- 255 -
М. ГОРЬКИЙ
<О ПУШКИНЕ>
А. М. Горький не оставил нам специальных статей о Пушкине, но в его литературно-критическом наследии личность и творчество Пушкина занимают весьма заметное место.
В своей автобиографической повести „В людях“ (глава X) Горький вспоминает о первом своем чтении подростком сказок и поэм Пушкина и о том исключительном впечатлении, какое произвели на него простота и музыка стиха нашего поэта. Увлечение Горького Пушкиным сказалось и в том, что Горький-юноша записывает любимые им стихи поэта в заветную свою тетрадь, задумывает приобрести томик его стихов, читает его произведения окружающим, запоминает отзывы о них и о личности поэта. О Пушкине Горький неоднократно говорит и в своих позднейших мемуарных статьях.1
В ранних публицистических и критических выступлениях Горького 90-х и начала 900-х годов имя Пушкина встречается редко, но тем не менее внимательное и продуманное освоение Горьким в эти годы поэтического наследия Пушкина продолжалось, что видно хотя бы из его высказывания 1900 г.: „Будущий историк литературы, говоря о росте русского языка, скажет, что язык этот создали Пушкин, Тургенев и Чехов“.2
Углубленное восприятие творчества Пушкина в целом и развернутую историко-литературную его характеристику Горький с большой полнотой и с широкой аргументацией дал в курсе истории русской литературы, читанном им в 1909 г. в каприйской школе для рабочих. Горький тогда же задумал издать свой курс в виде истории русской литературы для народа, но по причине нам неизвестной, это не осуществил. В главе о Пушкине в этом курсе Горький подробно останавливается на ряде основных тем творчества. Он говорит о высоком самосознании и самоопределении Пушкиным себя как личности, гражданина и поэта, об отношении его к светскому, столичному обществу, об отношении к народу, о роли Пушкина в истории русской литературы и литературного языка, о значении поэзии Пушкина для читателя-пролетария.
В дальнейшие годы Горький неоднократно возвращался к характеристике творчества и личности Пушкина уже по частным поводам и темам в своих статьях, мемуарах и даже беллетристических произведениях, давая в них исключительно высокую оценку поэтического наследия Пушкина. Он говорил: „Пушкин и Толстой — нет ничего величественнее и дороже
- 256 -
нам“ (1919 г.); Пушкин — „величайший в мире художник“ (1925 г.); „колоссальнейший поэт наш“ (1934 г.), „гигант“ (1934 г.); „несравненный ни с кем человек совершенно изумительного таланта“ (1929 г.). Или в других определениях: „Пушкин у нас — начало всех начал“ (1911 г.), „гигант Пушкин, величайшая гордость наша и самое полное выражение духовных сил России“ (1917 г.).1
Наибольшее число этих попутных, но в то же время принципиальных высказываний Горького о Пушкине падает на советские годы,2 когда Горький в ряде своих статей и писем счел нужным вновь выделить и конкретно определить характерные особенности художественного гения Пушкина и огромное познавательное значение его поэтического реализма. В этих высказываниях Горький обычно воспринимает Пушкина в свете тех огромных задач, которые стоят перед советской общественностью и советским искусством.
В своих письмах и статьях Горький часто восстает против ложных ценителей Пушкина, против узкого или мещанско-обывательского подхода к нему, против скороспелых отрицательных оценок его личности и творчества, — и неустанно советует читать Пушкина внимательно и чаще: „Читайте почаще Пушкина, это — основоположник поэзии нашей и всем нам всегда учитель. Тем, кто кричит, что Пушкин устарел, не верьте, — стареет форма, дух же поэзии Пушкина нетленен“. Горький завещал любить „простую и глубокую поэзию гениального поэта“, „таланта здорового и оздоровляющего“. Здоровое и радостное творчество Пушкина, вобравшего в себя исторический опыт народа-великана, Горький определил такими словами: „Каждый духовно-здоровый человек являет собою как бы туго свернутую хартию, написанную впечатлениями исторического бытия его племени, его предков. В счастливых условиях эта хартия, развертываясь, обогащает нас такими радостными явлениями, как Шевченко, Пушкин, Мицкевич, — люди, воплощающие дух народа с наибольшей красотой, силой и полностью.“
————
Публикуемые нами высказывания Горького о творчестве Пушкина извлечены из черновой рукописи лекций его по истории русской литературы, находящейся в Архиве писателя во Всесоюзной Библиотеке имени В. И. Ленина. Мы приводим со всеми особенностями черновой записи оригинала полностью главу о Пушкине и отдельные замечания о личности и творчестве поэта из других мест той же рукописи.
С. Балухатый.
- 257 -
<...> В стране экономически отсталой и не успевшей принять классовую организацию, в стране, где правительство всячески старалось уединиться от народа и общества и заботясь о своем самосохранении, о развитии своих сил — развивало только бюрократический, административный аппарат, который душил всех с одинаковым усердием — в этой стране все должны были [бы <нрзбр.>] объединяться на почве оппозиции правительству, и политические вопросы просачивались в душу человека извне даже тогда, когда сам он не хотел этого.
Тем более подчинялись политике литераторы, как люди широких обобщений, как наиболее чутко воспринимающий, объективно мыслящий мозг — вот причина, почему русская литература вплоть до наших дней стояла в теснейшей связи с революционными течениями.
И здесь же мы находим объяснение тому факту, что русский литератор — как было сказано — в своих образах и обобщениях шире и объективнее литератора западного, ибо — даже будучи по основам психики своей человеком [узко] классовым, он был понуждаем возвышаться над узкими задачами своего класса, был принужден заботиться не столько о выработке [его] классовой идеологии, сколько о борьбе против идей и действий правительства, одинаково враждебных всем классам. [<нрзбр.>] Необходимо было создать что то, что объединило бы всю массу общества, необходима была борьба с идеологией [власти] бюрократ<ов> и царей — нужно было выдвинуть против понятия „народность“ иное понятие, а для того, чтобы выработать его — требовалось внимательное изучение народа [требовалось объективное].
Просмотрим это положение на примере Пушкина.
Он [прежде всего] — дворянин, [совсем] он обладает предрассудками аристократа, гордящегося древностью своего имени [своим древним происхождением. Вот что говорит он о себе в ироническом стихотворении „Моя родословная“, вызванном упреком реакционера и лакея правительства Булгарина]. Когда Булгарин, лакей правительства и [едва ли не служащий III-го от] доносчик, упрекнул Пушкина в том, что предок его со стороны матери [араб] негр Ганнибал был куплен Петром в Голландии за бутылку водки, Пушкин ответил [так]:
II т. 141 стр. <Моя родословная, или русский мещанин.>
- 258 -
Здесь [рядом с кичливостью аристократа] звучит нечто новое по тем временам — именно: звучит уверенность человека в его праве „чтить самого себя“ не только по заслугам предков, но за свои личные заслуги пред обществом.
