. Ю. Струйского) „Гробница Кутузова“. Типичная ода Трилунного начиналась так:

Великолепен руской храм,
Где по сияющим столбам
Висят отбитые знамена,
И на орлах Наполеона
Видна заржавленная кровь...
(Сильна к отечеству любовь!).
Я подхожу к ограде мирной,
Где спит великий человек... и т. д.

Есть в этой оде и такое четверостишие:

Я испытал восторгов пламень,
Молчаньем гроба поражен;
Едва взглянул на грустный камень
И был святыней устрашен...

В стихотворении Трилунного-Струйского нет ничего, относящегося к современности, — ни намеков, ни сопоставлений: совершенно отвлеченное славословие переходит в конце в оправдание певца и уверение, что хвала его искренна и чужда лицемерия и лести.2

- 138 -

Эти слабые стихи очень понравились дочери Кутузова — Е. М. Хитрово, свято чтившей память своего отца, и она обратилась к Пушкину с просьбой перевести их на французский язык. В ответ на это Пушкин писал ей 19 или 20 июня 1831 г. из Царского Села: „J’ai rempli votre commission — c. à. d. que je ne l’ai pas remplie — car quelle idée avez vous eue de me faire traduire des vers russes en prose française, moi qui ne connait même pas l’orthographie? D’ailleurs les vers sont médiocres — J’en ai fait sur le même sujet d’autres qui ne valent pas mieux et que je vous enverrai dès que j’en trouverai l’occasion“.1 Заключительные стихи этого стихотворения были настолько пессимистичны, что Пушкин не решился их сразу напечатать и даже не показывал близким друзьям. Е. М. Хитрово получила список стихотворения в письме Пушкина, писанном из Царского же Села уже после 10 сентября 1831 г. с характерной припиской: „Ces vers ont été écrits dans un moment où il etait permis d’être découragé — Grâce à Dieu, ce moment n’est plus — Nous avons repris l’attitude que nous n’aurions pas du perdre. Ce n’est plus celle que nous avait donnée le bras du prince votre père, mais elle est encore assez belle“.2

Пушкин решился послать свои стихи к Хитрово только тогда, когда уже была взята Варшава. Штурм совпал с Бородинской годовщиной 25, 26 и 27 августа. Это отметил Пушкин в стихотворении „Бородинская годовщина“, которое тогда же было издано в особой брошюре, озаглавленной „На взятие Варшавы“, вместе с нашумевшей инвективой Пушкина „Клеветникам России“ и стихотворением Жуковского „Русская слава“.

Таким образом тревожные 1830—1831 годы снова всколыхнули воспоминания о „грозе двенадцатого года“ и выдвинули в сознании Пушкина проблему „полководца“. Неудачи Дибича, мучительное ожидание известий от Паскевича о затянувшемся штурме Варшавы напомнили Пушкину такие же трудные дни, когда русское общество обратилось с последними надеждами к спасителю-Кутузову. И сожалея о том, что Кутузов оставил полки и что тих „могилы бранной невозмутимый, вечный сон“, Пушкин признал заслуги Кутузова, но вместе с тем не противопоставил его Барклаю. На смену общераспространенной альтернативы „Барклай или Кутузов“, с традиционным разрешением ее в пользу Кутузова, Пушкин пришел к новому положению: и Барклай и Кутузов — оба достойны благодарной

- 139 -

памяти потомков, но Кутузова чтут все, а Барклай незаслуженно забыт. Так все отчетливее обозначается путь к апологии „Полководца“.

Пушкин не был одинок в своем новом, положительном отношении к Барклаю. Наиболее проницательные современники уже пересматривали вопрос об исторической репутации Барклая, и общественное мнение начинало ощутительно меняться. Об этом совершенно определенно свидетельствует Н. И. Тургенев, который писал: „Общество, которое даже в России не бывает долго несправедливым, современем отказалось от своего предубеждения против Барклая де Толли; военные сумеют оценить заслуги его, как генерала, а люди беспристрастные отдадут дань уважения его неподкупности и прямоте его характера“.1

В № 9 „Московского Телеграфа“ за 1833 г. была напечатана статья „Взгляд на историю Наполеона“. Здесь едва ли не впервые в русской печати было заявлено о великой заслуге Барклая, который „умел спасти армию и затруднил, изумил Наполеона своею системою медления вследствие глубокого расчета“ и был „хранителем России; к сожалению, обстоятельства не позволили ему самому довершить своего великого подвига, который оттого и оценивается многими не так, как бы надлежало, но история будет справедливее современников: она отдаст каждому законный участок славы“.2 Как уже отмечал Н. О. Лернер, эта статья была, вероятно, известна Пушкину, а если так, то она еще раз со всей решительностью поставила перед ним вопрос о переоценке Барклая. „Замечательно, — добавляет Лернер, — что статья навлекла на журнал неприятности: по жалобе Уварова на эти «оскорбительные толки и иронические намеки» Николай I приказал пригрозить Н. А. Полевому закрытием журнала“.3

Больше того, мы достоверно знаем, что за год с небольшим до написания „Полководца“ Пушкин опять настойчиво возвращался к теме 1812 г. П. Х. Граббе в январе 1834 г. встретился с Пушкиным в Демутовом трактире у Н. Н. Раевского. „Мы обедали и провели несколько часов втроем, — пишет Граббе. — 12-ый год был главным предметом разговора“.4 П. Х. Граббе в молодости был первым адъютантом А. П. Ермолова, с которым вместе принимал участие в кампаниях 1812—1815 гг. Граббе не только

- 140 -

хорошо знал Барклая, но и хорошо к нему относился. Трудно представить себе и этот разговор у Раевского без упоминания имени Барклая.1

6

„Полководец“ написан под непосредственным впечатлением посещений военной галереи Зимнего дворца. Как упоминалось выше, Пушкин мог бывать в ней еще в конце 20-х годов. Однако более вероятно отнести посещения военной галереи к 1834—1835 гг., после того как Пушкин получил 30 декабря 1833 г. звание камер-юнкера, открывавшее ему доступ во дворец.

Вдохновивший Пушкина портрет Барклая де Толли был написан Доу в его последний приезд в Россию в 1829 г.2 На полотне отчетливо видна характерная для Доу подпись: „Geo Dawe R. A. pinxit 1829“ (Георг Доу, королевской Академии, писал 1829). Это одна из последних и одна из лучших работ замечательного портретиста.

Барклая де Толли давно уже не было в живых. Он умер 14 мая 1818 г. Поэтому Доу вынужден был воспользоваться в своей работе гравюрой с портрета работы дерптского художника Зенфа (Senff) — бездушного, но очень точного мастера.3

Пушкин шел к созданию стихотворения „Полководец“ сложными путями. На протяжении многих лет создавалась историческая концепция образа Барклая де Толли — неоцененного современниками спасителя отечества и прозорливого полководца. Но осуществлено, написано стихотворение в один день — 7 апреля 1835 г. Это было „светлое воскресенье“ (помета под стихотворением), когда Пушкин, конечно, должен был являться в церковь Зимнего дворца, а может быть, и на прием к Николаю I. Военная галерея находилась тогда рядом с дворцовой церковью. В ожидании службы или приема в Георгиевском тронном зале Пушкин находился среди других посетителей дворца именно в военной галерее.

- 141 -

И в предыдущие посещения эта галерея должна была производить на Пушкина сильное впечатление. Многие герои знакомы были ему в жизни и оказывали значительное влияние на его судьбу; тут были портреты таких друзей поэта, как Раевский-старший, И. Н. Инзов, Д. В. Давыдов или почитаемый Пушкиным А. П. Ермолов; тут были представлены гонители и враги Пушкина: А. Х. Бенкендорф и М. С. Воронцов; здесь были люди, с которыми Пушкина связывали самые различные и часто довольно сложные отношения: А. А. Закревский, Е. Ф. Керн, К. Ф. Ламберт, А. Ф. Ланжерон, В. В. Левашев, И. Ф. Паскевич-Эриванский и многие другие. Сам Пушкин признавался:

Нередко медленно меж ними я брожу
И на знакомые их образы гляжу...

Весной 1835 г. больше других портретов внимание Пушкина приковал портрет Барклая:

                                           но в сей толпе суровой
Один меня влечет всех больше. С думой новой
Стою

писал Пушкина в одной из промежуточных, почти окончательных редакций. Что же так привлекало Пушкина? Не художественные достоинства этого, впрочем, превосходного портрета захватили Пушкина, но самая судьба Барклая, его трагический образ. В 1835 г. положение Пушкина было тягостно. Еще летом 1834 г. он признавался в письме к Жуковскому: „Домашние обстоятельства мои затруднительны, положение мое невесело, перемена жизни почти необходима“. К весне 1835 г. положение Пушкина еще более осложнилось. В судьбе Барклая могло Пушкину почудиться что-то сходное с его собственной судьбой. Заключительные слова „Полководца“ в 1835 г. были для Пушкина полны глубоко личного смысла.

Как некогда к Овидию, Пушкин мог бы воскликнуть, обращаясь к Барклаю:

Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой, участью я равен был тебе.

7

До нас дошли две рукописи „Полководца“ черновая и перебеленная; это, повидимому, все рукописи, отражающие процесс его создания. Черновая рукопись находится в тетради № 2374 Гос. Публичной Библиотеки СССР им. В. И. Ленина, на лл. 282 об. — 252 об., и в начале имеет заглавие „Барклай де Толли“, а в конце дату „7 апреля <переделано из „в апреле“> 1835 Светл. воскр.“ В. Е. Якушкин в описании этой тетради1 в свое время дал лишь краткое описание автографа, не приведя никаких вариантов сравнительно с печатным текстом „Современника“.

В настоящее время полный текст черновой рукописи в транскрипции С. М. Бонди и Т. Г. Зенгер печатается в факсимильном издании этой

- 142 -

тетради, осуществляемом Пушкинской комиссией Академии Наук СССР. Поэтому мы не будем касаться этой рукописи, — ее обследование не входит в нашу задачу.

