Берков П. Н. Из материалов пушкинского юбилея 1899 г // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. — [Вып.] 3. — С. 401—414.

http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v37/v372401-.htm

- 401 -

П. Н. БЕРКОВ

ИЗ МАТЕРИАЛОВ ПУШКИНСКОГО ЮБИЛЕЯ 1899 Г.

В статье „Перед пушкинскими днями“ „Правда“ писала: „В стране мощно расцветающей социалистической культуры чествование памяти великого поэта есть дело общественное, дело государственное... Подготовка к столетию со дня смерти поэта приняла поистине грандиозные размеры. Она сама по себе представляет замечательное явление, не имеющее примера в истории мировой литературы. Никогда ни в какой другой стране народы не готовились так к чествованию великих своих поэтов и писателей. Празднества в честь Гете или Шекспира были и остаются делом сравнительно небольшого круга интеллигенции. «Народ безмолвствует», — по классическому выражению Пушкина“.

Приведенная выдержка с предельной четкостью и точностью характеризует как своеобразие теперешнего юбилея Пушкина, так и отличительные черты чествований памяти великих деятелей культуры в царской России в прошлом, а на Западе даже и теперь.

Особенно наглядно иллюстрируют высказывание Ц. О. „Правда“ материалы по пушкинскому юбилею 1899 г. Как известно, ни знаменитый пушкинский праздник 1880 г., ни тем более пятидесятилетие (1887) и семидесятилетие (1912) со дня смерти Пушкина не вызвали в русском обществе и литературе особенно широкого отклика. Значительно оживленнее был отмечен юбилей 1899 г., вызвавший обширную литературу и отразившийся в целом ряде специфических фактов, придавших „пушкинским дням“ 1899 г. своеобразный колорит.

В задачи настоящей статьи не входит анализ литературоведческой продукции 1899 г. Работа над составлением „Пушкинианы 1886—1899“ в части того материала, который отражает юбилей 1899 г., показала, что не мало интересного и поучительного для советского читателя содержат пожелтевшие листы газет и журналов того времени. Материал, отразившийся на столбцах периодической печати, так огромен (отдел „Хроники“ 1899 г. занимает в подготовляемой к печати II части „Пушкинианы 1886—1899“ 22 печатных листа), что исчерпать его в небольшой статье представляется совершенно невозможным. Поэтому в дальнейшем будут отмечены

- 402 -

только некоторые, наиболее существенные или наиболее своеобразные моменты юбилея.

*

За несколько дней до юбилея 26 мая 1899 г. К. К. Арсеньев, сотрудник и член редакции либерально-буржуазного „Вестника Европы“, в очередном обзоре „Из общественной хроники“ писал по поводу условий, в которых протекала подготовка к пушкинским дням:

„Никакого радостного возбуждения в русском обществе нет и быть не может; этому мешает все пережитое им в последние месяцы и переживаемое до сих пор. Немыслимо душевное спокойствие, пока из неурожайных губерний приходят вести о постоянно усиливающемся народном бедствии, пока подлежит спору самое существование земства и земской школы, мирового суда и т. д. Единодушия нет ни в обществе, ни в печати — нет даже по отношению к чествованию памяти Пушкина“ (кн. 6, стр. 849—850).

Приведенная цитата не является ни в коей мере точной и полной характеристикой обстановки 1899 г. Однако она отмечает ряд существенных моментов переживавшегося отрезка времени, которые набрасывали свою тень на предъюбилейные мероприятия.

Первое и серьезнейшее „условие“ пушкинского юбилея 1899 г. был голод, размеры которого стали определяться уже к началу года. В связи с этим возник ряд проектов ознаменовать юбилей Пушкина мероприятиями в пользу голодающих. Так, когда „Новое Время“ выступило с предложением организовать подписку на постановку „достойного поэта памятника“ в Петербурге, почти вся либеральная печать, в противовес этому, выдвинула идею „широкой помощи пострадавшим от неурожая 1898 г. Близкое к правительству „Новое Время“, зная, что бюрократическим верхам крайне несимпатична и внушает опасения какая бы то ни была форма широкой общественной самодеятельности, всячески оспаривало это контрпредложение и устами таких своих сотрудников, как К. Медведский, Old Gentleman (А. К. Амфитеатров), и, уж конечно, самого А. С. Суворина настаивало на том, что чествование Пушкина не должно носить „утилитарного“ характера, что это должен быть „настоящий праздник духа“.1

Но полемика вокруг сбора пожертвований на памятник Пушкину в Петербурге была не единственной, связанной с проблемой помощи пострадавшим от неурожая.

