- 466 -
Летописи Государственного Литературного Музея. Книга первая. Пушкин. Москва, 1936, IV + 609 стр.
Первый выпуск „Летописей“ Государственного Литературного Музея весь посвящен Пушкину. Этот снабженный многочисленными иллюстрациями сборник содержит самые разнообразные материалы, ценные для всех, изучающих жизнь и творчество поэта.
Результаты плодотворной собирательской деятельности Литературного Музея — налицо в первом выпуске его „Летописей“, за которым обещан другой выпуск, содержащий „все бумаги опеки над малолетними детьми А. С. Пушкина, где находим целый ряд автографов Пушкина, его деловые бумаги, где выясняется все бедственное имущественное состояние поэта, где находится и та печально-знаменитая заборная книжка, по которой у соседнего мелкого лавочника в предсмертные минуты поэта Наталья Николаевна в долг покупала марошку“ (II).
Первый выпуск „Летописей“ распадается на шесть отделов: 1) „Тетрадь Всеволожского“, 2) „Из архива Пушкина“, 3) „Автографы Пушкина“, 4) „Из архива Гончаровых“, 5) „О Пушкине“, 6) „Из Пушкинианы П. И. Бартенева“. В приложении помещено сообщение о портретах Пушкина и мемориальных вещах из собраний Литературного Музея.
„Тетрадь Всеволожского“ является самым ценным приобретением Музея. Ее происхождение, судьба и работа над ней Пушкина еще в 1935 г. выяснены в „Литературном Наследстве“ (кн. 16—18, стр. 825—842) Б. В. Томашевским, который тогда же правильно указал, что она может до некоторой степени осветить темную и запутанную историю текста лицейской лирики Пушкина. В „Летописях“ Литературного Музея совершенно новым для читателя является самый текст уже перечисленных в „Литературном Наследстве“ стихотворений; кроме того, здесь помещено подробное описание как внешнего вида тетради, так и всех помет Пушкина, начинающихся с первого листа. В комментарии к текстам сделаны сопоставления последних с печатными, современными Пушкину текстами и — что особенно важно — текстами тетради № 2364, озаглавленной „Стихотворения Александра Пушкина 1817“ и содержащей большое число произведений, входящих в состав рукописи Всеволожского. Проделанные исследования дают возможность установить ряд фактов, имеющих значение для пушкиноведов. Доказано, 1) что мысль об издании собрания стихотворений, нашедшая себе отражение еще в автографе „Пирующие студенты“ (1816), стала осуществляться в тетради № 2364, а затем в рукописи Всеволожского (1820) и в Капнистовской тетради (1825); 2) что „хотя большинство поправок в тетради № 2364 и вошло в первый текст тетради Всеволожского, но непосредственным источником для переписчика эта тетрадь не могла быть“ (55), и что „между тетрадью № 2364 и тетрадью Всеволожского была еще
- 467 -
одна рукопись, повидимому, автографическая, текст которой был близок к тексту тетради Всеволожского“ (41); 3) что „поправки в тетради Всеволожского делались независимо от Капнистовской тетради, и не по тетради, а по какому-то общему источнику для обеих тетрадей“ (57); 4) что для издания 1826 г., подготовленного Львом Пушкиным, П. А. Плетневым и В. А. Жуковским на основании рукописей Всеволожского и Капниста, была особая тетрадь, которая до нас не дошла и о которой можно судить более или менее предположительно (34).
Обнаружено также, 1) что при составлении тетради Всеволожского Пушкин из каких-то соображений расширил план издания 1820 г. в сравнении с первоначальным и „понизил требовательность при отборе стихотворений“, включив ранее отброшенные пьесы (ср. помету: „не надо“, против „Гроба Анакреона“, „Пробуждения“, „Розы“ в тетради № 2364—40) и 2) что „далеко не все стихотворения, находящиеся в рукописи (Всеволожского), известны в автографах Пушкина“ (39).