Очень вероятно, что частые указания Пушкина на свое дворянство вызываются следующими причинами:
1. В ту пору Александр постепенно отдаляя от себя русских заменял их немцами — во главе государства становились люди с именами Клейнмихель, Адлерберг, Бенкендорф и т.д. — по свидетельству Якушкина и других декабристов — это явление тревожило дворян [и [вызывало] понуждало их напоминать о себе] и сливалось с общим оппозиционным настроением молодежи. Вспомните: они смотрели на себя, как на победителей Европы, а их ставили под команду немцев.
2. Не менее вероятно и то, что лично Пушкин вкладывал в понятие дворянства — чувство собственного достоинства, сознание своей человеческой ценности и внутренней свободы.
Вспомните опять таки, что Фон-Визин покаялся пред Екатериной в дерзостях своего пера, что Радищев — отрекался от своей книги, Новиков — лицемерил на допросах, а Пушкин — заявил царю в лицо, что 24-го декабря он, Пушкин, встал бы в ряд с декабристами.
Но — посмотрим как он сам смотрит на дворянство и зачем оно нужно ему:
8-й, 107 стр. 122 пис.<ьмо>
<„Иностранцы нам изумляются; они отдают нам полную справедливость, не понимая, как это сделалось. Причина ясна. У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием; мы не хотим быть покровительствуемы равными — вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин. Дьявольская разница!..“>
Рылеев сказал ему:
8-й, 461 стр.
<„Ты сделался аристократом; это меня рассмешило. Тебе ли чваниться пятисотлетним дворянством? И тут вижу маленькое подражание Байрону. Будь, ради бога, Пушкиным! Ты сам по себе молодец“.>
„Мне досадно — отвечает Пушкин — 108-я стр. — 123. <письмо>
<что Рылеев меня не понимает. В чем дело? Что у нас не покровительствуют литературе и это — слава богу! Зачем же об этом говорить? Напрасно! Равнодушию правительства и притеснению цензуры обязаны
- 259 -
мы духом нашей словесности. Чего жь тебе более? Загляни в журналы в течение шести лет, посмотри, сколько раз упоминали о мне, сколько раз меня хвалили поделом и понапрасну, а о нашем приятеле <Александре I> — ни гугу! как будто на свете его не было. Почему это? уж верно не от гордости или радикализма такого-то журналиста — нет! а всякий знает, что хоть он расподличайся — никто ему спасибо не скажет и не даст пяти рублей: так лучше ж даром быть благородным человеком. Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством (NB мое дворянство старее). Как же ты не видишь, что дух нашей словесности отчасти зависит от сословия писателей? Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равными им. Отселе гордость etc. Не должно русских писателей судить как иностранных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас гр.<аф> Хвостов прожился на них. Там есть нечего — так пиши книгу, а у нас есть нечего — так служи, да не сочиняй. Милый мой — ты поэт и я — поэт, но я сужу более прозаически, и чуть ли от этого не прав. Прощай!>
[Все эти соображения Пушкина объясняются общим положением литературы того времени.]
Это относится к 25 г.<оду>. Но в заметках поэта за 25—30 г.<оды> мы находим такое признание.
III. 254
<„Но от кого бы я ни происходил, — от разночинцев, вышедших в дворяне, или от одного из самых старинных русских родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей, образ мыслей моих от этого никак бы не зависел. Отказываться от него я ничуть не намерен, хоть нигде доныне я его не обнаруживал, и никому до него дела нет“.>
До Пушкина литература — светская забава, литератор — [салонный шут] в лучшем случае — придворный, как Дмитриев, Державин, Жуковский, или мелкий чиновник — как Фон-Визин, Пнин, Рылеев. [Когда] Если он придворный — с ним считаются, но покуда он чиновник — его третируют, как забавника, как шута.
Вот как изображает Рылеев [дол] положение литератора.
[Пушкин]
32 стр.
[Вот как [писал] изображал] Ник.<олай> Полевой отношения знати к литератору.
П. II.—448
[Пушкин тоже был чиновник — [его] однажды гр.<аф> Воронцов послал его исследовать]
Пушкин — первый [взглян] почувствовал, что литература — национальное дело первостепенной важности, что она выше работы в канцеляриях и службы во дворце — он первый поднял звание литератора на высоту
- 260 -
до него недосягаемую: [для него] в его глазах поэт — [пророк] выразитель всех [нужд народа] чувств и дум народа, он призван [изобра] понять и изобразить все явления жизни.
В 19-м году, дружа с декабристами, Пушкин пишет на возвращение Александра из-за границы.
<Сказки
Ст. изд. 11 стр.
Ура! в Россию скачет
Кочующий деспо̀т...>В 26 <году>, когда Николай возвратил его из ссылки, он говорит царю [Ник. <нрзбр.>]
<Стансы
II — 43
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:...>[Как дворянин, он в 26 г.<оду> пишет, подражая Ж<уковскому>, <нрзрб.>] но когда [Рылеев] [Дельвиг и другие упре] его упрекнули в лести [царю] за эти стихи, он отвечает:
<Друзьям
2. 66
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:...>В ноябре 23 г.<ода> в Испании был казнен революционер Риего Нуньец, сообщая об этом царю, гр.<аф> Воронцов сказал: „Какая счастливая новость, ваше величество!“ Пушкин немедленно откликнулся:
I. 344
<Сказали раз царю, что наконец
Мятежный вождь Риэго был удавлен...>[и характ] и заклеймил Воронцова [эпигр.<аммой>] таким четверостишием:
Полумилорд, полукупец,
Полумудрец, полуневежда,
Полуподлец, — но есть надежда,
Что будет полным наконец.И [он же], в том же самом 26 г. <оду>, когда он советовал Николаю
Во всем будь пращуру подобным
он [пишет] присмотревшись к порядкам нового царствования, характеризует его так:
Ст. изд. 45.
<Встарь Голицын мудрость весил,
Гурьев грабил весь народ,
Аракчеев куралесил,
Царь же ездил на развод.