Так, очень усиленно дебатировался вопрос о сборе средств в память Пушкина на приобретение движимого инвентаря для безлошадных крестьян

- 403 -

(„Волжский Вестник“, № 102). В связи с подготовлявшейся серией „обедов“ „в память Пушкина“ в печати был поднят голос против устройства подобного рода поминок и замены их пожертвованиями на голодающих („С.-Петербургские Ведомости“, № 137). Попутно следует отметить, что арестанты новочеркасского тюремного замка отказались от предложенного им улучшенного обеда „в память Пушкина“ в пользу голодающих („Варшавский Дневник“, № 156),

Однако, как ни серьезно было положение в стране в связи с голодом, тем не менее пушкинский юбилей вызвал и другие проекты общественной инициативы; впрочем, эти проекты разделили судьбу многих иных либерально-буржуазных начинаний. Еще в 1898 г. была выдвинута идея „всенародной подписки на выкуп с. Михайловского“ у наследников поэта, его сына Г. А. Пушкина. Однако попытка эта не увенчалась успехом; плачевные результаты сборов показывали, как мало было заинтересовано „русское общество“ в сохранении пушкинского уголка („Возрождение“, № 1). Как известно, правительство выкупило в 1899 г. это имение за 115 тыс. рублей. После этого возник проект, вовсе не нашедший отклика, приобретения у племянника поэта, Анатолия Львовича Пушкина, усадьбы Болдино или, по крайней мере, части ее („Волгарь“, № 15).

Известный петербургский педагог В. П. Острогорский выдвинул предложение создать „пушкинскую копейку“, фонд на организацию культурно-просветительных учреждений в память поэта („Русские Ведомости“, № 140). Предложение это, довольно дружно поддержанное либеральной печатью, не встретило особенно сочувственного отклика в обществе, в частности в провинции. Так, напр., в Оренбурге за два месяца „на просветительные учреждения в память Пушкина“ поступило всего-на-всего два пожертвования („Оренбургская Газета“, № 60).

Много толков вызвало и никакого практического результата не дало предложение редактора газеты „Одесский Листок“ организовать „убежище для инвалидов печати“. Равным образом только в области проектов остался план съезда русских писателей в память Пушкина: правительство боялось каких бы то ни было съездов, тем более съезда писателей, которые незадолго до этого (в 1895 г.) пытались вручить царю петицию об облегчении стеснений печати (петиция эта не была, однако, принята).

Вообще, никакие съезды в связи с пушкинским юбилеем не были разрешены. Даже когда возникла мысль координировать действия местных организационных комитетов по проведению юбилея и была выдвинута идея созыва общерусского съезда представителей организационных комитетов („Витебские Ведомости“, № 57), она не получила ни развития, ни осуществления. Здесь уместно коснуться вообще вопроса о формах про-ведения подготовки к юбилею. В каждой крупной административной единице (губернии или области) при губернаторе или наместнике образовывался организационный комитет из представителей учебных и прочих

- 404 -

казенных учреждений, намечавший программу пушкинских празднеств применительно к местным условиям („Варшавский Дневник“, № 92; „Тифлисский Листок“, № 105; „Витебские Ведомости“, №№ 50 и 112).

Сознавая, что какое-то единообразие или, по меньшей мере, руководство в подготовке необходимо, правительство создало специальную комиссию при Академии Наук, чтобы разработать программу чествования.

Помимо официальных „губернаторских“ организационных комитетов, программы пушкинских празднеств обсуждались и в органах городского самоуправления. Городские думы, в зависимости от степени невежества заседавших в них „отцов города“, именитых и неименитых купцов, откликались на юбилей то с большей, то с меньшей степенью тароватости и приличия. Если петербургская дума ассигновала на проведение юбилея 9000 рублей („Биржевые Ведомости“, № 49), а московская — даже 12000 р. („Волгарь“, № 141), то менее культурные и состоятельные города проявили большую экономность.

Так, город Радомысль счел возможным отпустить на проведение пушкинского юбилея всего 100 руб. („Жизнь и Искусство“, № 136), а Режица еще меньше — всего 25 руб. („Витебские Ведомости“, № 103). Однако даже Новая Ушица, постановившая ежегодно чествовать память Пушкина на сумму... 6 (шесть!) рублей („Приазовский Край“, № 144), не оказалась на последнем месте.

Особенно прославились городские думы Белгорода („Волжский Вестник“, № 120), Вольска („Новости и Биржевая Газета“, № 143) и Серпухова („Жизнь и Искусство“, № 108), вовсе отказавшиеся чествовать память Пушкина. В последнем городе мотивировка была дана более чем неотразимая: „Пушкин положительно ничего для г. Серпухова не сделал“. Недалеко ушел и гласный белгородской думы, купец Мичурин, импровизировавший на тему: „Много у нас таких Пушкиных“ (подробности о юбилейных „инцидентах“ см. „Русская Мысль“, № 7).

Если медвежьи углы, вроде Вольска и Серпухова, проявили себя таким позорным образом, то не меньше удивления вызывает отказ Московской думы в переименовании Тверского бульвара в Пушкинский, в приобретении городом дома, в котором родился Пушкин, в постройке пяти школ имени поэта, и т. д. („Курьер“, № 27).