Анализ тетради Всеволожского вскрывает несколько слоев текста находящихся в ней произведений. Первый слой (написанное писцом) с грубыми ошибками, без каких-либо следов просмотра Пушкиным в 1820 г., дает ранние редакции лицейских списков в достаточно переработанном виде, который они получили еще в 1818—1819 гг. Он дает, сверх того, ранние редакции стихотворений, известных нам только в поздних редакциях (напр. „Торжество Вакха“), отдельные до сих пор неизвестные строфы (напр., в стих. „Романс“) и любопытные авторские поправки (напр., исключение или изменение стихов, прославляющих личные качества и заслуги Александра I, в стих. „Воспоминания в Царском Селе“). Второй слой текста — пометы, сделанные Пушкиным в 1825 г. в Михайловском. Здесь и распорядительные надписи, предназначенные для Льва Сергеевича, и исправления старых стихов и наметки отделов, к которым надо отнести то или иное произведение. Третий слой — пометы и надписи Л. С. Пушкина и Жуковского, из которых первый обычно или обводил чернилами, или переписывал неразборчивые карандашные поправки Пушкина, а второй выписал перечень отделов «Опытов» Батюшкова“: „Элегии, Послания, Смесь“, и перечислил все стихотворения, относящиеся к „Смеси“, добавив, согласно указаниям Пушкина, еще „Мелочи“ (т. е. эпиграммы, надписи и пр.), являвшиеся по существу подотделом „Смеси“, впоследствии переименованной в „Разные стихотворения“.
Из перечисленных фактов видно, какое значение имеет тетрадь Всеволожского при изучении истории текста лицейских стихотворений Пушкина. Все это обстоятельно изложено Б. В. Томашевским и безусловно принесет пользу будущим издателям лирики поэта. Тексты, написанные писарскою рукой, изданы, повидимому, вполне удовлетворительно. Отсутствие в Ленинграде оригинала, находящегося в Литературном Музее, исключает возможность сличения с подлинником. При беглом сопоставлении текстов с факсимиле, воспроизведенным в „Литературном Наследстве“ (кн. 16—18), встретились две-три незначительных неточности: Вакха (Лет., 72) вм. вакха (Лит. Насл., 828), Всё (Лет., 19) вм. Все (Лит. Насл., 834) и т. п. В комментарии к текстам нам показалось излишним подчеркивание „небрежности и невнимательности“ Л. Н. Майкова (58), насколько известно, не отличавшегося подобными качествами, полемика с В. К. Ернштедтом (63) и, пожалуй, цитата из „Легенды о Дон Жуане“ А. Н. Веселовского (63).
В очерке „Судьба тетради Всеволожского“ с 1825 г. М. А. Цявловский расходится в мнении с Б. В. Томашевским, который в „Литературном Наследстве“ (кн. 16—18, стр. 827) высказал предположение, что Ф. А. Туманский получил тетрадь от Льва Сергеевича Пушкина в 1840-х гг. в Одессе и оттуда увез ее в Белград, где и умер в 1853 г. С точки зрения Цявловского дело обстояло иначе. Туманский был сослуживцем Л. Пушкина по Департаменту духовных дел в 1824—1826 гг., входил в кружок писателей, группировавшихся около Дельвига, и, „весьма вероятно, летом 1825 г. принимал участие в переписке стихотворений Пушкина из тетради Всеволожского в так называемую цензурную тетрадь. Следы этой работы в виде.... «проб пера» и сохранились на страницах первой тетради...“ Получив, „может быть, в 1825 же году, по окончании переписки стихотворений Пушкина,
- 468 -
от Льва Сергеевича тетрадь Всеволожского, Федор Антонович хранил ее у себя до своей смерти“ (77).1 Но как примирить беззастенчивое маранье всяких глупостей на страницах тетради, безжалостно искалеченной для удобства переписчика (39), с бережным благоговейным хранением той же тетради до самой смерти! Столь двойственное отношение к рукописи в одно и то же время едва ли допустимо. В 1840-х гг., после трагической гибели Пушкина, отношение к его реликвиям должно было измениться. Поэтому предположение Томашевского нам представляется более правдоподобным. Ни передавать, ни получать на память о Пушкине в 1825—1826 гг. жалкую оборванную писарскую копию с бесшабашной мазней на многих листах оба виновника ее печального состояния, конечно, не могли.
Во втором большом отделе „Летописей“ (81—292) напечатаны хозяйственные и семейные бумаги Пушкина, находившиеся в его кабинете во время его кончины. Не обратившие на себя внимания жандармов, разбившиеся на части (одна попала к Жуковскому, позже к А. Ф. Онегину), не изученные Анненковым, затем хранившиеся то в подвалах казарм Конного полка, то в имении Пушкиных „Ивановское“, то в поместье при ст. Лопасня, они до 1900 г. разделяли печальную участь библиотеки поэта, а потом оставались совсем „безвестными и забытыми“. Затерявшийся в кладовой лопасненского дома ящик с бумагами был кем-то раскрыт. Частью написанных листов из материалов для истории Петра I была устлана клетка с канарейкой; часть рукописей была растащена для других домашних надобностей; часть изъедена мышами. Хозяйственные документы, находившиеся в портфеле А. А. Пушкина (старшего сына), за исключением подаренных В. С. Нечаевой, тоже терялись и случайно обнаруживались в Лопасне и в колхозе „Новый быт“ до тех пор, пока не поступили в Литературный Музей.
