417

А. С. ЭШТЕЙН

О НЕЛЕГАЛЬНОЙ БРОШЮРЕ САРАТОВСКОЙ
СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ
„НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПУШКИНЕ“

Проблема Пушкина всегда была живой и злободневной для русской литературы и общественной жизни. Борьба вокруг пушкинского наследия не прекращалась на протяжении целого столетия. В широко развернувшемся изучении этой борьбы советскими исследователями имеется однако много существенных пробелов. До сих пор, например, нашим пушкиноведением не проделана работа по выявлению интереснейших статей о Пушкине в вольной русской печати (заграничные русские издания — газеты, журналы, сборники 70—80—90-х гг. XIX в.).

Совсем не обследован, не изучен вопрос об отношении к Пушкину русской социал-демократии конца XIX—начала XX столетий.

Нужно ли доказывать, как важно эти вопросы осветить? Мы знаем, что революционно-демократическая критика в 40—50—60-х гг. вела беспощадную борьбу с буржуазно-дворянским лагерем, пытавшимся „приспособить“ Пушкина для защиты своих реакционных идей. Белинский, Герцен, Чернышевский и Добролюбов, борясь с опошлением и искажением Пушкина, выяснили огромные заслуги его как родоначальника новой русской литературы, великого гуманиста, основоположника реализма. Анализируя творчество Пушкина, они поставили вопрос о дальнейшем пути развития русской литературы, о ее роли в освободительном движении.

Они выдвинули наследие Пушкина в центр общественного внимания. „Отрицание“ Пушкина Писаревым, его попытка „похоронить“ великого поэта ничего общего с революционно-демократической критикой не имели.

Кто же продолжал линию Белинского, Чернышевского и Добролюбова в те тяжелые годы, когда голоса этих критиков умолкли? Преемницей

418

славных революционно-демократических традиций явилась русская социал-демократия — передовой отряд революционного рабочего движения в России конца XIX в. В 1902 г. Ленин в статье „Что делать“, говоря о значении партии, вооруженной передовой теорией, писал: „А чтобы сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература“.1

Поэтому понятно, как дорого и ценно каждое, даже отдельное высказывание, каждый новый документ, проливающий свет на этот вопрос. Исключительный интерес в этом плане представляет опубликованная в № 16—18 „Литературного Наследства“ нелегальная брошюра саратовской социал-демократической группы „Несколько слов о Пушкине“. Особенно замечательно то, что брошюра была издана к столетнему юбилею со дня рождения Пушкина (1899 г.) и, таким образом, как бы перекликается с пушкинским юбилеем, который и празднует весь наш Советский Союз в текущем году. Сейчас, когда имя Пушкина у всех на устах, когда творчество его стало неотъемлемой частью нашей социалистической культуры, тем интереснее узнать, как оценивал наследие великого писателя один из отрядов революционного рабочего движения.

Однако содержание брошюры вызывает серьезное недоумение. Мы имеем в виду не ту часть брошюры, в которой говорится о ненависти рабочих к царизму, описывается голод и нищета русских рабочих и крестьян, где рабочие призываются к борьбе с эксплоататорами. Недоумение вызывает резко отрицательная оценка Пушкина. Так, например, на страницах брошюры утверждается, что Пушкин „не был никогда другом народа, а был другом царя, дворянства и буржуазии: он льстил им, угождал их развратным вкусам, а о народе отзывался с высокомерием потомственного дворянина“. Далее говорится о том, что в то время, как друзья народа шли на виселицу и в ссылку, Пушкин „был награжден 30-тысячной рентой и званием камер-юнкера. Этот факт наглядно показывает нам, что Пушкин не был другом народа“. То обстоятельство, что официальная Россия, правительство, буржуазия и духовенство явились устроителями пушкинского юбилея, по мнению составителей брошюры, свидетельствует о том, что „Пушкин их поэт, их по рождению, мыслям и чувствам: поклонение буржуазии и правительства говорит за это“. Творчество Пушкина подвергается столь же суровому осуждению. По словам брошюры Пушкин с презрением отвернулся от непонятной ему черни, т. е. толпы, обреченной судьбою на вечный труд и лишение всех благ, которыми в изобилии пользовался Пушкин. Пушкин обвиняется в том, что он славословил