Не лишено интереса и то, в каких формах выражалось участие городов в чествовании памяти Пушкина. В большинстве случаев имя поэта присваивалось какому-либо уже существовавшему или только строившемуся учебному заведению, библиотеке, „народному дому“, чайной, переименовывалась в Пушкинскую одна из городских улиц, связанных с пребыванием поэта в данном городе. В тех же городах, где Пушкин не бывал, как, напр., в Тирасполе, переименовывалась та улица, по которой мог бы проехать Пушкин, если бы посетил этот город („Волгарь,“ № 66).

- 405 -

Выше было указано, что появился ряд проектов, так и неосуществившихся в дальнейшем. Так, кн. А. И. Урусов еще в конце 1898 г. выступил с четырьмя предложениями по вопросу о юбилейных чествованиях: а) создать словарь пушкинского языка; б) приобресть в национальную собственность сохранившуюся у наследников библиотеку Пушкина; в) выпустить „Пушкинское лотто“, вроде викторины на пушкинские тексты; г) поставить памятник Пушкину в Петербурге.

Какой-то кн. Еникеев выступил с предложением „соорудить храм-памятник в ознаменование столетия со дня рождения поэта Пушкина („С.-Петербургские Ведомости“, № 210). Другой, очевидно не менее богобоязненный, прожектер внес предложение о постройке на месте дуэли часовни с неугасимой лампадой („Витебские Ведомости“, № 120).

В ином плане предполагали почтить память поэта бывшие лицеисты, считавшие Пушкина „своим“ поэтом; они проектировали выпустить роскошное, или, как сказано было в одной газете, роскошнейшее издание сочинений Пушкина, ценой в 40 рублей.

Однако всех перещеголяли „молодые писатели“, имена которых завистливая Клио утаила от потомства и любознательных историков и литературоведов: эти молодые писатели постановили объявить всенародную подписку на „национальную пушку“ имени Пушкина („Биржевые Ведомости“, № 142).

Даже велосипедисты, незадолго до того появившиеся на спортивном поприще, сочли нужным откликнуться на пушкинский юбилей, выдвинув проект устройства всероссийских велосипедных гонок в память Пушкина („Приднепровский Край“, № 474).

Наконец, общество гастрономов — „почитателей“ Пушкина — постановило ознаменовать день 26 мая 1899 г. (и, кажется, ознаменовало) устройством обеда, меню которого состояло только из тех блюд, которые упоминаются в „Евгении Онегине“, а обеденная карта была напечатана в форме цитат из этого романа (см. статью „Апофеоз профанации памяти Пушкина“ — „Русское Слово“, № 135).

До сих пор указывались только такие факты, которые отражали намерения и планы „почитателей“ поэта. Подводя итоги, можно сказать, что ничего серьезного, оставшегося на долгое время, юбилей 1899 г. не дал. Единственный след, оставшийся от „пушкинских дней“ 1899 г., это был основанный в память поэта „Разряд изящной словесности при Академии Наук“, судьба которого, тусклая и приглушенная, достаточно известна.

Значительный интерес представляли многочисленные юбилейные выставки. Всего было их восемь: 1) в Академии Наук, 2) в Историческом музее в Москве, 3) в Румянцевском музее (там же), 4) в 5-й гимназии при участии П. А. Ефремова (там же), 5) в Киеве, 6) в Одессе; 7) в Варшаве (организована проф. К. Я. Гротом) и 8) в с. Остафьеве. Выставки эти давали иногда ценный материал автографического и иконографического

- 406 -

порядка, были на них экспонированы книги из библиотеки Пушкина, впоследствии утраченные (напр. Тассо) и т. д. О первых семи выставках литература довольно обширна, в особенности о первых двух; почти никакого отклика не нашла Остафьевская выставка („Новый Мир“, № 7).

Здесь невольно возникает вопрос о том, что дал юбилей 1899 г. для развития пушкиноведения, для изучения жизни и литературной и общественной деятельности поэта. Однако проблема эта настолько специальная и столь обильная материалами, что она, как уже отмечалось выше, сознательно устранена из рамок настоящей статьи, так как может составить предмет самостоятельной работы. Сейчас же следует остановиться на вопросе о том, как расценивала периодическая печать значение творчества и личности Пушкина. Ведь ни одна газета, тем более журнал, не обошлись без передовой или редакционной статьи, в которой формулировались взгляды данного органа прессы на эти вопросы.

Однако, вместо более или менее беглого обзора этих статей, гораздо важнее остановиться на шумной полемике вокруг речи В. Е. Якушкина, прочтенной им 27 мая на торжественном заседании в Московском обществе любителей российской словесности. Речь эта полностью не была напечатана вовсе (см. „Сборник материалов для библиографического списка трудов покойного В. Е. Якушкина“. Составлен В. Е. Якушкиным. — В приложении к „Отчету о деятельности ОРЯС за 1913 г.“, СПб., 1913).