„Основное ядро“ пушкинского хозяйственного архива составляют документы и переписка по нижегородским владениям (66 номеров); к ним примыкают семейные бумаги Пушкиных XVIII—XIX вв. (14 номеров) и документы, касающиеся Михайловского и других владений по Псковской губ., доставшихся Пушкиным от Ганнибалов (16 номеров). Но трудно понять, почему к хозяйственному архиву отнесены биографический документ за подписью П. А. Осиповой и документы, использованные Пушкиным для своих произведений (195, 197).
Среди болдинских бумаг находятся письма управляющих, крестьян, подворные описи и ведомости по Болдину и Кистеневу и т. п. Из них интересны письма М. И. Калашникова и его дочери О. М. Ключаревой, просившей у А. С. Пушкина взаймы две тысячи рублей для уплаты в Опекунский совет за заложенных крепостных ее мужа (95, 108), жалобы болдинских крестьян на управляющего Калашникова и кистеневских крестьян — на старосту Петрова (108, 168, 170), извещение И. М. Пеньковского о принятых мерах для устранения описи имения Болдино (146) и несколько автографов поэта, которые могли бы быть воспроизведены в третьем отделе „Автографы Пушкина“ (293). Особенно не вяжется с хозяйственными бумагами подсчет листов произведений Пушкина, вышедших до апреля 1832 г. (106).
Комментарий к разделу „Хозяйственный архив“ (по нижегородским владениям) слишком растянут и перегружен едва ли нужными фактами: напечатан текст указа Трубецкого и Пожарского арзамасскому воеводе относительно Еболдина (87); отмечено показание В. Л. Пушкина, что он „с отпущенною на волю девкою Аграфеною Ивановою прелюбодейство подлинно чинит“ (88); сообщено, что С. Л. Пушкин „отличался остроумием“ (88), тщательно собраны сведения о связи А. С. Пушкина с болдинской девушкой Вильяновой (148) и т. д.
Вставленный в хозяйственные бумаги биографический документ представляет собою известный билет, данный П. А. Осиповой людям села Тригорского Хохлову и Курочкину, которые были отправлены ею в Петербург по ее собственным надобностям 29 ноября 1825 г. По мнению Л. Б. Модзалевского, билет писан Пушкиным, искусно имитировавшим не только
- 469 -
писарский почерк, но и подпись Осиповой. „Почерк Пушкина сомнений не вызывает“, утверждает комментатор П. С. Попов. Однако в данном случае, когда приходится иметь дело с имитацией, читателю было бы желательно иметь возможность самому взглянуть на факсимиле. К тому же и самый выезд Пушкина 29 ноября возбуждает сомнения. Не менее спорным представляется и отождествление личности Хохлова и Пушкина. Прежде всего никак нельзя усматривать в письме Пущина (если оно существовало) непременно вызов Пушкина, а не простое желание повидаться при новых политических условиях, создавшихся после смерти Александра I. О восстании декабристы не помышляли ни в январе 1825 г., когда Пущин виделся с Пушкиным, ни в день присяги Константину (29 ноября) и намеревались отложить всякое дело на несколько лет, сознавая слабость своих сил. В начале декабря Пушкин еще ничего не знал о происходящих событиях, и 4-го числа радовался восшествию на престол Константина. Сами декабристы не стремились привлечь Пушкина в тайное общество, так как оберегали его. В частности Пущин даже в дни, непосредственно предшествовавшие восстанию, шел на привлечение новых членов неохотно. Приняв за многие годы заговорщической деятельности одного Рылеева, Пущин накануне 14 декабря вовлекал в заговор тех, за спиной которых стояла реальная воинская сила (полковника Финляндского полка А. Ф. Моллера, командира армейского полка Булатова и др.), а не штатских. Наконец, и Пушкин, сознавая серьезность момента, не желал никого делать ответственным за свой план, и странно, что, оберегая от ответственности писаря, он не побоялся сделать ответственной за свой рискованный шаг (подделка подписи, нелегальная поездка) П. А. Осипову. Разница в росте Пушкина и Хохлова — 2 вершка — была слишком заметна и, конечно, должна была воспрепятствовать созданию несбыточного плана проникнуть в Петербург под именем Хохлова („Пушкинский Временник“, вып. 2, стр. 371—380).