В другой тетради (№ 2382, л. 107 об.) записаны два стиха конца стихотворения „О, люди жалкий род...“,1 а в третьей — записано потом зачеркнутое имя „Барклай де Толли“.2 На рукописи Пушкина из собрания А. Ф. Онегина, хранящейся в Пушкинском Доме Академии Наук СССР, — „Примечание о памятнике князю Пожарскому и Гр. Минину“, 1836 г. — в конце имеется также памятная запись: „Полководец. У русского ц<аря>“.3

Кроме того, существует вторая полная рукопись „Полководца“, являющаяся перебелкой первой рукописи. Она хранится в Пушкинском Доме Академии Наук (ИЛИ). Эта рукопись озаглавлена поэтом: „Полководец“ и имеет помету: „7 апр. 1835 Св. воскр. С. П. Б. мятель и мороз“; рукопись входила в собрание Константина Романова („К. Р.“) и еще ни разу не была опубликована. Этот автограф некогда находился в распоряжении П. В. Анненкова, который в своем издании сочинений Пушкина4 впервые использовал его в примечании, указав на дату и приведя один вариант:

Полунощных орлов могущая станица!
Уж многих нет из них. Другие, коих лица

выброшенный поэтом и замененный затем стихами:

И мнится, слышу их воинственные клики
Из них уж многих нет. Другие, коих лики

После Анненкова автограф этот не был доступен для изучения; затем он перешел к академику Л. Н. Майкову, а им был подарен президенту Академии Наук вел. кн. К. К. Романову („К. Р.“)5 и только с 1924 г. стал доступен исследователям. Следующие после П. В. Анненкова издатели и редакторы сочинений Пушкина или повторяли его примечание и варианты или (как П. А. Ефремов) извлекали некоторые варианты из тетради № 2374; см. издания 1882 г., т. III, стр. 467—468; 1887 г., т. II. стр. 176, и 1903 г. (А. С. Суворина), т. II, стр. 360; 1905 г. (Льва Поливанова), т. I, стр. 388. И. А. Шляпкин напечатал сделанную им по тетради П. В. Анненкова копию с отрывка из пропавшего тогда автографа „Полководца“ — выпущенные поэтом 4 стиха после слова „Вотще“

Преемник твой стяжал успех сокрытый...6

- 143 -

Этот новый тогда отрывок из „Полководца“ включил в примечания к изданию „Просвещения“ П. О. Морозов,1 после него П. А. Ефремов (в издании А. С. Суворина),2 а затем Н. О. Лернер (в изд. С. А. Венгерова),3 впервые указав на существование двух разных автографов „Полководца“.4

Автограф из собрания Пушкинского Дома писан на сложенном вдвое полулисте почтовой бумаги с водяным знаком: „А. Г. 1834“ и жандармской пометой: „84“ на сгибе листков. Набросав черновик стихотворения в тетради, Пушкин сейчас же начал перебелять его на указанных листках, внося в процессе переписки новые поправки и изменения. Перебеляя на несвязанные с тетрадью листки, Пушкин имел черновик стихотворения у себя перед глазами — обычный прием его работы. В этом втором автографе текст „Полководца“ носит почти завершенный характер. Перенесенные в него из чернового автографа некоторые слова и целые стихи подвергаются изменениям, окончательно зачеркиваются (напр. „алмазный Скифтр“ и др.), а наименее обработанные части текста перерабатываются вновь.

Даем окончательную сводку второго автографа, указывая под строкою все первоначальные варианты.

Полководецъ

1 У русскаго царя въ чертогахъ есть палата:
Она не золотомъ, не бархатомъ богата;
Не в ней алмаз<ъ> вѣнца5 хранится за стекломъ
Но сверху до низу, во всю длину, кругомъ
5 Своею кистію свободной и широкой
Ее разрисовалъ художникъ быстро-окой6
Тутъ нѣтъ ни сельскихъ Нимфъ, ни дѣвственныхъ Мадонъ,
Ни фавновъ съ чашами, ни полногрудыхъ7 женъ,
Ни плясокъ, ни богинь;8 а все плащи да шпаги
10 Да лица полныя воинственной отваги.
Толпою тѣсною художникъ помѣстилъ
Сюда начальниковъ народныхъ нашихъ силъ,
Покрытыхъ славою чудеснаго похода

- 144 -

И вѣчной памятью двенадцатаго года:
15 Нерѣдко медленно1 межъ ими я брожу
И на знакомыя ихъ образы гляжу:
И мнится, слышу ихъ воинственныя2 клики
Изъ нихъ ужъ многихъ нѣтъ. Другія коихъ лики3
Еще такъ молоды4 на яркомъ полотнѣ,
20 Давно5 состарѣлись и никнутъ въ тишинѣ
Главою лавровой...
                               Но въ сей толпѣ суровой
Одинъ меня влечетъ всѣхъ больше. Съ думой новой6
Всегда остановлюсь7 предъ нимъ — и не свожу
25 Съ него моихъ очей; чѣмъ долѣе8 гляжу
Тѣмъ болѣе грущу душою присмирѣлой —
Онъ писанъ во весь ростъ. Чело какъ черепъ бѣлой
Высоко лоснится9 и видно,10 залегла
Тамъ грусть великая.11 Кругомъ — густая мгла —
30 За нимъ, военный станъ. Молчитъ старикъ угрюмой12
И13 кажется глядитъ съ презрительною думой.
Свою ли точно мысль художникъ изъя<снилъ>14
Когда онъ таковымъ его изобразилъ,
Или невольное то было вдохновенье? —
35 Но Доу15 далъ ему такое выраженье.16
О вождь17 нещастливый!.. Суровъ18 былъ жребій твой.
Все в жертву19 ты принесъ землѣ тебѣ чужой;20

- 145 -

Иллюстрация: Часть автографа стихотворения „Полководец“.
Пушкинский Дом Академии Наук СССР, № 205, л. 2 об.

- 146 -

- 147 -

Непроницаемый для взгляда черни дикой
Въ молчаньи шелъ одинъ ты съ мыслію великой1

40 И въ имени твоемъ звукъ чуждой не взлюбя2
Своими криками преслѣдуя тебя3
Народъ таинственно спасаемый тобою,4
Ругался5 надъ твоей священной головою —
И тотъ чей острый умъ тебя и постигалъ

45 Въ угоду имъ тебя лукаво порицалъ6
И долго укрѣпленъ [могущимъ] убѣжденьемъ7
Ты былъ неколебимъ подъ8 общимъ заблужденьемъ9
Но на полу-пути другому наконецъ
Былъ долженъ уступить и лавровый вѣнецъ

50 И власть, и замыселъ обдуманный глубоко,
И въ полковыхъ рядахъ укрыться одиноко
Тамъ, устарѣлый вождь! какъ ратникъ молодой
Свинца веселый свистъ услышавшій10 стрѣлой
Бросался ты впередъ ища желанной смерти11
Вотще! Преемникъ твой стяжалъ успѣхъ сокрытый
Въ главѣ твоей.12 — А ты непризнанный, забытый
Виновникъ торжества почилъ — и въ смертный часъ13
Съ презрѣньемъ, можетъ быть, воспоминалъ о насъ.
О люди! Жалкій родъ достойный слезъ и смѣха

60 Жрецы минутнаго, поклонники Успѣха!
Какъ часто мимо васъ проходитъ человѣкъ
Надъ кѣмъ ругается14 слѣпой и буйный вѣкъ

- 148 -

Но чей высокій ликъ въ грядущемъ поколѣньѣ
Поэта приведетъ въ святое умиленье.

7 апр. 1835

Св. воскр.

С. П. Б.

Мятель и морозъ.

8

Почти окончательно отделанный текст „Полководца“, приведенный нами выше по последнему автографу поэта, напечатан был Пушкиным в следующем же году в „Современнике“.1 Однако в печатный текст было внесено несколько существенных поправок; кроме того, стихотворение появилось без подписи Пушкина. Прежде всего отметим (подчеркивая курсивом) изменения, внесенные в печатный текст, которые вызваны были несомненно художественными соображениями.

Стих	9-й:	Ни плясок, ни охот: а все плащи да шпаги
„	26-й:	Тем более томим я грустию тяжелой
„	27-й:	Он писан во весь рост. Чело, как череп голой.
„	28-й:	Высоко лоснится и, мнится, залегла
„	30-й:	За ним — военный стан. Спокойный2 и угрюмый
„	31-й:	Он3 кажется глядит с презрительною думой
„	32-й:	Свою ли точно мысль художник обнажил
„	43-й:	Ругался над твоей священной сединою.
„	51-й:	И в полковых рядах сокрыться одиноко.
„	53-й:	Свинца веселый свист заслышавший4 впервой
„	54-й:	Бросался ты в огонь, ища желанной смерти.
„	64-й:	Поэта приведет в восторг и в умиленье.

Совсем иные соображения заставили Пушкина изменить стихи 48 и 49. В печатной редакции они читаются так:

И на полу-пути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец...

Эти же соображения заставили Пушкина выбросить в печати и целое четверостишие (стихи 55—58):

Преемник твой стяжал успех сокрытый
В главе твоей. — А ты непризнанный, забытый
Виновник торжества почил — и в смертный час
С презреньем, может быть, воспоминал о нас.

Отбрасывая эти стихи, Пушкин переработал предыдущие. Вместо заключительного стиха 54:

- 149 -

Искал ты умереть средь сечи боевой,

который рифмовал с предыдущим:

Там, устарелый вождь! как ратник молодой,

Пушкин вписал новых два стиха (53 и 54):

Свинца веселый свист услышавший стрелой
Бросался ты вперед, ища желанной смерти,

вошедших в несколько измененном виде в печатный текст.

Таким образом первый из них (53-й) стал рифмовать с предыдущим (52-м), а второй стих (54-й) оказался не рифмующим ни с предыдущим, ни с последующим, которого вовсе не оказалось в печатной редакции, так как вместо выкинутого четверостишия Пушкин вставил два ряда точек.

Эти изменения Пушкин внес в окончательный печатный текст, желая избегнуть какого-либо упоминания или намека на преемника Барклая де Толли — М. И. Голенищева-Кутузова. Будучи близко знаком с его дочерью, Е. М. Хитрово, чтившей память отца, Пушкин не мог печатать приведенные выше строки стихотворения. Действительно, стихи, в которых прямо говорилось о том, что Кутузов „стяжал“ у Барклая де Толли „успех сокрытый в голове“ были совершенно невозможными для печати.

Выброшенные Пушкиным стихи не были даже представлены в цензуру, настолько Пушкину было очевидно, что цензура их не пропустит. Однако и правленный текст вызвал в цензуре сомнения. Председатель цензурного комитета кн. М. А. Дондуков-Корсаков сообщил 24 августа 1836 г. Главному управлению цензуры по докладу цензора А. Л. Крылова от 18 августа, что „в числе статей, поступивших на рассмотрение цензуры для периодического издания «Современника» стихотворение «Полководец» заключает в себе некоторые мысли о главнокомандующем российскими войсками в 1812 г. Барклае де-Толли, выраженные в таком виде, что комитет почел себя не вправе допустить их к напечатанию без разрешения высшего начальства“. Тем не менее министр народного просвещения С. С. Уваров разрешил стихотворение к печати отношением от 26 августа.1 Можно думать, что он не подозревал, кто его автор.