Краткое изложение ее было напечатано в „Московских Ведомостях“ (№ 145), а со следующего номера в этой газете начали публиковаться письма в редакцию, а также и статьи под приблизительно одним и тем же названием: „Клевета на Пушкина“, „Клеветники Пушкина“, „Клеветникам Пушкина“ и т. д.

Суть дела сводилась к тому, что Якушкин утверждал, ссылаясь на печатные и неопубликованные произведения Пушкина, что поэт после разгрома движения декабристов не переменил своих политических воззрений, а изменил лишь тактику; что он относился отрицательно к николаевскому режиму и если вел с царем переговоры, то как бы предлагая ему договор на определенных условиях. Наследники Каткова всячески обливали грязью „клеветника“ — Якушкина на страницах своих „Московских Ведомостей“, настаивая на том, что „тенденциозный и сфальсифицированный подбор материалов“ Якушкина является неслыханным оскорблением не только памяти „верноподданного“ поэта, но и всей русской литературы. (Подробности этой полемики, кроме самих „Московских Ведомостей“, №№ 145—170, см. также „Вестник Европы“, № 7 — „Из общественной хроники“.)

Не отставал от „Московских Ведомостей“ и „Гражданин“ кн. В. П. Мещерского; редактор-издатель этой „газеты-журнала“, как она именовалась в подзаголовке, в своих „Дневниках“ и „Речах консерватора“ неустанно проводил мысль о том, что Пушкин был консерватором

- 407 -

(„Гражданин“, № 5) и поэтом русского дворянства („Гражданин“, № 5 и № 39). Конечно, Мещерский не смолчал и по поводу речи Якушкина, посвятив как ей, так и статьям в „Московских Ведомостях“ специальную главу в своих „Дневниках“ („Гражданин“, № 41).

Очень громким резонансом сопровождался эпизод с открытием памятника Пушкину в Житомире: местный предводитель дворянства счел нужным возложить на монумент венок с лентой, на которой было написано — кратко и выразительно — глубокомысленное историко-литературное суждение житомирских „сынов отечества“ о поэте: „Дворянину Пушкину“ („Витебские Ведомости“, № 122). Скандальная надпись вызвала возмущение в большом числе органов печати, и обсуждение и осуждение этого инцидента продолжалось довольно долго.

В рабочей прессе 1899 г., насколько позволяют судить материалы, отражения пушкинский юбилей не нашел. Поэтому, некоторый интерес должна была бы представлять перепечатанная в пушкинском томе „Литературного Наследства“ гектографированная брошюра „Несколько слов о Пушкине“, нелегально выпущенная саратовской социал-демократической группой в мае 1899 г.

Основная идея этой брошюры состоит в том, что „Пушкин не был никогда другом народа, а был другом царя, дворянства и буржуазии: он льстил им, угождал их развратным вкусам, а о народе отзывался с высокомерием потомственного дворянина“ („Литературное Наследство“, № 16—18, стр. 1048).

Однако данная брошюра, конечно, не отражала взглядов настоящих социал-демократов на Пушкина.1 Ведь находившийся в то самое время в ссылке В. И. Ленин, по воспоминаниям Н. К. Крупской, перечитывал по вечерам Пушкина, которого особенно любил. Да и в самой саратовской социал-демократической группе были, повидимому, различные взгляды на Пушкина. Некоторые следы этого находятся в напечатанных в предисловии к перепечатке записях жандармского управления; так, „сотрудница“ Рукавишникова сообщала, что „у интеллигенции по поводу (брошюры) был спор. Так, по мнению одной стороны интеллигенции, называющей себя социал-демократами, брошюра написана в отрицательном духе, т. е. в духе народническом, с умалчиванием о некоторых произведениях и об их хорошей стороне. Другая часть интеллигенции, т. е. народники, утверждают, что в брошюре сделана настоящая оценка Пушкина на основании его произведений“ (там же, стр. 1044).

Итак, саратовские народники сочувственно отнеслись к изданию брошюры, отражавшей взгляды только одной части социал-демократической

- 408 -

группы, в то время как интеллигенты-социал-демократы отстаивали правильную точку зрения.

Гораздо больше данных имеется в прессе 1899 г. по вопросу об отношении к Пушкину со стороны реакционных слоев населения, в частности духовенства.

Единодушия в отношении к Пушкину со стороны духовенства не было. Синод занял в этом вопросе позицию довольно неопределенную: учебный комитет при Синоде дал указания о формах проведения юбилейных чествований в духовных учебных заведениях („Витебские Ведомости“, № 80); с другой стороны, Синод запретил устраивать вечером 26 мая какие бы то ни было празднества, мотивируя это постановление тем, что вечер 26 мая — канун Вознесенья („Московские Ведомости“, № 113).