Кроме „биографического документа“, среди хозяйственных бумаг находятся также копия с донесений Николаю I командующего кавказским корпусом И. Ф. Паскевича (197) и два указа Пугачева (217—219). Копии использованы Пушкиным в 3-й и 4-й главах „Путешествия в Арзрум“. Печать одного указа Пугачева воспроизведена Пушкиным в первой части „Истории Пугачевского бунта; другой указ (подорожная) воспроизведен факсимильно в сборнике „Звенья“, № 3, стр. 144—145. В комментарии к донесениям Паскевича и указам Пугачева есть кое-что лишнее: почему-то помещен текст письма Николая I в ответ на сообщение о взятии Арзрума (212), вкратце изложена биография Паскевича (213), сообщены сведения о том, что Пугачев был „руководителем крестьянского движения“, что он выдавал себя за Петра III и т. п. Есть и совершенно неправильные указания, что „в глазах“ дворянина Пушкина Пугачев был исключительно „злодей и бунтовщик“ (218). Внешний вид Пугачева (выражение лица „довольно приятное“, „ничего свирепого“) и его отношения к Гриневу в „Капитанской дочке“, его храброе командование во время военных операций под Оренбургом и знание военного искусства, удивившее Голицына в сражении под Татищевой (22 III 1774 г.), отмеченные в „Истории Пугачевского бунта“, не говорят в пользу мнения комментатора.
Семейные бумаги Пушкина, входящие в состав хозяйственного архива, „характеризуют имущественное достояние“, особенно земельные владения его прямых предков, — имения его деда Льва Александровича и его жены, владевших землями во многих уездах, но уже в 1760-х гг. лишившихся части имущества, что очень отразилось на материальном благосостоянии отца поэта. Экономическое измельчание рода Пушкиных доказывается фактическими цифровыми данными (220). Из документов любопытны „Доношение и резолюция по делу О. А. Ганнибала о его женитьбе на У. Е. Толстой (249). Это дело о двоеженстве Осипа Абрамовича (сначала женившегося на Марии Алексеевне Пушкиной, потом на упомянутой Толстой) изложено в „Родословной Пушкиных и Ганнибалов“.
Документы, касающиеся Михайловского, случайного характера, более скудны и не могут выдержать сравнения с богатыми материалами Болдина. Среди этих документов выделяется по своему значению описание владений О. А. Ганнибала по Опочецкому уезду (279).
- 470 -
Отдел „Автографы Пушкина“ — большое достижение Литературного Музея, результаты его энергичного „собирания Пушкина“ за четыре года. Перед нами 43 автографа поэта и 16 рисунков (портретов). Среди них есть тексты до сих пор неизвестные, напр., заметки по объяснению древнерусских слов, выписки из библии (320—325). Стихотворений 6: „Молдавская песня“, „Зачем безвременную скуку“, „Твоих признаний, жалоб нежных“, отрывок из „Русалки“, „Если жизнь тебя обманет“, полтора стиха из „Каменного гостя“ (295—302). Прозы — 4 автографа: кроме вышеупомянутых выписок, из „Истории государства российского“ Карамзина и из библии, — замечания на статью Погодина „Об участии Годунова в убиении царевича Димитрия“ и программа журнала (1831—1832). Два автографа — поправки и пометы на копии (руки Н. Н. Пушкиной) нескольких строф из „Домика в Коломне“ и на копии донесений И. Ф. Паскевича о взятии Арзрума (309—311, 300—302, 197—217).1 На книгах (II глава „Евгения Онегина“, „Полтава“, атлас России) есть собственноручные надписи Пушкина (358—360). 10 автографов — письма к П. А. Вяземскому, H. В. Путяте, А. H. Верстовскому, А. H. Гончарову, Д. H. Блудову, П. А. Осиповой, H. В. Гоголю, Геккерну (2 письма). 6 автографов — деловые записи и подсчеты на отдельных листах и на пяти письмах к Пушкину2 (326—357; 102, 106, 122, 139, 165, 182 и др.), 11 автографов — официальные документы к службе Пушкина в Коллегии иностранных дел в 1832—1835 гг. (361—364). Среди 16 рисунков Пушкина есть автопортреты и портреты Вяземских, Д. В. Веневитинова, П. H. Пестеля, К. Ф. Рылеева, В. Л. Давыдова, А. С. Грибоедова3 (368—369, 480).