9

Первые читатели встретили стихотворение „Полководец“ восторженно. „Барклай — прелесть!“,2 писал А. И. Тургенев Вяземскому.

- 150 -

Н. И. Греч 12 октября 1836 г. обратился к Пушкину: „Не могу удержаться от излияния перед вами, от полноты сердца, искренних чувств глубокого уважения и признательности к вашему таланту и благороднейшему его употреблению. Этим стихотворением, образцовым и по наружной отделке, вы доказали свету, что Россия имеет в вас истинного поэта, ревнителя чести, жреца правды, благородного поборника добродетели, возносящегося светлым ликом и чистою душою над туманами предрассудков, поверий и страстей, в которых коснеет пресмыкающаяся долу прозаическая чернь. Честь вам, слава и благодарение! Вы нашли истинное, действительное, единственное назначение поэзии“.1

В ответе Гречу Пушкин повторил свой восторженный отзыв о характере Барклая: „Искренно благодарю Вас за доброе слово о моем Полководце. Стоическое лице Барклая есть одно из замечательнейших в нашей истории. Не знаю, можно-ли вполне оправдать его в отношении военного искусства; но его характер останется вечно достоин удивления и поклонения“.2

Гоголь был в восхищении от „Полководца“: „Видана ли была где-нибудь такая прелесть!“ — восклицал он в одном из своих писем.3

Пушкин с интересом прислушивался к отзывам своих читателей. Вскоре после того, как „Полководец“ был напечатан, Пушкин спрашивал молодого А. О. Россета, учившегося тогда в пажеском корпусе, как находят эти стихи в его кругу, между военной молодежью. Впрочем, тут же Пушкин добавлял, что он не дорожит мнением знатного, светского общества.4

Среди современных Пушкину читателей и критиков „Полководца“ большой интерес представляет Логгин Иванович Голенищев-Кутузов (13 января 1769 г.—22 марта 1846 г.). Он был вторым сыном Ивана Логгиновича Голенищева-Кутузова (1729—1802), одного из просвещенных деятелей екатерининской эпохи, президента государственной адмиралтейской коллегии и адмирала.

Логгин Иванович Голенищев-Кутузов был флота генерал-казначеем, членом адмиралтейств-коллегии, председателем ученого комитета Морского министерства и членом Российской Академии. Автор многих компилятивных и переводных работ,5 во второй половине 1830-х годов Л. И. Голенищев-Кутузов жил уже на покое.

- 151 -

Располагавший досугом, наблюдательный свидетель четырех царствований, многих войн и событий, Логгин Иванович Голенищев-Кутузов с педантической последовательностью вел дневники, охватывающие годы: 1806—1820, 1823—1828 и 1831—1843. Записи каждого года переплетены в отдельную тетрадь объемом около 200 страниц каждая. Запись ведется, примерно, через день, реже — ежедневно. Каждой записи отводится только одна страница — не меньше и не больше; если сообщаемое не укладывается в этих рамках, приписываются одна-две строки на полях. С 1835 г. вводится оглавление — краткое обозначение излагаемых за день событий; это придает дневнику более литературно обработанный вид — „cela facilitera à savoir ce qui s’y trouve si on s’avisera jamais de le savoir lorsqu’on n’aura rien à faire“, пишет Кутузов.1

Дневники Л. И. Голенищева-Кутузова писаны чрезвычайно неразборчивым почерком на французском языке.2 До сих пор, насколько нам известно, они почти никак не использованы, если не считать П. А. Ефремова, который в начале XX века заглянул в тетрадь за 1836 г. и почти ничего в ней не разобрал.3

34 тетради дневников Л. И. Голенищева-Кутузова хранятся в Ленинградской Государственной Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. В них много записей и упоминаний о Пушкине, и среди этих записей едва ли не наибольший интерес представляют страницы, посвященные стихотворению Пушкина „Полководец“.

Первая запись относится к 17 октября 1836 г.:

1836. Octobre.

Samedi 17. Hier c’était la commémoration de la mort du premier Confesseur, le centurion Longin, et comme [je] mon père, niant des fastes m’a distingué par ce nom, c’était donc hier ma fête, en conséquence de quoi tous mes parents et bons amis étaient venus nous voir et la cousine Lise Хитрова a été. De Пушкин — je le nomme pour cause: elle était tout animée, mais exasperée des vers que Пушкин a écrit sur le portrait de

- 152 -

Barclay, qu’il [n] distingua comme ayant eu le plan de sauver la Russie par ses fameuses manœuvres en 1812. Ces vers sont dans le Современник — Comme vers il y en a des beaux, mais qui sont tout le contraire de la vérité — il dit entre autre

Всё в жертву ты принес земле чужой

depuis le premier jusqu’au dernier mot mensonge — Barclay était [Liv] fils d’un pauvre gentilhomme [Livon] ou officier Livonien, par conséquent [rus] la Russie n’était pas pour lui чужая земля, il n’a pas été étranger il n’a p[as d]as separé sa fortune en Livonie de la Russie car il n’avait, par conséquent ничего в жертву не принес — La cousine avait les larmes aux yeux, elle m’a parlé de l’ingratitude de Пушкин qu’elle avait si bien accueilli — je lui ai dit qu’elle avait eu grand tord de l’avoir accueilli de telle manière et j’ai appris qu’il a fait des épigrammes sanglantes contre elle — sa fille devrait oter son portrait de sa chambre — mieux écrire sur cela après demain.1

„Sa fille“ — графиня Дарья Федоровна Фикельмон (рожд. Тизенгаузен, 1804—1863), жена австрийского посла в Петербурге,2 или графиня Екатерина Федоровна Тизенгаузен (1803—1888). Возмущение и негодование Е. М. Хитрово, повидимому, далеко не было так сильно, как об этом пишет Л. И. Голенищев-Кутузов. Во всяком случае дальнейшие поступки Елизаветы Михайловны свидетельствуют о прежней преданности Пушкину. Когда Логгин Иванович решил выступить со своими замечаниями на „Полководца“ в печати, Е. М. Хитрово тотчас же предупредила об этом Пушкина; в том же октябре 1836 г. она писала поэту:

- 153 -

„Je viens d’apprendre que la censure a laissé passer un article de réfutation sur vos vers cher ami. La personne qui les a écrit, est furieuse contre moi — n’a jamais voulu ni me les montrer — ni les retirer. — On ne cesse de me tourmenter pour votre élégie — je suis comme les martyrs cher Poushkine je vous en aime d’avantage et je crois à votre admiration pour notre héros et à votre sympathie pour moi!...“ Характерно, что под этим письмом Елизавета Михайловна подписалась полным именем, тем самым подчеркивая кто она: „Elise Hitroff née Pr. Kout. Smol.“ — Елизавета Хитрово, рожденная княжна Кутузова Смоленская.1

Неизвестно, как отвечал Пушкин на это предупреждение. Писем его к Е. М. Хитрово за этот период не сохранилось.

15 октября 1836 г. в „Северной Пчеле“ (№ 236) в отделе „Смесь“ было помещено извещение о выходе в свет новой очередной книги „Современника“: „В вышедшей на сих днях третьей книжке Современника находится, между прочими любопытными статьями в стихах и прозе, одно стихотворение А. С. Пушкина, превосходное по предмету, по мыслям, по исполнению. Не можем отказаться от удовольствия выписать это произведение, одно из лучших свидетельств, что гений нашего поэта не слабеет, не вянет, а мужается и растет, что Россия должна ждать от него много прекрасного и великого. Вот это стихотворение“. Затем следовала полная перепечатка стихотворения „Полководец“.

Эта перепечатка была замечена Голенищевым-Кутузовым только в конце октября. Она раздражила его еще больше.

В воскресенье 1 ноября 1836 г. Голенищев-Кутузов записал: „Пушкин a écrit une pièce de vers qu’il a imprimé dans son Современник sur le portrait de Barclay, qui est dans la galerie des portraits des guerriers et il y a dit entre autres éloges que c’est lui qui a sauvé la Russie, et que les russes ont été assez ingrats pour ne pas le sentir

Народ таинственно спасаемый тобою

et puis

Безмолвно уступил ты лавровый венок
и власть

Comme cela commence desabuser le cher oncle et que pour faire expédier cette belle poésie plus vite [il] il l’a fait réimprimer dans l’Abeille du Nord, en conséquence de quoi j’ai du prendre fort et court, j’ai aussi quelques observations, que je ferai imprimer et dans lesquelles je ferai voir

- 154 -

la sottise de Пушкин d’autant plus saisissante que pour d’autres vers il porta des observations sur des nonsens qu’il a dit.