Ныне Ливен мудрость весит,
Царь же вешает народ,
Рыжий Мишка куралесит
И по прежнему развод.>
- 261 -
А в 27 году посылает в Сибирь друзьям строки, полные надежды:
Ст. изд. 48.
<Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье!...>Декабристы устами князя Одоевского ответили ему:
Стр. изд. 223.
<Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли!...>Он — дворянин, но когда вышла в свет История Карамзина, Пушкин великолепно пригвоздил ее своим стихом:
На плаху истину влача
Он доказал нам без пристрастья
Необходимость палача
И прелесть самовластья.Он пишет:
В России нет закона
В России — столб стоит
К столбу закон прибит,
А на столбе корона.Нужно помнить, что за каждое из таких стихотворений в ту пору можно было получить каторгу, ссылку, тюрьму.
По отношению к правительству Пушкин вел себя совершенно открыто: когда до двора дошли его одна Вольность, его эпиграммы на министров и царя и когда узнали, что он показывал в театре портрет Лувеля, убившего герцога Беррийского — гр.<аф> Милорадович вызвал его к себе — а в квартире велел сделать обыск.
— „Обыск не нужен — заявил Пушкин, — я уже все, что надо было сжег“. И тут же написал на память все свои противоправительственные стихи. Только благодаря Карамзина и других вельмож это кончилось для Пушкина высылкой из Петербурга — [на юг <нрзбр.>]. Александр предполагал сослать поэта в Сибирь или Соловки.
[Пушкин любил свободу искренно и жарко]
[В то время не один он ждал [что] когда же, наконец, [везде] вспыхнет над родиной заря „свободы просвещенной“, но только он ожидал ее с [такой] тоской и [верой] страстью до него никем еще не испытанными.]
[Он много и часто писал о ней]
[Вот несколько его стихотворений, посвященных [чаянию] свободе
I. 232—47.]
[И когда свобода попиралась — он сопровождал смерть ее]
- 262 -
[Он чутьем понимал смысл исторических событий:
I.—225]
[Он умел говорить языком, которым до него н]
[У него, порой, и очень часто вырывались стихи]
[Как смотрел Пушкин на призвание поэта — [ибо]]
[Предоставим ему рассказать <нрзбр.>]
[Его] [Обвиняют Пушкина обыкновенно в презрительном отношении к черни, к демократии, опираясь на это отношение, реакционеры не однажды зачисляли великого поэта в свои грязные ряды]
Теперь рассмотрим обвинение Пушкина в презрительном отношении к „черни“ — как известно на основании этого отношения наши реакционеры зачисляли Пушкина в свои ряды, а наши радикалы вроде Писарева отрицали за поэтом всякое значение.
Прежде всего надо знать, что презрительное отношение к „черни“ было свойственно всем романтикам, начиная с Байрона — это был один из лозунгов литературной школы. Признавалось, как вы знаете, что поэт — существо высшего порядка, абсолютно свободное, стоящее вне законов человеческих — с этой точки зрения, разумеется, и общество и государство и народ резко отрицались, как только они предъявляли к поэту какие либо социальные требования.
Наши писатели до-пушкинской эпохи тоже были заражены [этим отношением] [этой бр] этим взглядом, так например Державин говорил:
Умей презреть и ты златую
Злословну, площадную черньОн же:
Умолкни чернь непросвещенна
Слепые света мудрецыОн же:
Прочь буйна чернь непросвещенна
И презираемая мнойДмитриев:
Будь равнодушен к осужденью
Толпы зоилов и глупцовЖуковский:
Не слушай вопли черни дикой.
Можно привести еще [с] десяток таких [при] выкриков, но я вообще сомневаюсь в том, что эти выкрики относятся к народной толпе, к народу.
Причины сомнения следующие: поэты до Пушкина — совершенно не знали народа, не интересовались его судьбой, [их] редко писали о нем. Это придворные люди, вельможи, они всю жизнь проводили в [Пи] столице и даже свои деревни посещали очень редко и на краткий срок. Когда же они изображали в своих стихах мужика, деревню — они рисовали
- 263 -
[существа] людей кротких, верующих, послушных барину, любящих его, добродушно подчинявшихся рабству, деревенская жизнь рисовалась им, как сплошной праздник, как мирная поэзия труда. О [Пуг] Разине, Пугачеве — не вспоминали, это не сливалось с установленным представлением о деревне, о мужике.
[Пуш] [Затем наступил 12-й год, — мужик активно выступил на защиту родины, [заявив о себе, как]
Пушкин тоже начал с романтизма: вот как он определяет свою позицию поэта:
<Поэту
II 126 и 213.
Поэт, не дорожи любовию народной!
Восторженных похвал пройдет минутный шум...><Из Пиндемонте
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова...>Наконец — у него есть еще более резкое определение своего отношения к „черни“
<Чернь
II—85
Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал...>Но — кто эта чернь? Подразумевал ли под нею Пушкин именно народ? — [его]
Рассмотрим вопрос:
Прежде всего Пушкин был первым русским [литер] писателем, который обратил внимание на народное творчество и ввел его в литературу, не искажая — в угоду [классовым тенденциям] государственной идее „народности“ — [а во всей красоте и блеске, а кое в чем и примирительным тенденциям <нрзбр.>] и лицемерным тенденциям придворных поэтов — [<нрзбр.>] [он ввел его [целиком] украсив блеском своего таланта] он украсил народную песню и сказку блеском своего таланта, но оставил не измененным [<нрзбр.>] их смысл и силу.
Возьмите сказку „О попе и работнике Балде“, [О рыбаке и рыбке], о Золотом петушке, о Царе Салтане и т. д., во всех этих сказках насмешливое, отрицательное отношение народа к попам и царям — Пушкин не скрыл, не затушевал, а напротив, оттенил еще более резко.
Он перевел с сербского [языка] несколько народных легенд, из сборника Караджича, когда вышли подделанные французским писателем Проспером Мериме „Песни западных славян“ — Пушкин немедленно переводит их на русский язык.
Он [сам] записывал во время своих путешествий сказки и песни и более 50 штук передал Киреевскому для его знаменитого сборника.
- 264 -
Он собрал целый цикл песен о Стеньке Разине, которого называл „единственным поэтическим лицом в России“ — заметьте, что Разин по своим намерениям и по духу был несравнимо демократичнее Пугача, [осме] с грустью осмеянного Пушкиным. Бенкендорф сказал Пушкину — „Песни о Ст.<еньке> Разине, при всем поэтическом своем достоинстве по содержанию своему не приличны к печатанию. Сверх того церковь проклинает Разина, как и Пугачева“.