Литературный Музей имеет фотографические снимки с автографов Пушкина, находящихся за границей: в Париже, в Авиньоне. К этой категории относятся стихотворения „Гусар“, „Предисловие“ к „Путешествию в Арзрум“, письма к С. С. Хлюстину и Марии Шимановской (302, 311—312, 327—336). Читателю „Летописи“ крайне желательно видеть факсимиле этих зарубежных автографов, но они отсутствуют.
Положение „Автографов Пушкина“ в книге несколько своеобразно: они вклинились между хозяйственным архивом Пушкина и семейным архивом Гончаровых, где также находятся рукописи поэта.
Комментарий к письмам местами слишком растянут: записка в четыре строки на имя Марии Шимановской вызвала целый трактат, занимающий около ½ печатного листа (до 16 500 знаков) (327—332). В статье „История текста писем Пушкина к Геккерну“ (338—357) нет упоминания о том, как, при каких обстоятельствах и от кого именно поступили в Литературный Музей клочки письма поэта, и совсем обойдено молчанием большое исследование Б. В. Казанского „Письмо Пушкина Геккерну“, помещенное в шестой книге „Звеньев“ (стр. 5—100). Это тем более странно, что в „Летописи“ обычно происхождение документов выясняется (ср. хотя бы стр. 83—85) и научные работы на затронутые темы перечисляются. Правда, во время набора и печатания „Истории текста писем Пушкина Геккерну“ 6-я книга „Звеньев“ еще не вышла, но все-таки она появилась почти за полгода до выхода „Летописи“. Ссылается же Б. В. Казанский на еще неизданный труд, который был дан ему для ознакомления благодаря любезности автора, между тем как исследование Казанского, законченное еще в апреле 1834 г., было более или менее известно пушкиноведам, читавшим № 3 „Звезды“ около трех лет назад. И если уже не удалось использовать для „Истории текста“ 6-ю книгу „Звеньев“, то читателю было бы приятно иметь при чтении „Летописи“ по крайней мере хорошие факсимиле тех клочков, где чтение Б. В. Казанского признано „неубедительным“ „неприемлемым“, а произведенная им реставрация текста — „произвольной“ (348—352).
Архив Гончаровых представлен в особом, четвертом отделе „Летописи“ (377—439). Из этого архива лишь небольшое количества бумаг поступило в Литературный Музей.
- 471 -
Среди них находятся жалованная на дворянство грамота рода Гончаровых и их семейная переписка, важная для характеристики той среды, в которой выросла жена Пушкина, а отчасти имущественного положения ее братьев и сестер. Расположение материала вызывает некоторое недоумение. Уже самые названия глав свидетельствуют о том, что одна из них перекрывает другую. Трудно понять, каким принципом деления материала руководились редакторы, назвавшие первую главу — „Из семейной переписки Гончаровых“ (388), а вторую — „Несколько писем членов семьи Гончаровых“ (426). Автограф поэта (письмо к деду Наталии Николаевны — Афанасию Николаевичу Гончарову) почему-то не выделен (412—415) и не присоединен к другим его автографам.
Затерялись среди других бумаг и письма жены Пушкина к упомянутому деду, заключающие в себе сведения о ее выходе замуж и жизни в Царском Селе летом 1831 г. (415—418). Письма Д. Н. Гончарова к Афанасию Николаевичу перебиваются письмами сестры (напр., 410) и печатаются в разных главах (407, 436 и т. д.). В двух местах говорится об отце Наталии Николаевны — Николае Афанасьевиче и его сумасшествии (389, 428).
Пятый отдел „О Пушкине“ распадается на следующие подотделы: 1) „Воспоминания О. С. Павлищевой“ (443), 2) „Замечания для господ гувернеров“ надзирателя Лицея Мартына Пилецкого (465), 3) „Из архива Энгельгардта“ (471), 4) „Письмо Н. В. Берга о доме Инзова“ (479), 5) „Письмо А. А. Шишкова к С. Т. Аксакову“ (482).