J’espère que je ferai cela assez bien pour que j’en sois content, ce qui m’aurait mieux dit, content de mon œuvre“.1

Возражения Л. И. Голенищева-Кутузова, направленные в цензурный комитет, произвели там самое благоприятное впечатление. Восстановленный против Пушкина его одой „На выздоровление Лукулла“ министр просвещения и президент Академии Наук С. С. Уваров (1786—1855) был только рад случаю доставить Пушкину новую неприятность. В среду 3 ноября Голенищев-Кутузов уже записал в дневнике: „Mardi 3. Non seulement le censeur, mais leur chef supérieur Уваров a été enchanté de mes trois pages, ils ont donné leur laisser-passer, ce matin, maintenant on les imprime, demain cela sera fait, pas moins qu’au nombre de 3400 exemplaires, parceque l’Abeille du Nord a cette quantité de souscripteurs, et que j’envoie ces exemplaires à Греч, afin qu’il les expédie avec sa feuille — Je n’ai pas voulu imprimer cela dans l’Abeille, parce que le maître de cette gaz<ette> est un coquin qui aurait fait quelques difficultés d’imprimer avant 15 jours en disant qu’il a trop de materiaux, ensuite en transportant quelques mots pour donner un autre et puis après quelques № il dira que c’est une faute d’impression et il ajoutera [qu] en confidence à quelqu’uns de ses amis qu’il n’y avait pas de faute d’impression — que c’était comme cela dans l’original et que moi je l’ai prié supprimer une faute d’impression, en un mot le connaissant capable de faire toute sorte de vilenies, je n’ai pas voulu lui procurer ce plaisir, j’imprime à part et il ne soit que mon colporteur“.2

- 155 -

Через два дня, когда выход в свет возражений против Пушкина был уже предрешен, а именно 5 ноября 1836 г., Голенищев-Кутузов устроил у себя чтение своего нового сочинения и пригласил Е. М. Хитрово. Рассказывая об этом в дневнике, Голенищев-Кутузов резюмирует сущность своих возражений:

„Jeudi 5. Hier j’ai engagé ma chère et bien aimée cousine et отчим à venir entendre la lecture de ce que j’ai écrit — ils s’attendaient 1-er qu’ils y aurait des injures au poète, 2. que je rabaisserai les mérites de Полководец 3. que je ferai des éloges de cher oncle. — Pas un mot [ils ont trouvé] de tout cela et en mieux termes tout cela — le poète n’est que trop loué, le merite seul de Barclay est rélevé non seulement comme guerrier, mais dans ses qualités d’homme privé, j’ai mieux disposé d’une inscription sur son monument. —

Предводительствуя победоносною российскою армией вступил в Париж — enfin je n’ai pas dit un mot d’éloge de l’oncle, je n’ai cité que deux documents. Mes chers auditeurs ont été d’autant plus enchantés que sans me flatter la manière dont j’ai prouvé que Пушкин a dit des sottises, entre autre всё в жертву ты принес земле тебе чужой et Barclay était Livonien, j’ai profité de cette sottise pour dire que la noblesse de Livonie pendant un siècle en versant son sang dans toutes les guerres de la Russie a prouvé que la Russie n’était pas étrangère pour eux, qu’ils étaient russes — cette observation méthamorphosa — mot juste — en fameux russes des Livoniens et ils ne m’en vaudront pas d’avoir dit cela“.1

Разрешенная 3 ноября 1836 г. к печати цензором П. Гаевским брошюра Л. И. Голенищева-Кутузова была отпечатана в типографии Российской Академии в течение того же ноября. Судя по приведенной выше записи Голенищева-Кутузова, тираж этого издания был для того

- 156 -

времени довольно значительный — 3400 экземляров. Тем страннее, что нам не удалось разыскать ни одного экземпляра ни в одном книгохранилище. Неизвестно даже местонахождение экземпляра, который в начале нашего столетия был приобретен П. А. Ефремовым у книгопродавца Н. Г. Мартынова. Поэтому приходится довольствоваться описанием П. А. Ефремова: „Брошюра... напечатана, кажется, без всякого заглавия. Текст начинается с самого верху 1-й страницы и оканчивается в самом низу 3-й; все они нумерованы, а 4-я осталась совершенно чистою. Прежним владельцем сделана карандашная надпись: „Критическая заметка на стихотворение Пушкина «Полководец» Л. Голенищева Кутузова. СПб. 1836“.

В этой брошюре Л. И. Голенищев-Кутузов писал:

„В Полководце, описание галлереи с портретами генералов подвизавшихся в отечественную войну прекрасно, но некоторые мысли и стихи до знаменитого полководца относящиеся, совершенно противны известной истине, противны его собственным словам, его отличительным свойствам; состоят из вымыслов, преувеличений, ни мало не нужных, когда дело идет о человеке, которого деяния принадлежат истории. — Меня удивили следующие стихи:

„Всё в жертву ты принес земле тебе чужой“.

Прочитав сию строку, можно подумать, что полководец был один из небольших в Германии владетельных князей, или другого государства вельможа, который, узнав какою опасностию угрожаема Россия, отказался от владения, или продал свое имущество, оставил отечество, и с своими сокровищами, с своими известными великими способностям, явился спасать Россию. — Всё в жертву ты принес земле тебе чужой — всякое слово в сей строке противно истине. Воспеваемый полководец был лифляндец, следовательно, Россия для него не чужая земля, лифляндцы для нас не иностранцы, и они и мы должны удивляться сему изречению. Лифляндские дворяне в течении ста лет, со времен императрицы Анны Иоанновны, во все бывшие кровавые войны, не исключая ни одной, кровью своею доказали, что Россия для них не чужая земля, приобрели полное право носить имя русских, и отличное их служение на всех поприщах сие подтвердило; а поэт для мнимого превознесения своего героя решил, что он хотя и лифляндец, но не русской и Россия для него земля чужая; следовательно поэт решил, что и другие лифляндцы, служившие России на разных поприщах, тоже не русские. Сие пиитическое решение удивило меня тем более, что оно противно мнению полководца, которое я неоднократно от него слышал.1 Всё в жертву ты принес — каждый служащий на военном поприще несет в жертву свою жизнь, а богатый военнослужащий иногда

- 157 -

приносит в жертву свое имущество, проживаемое на службе. Чтож принес в жертву России описываемый полководец? — Ничего. — Благодаря бога он не убит, а имущества у него никакого не было, он жил службою (отец его был лифляндец, недостаточный отставной поручик, так сказано в Энциклопедическом лексиконе)1 — за ревностное полезное свое служение, знаменитый наш полководец от щедрот государя получил все возможные награды: высшую степень по службе, титла графа, князя, имение и, наконец, получил награду самую большую, каковою отличены подвиги Румянцева и Суворова, воздвигнут памятник в столице.

„Кажется глядит с презрительною думой“. После сего стиха, поэт предлагает вопрос, свою ли мысль обнаружил Доу, или не было ли ему какого невольного вдохновения? — Я знал полководца и отвечаю: мысль конечно собственно художника — сомнение о сем оскорбительно для памяти полководца. Ни презрительная дума, ни презрительный вид, не были ему свойственны, он всегда и на высших степенях службы отличался особенною мерностию и кротостию нрава.

„Народ таинственно спасаемый тобою“.

Сей стих для меня совершенно непонятен. Многие военные писатели на разных языках, и преданные Наполеону, признали, что до взятия и после взятия Смоленска, он сделал важные ошибки, и что ежели бы остался в Смоленске, последствия могли быть совсем другие. По мнению поэта, что воспеваемый им полководец своими действиями спас Россию: должно предполагать, что он предвидел и знал все ошибки, которые сделает Наполеон в войне против России. — За год вперед, предвидеть ошибки Наполеона, не в делах политических не по внутреннему управлению, а именно ошибки его по военному искусству, и в таких действиях, которые еще не начаты!!! Подобною способностию к предвидению, к проницательности кажется ни кто не был одарен — и наш полководец был

- 158 -

чужд, далек от такого беспредельного самомнения, каковое ему приписует поэт.

„Безмолвно уступил и лавровый венец
„И власть .........“

По сему слову, стих относится к тому полководцу, который в 1812 году принял верховное начальство над всеми армиями, следовательно поэт полагает, что генерал Барклай-де-Толли уступил свой лавровый венец князю Голенищеву-Кутузову!!! По всеобщему мнению просвещенных русских и иностранцев, по мнению, которое военные писатели изъявили о князе Голенищеве-Кутузове, он свыше подобных суждений. — Сожаления достойно, что наш поэт позволил себе такой совершенно неприличный вымысел.

По всем на отечественном и на французском языке описаниям кампании 1812 года, кажется нет причины к заключению, что Россия избавлена от нашествия или как говорят спасена действиями армии до взятия Смоленска, а разве может быть действиями после оставления Москвы, и ошибками Наполеона.

После кончины князя Голенищева-Кутузова, многие разного рода писатели, и в прозе и в стихах называли его избавителем России...“ и т. д.1

В светском кругу замечания Л. И. Голенищева-Кутузова были замечены и приняты весьма сочувственно. Сам Голенищев-Кутузов записал об этом в своем дневнике в субботу 21 ноября: „Aujourd’hui... il nous est arrivé beaucoup de monde de courtisans, c’est l’expression de Саблуков le cousin Paul, le c-te Tolstoy, Галахов, Крыжановский et les trois personnes que j’ai vu m’ont parlé que mes observations sur Пушкин. Ont fait tout ce temps la conversation de la société, que tout le monde les trouve au delà des compositions dans ce genre et qu’on ne tarde pas à faire des éloges à qui mieux mieux. J’avoue que cela me fait plaisir parceque je crois qu’il y avait déjà plusieurs personnes qui me croyaient mort, mourant, c. à. d. tout à fait bête et nul et voilà que la phantaisie de Пушкин m’a fait nombrer dans le nombre des vivants“.2

- 159 -

Пушкин отвечал Л. И. Голенищеву-Кутузову в четвертом томе своего „Современника,“ который вышел в самом конце ноября или начале декабря, следующим „Объяснением“:

„Одно стихотворение, напечатанное в моем журнале, навлекло на меня обвинение, в котором долгом полагаю оправдаться. Это стихотворение заключает в себе несколько грустных размышлений о заслуженном полководце, который в великий 1812 год прошел первую половину поприща, и взял на свою долю все невзгоды отступления, всю ответственность за неизбежные уроны, предоставя своему бессмертному преемнику славу отпора, побед и полного торжества. Я не мог подумать, чтобы тут можно было увидеть намерение оскорбить чувство народной гордости и старание унизить священную славу Кутузова; однакож меня в том обвинили.

Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком?

И мог ли Барклай-де-Толли совершить им начатое поприще? Мог ли он остановиться и предложить сражение у курганов Бородина? Мог ли он после ужасной битвы, где равен был неравный спор, отдать Москву Наполеону и стать в бездействии на равнинах Тарутинских? Нет! (Не говорю уже о превосходстве военного гения). Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение; один Кутузов мог отдать Москву неприятелю, один Кутузов мог оставаться в этом мудром, деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы, и выжидая роковой минуты: ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал!

Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая-де-Толли, потому что Кутузов велик? Ужели после двадцатипятилетнего безмолвия поэзии не позволено произнести его имени с участием и умилением? Вы упрекаете стихотворца в несправедливости его жалоб; вы говорите, что заслуги Барклая были признаны, оценены, награждены. Так, но кем и когда?.. Конечно не народом, и не в 1812 году. Минута, когда Барклай принужден был уступить начальство над войсками, была радостна для России, но тем не менее тяжела для его стоического сердца. Его отступление, которое ныне является ясным и необходимым действием, казалось вовсе не таковым; не только роптал народ ожесточенный и негодующий, но даже опытные воины горько упрекали его и почти в глаза называли изменником. Барклай, не внушающий доверенности войску ему подвластному, окруженный враждою, язвимый злоречием, но убежденный в самого себя, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в истории высоко поэтическим лицом.