419

доблести Николая I, изображал Россию как страну всеобщего довольства и мирного благополучия. Для примера приводится стихотворение „Деревня“, где Пушкин, забывая „о конюшне, девичьей и барщине“, писал: „везде следы довольства и труда“. Далее указывается, что в то время, как его друзья молодости — декабристы шли на эшафот или на каторгу, он „знаменитый русский поэт занимался прославлением тирана“ и т. д. „Все вышеизложенное, — заключают составители брошюры, — в достаточной степени обрисовывает поэта, объясняет присутствие на его празднике буржуазии, правительства и попов, дает возможность отрицать за ним право называться народным национальным поэтом“. Рабочие приглашаются игнорировать пушкинский юбилей, которому противопоставляется предстоящий юбилей Чернышевского. (В 1899 г. исполнилось 10 лет со дня смерти великого русского просветителя-революционера.) Таково содержание брошюры.

Роберт Майер, автор вступительных пояснений к опубликованной брошюре, сообщив ряд фактов, характеризующих отношение к ней царских жандармов, — с своей стороны считает, что „брошюра может быть признана важным и удачным политическим документом деятельности саратовской группы“. „Слабая сторона брошюры, — говорит Майер, — отказ от поэта и голое отрицание пушкинского наследства. Такая постановка вопроса была ошибочной, и ее ни оправдывать, ни доказывать в наши дни нет никакой необходимости“.

Эти слова глубоко справедливы. Каждому советскому читателю, сколько-нибудь знакомому с биографией и творчеством поэта, ясно, как неверно представлены в саратовской брошюре факты пушкинской биографии, как произвольно в ней истолкованы произведения Пушкина. Мы хорошо знаем, что Пушкин, как и лучшие передовые люди его эпохи, подвергался преследованиям правительства. Он провел в ссылке годы своей молодости, его душила цензура, его преследовал так называемый „высший свет“. Мы хорошо знаем, как тяжело переживал Пушкин свое „награждение“ званием камер-юнкера. Он мечтал о вольной жизни, об освобождении от царской опеки и пал жертвой николаевского деспотизма и реакции. Мы не можем согласиться с оценкой творчества Пушкина, данной в брошюре. Пушкин правдиво показывал окружающую его жизнь. В последние годы он особенно внимательно присматривался к положению крепостных крестьян, сумел поставить в своем творчестве самые острые общественно-политические вопросы; он с большим сочувствием нарисовал образ Пугачева, неустанно изучал народное творчество. Наследие Пушкина нам дорого и близко, ошибочность оценки Пушкина в брошюре для нас очевидна. Все это так. Но нашим признанием наследия Пушкина вопросы, возникающие в связи с опубликованием саратовской брошюры, как брошюры социал-демократической, еще не исчерпываются. Мы обязаны выяснить, насколько совпадают установки этой брошюры с отношением

420

к Пушкину социал-демократии конца XIX—начала XX вв. Является ли отказ от наследия Пушкина типичным для передового отряда русской общественной мысли того времени? К сожалению, перед комментатором брошюры Р. Майером такой вопрос, повидимому, даже не вставал. А поставить его следовало обязательно. Публикуя интереснейший документ о Пушкине, т. Майер не учел того, что читатель по этой брошюре будет судить об оценке Пушкина русской социал-демократией (а может быть и об отношении социал-демократии к художественному наследию вообще). Насколько правильно ориентирует брошюра советского читателя в этих вопросах? Мы позволим себе усомниться в этом. Сам же т. Майер приводит в своей статье факты, подтверждающие законность наших сомнений. Так, в одном из документов саратовского губернского жандармского управления — журнале агентурного наблюдения — говорится о том, что по поводу брошюры о Пушкине в кругах саратовской интеллигенции был спор. Вот как об этом говорится в указанном журнале: „(18 июня) Еще Рукавишникова сообщила, что брошюра о Пушкине у ней была, и между прочим сказала, что у интеллигенции по поводу ее был спор. Так, по мнению одной стороны интеллигенции, называющей себя социал-демократами, брошюра написана в отрицательном духе, т. е. в духе народническом, с умалчиванием о некоторых произведениях и об их хорошей стороне. Другая часть интеллигенции, т. е. народники, утверждает, что в брошюре сделана настоящая оценка Пушкина, на основании его произведений“.