Пушкин непосредственно сталкивался с народом, расспрашивал мужиков о жизни и — вот какие записи делал в своих путевых тетрадях:
Стр. изд. 208—9.
<„Способом к сему надежнейшим почел он уподобить крестьян своих орудиям, ни воли, ни побуждений не имеющим; и уподобил их действительно в некотором отношении нынешнего века воинам, управляемым грудою, устремляющимся на бой грудью, а в единственности ничего не значущим. Для достижения своей цели он отнял у них малый удел пашни и сенных покосов, которые им, на необходимое пропитание, дают обыкновенно дворяне, яко в воздаяние за все принужденные работы, которые они от крестьян требуют. Словом, сей дворянин некто — всех крестьян, жен их и детей заставил во все дни года работать на себя. А дабы они не умирали с голоду, то выдавал он им определенное количество хлеба, под именем месячины известное. Те, которые не имели семейств, месячины не получали, а по обыкновению Лакедемонян пировали вместе на господском дворе, употребляя для соблюдения желудка в мясоед пустые шти, а в посты и постные дни хлеб с квасом. Истинные разговенья бывали разве на святой недели.
„Таковым урядникам производилась также приличная и соразмерная одежда. Обувь для зимы, т. е. лапти, делали они сами; онучи получали от господина своего, а летом ходили босы. Следственно у таковых узников не было ни коровы, ни лошади, ни овцы, ни барана. Дозволение держать их господин не отнимал, но способы к тому. Кто был позажиточнее, кто был умереннее в пищи, тот держал несколько птиц, которых господин иногда брал к себе, платя за них цену по своей воле.
<...> „Сделавшись помещиком 2000 душ, он нашел своих крестьян, как говорится, избалованными слабым и беспечным своим предшественником. Первым старанием его было общее и совершенное разорение. Он немедленно приступил к совершению своего предположения и в три года привел крестьян в жестокое положение. Крестьянин не имел никакой собственности: он пахал барскою сохою, запряженной барской клячею; скот его был весь продан; он садился за спартанскую трапезу на барском дворе; дома не имел он ни штей, ни хлеба. Одежда, обувь выдавалась ему от господина“.>
- 265 -
Пушкин знал жизнь крестьян: возьмите из „Хроники села Гор<юхина>“ отрывок „Правление приказчика — это типичнейшая для того времени картина разорения деревни.
А вот деревенская картинка, написанная как будто Некрасовым:
<Шалость
II 134
Румяный критик мой, насмешник толстопузый,
Готовый век трунить над нашей томной музой...>Он собирал песни и в Одессе, и в Кишиневе и в [Михайловском] Псковской губ. — для чего переодевался в платье мещанина [<нрзбр.>] и изучая народную жизнь, народную речь, ругает свое воспитание „поганым, проклятым“. Он учится русскому языку у Крылова, [но] еще больше у своей няньки [и наконец] и всегда у ямщиков, торговок, в трактирах, на постоялых дворах, у солдат.
„Объят тоской за чашей ликованья“ — он бросает жизнь столицы и едет в деревню „насладиться“ простотой речей и ума и народною игрою.
Этот человек не мог под именем „черни“ подразумевать народ — его он уважал и о силе его догадывался чутьем.
Кто же та чернь, о которой поэт говорит с таким отвращением?
Несомненно, что [это] под именем черни он подразумевал то светское, столичное о<бщест>во, в котором жил. Посмотрим, как он характеризует это общество, и не сольются ли его характеристики с отношением Пушкина к черни.
[Свет не карает заблужденья] [говорит он]
Говоря о светском обществе, он восклицает:
Достойны равного презренья
Его тщеславная любовь
И лицемерные гоненьяДалее —
<Ответ Анониму
II—129
О, кто бы ни был ты, чье ласковое пенье
Приветствует мое к блаженству возрожденье...>И еще:
Алеко в поэме „Цыгане“ говорит своему сыну:
Расти на воле, без уроков,
Не знай стеснительных палат
И не меняй простых пороков
На образованный разврат.Изображение светского общества в „Онегине“ достаточно известно, я не буду его повторять.
- 266 -
„Какой это ужас родиться в России талантливым человеком!“ — сказал он однажды и много раз [в течение] пришлось ему повторить эту горькую и верную фразу.
[О<бщест>во относилось к Пушкину враждебно и насмешливо]
Пока Пушкин шел тропой романтизма, протоптанной до него, пока он [<нрзбр.>] подражал французам, Байрону, Батюшкову, Жуковскому — о<бщест>во, замечая его удивительный талант, ценя музыку нового стиха — одобряло поэта. Но как только он встал на свои ноги и заговорил чистым русским, народным языком, начал вводить в литературу народные мотивы, обыденную жизнь, стал изображать [реальные отношения] жизнь реально, просто и верно, — общество [начало] стало относиться к нему насмешливо и враждебно, чувствуя в нем строгого судью, беспристрастного свидетеля русской пошлости [<нрзбр.>] невежества и рабства, жестокости и холопства пред силою власти.
Про него говорили, что ссылка в Сибирь заменена ему ссылкой в Одессу потому, что он позволил себя высечь. В Одессе его травили [не признавая за ним права на высшее] рассматривая, как ссыльного, мелкого чиновника и не считаясь с его дарованием — он озлоблялся и был вынужден „противопоставлять табели о рангах то демократическую гордость таланта и ума, то свое 600-летнее дворянство“.
В семье к нему относились подозрительно и грубо: отец даже однажды обвинил поэта в покушении на убийство, что грозило каторгой.
Его травил Булгарин, искажала цензура, Бенкендорф преследовал выговорами — стихотворения „Моя родословная“, „На выздоровление Лукулла“ и насмешливые четверостишия — вызвали, наконец, непримиримую злобу к поэту, ловкие люди искусно раздували общее недоброжелательство к нему, наконец против него была пущена в ход клевета и — вскоре его застрелили.
Его судьба совершенно совпадает с судьбою всякого крупного человека, волею истории поставленного в необходимость жить среди людей мелких [и], пошлых [<нрзбр.>] и своекорыстных — вспомните, что говорилось здесь о Леонардо да Винчи и Микель Анжело. Пушкин для русской литературы такая же величина, как Леонардо для европейского искусства. Мы должны уметь отделить от него то, что в нем случайно, то что объясняется условиями времени и личными, унаследованными качествами — [и должны признать за [<нрзбр.>] все дворянское, все временное — это не наше, это чуждо и не нужно нам.