- 160 -

Слава Кутузова не имеет нужды в похвале чьей бы то ни было, а мнение стихотворца не может ни возвысить, ни унизить того, кто низложил Наполеона и вознес Россию на ту степень, на которой она явилась в 1813 году. Но не могу не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским, соотечественники мои могли подозревать низкую и преступную сатиру — на того, кто некогда внушил мне следующие стихи, конечно, недостойные великой тени, но искренние и излиянные из души.

         Перед гробницею святой
Стою с поникшею главой...
Всё спит кругом; одни лампады
Во мраке храма золотят
Столбов гранитные громады
И их знамен нависший ряд.
         Под ними спит сей властелин,
Сей идол северных дружин,
Маститый страж страны державной,
Смиритель всех ее врагов,
Сей остальной из стаи славной
Екатерининских орлов.
         В твоем гробу восторг живет!
Он Русский глас нам издает;
Он нам твердит о той године,
Когда народный веры глас
Возввал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал — и спас... “ и проч.1

Наконец, тема „Барклай и Кутузов“ наиболее точное и краткое разрешение получила в стихотворении Пушкина „Художнику“ (1836):

Здесь зачинатель Барклай, а здесь завершитель Кутузов...

Ответить на „Объяснение“ Пушкина Голенищев-Кутузов не успел, а может быть и не захотел. Через Хитрово он, конечно, знал о событиях, разыгравшихся после получения Пушкиным 4 ноября 1836 г. оскорбительных анонимных писем. Голенищев-Кутузов вообще к Пушкину относился с большим уважением. Если в записях 1836 г. содержится несколько резких отзывов о поэте, то на страницах, посвященных истории гибели Пушкина, совершенно исчезают какие-либо литературные и семейные счеты. Запись от 29 января 1837 г. целиком посвящена Пушкину:

„29. Vendredi. Grand événement: notre frère d’Appolon — tué.

Vendredi 29. Grand événement et grande perte pour le Parnasse russe — Пушкин c’est duellé hier avec d’Anthès le mari de sa belle sœur, a été blessé à mort et mort aujourd’hui. — Jaloux de sa femme et de son beau frère, il a provoqué celui-ci de manière qu’il devait se battre, il est aussi blessé mais pas gravement — on dit que le tort est à Пушкин qu’il était comme

- 161 -

enragé, qu’il a dit et écrit que s’il rencontrait quelque part son rival supposé il lui cracherait à la figure — et Arnd qui l’a soigné jusqu’à sa fin m’a dit qu’ayant été blessé le premier, tombé par terre il a visé d’une main tremblante et lorsque d’Anthès atteint par la balle est tombé — Пушкин jettant son pistolet en air — dit: bravo — à ce qui m’a dit Arnd (je cite son autorité) parcequ’il croyait avoir tué d’Antes — celui-ci est mis aux arrêts et jugé par un Conseil de guerre. — L’empereur dit-on a témoigné beaucoup d’intérêt à Пушкин et à sa famille. — C’est une perte pour notre littérature (russe). Il aurait pu viser en air voyant sur sa conscience les fantomes de péril de la belle poésie“.1

Запись от 29 января не содержит новых данных, отражая частью действительные факты, частью слухи, циркулировавшие в обществе по поводу дуэли. С этой точки зрения показательно мнение, что „вина на стороне Пушкина“, „он был как бешеный“ — мнение, разделявшееся большею частью светского общества.

Следующая запись дневника озаглавлена:

Février.
1. Lundi. Пушкин.

Lundi 1. Février. Comme de raison la grande conversation du jour c’est la catastrophe de Пушкин et les details qui y ont rapport — Arnd m’a dit que la nuit après le duel il reçut un billet de l’empereur qui ordonna de porter tout de suite la lettre incluse à Пушкин, de la lui lire et de la rapporter dans cette <lettre> l’empereur disait qu’il espérait encore le voir (Пушкин) et qu’il lui conseillait de remplir les devoirs d’un chrétien et d’être tranquille sur le sort de sa famille. Après avoir étudié cette lettre Пушкин a dit qu’il désirait communier. On a fait tout de suite venir le prêtre, ensuite il a baisé la lettre, mise sur son cœur et désirait la garder, mais Arnd qu’il avait ordre de la rapporter — l’empereur attendait Arnd et lorsque celui-ci a dit que Пушкин désirait garder la lettre l’empereur a dit qu’il ne la (laisse pas garder) donne pas — . La cousine Nina m’a dit qu’à Heckern était la principale cause de tout ce tragique événement, que Пушкин

- 162 -

avait dit mieux à l’empereur нам с Дантесом жить на земле негде, en me contant ceci elle a ajouté pourquoi donc afin de le calmer ne lui a-t-on pas donné quelque commission d’historiographe pour Moscou — pourquoi ses amis n’avaient-ils pas pensé à l’éloigner d’ici pour quelque temps“.1

Комментирование этих записей далеко увело бы нас от поставленной темы. Но записи эти сами по себе настолько характерны, что именно ими хочется закончить рассказ о последнем в жизни Пушкина историческом и литературном споре.2

10

Кто же был прав: Пушкин или Голенищев-Кутузов? Противник поэта выдвинул достаточно серьезные соображения; тем не менее, думается нам, он не понял позиции Пушкина. Пушкин подчеркнул в своем „Объяснении“, что ни о каком противопоставлении Барклая Кутузову он и не думал. Для Пушкина „слава Кутузова неразрывно соединена со славою России“. Военный гений „спасителя России“ Кутузова был противопоставлен Пушкиным Наполеону. И Пушкин, первый в нашей литературе, задолго до Льва Толстого осознал, что Кутузов „облечен был в народную доверенность“, что это был народный полководец. Однако, отдавая должное Кутузову, Пушкин вместе с тем реабилитировал в памяти новых поколений образ Барклая, полководца, который в свое время был недооценен, а затем несправедливо забыт. И вот в этой положительной оценке личности и деятельности Барклая Пушкин также был прав.

Характерно, что Карл Маркс через 23 года после Пушкина повторил и углубил концепцию стихотворения „Полководец“. В 1858 г. в „New American Cyclopaedia“ (т. II, стр. 624—625) была напечатана без подписи статья Маркса о Барклае де Толли.

- 163 -

В этой статье Маркс писал: „Великой заслугой Барклая-де-Толли является то, что он не уступил невежественным требованиям дать сражение, исходившим как от рядового состава русской армии, так и из главной квартиры; он выполнил отступление с замечательным искусством, непрерывно вводя в дело то ту, то другую часть своих войск, с целью дать князю Багратиону возможность выполнить свое соединение с ним и облегчить адмиралу Чичагову нападение на тыл неприятеля. Будучи вынужден дать сражение, происшедшее при Смоленске, он занял позицию, которая не позволила сражению стать решительным. Когда, недалеко от Москвы, нельзя уже было избежать решительного сражения, он выбрал сильную позицию у Гжатска, почти недоступную атаке с фронта и обойти которую с фланга можно было только далекими окольными путями. Он уже расположил свои войска, когда прибыл Кутузов, в руки которого, благодаря интригам русских генералов и ропоту русской армии на то, что священной войной руководит иностранец, было теперь передано высшее командование. В пику Барклаю-де-Толли Кутузов покинул позицию при Гжатске, в результате чего русской армии пришлось принять сражение на невыгодной позиции у Бородина. В этом сражении 26 августа Барклай, командуя правым крылом, был единственным из генералов, который удержал свою позицию и не отступал до 27-го, прикрыв таким образом отступление русской армии, которая только благодаря ему спаслась от полного уничтожения. После отступления от Бородина за Москву опять же Барклай-де-Толли предотвратил всякие бесполезные попытки защитить священную столицу. Во время кампании 1813 г. Барклай 4 апреля взял крепость Торн, разбил Лористона при Кенигсварте, после поражения при Бауцене 8 мая он прикрыл отступление союзной армии, выиграл сражение при Герлице, способствовал капитуляции Вандама и отличился в сражении при Лейпциге. Во время кампании 1814 г. он не имел самостоятельного командования, и деятельность его носила скорее административный и дипломатический, нежели военный характер. Строгая дисциплина, которой он подчинил войска, непосредственно от него зависевшие, снискала ему доброе имя среди французского населения. По возвращении Наполеона с Эльбы он прибыл слишком поздно из Польши, чтобы принять участие в сражении при Ватерлоо, однако участвовал во втором нашествии на Францию. Он умер во время путешествия в Карлсбад, на воды. Клевета омрачила последние годы его жизни. Он был бесспорно лучший генерал Александра, непритязательный, настойчивый, решительный и полный здравого смысла“.1

Не только в этой статье говорит Маркс о Барклае де Толли. Сочувственное отношение к Барклаю есть и в статье „Беннигсен,“ написанной для того же издания. Вместе с Марксом в „Американской энциклопедии“ сотрудничал и Энгельс. Так, им была написана статья „Бородино“. В этой

- 164 -

статье Ф. Энгельс отмечает, что Кутузов „отказался от прекрасной позиции у Царева Займища, выбранной Барклаем“.1 Этими упоминаниями не исчерпывается круг высказываний Маркса и Энгельса о Барклае де Толли. Важно, что во всех случаях, когда Маркс и Энгельс вспоминают о Барклае де Толли, они говорят о нем положительно, совпадая с Пушкиным, который в одном из лучших своих стихотворений так решительно стал на защиту не оцененного современниками полководца.

_______

Сноски

Сноски к стр. 125

¹ Ср. П. В. Анненков, „А. С. Пушкин в Александровскую эпоху“, СПб., 1874, стр. 49—50, а также его „Материалы для биографии Пушкина“, изд. 2-е, стр. 300 и 381.

Сноски к стр. 126

¹ Литература о Михаиле Богдановиче Барклае-де-Толли (1761—1818) не сведена еще в общей библиографии и обследуется нами особо.

Сноски к стр. 127

¹ Ю. Тынянов, „Пушкин в Кюхельбекер“, „Литературное Наследство“, кн. 16—18, 1934, стр. 324.

Сноски к стр. 128

¹ Дневник П. И. Долгорукова хранится в рукописном отделении Гос. Литературного музея в Москве. Благодарим М. А. Цявловского, сообщившего нам публикуемый отрывок.

² Подробную сводку био-библиографических материалов о Липранди см. в издании „Пушкин, Статьи и материалы“ под ред. М. П. Алексеева, вып. III, Одесса, 1926, стр. 62—65.