Это коротенькое указание чрезвычайно важно. Здесь прямо говорится о том, что социал-демократы возражали против огульного отрицания Пушкина, указывали на то, что брошюра тенденциозно толкует наследие великого поэта.

Очень важно замечание Майера о том, что саратовские с.-д. организации в то время „не были свободны от политических болезней, типичных для начавшегося с 1898 г. периода «разброда, распада, шатаний»“. Тов. Майер говорит, что уровень пролетарского классового самосознания был недостаточно высок и т. д., но никаких выводов из этих важных фактов Майер не делает. А между тем они помогают понять, как могло случиться, что в брошюре, изданной социал-демократической организацией, появились чуждые социал-демократии взгляды на значение для пролетариата художественного наследия. Извращение биографии Пушкина не может быть объяснено тем, что составители ее не знали ряда биографических фактов великого поэта. Разумеется, мы теперь гораздо лучше осведомлены о всех обстоятельствах жизни Пушкина. Но все же сведения о ссылке Пушкина, о его политических стихах и эпиграммах, о его трагической смерти были безусловно известны саратовской социал-демократической группе, в составе которой, по указанию т. Майера, было много ссыльных студентов. Надо полагать, что им были известны сборники потаенной литературы, где политические стихи Пушкина печатались без

421

цензурных искажений. Дело было не в незнании фактов, а в определенной тенденции представить Пушкина — барином, дворянином, чуждым народу, далеким от свободолюбивых устремлений. Такая оценка Пушкина — плод влияния писаревщины, влияния, повидимому, довольно сильного в некоторых кругах народнической молодежи этих лет. Так, например, Г. В. Плеханов в статье „Похороны Н. А. Некрасова“ вспоминает о том, что передовая молодежь конца 70-х гг. относилась к Пушкину скептически, рассматривала его как „певца ножек Терпсихоры“. „Все мы, — говорит Плеханов, — в большей или меньшей степени разделяли взгляд Писарева, который „разнес нашего великого поэта в известной статье «Пушкин и Белинский»“.1 Можно было бы привести и другие свидетельства, подтверждающие это указание Плеханова.2

Влияние писаревской оценки Пушкина самим Плехановым было во многом изжито уже к концу 80-х гг. Так, например, в письме к Степняку-Кравчинскому, в конце 1888 г., Плеханов, писал о том, что задумал книгу „Правительство и литература в России“, где, между прочим, хотел, писать о „неистовствах павловской цензуры, о ссылке Пушкина, Лермонтова... о том, наконец, что почти все талантливые писатели нашего времени перебывали или остаются еще в ссылке“. В 1900 г., в своей речи, посвященной 75-летию восстания декабристов, Плеханов ставит Пушкина рядом с именами декабристов, цитирует строки „Послания Чаадаеву“ и „Кинжал“.

Но особенно важны мысли о Пушкине, высказанные Плехановым в статье „Литературные взгляды Белинского“, появившейся в журнале „Новое слово“, в №№ 10 и 11 за 1897 г., т. е. за 2 года до юбилея Пушкина 1899 г.

В этой работе Плеханов берет под защиту Пушкина против самых серьезных обвинений, которые ему предъявлялись Писаревым. Если Писарев утверждал, что Пушкин презрительно относился к трудовому народу, то Плеханов доказывал, что „презрительное отношение Пушкина к «черни»“, к „червям земли“, адресовано не трудящимся, а тому светскому обществу „бездушных гордецов“ и „блистательных глупцов“, среди которых Пушкину приходилось жить. А „каково жить среди «блистательных

422

глупцов», — говорит Плеханов, — это видно из собственного примера Пушкина:

Они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него.
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело“.