Еще больше разнобоя выявилось в практике отдельных епархий. Так, епископ таврический Николай запретил учащимся духовных учебных заведений принимать участие в чествованиях Пушкина („Ведомости Одесского Градоначальства“, № 96). Епископ пермский Петр воспретил духовенству служить панихиды по Пушкину („Прибалтийский Листок“, № 123). Архиепископом казанским издано было предписание не совершать специальных панихид в день столетия со дня рождения Пушкина; разрешалось поминать его как безымянного „усопшего православного“ („Казанский Телеграф“, № 1954).

В г. Майкопе на открытии народной аудитории имени Пушкина свящ. Соколов произнес речь, содержавшую резко отрицательную характеристику Пушкина как атеиста и дурного человека; то же обстоятельство, что аудитория посвящается имени Пушкина, Соколов объяснил тем, что „Пушкин умер христианином“ („Самарская Газета“, № 128). Речь эта очень нашумела и была перепечатана с ироническими комментариями в ряде провинциальных и столичных изданий.

Живой отклик вызвала также статья свящ. А. Боброва „Ревность не по разуму. Готовящийся сюрприз русскому духовенству ко дню юбилейных торжеств в память А. С. Пушкина“ („Церковный Вестник“, № 17), посвященная выходу дешевого издания „Сказки о попе и работнике его Балде“, которая до того времени обычно печаталась как „Сказка о купце Кузьме Остолопе и его работнике Балде“.

Эта „Сказка“ вообще доставляла много неприятностей служителям культа, и в своем раздражении против нее они дошли до того, что в Саратове распорядились вырезать ее из собрания сочинений Пушкина, раздававшегося учащимся местных учебных заведений („Саратовский Листок“, № 120; „Самарская Газета,“ № 121).1

- 409 -

Отрицательно относились к Пушкину и начетчики-старообрядцы („Московский Листок“, № 85).

Однако не все представители духовенства проявили такую враждебность к памяти Пушкина, как перечисленные выше епископы и рядовые служители культа. Некоторые лица из духовенства предпочли говорить и писать о Пушкине как христианине и религиозном поэте. В ряде „духовно-нравственных“ журналов появились статьи подобного содержания, а в одном издании была дана подборка цитат, озаглавленная „Пушкин о вере, царе и родине“ (прибавление к № 148 „Московских Ведомостей“). Такой характер имела речь митроп. Антония в Казанском соборе в Петербурге; речь эта была перепечатана в большом количестве газет и журналов. Епископ уманский Сергий выступил в пушкинские дни с поучением о Пушкине как проповеднике долга („Киевлянин“, № 136).

Немало спекулировало на пушкинском юбилее начальство Святогорской обители, выпустившее ряд изданий, рекламировавшее „чудесные“ случаи „исцеления“ в монастыре, и т. д.

Наконец, к числу мероприятий, связанных с отношением духовенства к юбилею Пушкина, следует отнести предложение „Церковного Вестника“ об отмене дуэлей.

До сих пор на основании материалов характеризовались позиции более или менее значительных группировок общества по отношению к пушкинскому юбилею. В заключение этого отдела следует указать совершенно феноменальное запрещение служащим „одной железной дороги“ начальством службы тяги принимать участие в пушкинских торжествах, так как — говорилось в циркуляре — „г. Пушкин никогда по министерству путей сообщения не служил“ („Сын Отечества“, № 158).

Теперь следует отметить исключительную изобретательность различных предпринимателей, поспешивших использовать пушкинский юбилей в целях эксплоатации населения, в целях беззастенчивой наживы.

Началось это с появления всяких поддельных, якобы пушкинских, рукописей и рисунков („Петербургский Листок“, №№ 34 и 127), „ненапечатанных автографов“ поэта („Иной бессмертия желает...“ „Восточный Вестник“, № 42), приписывавшихся ему эпиграмм („Сын Отечества“) и т. д. В Костроме объявился даже „портрет“ Пушкина в камер-юнкерском мундире сороковых-пятидесятых годов („Жизнь и Искусство“, № 125).

„Издатели Никольской улицы“, знаменитые московские „лубочники“ наводнили рынок макулатурными неряшливыми „юбилейными“ изданиями „всех“ и отдельных произведений Пушкина. Особенно прогремело издание, носившее следующее безграмотно-рекламное заглавие: „Полное собрание сочинений всех стихотворений Пушкина, Лермонтова и Кольцова, этих величайших и знаменитейших 3-х творцов, наших родных поэтов. Все три творческо-поэтические сочинения помещены в одном большом томе. С приложением очень интересных их биографий, в особенности первого

- 410 -

и второго, а именно Пушкина и Лермонтова, каковые эти величайшие поэты оба погибли скорбно-печальным и трагическим образом, на роковых дуэлях их в полном расцвете лет жизни их. В особенности здесь помещено интересное описание, предсмертные разговоры их с своими приближенными друзьями, при последних минутах трагических несчастных кончин их, конечно каждого в отдельности и в свои времена. В книге помещены и потреты их, роскошно гравированные, первый портрет Пушкина, второй портрет Лермонтова, последний, третий Кольцова. (Издание юбилейное.) В самом начале этой книги помещено стихотворение книгопродавца А. М. Земского, написанное лично им самим“ (М., 1899, 8°, 563, 15, 854 стлб., 855—873 стр.).