³ Джордж Доу (George Dawe) родился 8 февраля 1781 г. в Лондоне. Его первым учителем был отец гравер (Филипп Доу). В 1804 г. Доу получил большую золотую медаль за картину „Бешенство Ахиллеса при вести о смерти Патрокла“. В 1809 г. от Лондонской Академии получил премию за „Сцену из Цимбелина,“ а в 1811 г. награду за картину „Негр и буйвол“. Большим успехом пользовались его романтические полотна „Мать, спасающая своего ребенка из орлиного гнезда“, „Одержимый“ и др. Удивительна работоспособность Доу. Много лет он занимался анатомией, хорошо знал ряд языков, в том числе и русский, переводил с латинского Вергилия. Широкую известность Доу получил как портретист, в особенности после открытия в Виндзоре галереи в честь Ватерлоо, для которой им было выполнено множество портретов. В России Доу пробыл девять лет (1819—1828). Кроме портретов для военной галереи, он написал в России немало других портретов, главным образом лиц военного круга. В 1828 г. Общество поощрения художеств взяло под свою защиту ученика Доу Александра Полякова, работы которого Доу якобы выдавал за свои. Дело дошло до Николая I, и Доу был вынужден уехать на родину. В Англии Доу пробыл несколько месяцев; осенью 1828 г. он уже был в Берлине, где работал над портретом прусского короля и герцога Кэмберлэндского, а весной 1829 г., снова войдя в милость при русском дворе, сопровождал Николая I в Варшаву, где написал портрет в. к. Константина Павловича. Это была его последняя работа. В августе 1829 г. Доу больной вернулся в Англию и 15 октября умер в доме мужа своей сестры гравера Томаса Райта. Известна книга Доу — биография близкого его друга живописца Морленда — „The Life of G. Morland and his Works“, London, 1807. О Доу см.: G. K. Nagler, „Neues allgeme nes Künstler-Lexicon“, München, 1836, Dritter Band, SS. 298—399; „The Royal Academy in the present century“ „Art Journal“, 1899, February, pp. 40—42; „Bryan’s Dictionary of painters and engravers“, London, 1903, vol. II, p. 16; Русский биографический словарь, том „Дабелов — Дядьковский“, СПб., 1905, стр. 670—671; Н. Врангель, „Иностранцы XIX в. в России“, „Старые Годы“, 1908, стр. 456 и сл., и 1912, июль — сентябрь, стр. 25—26; U. Thieme und F. Becker, „Allgemeines Lexikon der bildenden Künstler von der Antike bis zur Gegenwart“, Leipzig, 1913, Achter Band, SS. 482—483.

Сноски к стр. 129

¹ Ср. у Пушкина эпитет „художник быстроокой“.

² „Отечественные Записки“, 1820, № 6, стр. 284.

Сноски к стр. 130

¹ См., например, статью П. П. Свиньина в „Отечественных Записках“ за 1827 г., № 90, стр. 138—143, и „Антикритику“ Ф. В. Булгарина в „Северной Пчеле“ от 13 декабря 1827 г., № 149. Сообщения о работах Доу см. также в „Отечественных Записках“, 1823, № 42, стр. 465—468, и „Северной Пчеле“: от 26 февраля 1825 г., № 25; от 14 мая 1825 г., № 58; от 22 августа 1825 г., № 101; от 3 декабря 1825 г., № 45; от 31 декабря 1825 г., № 156; от 1 июля 1826 г., № 78, и т. д. В просмотре периодической печати для настоящей статьи нам оказала существенную помощь Л. Н. Назарова.

² Ср. у Пушкина: „Своею кистию свободной и широкой“.

³ Мы не касаемся здесь вопроса о жанровой связи стихотворения Пушкина „К тени полководца“ и „Полководец“ с „Odes et Ballades“ Виктора Гюго.

Сноски к стр. 131

¹ Государственный Эрмитаж готовит к печати каталог работ Доу и его мастерской. Портреты в галерее 1812 г. тщательно обследованы С. П. Яремичем и В. К. Макаровым. В результате этого обследования выделены портреты, писанные самим Доу. Выражаем благодарность В. К. Макарову за ряд ценных указаний.

Сноски к стр. 132

¹ „Освящение военной галлереи“ — „Отечественные Записки“, СПб., 1827, № 81, стр. 151—157. Позднейшие описания военной галереи см. А. И. Михайловский-Данилевский, „Император Александр 1-й и его сподвижники в 1812, 1813, 1814, 1815 годах. Военная галлерея Зимнего дворца“, СПб., 1845, издание В. Межевича и И. Песоцкого, т. I, Введение, а также в издании вел. кн. Николая Михайловича „Военная галлерея 1812 года“, СПб., 1912.

² После пожара Зимнего дворца 17 декабря 1837 г. сильно пострадавшая военная галерея была восстановлена с довольно значительными изменениями. Зал был несколько удлинен, перенесены колонны, построены хоры. К счастью, портреты были спасены, только размешены они были в восстановленном зале несколько иначе. Описание, сделанное П. П. Свиньиным, рисует общий вид галереи как раз в том виде, в каком она была при жизни Пушкина.

³ Этот памфлет направлен против официальной истории „Отечественной войны“, против правительства Александра I. Ср. С. Я. Гессен, „Источники десятой главы Евгения Онегина“ — „Декабристы и их время“, т. II, 1932, стр. 130—160.

Сноски к стр. 133

¹ Имя его до сих пор не установлено. См. П. В. Анненков, „Материалы для биографии А. С. Пушкина“, изд. 2-е, стр. 193.

² Этот портрет до нас не дошел. Возможно, что он находится где-нибудь в Англни, среди альбомов Доу. Ср. А. Кроль, „Затерявшийся портрет А. С. Пушкина работы Д. Доу“, „Искусство“, 1937, № 2, стр. 163—169.

³ Перевод на английский язык находился в бумагах Пушкина (см. И. А. Шляпкин, „Из неизданных бумаг А. С. Пушкина“, СПб., 1903, стр. 341).

Сноски к стр. 134

¹ Ср. транскрипцию черновика письма Пушкина к Ф. И. Толстому и комментарий об Ермолове в книге С. Бонди „Новые страницы Пушкина“, изд. „Мир“, М., 1931, стр. 137—144. О Пушкине и Ермолове см. в „Письмах“, т. I, 1926, стр. 210; т. II, стр. 342—343, и т. III, стр. 574—575, а также в „Дневнике“ Пушкина под ред. Б. Л. Модзалевского, П., 1923, стр. 83—84 (ср. московское издание 1923 г., стр. 458—460). Перечень портретов Ермолова в работе А. С. Ермолова „Библиографический указатель сочинений, журнальных статей и заметок об А. П. Ермолове“ в „Русском Библиофиле“, 1911, № 4, приложение 1, стр. 1—35.

² См. рассказ об этом самого Ермолова в его „Записках“, М., 1865, ч. 1, стр. 197 и сл.

³ См., например, отзывы Ермолова о Барклае в тексте его „Записок“ (изд. 1865 г., ч. 1), на стр. 188—189 и 223; ср. также „Записки Ермолова“ в „Русской Старине“, 1912. кн. 7, приложение, стр. 29—32.

⁴ См. у Пушкина: „Немцам досталось. Лет через 50, сказал он, подумают, что в нынешнем походе была вспомогательная прусская или австрийская армия, предводительствованная такими-то немецкими генералами“.

⁵ См. Е. Вейденбаум, „Декабристы на Кавказе“ — „Русская Старина“, 1903, кн. 6, стр. 481—502, и его же статью „О пребывании Пушкина на Кавказе в 1829 году“ в сборнике „Кавказская поминка о Пушкине“, Тифлис, 1899, стр. 101—127, а также статью „Кавказские знакомцы Пушкина“ — „Пушкин и его современники,“ вып. VIII, 1908, стр. 1—14.

Сноски к стр. 135

¹ Письмо от 3 апреля 1829 г. См. „Архив Раевских“ под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, 1908, стр. 441—442 и 468.

² Об этом подвиге H. H. Раевского, воспетом Жуковским и изображенном на гравюрах, лубочных картинках и даже на табакерках, в письмах и воспоминаниях современников сохранилось множество свидетельств. Свод этих данных см. в издании „Архив Раевских“, т. I, 1908 г., стр. 159—165.

Сноски к стр. 136

¹ Кроме указанной выше работы С. Я. Гессена, см. исследование Б. В. Томашевского „Десятая глава «Евгения Онегина»“ — „Литературное Наследство“, кн. 16—18, 1934, стр. 379—420.

² В становлении этой темы некоторую роль также сыграл роман М. Н. Загоскина „Рославлев“, вышедший в свет в начале июня 1831 г. и дошедший до Пушкина через О. М. Сомова около 20 июня. Пушкин не отозвался на роман Загоскина журнальной статьей, но под свежим впечатлением от этой книги начал писать свой ответ Загоскину в повествовательной форме (о „Рославлеве“), дав в нем, как и в написанной за год до него „Метели“, картину быта и настроений русского дворянского общества в 1812—1814 гг. Ср. о „Рославлеве“ Загоскина и Пушкина комментарий H. В. Измайлова в книге „Письма Пушкина к Е. М. Хитрово“, Л., 1927, стр. 104—112.

Сноски к стр. 137

¹ „Русский Архив“, 1879, кн. 1, стр. 385; ср. в сборнике П. И. Бартенева „Девятнадцатый век“, кн. 1, стр. 386.

² Об этом подробнее в вышеназванном комментарии Н. В. Измайлова, стр. 124—125.

Сноски к стр. 138

¹ „Я исполнил ваше поручение, т. е. я не исполнил его, так как что̀ за мысль пришла вам — заставить меня переводить русские стихи французской прозой, меня, который не знает даже правописания? Кроме того, стихи посредственны. Я написал на ту же тему другие, стоющие немногим больше, и которые я вам пришлю при первой возможности“ („Письма Пушкина к Е. М. Хитрово“, стр. 25 и 119).

² „Эти стихи были написаны в такой момент, когда можно было утратить бодрость. Слава богу, этот момент миновал. Мы снова вернули себе то положение, которое не должны были терять. Конечно, оно уже не то, каким мы были обязаны князю, вашему отцу, но все же достаточно хорошо“ („Письма Пушкина к Е. М. Хитрово“, стр. 27 и 126).

Сноски к стр. 139

¹ „Записки изгнанника“, СПб., 1907, стр. 9; ср. еще мнение Д. В. Давыдова — „Сочинения Пушкина“ в изд. Л. Поливанова, М., 1905, т. I, стр. 385, и изд. „Просвещения“, т. II, стр. 551—552, а также запись Ф. Тимирязева — „Русский Архив“, 1884, кн. 1, стр. 167.