Плеханов показывает как тяжело было Пушкину в николаевской России, и уже здесь он пытается объяснить пушкинскую теорию „чистого искусства“ стремлением Пушкина уйти от официально-патриотических восхвалений Николая I.

Здесь не место указывать на ошибки, допущенные Плехановым при объяснении теории „чистого“ искусства, — для нас важно другое: уже в 1897 г. Плеханов защищал наследие Пушкина от писаревского отрицания.1 В 1894 г., вышло первое издание сборника В. Бонч-Бруевича „Избранные произведения русской поэзии“.2 В этом сборнике Пушкин был представлен своими наиболее оппозиционными стихами: „Деревня“, „Чаадаеву“, „Анчар“, „Узник“ и т. д., что свидетельствует о желании составителя сборника представить читателю Пушкина совсем в ином свете, нежели это сделано авторами саратовской брошюры.

В этом плане особенно интересен эпизод со статьей о Пушкине в журнале „Начало“, в котором сотрудничали Ленин и Плеханов. В 1899 г., в майской книжке этого журнала была помещена статья Богучарского „Памяти А. С. Пушкина“. В этой статье Богучарский в противовес правительству, чествовавшему Пушкина, как „своего“ поэта, писал о том, что Пушкин был и остался бунтарем, врагом самодержавия, что он никогда не изменял заветам декабризма, что он не примирился с царем и т. д. В своем донесении об этой статье цензор писал, что Богучарский „видит в Пушкине только бунтаря и революционера и право чтить его память признает только за лицами этого образа мыслей. Появление подобной статьи именно теперь, в Пушкинские дни, — заключал цензор, — могло бы произвести большую сенсацию среди молодежи“.3 Такая оценка Пушкина была неприемлема для властей предержащих и статья Богучарского была изъята из уже отпечатанного номера. Оценка же Пушкина в саратовской брошюре утверждала в сознании читателя облик Пушкина, состряпанный правительственной прессой, и в этом отношении была политически ошибочной. Совершенно неправильным было и отразившееся в брошюре стремление противопоставить юбилей Пушкина юбилею Чернышевского.

423

Совсем не так вел борьбу с официальными правительственными юбилеями В. И. Ленин. В 1908 г. в связи с 80-летним юбилеем Л. Н. Толстого, Ленин написал свою знаменитую статью „Лев Толстой, как зеркало русской революции“, где он, разоблачая официальных почитателей Толстого, стремящихся примазаться „к популярному имени, чтобы приумножить свой политический капиталец“,1 сумел, отделив в Толстом все чуждое пролетариату, оценить значение Толстого, роль его художественного творчества в борьбе с самодержавием.

К 1909 г. относится ставшая лишь в наши дни известной работа о Пушкине А. М. Горького. Работа эта является после статей Белинского самым ценным, что мы имеем в критической литературе о Пушкине. Алексей Максимович принял целый ряд положений Белинского, Чернышевского и Добролюбова о Пушкине и показал, что наследие Пушкина выходит далеко за пределы дворянской литературы: ...уже в юности своей он (Пушкин. А. Э.) почувствовал тесноту и духоту дворянских традиций, понял интеллектуальную нищету своего класса, его культурную слабость и отразил все это, всю жизнь дворянства, все его пороки и слабости с поразительной верностью. „Пушкин, — по словам Горького, — первый почувствовал, что литература — национальное дело первостепенной важности... в его глазах поэт — выразитель всех чувств и дум народа, он призван понять и изобразить все явления жизни“.

Можно было бы привести еще ряд высказываний Ольминского, Воровского, свидетельствующих о высокой оценке ими наследия Пушкина, но мы не ставили себе задачей в этой заметке разрешить поставленный нами вопрос, желая лишь указать на то, что нелегальная брошюра саратовской социал-демократической группы „Несколько слов о Пушкине“ не дает правильного представления об отношении к Пушкину русской социал-демократии и что самый факт опубликования этой брошюры ставит перед советским пушкиноведением ряд важных вопросов, требующих специального исследования.

————