Это бездарнейшее „полное собрание сочинений всех произведений“ вышло в количестве 3000 экземпляров и стоило по 1 р. 50 коп. Повидимому, сбытом оно было обеспечено, так как на обложке указывалось, что настоящее — 2-е — издание без перемен, печатано по первому юбилейному изданию (первое издание вышло в 1887 г.).

Издание А. М. Земского имеет еще одну черту эксплоатации „пушкинского момента“: в начале книги напечатано стихотворение „Кто ж не знает из нас, какой смертью погиб...“, озаглавленное „Стихи эти написаны книгопродавцем Земским в то время, когда исполнилось пятидесятилетие со дня публичной творческо-поэтической деятельности Пушкина“.

Кроме Земского, бесчисленное множество поэтов, пиит, стихотворцев и рифмоплетов упражнялись в 1899 г. на пушкинские темы, создавая более или менее безобразные сочинения, „ими лично написанные“. В книгах В. В. Каллаша „Puschkiniana, I-II“ (1899 и 1902) собрано громадное, но, сравнительно с действительностью, все же небольшое количество этих произведений. Однако никому из авторов стихотворений, посвященных Пушкину, так не повезло, в смысле распространения их произведений, как дяде Николая II, Константину Романову, автору „Юбилейной кантаты“ („Мы многолюдною толпою...“) и „поэтическому“ министру земледелия А. С. Ермолову, написавшему вирши „Три зари“ („Загорелась заря над Москвой златоглавой...“). Стихи Константина Романова были представлены на конкурс в Академию Наук, согласно условию, анонимно, под девизом, но „случайно“, „за высокие поэтические достоинства премированы были именно стихи „августейшего поэта и президента Академии Наук“. Как „Кантата“ К. Р., так и „Три зари“ А. Ермолова перепечатывались бесконечное множество раз почти всеми тогдашними газетами, в особенности провинциальными.

Кроме литературы и другие искусства поспешили получить свою долю выгод от пушкинского юбилея. Появилось великое множество всяких пушкинских песен, маршей, вальсов, „музыкальных морсо“ („Волгарь“, № 42). Устраивалось множество литературных, музыкальных и драматических утр и вечеров, посвященных Пушкину, и даже появились в продаже

- 411 -

валики для фонографа с записями стихотворений Пушкина; при этом была даже высказана мысль о соединении фонограмм с кинематографом („Приднепровский Край“, № 475).

Кстати следует указать, что „дуэль Пушкина“ тогда же демонстрировалась в кинематографе („Московские Ведомости“, № 84).

Появилось в продаже несколько типов пушкинских жетонов, а также были отчеканены 24 медали (четыре золотых и двадцать серебряных) („Витебские Ведомости“, № 122). Рекламировалась „Панорама А. С. Пушкин“ из 260 картин („Петербургский Листок“, № 32). Должно также отметить появление значительного количества разнообразных портретов Пушкина, исполненных не обычными средствами станковой живописи или типографской техники (графики). Так, новгородский кустарь Ф. П. Ониценко изготовил из разноцветных камней мозаичный портрет Пушкина („Московские Ведомости“, № 105), который был приобретен известным впоследствии в качестве нововременского критика М. О. Меньшиковым („Варшавский Дневник“, № 109); дальнейшая судьба этого портрета неизвестна.

Был сделан также портрет Пушкина из колосьев. Очень много толков вызвала „шутка наборщика“, представлявшая портрет Пушкина средствами типографского набора: в тексте биографии Пушкина отдельные буквы были набраны жирным шрифтом, и из них получился довольно удачный портрет поэта („Книжный Вестник“, № 7). Кажется, эта работа была выполнена известным специалистом типографского дела И. Д. Галактионовым.

Наконец, среди прочего должно отметить и портрет Пушкина, „взращенный“ на большой клумбе Сокольнического круга в Москве. По словам репортеров московских газет, портрет из цветов был очень эффектен („Курьер“, № 156).

Спекуляция Пушкиным интенсивно проявилась и в области того, что у нас сейчас называется „ширпотребом“.

Появились в продаже папиросы „в память Пушкина“ („Петербургский Листок“, № 33, и „Волгарь“, № 143), табак „Пушкин“ („Приазовский Край“, № 127), папиросная бумага с изображением поэта („Приднепровский Край“, № 499), спички „Пушкин“ фабрики Дворжак („Женское Дело“, № 7).