Из перечисленных рукописей заслуживает особого внимания первая. Издание „Воспоминаний“ О. С. Павлищевой является большой заслугой Литературного Музея, так как это — самый важный документ о детстве Пушкина. Использованные Анненковым „Воспоминания“ оставались недоступными для исследователей и даже считались утраченными, и только в настоящее время можно ознакомиться с ними в подлиннике. В комментарии к „Воспоминаниям“ слишком много места уделено недоразумениям между Анненковым и Бартеневым; эти недоразумения ничего не дают для объяснения „Воспоминаний“ Павлищевой (444—449).
Менее важна в научном отношении, но не менее интересна „Пушкиниана“ П. И. Бартенева (489—562). С бартеневскими бумагами читатель-пушкиновед встречается не впервые. Лет двенадцать назад были изданы „Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851—1860 годах“. И тогда уже бросалась в глаза некоторая переоценка бартеневских записей. Всякая строчка издателя „Русского Архива“ признавалась драгоценной: на два с половиной печатных листа текста (по 40 000 знаков) было написано свыше пяти листов примечаний, из которых две с третью страницы петита посвящены объяснению рассказа о „восторгах сладострастия“, которым предавался Пушкин в спальне Д. Ф. Фикельмон (первоначально в „Голосе Минувшего“, 1922, № 2). Те же приемы комментирования и в „Летописи“, где также страница петита отведена на доказательства наличия связи поэта с сестрой его жены, Александрой Николаевной (561—562). Непонятно, для чего нужны подобные детальные расследования или, как удачно выразился А. С. Бубнов, „ковыряние в малосущественных мелочах личной жизни поэта и разные по этому поводу догадки“. Что дают подобные факты для истолкования жизни и творчества Пушкина? Правда, следует признать, что в „Пушкиниане“ Бартенева есть и другие, более важные сведения, значение которых бесспорно. В тетради 1850-х гг. находятся копии стихотворений Пушкина, его прозаических статей, писем. „Из копий Бартенева на первом месте по их текстологическому значению нужно поставить неопубликованные копии с неизвестных автографов Пушкина, представляющих собою генеалогическую запись родственных отношений отца и матери поэта... Новостью является и копия с записи народной сказки о Фоме и Ереме, не то сделанной со слов Пушкина неким А. А. Кощеевым, не то являющейся, в свою очередь, копией автографической записи Пушкина (524—526). Значение первоисточника имеют копии Бартенева с автографов, теперь неизвестных“ (493). Копии имеют значение также для истории распространения в списках пушкинских произведений и для учета вариантов. Кроме копий, имеется и автограф Пушкина, вклеенный в тетрадь (программа газеты „Дневник“, 309—311, 492). Любопытны записи, сделанные со слов М. Н. Волконской,
- 472 -
Д. Н. Блудова, В. П. Горчакова, С. А. Соболевского, П. Я. Чаадаева, С. Д. Полторацкого, А. И. Васильчиковой, Ф. Ф. Вигеля (495), собственноручные заметки С. А. Соболевского, М. Н. Лонгинова (495—496) и примечания Бартенева к статье „Александр Радищев“.
В состав бартеневской „Пушкинианы“ входят три ненапечатанных отрывка из „Воспоминаний“ И. П. Липранди (548—558). Здесь, между прочим, рассказан эпизод на обеде у одного из участников в убийстве Павла, у генерала Д. Н. Бологовского, в честь которого Пушкин провозгласил тост на том основании, что обед происходил 11 марта.
В приложении к „Летописи“ напечатано сообщение М. Д. Беляева о портретах и мемориальных вещах из собраний Литературного Музея (568—569), в частности о портретах Пушкина работы Ж. Вивьена, П. Ф. Соколова, К. Мазера, грифе-сфинксе, подаренном А. А. Дельвигу, и о пере Пушкина.
Как указано выше, „Летопись“ издана хорошо. Тем досаднее видеть на стр. 371 и 560 два технических недочета: переставленные и перевернутые верхом вниз строки.
Рассмотренные нами обширные и разнообразные материалы, собранные Литературным Музеем, позволяют сделать вывод, что первый выпуск „Летописей“ займет видное место в пушкинской юбилейной литературе. Изданием бумаг опеки над детьми Пушкина и дневника П. И. Долгорукова дирекция Музея еще более повысит ценность своего вклада в пушкиноведение и наглядно покажет, каких результатов можно достигнуть при энергичной, планомерной работе даже в таком неблагодарном деле, как собирание автографов Пушкина и новых документов о нем через сто лет после его смерти.
Н. Козмин.
————