Но именно тогда, когда мы откинем все это в сторону — именно тогда пред нами и встанет великий русский, народный поэт [Пушкин], создатель чарующих красотой и умом сказок, автор первого реалистического романа „Ев<гений> Он<егин>“ — автор лучшей нашей исторической драмы „Бор<ис> Годун<ов>“ — поэт, до сего никем не превзойденный ни
- 267 -
в красоте стиха, ни в силе выражения чувства и мысли, поэт — родоначальник великой русской литературы.
Повторим еще раз его самохарактеристики — они поучительны, как взгляд поэта на задачи его в жизни
II—155.
Эхо
II— 40.
Пророк
<II—>214.
Памятник
[Мне кажется бесполезным говорить о том, что дает Пушкин современному читателю]
Что же дает Пушкин читателю пролет<арию>?
Во первых — на примере его творчества мы видим, что [человек] писатель, богатый знанием жизни, — так сказать перегруженный опытом — [писатель] [оставаясь по мысли человеком класса, дворянином] — в своих художественных обобщениях — [в образах Евгения Онегина, графа Нулина, Дубровском и т. д.] выходит из рамок классовой психики, возвышается над тенденциями [своей родовой группы — и] класса — и [возвышаясь — с высоты своих обобщений правдиво рисует нам все его социальные пороки, всю [его ложь] этот класс как частность жизни, а не как единственное [и] полное и [лучшее] выражение всех ее [<нрзбр.>] тенденций, чувствований и задач] объективирует нам этот класс — с внешней стороны — [как организацию на] как неудачную и нестройную организацию [одной] части исторического опыта, [как идеологию] [как построение] с внутренней — как психику своекорыстную [неустойчивую и] полную непримиримых противоречий.
Несомненно, что Пушкин дворянин, он сам одно время кичился этим — но нам важно знать, что уже в юности своей он почувствовал тесноту и духоту дворянских традиций, [что] понял [культурную и умственную] интеллектуальную нищету своего класса, его культурную слабость — и отразил все это, всю жизнь дворянства, все его пороки и слабости с поразительной верностью. [<нрзбр.>]
[Поясним] Чисто и резко классовый писатель [представил бы нам] стремится представить свой класс [обладателем] владыкой и собственником неоспоримых социальных истин, которые для всей массы народа имеют обязательное значение, для всех являются догматом, требующим безусловного подчинения им — такой писатель [изображает] изображает [мы] идеи, чувства и верования своего класса, как единственно правильное, полное и верное отражение всех сторон жизни, — всего опыта человечества, [нации, Пушкин таким писателем не был, хотя и дворянин, он первый ра]
- 268 -
[В примере Пушкина мы имеем анализ]. [В Пушкине мы видим человека, который будучи насыщен впечатлениями бытия]
В примере Пушкина мы имеем писателя, который, будучи переполнен впечатлениями бытия, стремился отразить их в стихе и прозе с наибольшей правдивостью, с наибольшим реализмом — [он никогда не говорил вам о своих выводах <нрзбр.> изображая], чего и достигал с гениальным уменьем. [При этом] [Он никогда не говорил] [Вот] [Это так] [Показывая читателю тот или иной образ, характер, он не] Его произведения [для нас] [столько же высокая поэзия, сколько] драгоценное свидетельство умного, знающего и правдивого человека о нравах, обычаях, понятиях известной эпохи — все они суть гениальные иллюстрации к русской истории.
Писатель классовый, группируя свои наблюдения по шаблону интересов своего класса говорит нам: — „Вот истина, извлеченная мною из наблюдений над жизнью человеческой, — иной истины нет, не может быть!“ [Таким образом он догматизирует]
Это — превращение [классовых] тенденций одного класса в догмат, обязательный для всех других, это проповедь необходимости подчинения всей массы народа — [учению] моральным и [социальным] правовым нормам, выгодным только командующей силе — здесь искусство приносится в жертву интересам воинствующей политики [служит <нрзбр.>] низводится до орудия борьбы и — не убеждает нас, ибо мы видим или чувствуем в нем внутреннюю фальшь.
„От кого бы я ни происходил — говорит Пушкин — образ мыслей моих от этого никак бы не зависел.“
Это слова человека, который чувствовал, что для него интересы всей нации выше интересов одного дворянства, а говорил он так потому, что его личный опыт был шире и глубже опыта дворянского класса.
2. Эстетическое значение поэзии Пушкина не стану доказывать — это потребовало бы [сопоставления его поэзии с поэзией современников, потребовало бы] сравнения стихов его со стихами лучших писателей наших дней, исследования языка со стороны богатства слов, простоты, меткости и т. д.
Вы слышали его стихи в моем плохом чтении, вы знали их и до сего дня — вы знаете, что никто из современных поэтов не может, не способен написать такого великолепного гимна радости, как Вакхическая песня Пушкина.
<Вакхическая песня
II—9.
Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!..>[Вкратце укажу на следующие преимущества Пушкина пред современными нам поэтами: он не оставил ни одной стороны жизни, не осветив ее своим талантом, круг его интересов, широта знаний до сей поры остается непревзойденной. Он дал образцы всех [видов] форм литературного творчества: драму, роман, поэму, сказку, сонет и т. д.]
- 269 -
<ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ, УПОМИНАНИЯ>
3. По необходимости, объясняемой недостатком времени, я [рассматриваю с] рассказываю вам о литературе в том же порядке, в каком <нрзбр.> написаны нашими историками литературы книги о ней — [остан], т. е. останавливаясь на крупных именах. Прием этот вы не должны признавать правильным, — он рисует дело так, как будто [так] все эти Фон-Визины, Жуковские, Пушкины и другие величины русской литературы вырастали вдруг, являясь какими то холмами на гладкой равнине. Этот взгляд — неприемлем, он подтверждал бы преувеличенное мнение романтиков о силах личности и роли ее в истории. Нет, вы должны знать и помнить, что до Фон-Визина прошел ряд людей, начиная с А. Кантемира, молдованина, родившегося в 709 г. и писавшего еще при Петре II-м, частью отмеченных литературой, частью же забытых ею, что все эти люди были, так сказать, последовательными возвышениями в деле организации накопленного историей опыта, что Фон-Визин и Жуковский — обобщали уже данное им предшественниками, причем эти обобщения могли быть и бессознательны, т. е. могли почерпаться не из книг, а из быта, уже растворившего в себе собранный в книге опыт.