Показательно также, что 20 апреля 1830 г. против Казанского собора были уже выставлены деревянные раскрашенные модели памятников Кутузову и Барклаю (см. „Северная Пчела“, 1830, № 49). Открытие самих памятников состоялось уже после смерти Пушкина в декабре 1837 г.

² Ср. „Сочинения Пушкина“, под ред. С. А. Венгерова, изд. Брокгауз-Ефрон, т. VI. П., 1915, стр. 475.

³ Там же.

⁴ „Русский Архив“, 1873, кн. 1, стр. 785.

Сноски к стр. 140

¹ П. Х. Граббе в тех же записках отмечает: „Пробуждением Пушкина были в нынешнем году стихи Полководец, в которых он отыскался весь, со всем своим высоким дарованием. Стихи превосходные несмотря на несправедливую строку:

Всё в жертву ты принес земле тебе чужой

несправедливую против Барклая де Толли и всех его соотчичей, купивших усердием и кровию в продолжение слишком столетия полное право называться русскими“ (стр. 787). В данном случае Граббе не совсем прав. Вслед за Н. О. Лернером мы полагаем, что, называя Россию „чужой землей“ для Барклая, Пушкин тем самым еще более возвысил его в глазах русского читателя (ср. „Сочинения Пушкина“, под ред. С. А. Венгерова, т. VI, 1915, стр. 476).

² См. воспроизведение его в „Сочинениях Пушкина, под ред. С. А. Венгерова“, т. IV, между 24—25 стр., а также в юбилейном издании Экспедиции заготовления государственных бумаг: „Военная галлерея 1812 года“, СПб., 1912, л. III; здесь же на лл. V и VI изображен общий вид зала с портретами, с двух сторон.

³ Гравированные портреты Барклая де Толли перечислены в „Словаре русских гравированных портретов“ Д. Ровинского, СПб., 1872, стр. 19—20.

Сноски к стр. 141

¹ „Русская Старина“, 1884, кн. 9, стр. 645.

Сноски к стр. 142

¹ „Русская Старина“, 1884, кн. 11, стр. 371.

² „Русская Старина“, 1884, кн. 10, стр. 86.

³ „Пушкин и его современники“, вып. XII, стр. 11, и „Неизданный Пушкин. Собрание А. Ф. Онегина“, П., 1922, стр. 212.

⁴ Т. III, стр. 60—61.

⁵ „Известия Академии Наук“, 1917, № 12, стр. 765; ср. „Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском Доме“, Изд. Академии Наук СССР, Л., 1937, стр. 82—83, № 205, а также № 344.

⁶ И. А. Шляпкин. „Из неизданных бумаг А. С. Пушкина“, СПб., 1903, стр. 74.

Сноски к стр. 143

¹ Т. II, СПб., 1903, стр. 551.

² Т. VIII, СПб., 1905, стр. 358.

³ T. VI, стр. 475.

⁴ Последнее было неясно еще П. А. Ефремову (см. изд. Суворина, т. VIII, СПб., 1905, стр. 358).

⁵ Не въ ней алмазный Скифтръ

⁶ Этот и предыдущий стихи сперва были написаны в обратной последовательности.

⁷ Флорентинскихъ

⁸ Первые полустишия стихов 8 и 9 сперва были написаны в обратной последовательности.

Сноски к стр. 144

¹ И часто въ тишинѣ

² а. Как в тексте. б. Стремительныя

³ Последние два стиха в первоначальной редакции читаются так:
             а. Могущіе орлы! Кровавая станица!..
             б. Полунощныхъ орловъ могущая станица!..
                 Ужъ многихъ нѣтъ изъ нихъ. Другія коихъ лица

⁴ Еще всё молоды

⁵ Теперь

⁶ а. Съ мыслью новой б. Съ грустью новой

⁷ Всегда стою

⁸ чѣмъ болѣе

⁹ а. Как в тексте. б. Высоко и свѣтло

¹⁰ въ немъ видно

¹¹ а. Въ немъ мысль тяжелая б. Въ немъ дума тяжкая в. Въ немъ цѣлію судьба г. В нем нѣчто.

¹² а. Спокойный и угрюмой б. Стоитъ старикъ угрюмой в. Спокойный и угрюмой

¹³ а. Онъ б. И

¹⁴ Слово недописано. а. На<писалъ?> б. обнажилъ.

¹⁵ а. Доу б. Daw

¹⁶ далъ ему и горесть и презрѣнье.

¹⁷ а. Нещастный вождь б. О стоикъ в<еличавый?>

¹⁸ Перед этим словом начато: Увы!

¹⁹ Начато: а. Спасая б. Ведя

²⁰ Народъ тебѣ чужой;

Сноски к стр. 147

¹ Стих начат иначе: а. Ты мысль великую носилъ въ душѣ б. Ты съ мыслію въ душѣ.

² Перед этим стихом зачеркнут стих: а. И лаяли невѣжды на тебя б. Стали в. Ты спасъ и

³ Стих вписан позднее.

⁴ Безсмысленный народъ спасаемый тобою

⁵ а. Как в тексте. б. Смѣялся

⁶ а. Въ угоду зависти твой геній проклиналъ б. Въ угоду глупости твой геній проклиналъ

⁷ а. Но крѣпкій внутреннымъ могущимъ убѣжденьемъ б. И долго укрѣпленъ и силенъ убѣжденьемъ в. Въ искусство вѣруя и силенъ убѣжденьемъ г. Но вѣруя въ себя и силенъ убѣжденьемъ д. И вѣруя въ себя и силенъ убѣжденьемъ

⁸ а. подъ б. предъ злобой

⁹ поношеньемъ,

¹⁰ заслышавшій

¹¹ Вместо стихов 53—54 было: Искалъ ты умереть средь сѣчи боевой.

¹² Во мглѣ судебъ

¹³ Почилъ — и можетъ въ смертный часъ

¹⁴ Въ кого не вѣруетъ

Сноски к стр. 148

¹ 1836 г., т. III, стр. 192—194.

² Здесь — возвращение к первоначальному варианту.

³ Здесь — возвращение к предыдущему варианту.

⁴ Здесь — возвращение к предыдущему варианту.

Сноски к стр. 149

¹ См. М. И. Сухомлинов, „Исследования и статьи по русской литературе и просвещению“, т. II, СПб., 1889, стр. 398—403; „Пушкин и его современники“, вып. VI, стр. 7; „Известия имп. Академии Наук“, 1911, стр. 516, №№ 40, 41; „Временник Пушкинского Дома на 1914 год“, стр. 15—16, №№ 50 и 51, и Дело СПб. Цензурного Комитета № 30 1836, „о рукописях, представленных на благорассмотрение Главного Управления Цензуры“, на 48 лл., хранящееся в Ленинградском Облархиве, лл. 28—32 и 43.

² „Остафьевский Архив“, т. III, стр. 334.

Сноски к стр. 150

¹ Сборник „Пушкин“, т. I, 1881, стр. 20; ср. „Записки о моей жизни“ Н. И. Греча, СПб., 1886, стр. 275; „Русский Архив“, 1870, ст. 1263 и „Переписка“, т. III, стр. 379—380, № 1075.

² Письмо от 13 октября 1836 г., „Переписка“, т. III, стр. 380, № 1076.

³ „Письма Гоголя“, т. I, стр. 426.

⁴ „Русский Архив“, 1882, т. I, стр. 245.

⁵ Важнейшие издания литературных трудов Л. И. Голенищева-Кутузова: „Добрый отец. Комедия в одном действии. Перевод с французского подлинника Л. Голенищева-Кутузова“. СПб., 1790; „Известия о извержении горы Везувия в июне месяце 1794 г. С английского на российский язык перевел Логин Голенищев-Кутузов“. 1796; „Начальные основания морской тактики, сочиненные кавалером фон Кингсбергом. Пер. Логин Голенищев-Кутузов“. СПб., 1791; „Путешествие в Северный Тихий океан под начальством капитанов Кука, Клерка и Гора в продолжение 1776, 77, 78, 79 и 1780 г. г., с английского переложил Л. Голенищев-Кутузов“. СПб., 1805; „Путешествие в южной половине земного шара и вокруг оного, учиненное в продолжение 1772, 73, 74 и 75 годов под начальством капитана Иакова Кука, с французского перевел Логин Голенищев-Кутузов“. 1796—1800; Л. Голенищев-Кутузов. „Предприятия имп. Екатерины II для путешествия вокруг света в 1786 году“. СПб., 1840; Л. Голенищев-Кутузов. „О морском кадетском корпусе“. СПб., 1840.

Сноски к стр. 151

¹ „Это облегчит знакомство с тем, что в нем есть, если кому-нибудь вздумается когда-либо это узнать, когда нечего будет делать“.

² В работе над чтением трудного почерка Л. И. Голенищева-Кутузова большую помощь нам оказала З. А. Петрова.

³ Сочинения А. С. Пушкина, редакция П. А. Ефремова, т. VIII, примечания, добавления и поправки. Издание А. С. Суворина, 1905, стр. 359—360.

Сноски к стр. 152

¹ Перевод: „1836. Октябрь. Суббота 17-ое. Вчера был день поминовения первого исповедника Лонгина Сотника и так как мой отец, пренебрегая пышностью (или святцами), нарек меня этим именем, то вчера и был день моих именин, а потому все мои родные и добрые друзья приехали нас навестить, была и кузина Лиза Хитрова. О Пушкине. Говорю о нем вот почему: она была очень возбуждена и крайне раздражена стихами, которые Пушкин написал к портрету Барклая, отметив его замысел спасения России своими пресловутыми маневрами в 1812 году. Стихи эти в Современнике. Среди них есть и прекрасные, но они совершенно противны истине — он говорит между прочим:

Всё в жертву ты принес земле чужой

от первого до последнего слова — ложь. Барклай был сыном бедного лифляндского дворянина или офицера, следовательно Россия не была для него чужая земля, он не был иностранцем, он не отделил своего состояния в Лифляндии от России, потому что ничего не имел, следовательно ничего в жертву не принес —. У кузины были слезы на глазах, она говорила мне о неблагодарности Пушкина, которого так хорошо приняла, — я сказал, что она совершенно напрасно его так принимала, и я узнал, что он сочинил на нее оскорбительные эпиграммы. Ее дочь должна убрать его портрет из своей комнаты — лучше написать об этом после завтра“.