Далее, на рынок поступили „пушкинские перья Русского общества для производства стальных перьев“ („Рижский Вестник“, № 104, и „Волгарь“, № 143), чернильницы с портретами Пушкина („Петербургский Листок“, № 33), чернильницы в виде бюста поэта („Приднепровский Край“, № 394), почтовая бумага с портретом Пушкина и цитатами из его произведений („Варшавский Дневник“, № 136), пушкинские конверты и закладки для книг („Донская Речь“, № 60). Появилось множество открытых писем с портретами Пушкина, картин на сюжеты его произведений

- 412 -

(„Московские Ведомости“, № 86); даже чешская фирма И. Словака в г. Кромерже (Моравия) выпустила юбилейные пушкинские открытки („Варшавский Дневник“, № 138).

Пищевая промышленность не отставала от других: в ресторанах появился boeuf à la Пушкин и салат à la „Евгений Онегин“ („Витебские Ведомости“, № 46); поступили в продажу конфеты „Пушкин“ („Псковский Городской Листок“, № 44), „пушкинские кондитерские изделия“ („Русское Слово“, № 259); шоколадная фабрика И. А. Абрикосова выпустила на рынок шоколадные таблетки с рельефными портретами поэта; 20 000 штук этих таблеток были пожертвованы фирмой для раздачи учащимся („Варшавский Дневник“, № 153).

Фирма Шустова выпустила наливку под названием: „Юбилейный ликер А. С. Пушкина (1799—1899)“ с портретом поэта на этикетке и полным текстом стихотворения „Я люблю веселый (!) пир...“

По-своему откликнулась на пушкинский юбилей точная механика: появились „пушкинские“ часы („Приднепровский Край“, № 431). „Металлообрабатывающая“ промышленность дала пушкинские барельефы из алюминия („Приднепровский Край“, № 485), ножи „Пушкин“ („Псковский Городской Листок“, № 44), металлические стаканчики с рельефными: „пушкинскими“ рисунками („Варшавский Дневник“, № 136). Были в продаже „пушкинские“ бокалы и чайные чашки („Киевлянин“, № 141), вазы („Волгарь“, № 143), ситцевые платки с портретом Пушкина ценою в 20 коп. („Курьер“, № 139, и „Русские Ведомости“, № 149), „пушкинские“ лампы и веера („Волгарь“, № 143).

Даже обувная промышленность не пожелала отстать от спекулятивной вакханалии: были выпущены в обращение ботинки à la Пушкин („Русское Слово“, № 123).

Конечно, парфюмерные промышленники внесли свою лепту в „пушкинскую“ продукцию: появилось мыло „Пушкин“ („Приазовский Край“, № 127), а какая-то французская фирма выпустила духи Bouquet Pouchkine („Жизнь и Искусство“, № 133).

Ставка на интерес к Пушкину коснулась даже „хореографического искусства“: стали рекламироваться „танцы А. С. Пушкин“ („Витебские Ведомости“, № 46). Какой-то предприимчивый житель Витебска, Именитов, придумал „игру“ „Дуэль Пушкина (Дань Дантеса)“ („Витебские Ведомости“, № 82), вызвавшую массу протестов в различных органах печати.

К числу „пушкинских“ спекулянтов следует отнести двух неизвестных молодых людей „похожих на Пушкина и прогуливавшихся по Невскому проспекту“ („Звезда“, № 18); позднее эти молодые люди стали извлекать материальную выгоду из своего действительного или искусственно приобретенного сходства с поэтом: их стали приглашать на разные вечера в качестве участников живых картин, где они изображали Пушкина („Русское Слово“, № 114).

- 413 -

Что же представляли пушкинские торжества 1899 г.? Каков был их социальный смысл?

В газетах 1899 г. много толков вызвало организованное профессорами Ярославского лицея обследование степени знакомства сельского населения Ярославской губ. с произведениями Пушкина. Дело в том, что, согласно статистическому обследованию состояния начального образования в этой губернии в 1898 г., выяснилось, что она стоит на первом месте среди всех губерний Европейской России, кроме Прибалтийского края. В связи с этим было произведено обследование степени знакомства с произведениями Пушкина именно в этой наиболее грамотной части Европейской России, и либеральная пресса была очень довольна результатами анкет („Северный Край“, № 22, „Курьер“, №№ 112—115). Однако сведения были получены не непосредственно от населения, а от учителей народных начальных школ, находившихся в ведении Министерства народного просвещения и Синода. Достоверность этих сведений более чем сомнительна. Но даже если и не относиться скептически к результатам обследования, то состояние знакомства „сельского населения и школы Ярославской губернии“ с произведениями Пушкина не показательно для всей остальной России. На недостаточное знакомство крестьянства с произведениями Пушкина неоднократно указывалось в юбилейной литературе 1899 г. („Россия“, № 38; „Женское Дело“, № 6). О малом знакомстве с творчеством поэта, кроме известных уже случаев в городских думах Белгорода, Вольска и Серпухова, говорят и другие факты, приводить которые было бы излишним („Педагогический Листок“, № 5).