Личные особенности психики каждого крупного поэта и писателя этим указанием не отрицаются: они на лицо пред нами в каждом данном случае: Пушкин шире, умнее, [определеннее] талантливее Жуковского — он талантливее именно потому, что шире, он умнее и талантливее именно потому, что насыщен большим количеством знаний, он [большой] мастер стиха, превосходящий в технике своих предшественников, он таков именно потому, что у него были предшественники, отработавшие технику, каждый на свой лад, а Пушкин — мог и сумел объединить в себе всю ее новизну и [остроту] гибкость.
Предшественники и современники Пушкина — Жуковский, Нелединский-Мелецкий, Веневитинов, Катенин, В. Пушкин — его дядя —, кн. Вяземский, кн. Одоевский, [Бенедиктов] и целый ряд других поэтов часто писали стихи по форме почти равные стихам Пушкина. [Вот, например, стихи знакомого вам Жуковского — II—95, написанные в 815 г.]
[Стихи Баратынского тоже часто не уступают по красоте и силе Пушкину] [например его известное стихотворение „На смерть Гете“ — 120] [напр. 146. Многие из современников Пушкина владели словом почти также искусно, также легко, как он, но [каждый] никто из них [взятый отдельно не достигал широты и в стихе <нрзбр.>] не смог соединить в стихе простоты [слова] и ясности слова с [музыкальностью] музыкой его, никто из предшественников и современников его не мог возвыситься [до таких
- 270 -
широких обобщений, каковы] до таких стихов, какими написан например „Пророк“ II—40.
Пушкин первый настойчиво вводил в язык полногласность: он перестал писать „брада“, „власа“, „глад“ и писал „борода“, „волосы“, „голод“, но когда тема стихотворения требовала каких то особенных, железных слов, он не стеснялся брать их из славянского языка, — как мы видим это в Пророке [и употребляя их].]
Но все эти [поэты] писатели были так сказать „любителями поэзии“, они старались писать изящно, как французы, поэзия для них была приятной светской забавой, [средством прельщать дам] они писали главным образом послания друг ко другу, [любезности] слащавые любезности в альбомах светских дам, редко кто нибудь из них возвышался до небольшой поэмы в [<нрзбр.>] романтическом тоне — на сюжет о безнадежной любви или о тленности всего земного [о тленности мира, о бессмыслии жизни: — пессимизм и скептицизм считался признаком] [модным настроением был скептицизм]. Единственным писателем, который касался тем социальных — был Рылеев, декабрист, впоследствии повешенный — [его стихи, несомненно имели на Пушкина некоторое влияние].
Отметим здесь тот факт, что в рядах декабристов было несколько поэтов — Каховский, [Кюхельбекер, с его] тоже повешенный, Кюхельбекер и Одоевский, сосланные в Сибирь. [План восстания разраба] Пущин, Бестужевы [и как Рылеев] — все это близкие друзья Пушкина, который, как известно, только благодаря случаю — отсутст<вию> из Петербурга — не [попал] принял участия в декабрьских событиях, а впоследствии на вопрос Николая — с кем он был-бы 24-го Декабря? — ответил — с моими друзьями, Ваше Величество!
Ломоносов. Его биография, как одна из причин, побудивших литераторов того времени [Карамзина, Богдановича] обратить внимание на народную песню и сказку. Примеры воздействия народной поэзии на литературу: издание песенников [сказки Чулкова, Богданович]. Фон-Визин [Третьяковским указано основание русского стиха в народной песне. Отсутствие в лит<ературе> „героя“], Жуковский, Карамзин, Сумароков и далее до Цыганова, Дмитриева, до няни Пушкина, как символа крестьянской литературы [подсказывающей поэту тему].
- 271 -
Декабристы в их отношении к народу. [Пушкин] Поэты до Пушкина — анализ их стиха со стороны формы и содержания. Пушкин, его отношение к народн<ому> творчеству, его жизнь, как иллюстрация нравов эпохи. „Герои“ Онегин, Чацкий.
К этому времени относится эпиграмма Пушкина, который был его <Жуковского> учеником [в поэ<нрзбр.>] и другом.
„Пушк. 105“
<Из савана оделся он в ливрею,
На ленту променял лавровый свой венец,
Не подражая больше Грею,
С указкой втерся во дворец —
И что же вышло наконец?
Пред знатными сгибая шею,
Он руку жмет камер-лакею.
Бедный певец !>12-й г.<од> пробудил в России слабое сознание национального единства, и на почве этого сознания среди либеральной молодежи начинает развиваться [идея <нрзбр.>] идея солидарности интересов всех социальных групп, входящих в состав нации: люди начинают говорить о возможности такой жизни, которая была бы скреплена не внешней силой — цепями и петлями бюро<кратов>, а строилась бы на согласии интересов, на взаимном внимании и уважении.
В 19 г.<оду> Пушкин пишет оду Вольность [где], излагая в ней стихами либерализм Монтескье [Ал.<ександр I> выслал поэта <нрзбр.> из П.] и подражая оде „Вольность“, напечатанной в Радищевском „Путешествии“.
Стр. изд. Пуш. 14 стр., I-й том, <Вольность> прим. 560-е.
<Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!...>Незадолго [перед этим] в том же 19-м году царь, прочитав „Деревню“ [Пуш] сказал: „Поблагодарите Пушкина за добрые чувства, внушаемые его поэзией“ — а за оду „Вольность“ он велел выслать поэта из Питера.
Этот поступок достаточно характеризует серьезность царского намерения создать „очаг оппозиции“ — он уже видел, что жизнь опередила его, что оппозиция создается сама собою, и что [на его обязанности] интересы бюрократии требуют от него борьбы с оппозицией.
Ему было известно, что в обществе читают Гельвеция, Гольбаха, Руссо, Монтескье, А. Смита, Сея, Бентама, что по рукам ходит ода Рылеева „К Временщику“ — ода, в которой поэт, обращаясь к Аракчееву говорит:
Рылеев, 40.
- 272 -
[Царь и двор знали также о громадном распространении рукописной литературы, оригинальной и переводной, что вся эта литература — антимонархического, конституционного характера, но]
Офицеры говорили: „Разве мы для того освободили Европу, чтобы наложить цепи на себя? Для того дали конституцию Франции, чтобы не сметь говорить о ней, и купили первенство между народами, чтобы нас унижали дома?“
Царь и Аракчеев знали все это, знали, что развивается потайная, рукописная литература, пропагандирующая идеи конституционные и даже республиканские.