² Обстоятельные сведения о ней и об ее муже см. в комментариях к обоим имеющимся изданиям Дневника Пушкина (П., 1923, стр. 36—38, и М., 1923, стр. 100—104); подробный очерк ее отношений к Пушкину и характеристику ее личности дал М. А. Цявловский в статье „Пушкин и гр. Д. Ф. Фикельмон“ — „Голос минувшего“, 1922, № 2, стр. 108—123; см. его же книгу „Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым“, М., 1925, стр. 36—37 и 98—102; ср. еще статью Л. П. Гроссмана „Устная новелла Пушкина“ в его книге „Этюды о Пушкине“, М., 1923, стр. 70—113, и „Письма Пушкина к Е. М. Хитрово“, 1927, стр. 56—57.

Сноски к стр. 153

¹ „Я только что узнала, дорогой друг, что цензура пропустила статью, опровергающую ваши стихи. Лицо, написавшее ее, в ярости на меня и не пожелало ни за что ни показать мне ее, ни взять обратно <из цензуры>. Меня не перестают тревожить из-за вашей элегии — я словно мученица, милый Пушкин, но люблю вас оттого еще больше и верю вашему преклонению перед героем и вашему хорошему отношению ко мне...“ „Переписка“ Пушкина под ред. В. И. Саитова, СПб., 1911, т. III, стр. 377, № 1071. Факсимильное воспроизведение письма см. в издании: „Письма Пушкина к Е. М. Хитрово“, 1927, стр. 128—129.

Сноски к стр. 154

¹ „Пушкин написал стихотворение, которое напечатал в своем «Современнике» к портрету Барклая, находящемуся в военной галлерее, и высказал между прочим, что это он спас Россию, что русские были неблагодарны и не поняли этого.

Народ таинственно спасаемый тобою

и затем

Безмолвно уступил ты лавровый венок
и власть

Это начинает разочаровывать в дорогом дядюшке: чтобы скорее распространить это прекрасное стихотворение, (Пушкин) перепечатал его в «Северной Пчеле». Я должен покончить разом. У меня есть тоже кое-какие замечания, которые я напечатаю и в которых я выставлю несообразность Пушкина, тем более поразительную, что в отношении других стихов он делал примечания по поводу бессмыслиц, которые говорил.

Надеюсь, что я сделаю это достаточно хорошо, чтоб быть довольным, или иначе говоря, чтобы быть довольным своим произведением“.

² „Среда 3-го. Не только цензор, но и их главный начальник Уваров был в восхищении от моих трех страниц. Они дали свое разрешение, сегодня утром сейчас их печатают, завтра будет готово, не меньше чем в количестве 3400 экземпляров, потому что у Северной Пчелы это число подписчиков, и я отошлю эти экземпляры Гречу, чтоб он разослал их вместе со своим листком. Я не хотел печатать это в Пчеле, потому что хозяин этой газеты плут, который стал бы чинить препятствия, чтоб напечатать не раньше двух недель, ссылаясь, что у него много материала, затем переставит несколько слов, чтоб вставить другое, и наконец через несколько нумеров он скажет, что это опечатка, а по секрету добавит кое-кому из своих друзей, что опечатки не было, что так было в подлиннике — и что я просил его исправить опечатку: одним словом, зная его способным на всякого рода низости, я не хотел доставить ему это удовольствие, я печатаю отдельно, а он будет только моим разносчиком“.

Сноски к стр. 155

¹ „Четверг. 5-е. Вчера я пригласил мою дорогую и возлюбленную кузину и отчима приехать послушать чтение того, что написал — они ожидали, во-первых, что там будут порицания поэту, во-вторых, что я стану умалять заслуги Барклая, в-третьих, что я буду выражать хвалу дорогому дядюшке. Ничего этого они не нашли и всё выражено наилучшим образом. Поэту — только хвала, признаны заслуги одного Барклая не только как полководца, но и как частного лица — я даже воспользовался надписью на его памятнике. — Предводительствуя победоносною российскою армией вступил в Париж — наконец я ни слова не сказал в похвалу дядюшке, я привел только выдержки из двух документов. Мои дорогие слушатели были очарованы (не хвалюсь) тем как я доказал, что Пушкин сказал нелепость — между прочим — всё в жертву ты принес земле тебе чужой, а Барклай был лифляндец, я воспользовался этой нелепостью, чтоб сказать, что лифляндское дворянство, в течение столетия проливая свою кровь во всех войнах, веденных Россией, доказало, что Россия им не чужбина, что они русские. Это замечание превратило лифляндцев — верно сказано — в славных русских. И они не будут на меня в обиде, что я так сказал“.

Сноски к стр. 156

¹ Здесь Л. И. Голенищев-Кутузов сделал примечание, в котором рассказал о случае в третью кампанию Шведской войны в 1790 г., когда Барклай де Толли сказал: „мы все лифляндцы — уже русские“.

Сноски к стр. 157

¹ Л. И. Голенищев-Кутузов имеет в виду статью Семена Андреевича Маркевича „Барклай де Толли“ в Энциклопедическом лексиконе Плюшара 1835 г., т. IV, стр. 356—359. Интересно, что в этой статье С. А. Маркевич, вслед за Пушкиным (ценз. разрешение 31 декабря 1835 г.), дает положительную оценку Барклая: „В позиции при Цареве-Займище Барклай де-Толли готовился дать генеральное сражение, но по прибытии генерал-фельдмаршала князя Кутузова поступил (17 августа) с армиею своею под главное его начальство. Здесь-то Барклай де-Толли явил редкий пример самоотвержения: пренебрегая мелочными расчетами самолюбия, он, как верный подданный своего государя, как ревностный сын отечества, продолжал службу свою с прежним усердием и в славной Бородинской битве, начальствуя правым флангом и центром армии, явил новые опыты своей неустрашимости, хладнокровия и распорядительности“. В заключение статьи Маркевич пишет: „Несправедливость современников часто бывает уделом людей великих: немногие испытали на себе эту истину в такой степени, как Барклай де Толли. В тяжком 1812 г., когда он, следуя искусно соображенному плану, отступал без потери перед многочисленными полчищами неприятельскими, готовя им верную гибель, многие, весьма многие не понимая цели его действий, обвиняли его в бедствиях отечества“.

Сноски к стр. 158

¹ Сочинения А. С. Пушкина, редакция П. А. Ефремова, 1905, т. VIII, стр. 360—367. К сожалению, недостаток места не дает возможности полностью перепечатать текст брошюры Голенищева-Кутузова.

² „Сегодня... у нас были много гостей, льстецов, по выражению Саблукова, — кузен Поль, граф Толстой, Галахов, Крыжановский и трое, которых я видел, говорили, что мои замечания Пушкину всё время являются предметом разговора общества; все находят их вне сравнений с произведениями подобного рода и не упускают случая наперерыв расхваливать их. Признаться, это мне доставляет удовольствие, потому что кажется некоторые уже считали меня умершим, умирающим, т. е. совершенно глупцом и ничтожеством, и вот, благодаря вымыслу Пушкина, меня снова считают в числе живых“.

Сноски к стр. 160

¹ „Современник“, литературный журнал, издаваемый Александром Пушкиным. Том четвертый. СПб., 1836, стр. 295—298.

Сноски к стр. 161

¹ „29. Пятница. Большое событие — наш брат Аполлона — убит“. „Пятница 29. Большое событие и большая потеря для российского Парнасса. — Пушкин стрелялся вчера с Дантесом, мужем свояченицы, был ранен смертельно и сегодня скончался. Ревнуя свою жену к свояку, он вызвал его так, что тот должен был драться. Он тоже ранен, но не опасно. Говорят, что вина на стороне Пушкина; он был как бешеный, говорил и писал, что если где-нибудь встретит своего предполагаемого соперника, то плюнет ему в лицо. И Арнд, который пользовал его до самой кончины, рассказывал мне, что будучи ранен первым, упав на землю, целился дрожащей рукой. И когда Дантес, сраженный пулей, упал, Пушкин, подбросив в воздух свой пистолет, воскликнул — браво! — Так говорил мне Арнд (я привожу его свидетельство) — он думал, что убил Дантеса. Тот посажен под арест и предан военному суду. Государь, говорят, проявил большое внимание к Пушкину и к его семье. Это потеря для нашей (русской) литературы. Он мог выстрелить в воздух, видя на своей совести призрак опасности для прекрасной поэзии“.

Сноски к стр. 162

¹ „Февраль. 1. Понедельник. Пушкин. Понедельник 1 февраля. Конечно, все злободневные разговоры сейчас — о катастрофе с Пушкиным и об относящихся к ней подробностях. Арнд рассказал мне, что в ночь после дуэли он получил от государя записку, где тот повелел немедленно доставить Пушкину прилагаемое письмо, прочесть ему и вернуть обратно. В этом <письме> государь говорит, что надеется еще увидеться с ним (Пушкиным) и что советует ему выполнить долг христианина и быть спокойным за судьбу своей семьи. — Прочтя это письмо, Пушкин сказал, что хочет приобщиться. Сейчас же позвали священника, затем он поцеловал письмо, положенное к нему на грудь, и хотел сохранить его, но Арнд <сказал>, что ему велено его вернуть, — государь ожидал Арнда. И когда он сказал, что Пушкин хотел бы сохранить письмо, государь сказал, что он его не даст. Кузина Нина рассказала мне, что Геккерн был главной причиной всего этого трагического события; что Пушкин даже сказал государю: «нам с Дантесом жить на земле негде». Рассказывая мне об этом, она добавила — зачем же, чтоб успокоить его, не дали ему, как историографу, какого-нибудь поручения в Москву почему друзья его не подумали о том, чтоб удалить его на некоторое время“.

² Остальные записи Голенищева-Кутузова о Пушкине мы предполагаем опубликовать в одном из ближайших томов „Временника“. Большой интерес представляют записи о стихотворении „Пир Петра“ и о причинах дуэли Пушкина с Дантесом.

Сноски к стр. 163

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XI, ч. II, 1933, стр. 569—570.

Сноски к стр. 164

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XI, ч. II, 1933, стр. 631. ² Отрывок Лермонтова „Великий муж! Здесь нет награды“ (1836) по нашему мнению является отголоском на стихотворение Пушкина „Полководец“ и посвящено не П. Я. Чаадаеву, как утверждает Б. М. Эйхенбаум, но Барклаю де Толли. К этому же выводу, независимо от нас, пришел и И. Л. Андроников.