Насколько незначителен был, несмотря на всю шумиху вокруг юбилея, интерес к Пушкину, можно видеть из такого факта, что в таком крупном центре, как Екатеринослав, на первую лекцию из объявленного преподавателем Федоровым пушкинского цикла явилось „6 дам, 9 мужчин и 13 гимназистов“ („Приднепровский Край“, № 474); из-за отсутствия публики цикл лекций не состоялся.

Газеты 1899 г. отмечали как громадное достижение то, что в течение мая было продано 45 000 экземпляров произведений Пушкина („Витебские Ведомости“, № 121).

Что представляли собой эти „издания“, можно судить по приведенному выше титульному листу макулатуры А. М. Земского, а также по таким „опусам“, как „Русскому солдату о Пушкине“. Для чтения в народных аудиториях были разрешены только семь произведений Пушкина („Возрождение“, № 6), специально для этого „отредактированных“.

Когда же демократические слои населения проявляли признаки какой-либо инициативы в отношении юбилея, правительство немедленно глушило эти проявления. Так, иркутский полицеймейстер запретил любителям-приказчикам постановку „Бориса Годунова“, очевидно, опасаясь,

- 414 -

что репетиции к пьесе могут служить лишь ширмой для политической пропаганды („Восточный Вестник“, № 60).

Правительство ставило себе целью при организации пушкинского юбилея использование „консерватизма“ и „верноподданничества“ Пушкина в качестве орудия в борьбе с усиливавшимся рабочим и революционным движением. Были мобилизованы все средства от Академии Наук и духовенства и вплоть до провинциальных представителей полиции, которым вменялось в обязанность не допускать „либеральных манифестаций“.1

По указанию значительной части прессы 1899 г., пушкинский праздник не удался; больше того, можно сказать, что он общественного эффекта не дал вовсе: им воспользовались разные темные дельцы, разные более или менее ловкие спекулянты. „Народ безмолвствовал“ — это частично признавали даже сладкоречивые либералы из „Вестника Европы“:

„Далеко не затмив собою московских празднеств по поводу открытия памятника Пушкину, пушкинские дни нынешнего года принесли с собою, однако, не мало светлого и отрадного. Симпатичной особенностью их был, прежде всего, их всенародный и всероссийский характер“.

Так писал К. К. Арсеньев в июльской книге „Вестника Европы“:

„Как и девятнадцать лет тому назад, — продолжает он, — пушкинские дни были сновидением, позволяющим забыть на несколько минут печальную действительность — и вместе с тем своего рода «земским миром», во время которого умолкает вражда и прекращаются распри. На этот раз затишье было еще короче, чем в 1880 г.“

В этой фразе откровенно сквозит затаенное желание буржуазных либералов из „Вестника Европы“ — желание Burgfrieden’a, „земского мира“ с царским правительством, с катковскими „Московскими Ведомостями“, с суворинским „Новым Временем“.

Этот вожделенный „земский мир“ давал ограниченной группе буржуазных интеллигентов возможность организовывать обеды и заседания памяти Пушкина, но он же держал в темноте и невежестве порабощенные широкие народные массы, не знавшие не только о Пушкине, но и о том, как добиться лучшего будущего.

Только Великая Пролетарская Революция, давшая свободу многочисленным народам нашей страны, создала предпосылки для того, чтобы подготовка к столетию со дня гибели гениального поэта превратилась в исторический праздник социалистической культуры.

————

Сноски

Сноски к стр. 402

1 Библиографические ссылки даются лишь в немногих случаях, указываются издания и номера газеты или журнала, без приведения страниц, а также и года, так как всюду предполагается 1899 г. По вопросу о полемике вокруг памятника из всей колоссальной литературы заслуживает внимания обобщающая статья в „Женском Деле“, май.

Сноски к стр. 407

1 Ошибочность признания этой брошюры в качестве выразителя отношения социал-демократии 90-х гг. к творчеству Пушкина была любезно указана мне А. С. Эштейн. См. ниже ее статью по этому вопросу.

Сноски к стр. 408

1 Попутно нельзя не отметить предложения исключить из программ учебных заведений как безнравственные сочинения „Горе от ума“ Грибоедова и „Евгения Онегина“ Пушкина („Педагогический Еженедельник“, № 52).

Сноски к стр. 414

1 Ср. любопытное дело об оскорблении присяжного поверенного Б. Нотеса помощником одесского полицеймейстера, облетевшее все газеты („Жизнь и Искусство“, № 135).