[Наконец — по рукам] Читалось и — что еще хуже — одобрялось стихотворение Пушкина „Кинжал“, а в нем поэт прославлял убийство тиранов; было, наконец, известно, что тот же Пушкин называет Христа „умеренным демократом“, а В. Пушкин перевел и распространял стихотворение Беранже:
Однажды бог и т. д.
В 30-х годах молодежь кое-что знала — вы помните, что уже Пушкин назвал Христа умеренным демократом — в светском обществе [вымирал мистицизм, заменяясь] были в моде легкомысленные шуточки над [православием] религией вообще и в частности, над православием, [смеялись над его происхождением из Византии], ибо в ту пору для некоторых стало уже ясно, что происхождение православия из Византии — не придает церковной нашей вере ни особенного блеска, ни чистоты, а главное что византийство и народность плохо сливаются в одно целое.
Этот протест против иноземщины вы найдете и у Фон-Визина, Новикова, Грибоедова в монологах Чацкого [вы найдете его у Пушкина, этот протест был особенно силен среди литер], всюду, только Пушкин ясно понимал и слепость этого протеста нищих против богатых людей, предлагавших им свой драгоценный опыт.
В „Евгении Онегине“ мы встретим такие строфы:
4—323
<Сокровища родного слова, —
Заметят важные умы, —
Для лепетания чужого
Пренебрегли безумно мы.
Мы любим муз чужих игрушки,
Чужих наречий погремушки,
А не читаем книг своих.
Да где-ж они? давайте их!
Конечно: северные звуки
Ласкают мой привычный слух;
Их любит мой славянский дух;
Их музыкой сердечны муки
- 273 -
Усыплены; но дорожит
Одними-ль звуками пиит?И где-ж мы первые познанья
И мысли первые нашли?
Где поверяем испытанья,
Где узнаем судьбу земли?
Не в переводах одичалых,
Не в сочиненьях запоздалых,
Где русский ум и русский дух
Зады твердит и лжет за двух.
Поэты наши переводят
Или молчат; один журнал
Исполнен приторных похвал,
Тот — брани плоской; все наводят
Зевоту скуки, чуть не сон:
Хорош российский Геликон!>Нужно однако ж помнить, что вся реакционная журналистика того времени находилась в руках доносчика и шпиона поляка Булгарина, друга его поляка Сенковского, связанного с ним денежно пруссака Греча, а во главе цензуры стоял Бенкендорф, мучитель Пушкина. Этот мелочной факт, случайное явление, но если бы мы могли рассмотреть действия [и раз] этих журналистов и жандармов — мы увидели бы, что их влияние, как холопов власти, было очень сильно и действительно угнетало литературу той поры.
В 22 г.<оду> появляются в русской литературе стихи Слепушкина — это ярославский крестьянин, рабочий на мельнице, торговец пареной грушей, затем — лавочник и самоучка, поэт и живописец-портретист, которого академия наук поощрила за его стихотворения золотой медалью и 50-ю червонцами — а царь — подарил почетный кафтан и золотые часы. Это был талант посредственный, хотя Сенковский сравнивал его со знаменитым поэтом древней Греции Феокритом и стихотворения Слепушкина переводились на английский, французский и немецкий языки.
Пушкин немедленно обратил на него внимание, познакомился и пишет о нем Дельвигу: „У Слепушкина истинный, свой талант, пошли ему моих стихов с тем, чтобы он мне не подражал, а шел бы своей дорогой“.
Позднее, узнав, что самоучка поэт увлекается славой своей, и это портит его, Пушкин восклицает: „[Эх] Это вы погубили человека, набросав ему в рот всякой дряни вашей, а его беречь надо-бы: ведь он от народа!“ [представитель мог бы!]
Кратко говоря: объективное [правдивое] изображение действительности, изображение, [которое не подчиняясь какой-либо преднамеренной
- 274 -
мысли, тенденции] которое выхватывает из хаоса житейских событий, человеческих взаимоотношений [наиболее характерное] и характеров наиболее общезначимое, наичаще повторяющееся [и из этих объективных [присущих] черточек, преимущественно присущих данным отношениям, или данным случаям], слагая наиболее часто встречающиеся в событиях и характерах — [строит из этих] черточки и факты, и создает из них картины жизни, типы людей.
В лице Онегина мы видим изображение [все] привычки, мысли, чувства всей светской дворянской молодежи 20-х годов, [в лице Обломова — пред нами правдивейшее изображение дворянства обленившегося, нередко]. Едва ли в действительности существовал человек, соединявший в себе все то, чем Пушкин наполнил Онегина, но несомненно, что характернейшие черты [Онегина] Онегина были свойственны [в] сотням людей той эпохи.
Теперь мы перейдем к нашему Гоголю, Гоголю реалисту, которого сделал Пушкин. Известно, что темы Ревизора и Мертвых Душ дал Гоголю Пушкин, известно также, что Пушкин очень неохотно уступил Гоголю эти темы, дорогие автору Онегина и Повестей Белкина.
Однажды Пушкин даже сказал — как свидетельствует Анненков, знаменитый биограф Белинского [позднее], издатель, друг Гоголя и Тургенева [изда], первый издатель Пушкина — Пушкин однажды сказал:
„С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя“.
Известно, что Пушкин просматривал рукопись „Ревизора“, но какие поправки и указания сделаны им — это не установлено, главным образом потому, что Гоголь всегда окружал свои работы строжайшей тайной.
В Ревизоре бросается в глаза полное отсутствие молодых чиновников — молод один Хлестаков. Это неверно исторически: как раз именно в ту пору столицы начали выбрасывать на службу в провинцию десятки молодых людей [прямо] только что окончивших университет; среди этих людей мы видим Катенина, [кото] поэта и знатока литературы, которого Пушкин просил „Побей, но выучи!“, Пущина [друга Пушкина], Пушкина и Рылеева, декабриста Данилевского, Киреевского и бесчисленное количество других имен, известных истории.
Достоевский говоря о сострадании, как основной [черте] ноте русской литературы, сказал, [что] „вся русская литература вышла из «Шинели»“ [Гоголя], рассказа Гоголя. Это несомненное преувеличение, мы с бо́льшим правом можем сказать, что реализм в русской литературе начат Пушкиным, именно его „Станционным смотрителем“ и вообще им, и что основы гуманитарного отношения к [народу] униженным и оскорбленным людям
- 275 -
заложены еще до Пушкина. Послушаем, что говорит сам автор в [его] своей исповеди о влиянии на него Пушкина:
VIII—23—5-я.
<„Но Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьезно. Он уже давно склонил меня приняться за большое сочинение и наконец, один раз, после того, как я ему прочел одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однакож, поразило его больше всего мной прежде читанного, он мне сказал: «Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью не приняться за большое сочинение! Это, просто, грех!» Вслед за этим начал он представлять мне слабое мое сложение, мои недуги, которые могут прекратить мою жизнь рано; привел мне в пример Сервантеса, который, хотя и написал несколько очень замечательных и хороших повестей, но если бы не принялся за «Донкишота», никогда бы не занял того места, которое занимает теперь между писателями, и, в заключение всего, отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то в роде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был сюжет «Мертвых Душ». (Мысль «Ревизора» принадлежит также ему)“>
У Гоголя — мало друзей, тех же, какие имелись, он всячески старается использовать в своих целях.
Анн.<енков> говор.<ит> о нем — 18.
<„Необычайная житейская опытность, приобретенная размышлениями о людях, выказывалась на каждом шагу. Он исчерпывал людей так свободно и легко, как другие живут с ними. Не довольствуясь ограниченным кругом ближайших знакомых, он смело вступал во все круга, и цели его умножались и росли по мере того, как преодолевал он первые препятствия на пути. Он сводил до себя лица, стоявшие, казалось, вне обычной сферы его деятельности, и зорко открывал в них те нити, которыми мог привязать к себе. Искусство подчинять себе чужие воли изощрялось вместе с навыками в деле, и мало-по-малу приобреталось не менее важное искусство направлять обстоятельства так, что они переставали быть препонами и помехами, а обращались в покровителей и поборников человека“.>
Это совершенно непохоже на Пушкина, который органически не мог [<нрзбр.>] пропустить мимо себя сильное лицо, не проводив его насмешкой и потому творил себе врагов десятками.
„Ревизор“, „Мертвые Души“ — были какою то случайной полосой в его <Гоголя> жизни — замолк голос Пушкина, и Гоголь ощутил ужас пред смертью, написал [сво] II-ю часть „Мертвых Душ“ и [Избр] выпустил в свет „Избранные места из переписки“, [погрузился в мистику, в ужас пред смертью <нрзбр.>] а когда вся мыслящая Русь во главе с Белинским
- 276 -
назвала эту книгу как следовало — Гоголь испугался голоса народа и написал худшее [лицемернейшее] из своих произведений — „Авторская исповедь“.
Мы достаточно говорили об общем ходе русской жизни в 40-х годах, [о появлении разночинца] о тяжелом положении культурного русского дворянина под [давлением руки] гнетом Николая I-го, теперь посмотрим, как он относился к себе самому, насколько глубока была дворянская самокритика и каким образом дети крепостников [дошли почти до обоготворения] дошли до поклонения рабам отцов своих и своим: одним словом, посмотрим, как барин изображал сам себя в литературе.
Начнем с дворянина Е<вгения> Онегина, изображенного дворянином Пушкиным.
Пушкин, 32-я, 4-й.
<Мы все учились понемногу,
Чему-нибудь и как-нибудь...
.............
... Отец понять его не мог,
И земли отдавал в залог.>По тому времени — Онегин человек заметный, он уже вполне сложившийся об<ществен>ный тип, [духовно] он брат Пушкина по духу, на что указывает совпадение их мысли.
Пушкин говорит:
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людейВ дневнике Онегина написано:
225
<Конечно презирать не трудно.
Отдельно каждого глупца;
Сердиться так же безрассудно
И на отдельного срамца;
Но чудно!
Всех вместе презирать их трудно.>Онегин пишет:
222
<Меня не любят и клевещут;
В кругу мужчин несносен я,
Девчонки предо мной трепещут,
Косятся дамы на меня.
За что? За то, что разговоры
Принять мы рады за дела,
Что вздорным людям важны вздоры,
Что глупость ветрена и зла,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет, иль смешит,
Что ум, простор любя, теснит.>— это жизнь самого Пушкина, его мысли, повторенные им множество раз.
- 277 -
Далее — Пушкин пишет:
62
<В пустыне, где один Евгений
Мог оценить его дары,
Господ соседственных селений
Ему не нравились пиры;
Бежал он их беседы шумной!
Их разговор благоразумный
О сенокосе, о вине,
О псарне, о своей родне,
Конечно, не блистал ни чувством,
Ни поэтическим огнем,
Ни остротою, ни умом,
Ни общежития искусством;
Но разговор их милых жен
Гораздо меньше был умен.>— Это, в равной мере свойственно было и ему, и его герою, и всем молодым людям той поры.
Нам важно знать, что Онегин — портрет Пушкина, [Чацкий — портрет Грибоедова], а Печерин — Лермонтова, важно и то, что национализм Чацкого был чертой не только одного Грибоедова, но и вообще молодежи той поры.
Все трое: Онегин, Чацкий, Печерин довольно равнодушны к делам своей родины, они почти не говорят о ней, о ее жизни, народе, национализм Чацкого — имеет подкладку не социальную, а [индивидуальную] сословную: это национализм русского дворянина, которому иноземец перебивает дорогу в жизни, а не естественное чувство возмущения русского человека, отданного под [власть] команду жандарма из немцев Бенкендорфа и под наблюдение доносчика из поляков — Булгарина.
Но — уже в стихах Лермонтова начинают громко звучать ноты, [не знакомые] почти незаметные у Пушкина — это [ноты] жадное желание [работы] дела, активного вмешательства в жизнь.
Он <Лермонтов> писал Пушкину в 32-м году, когда тот посвятил Николаю известное стихотворение „Друзьям“
Лермонтов ответил ему:
381
<О, полно извинять разврат!
Ужель злодеям щит порфира?
Пусть их глупцы боготворят,
Пусть им звучит другая лира;
Но ты остановись, певец,
Златой венец не твой венец,
Изгнаньем из страны родной
Хвались повсюду как свободой;
- 278 -
Высокой мыслью и душой
Ты рано одарен природой;
Ты видел зло и перед злом
Ты гордым не поник челом.
Ты пел о вольности, когда
Тиран гремел, грозили казни;
Боясь лишь вечного суда
И чуждый на земле боязни,
Ты пел, и в этом есть краю
Один, кто понял песнь твою.>Лермонтов действительно понял песнь Пушкина, понял его значение [и проводил гроб [труп] поэта одним из замечательнейших и] и один он проводил гроб поэта криком злобы, тоски и мести: стихи На смерть Пушкина справедливо считаются одним из сильнейших стихотворений в русской поэзии [правительство поняло их общественное значение и немедля отправило Лермонтова солдатом на Кавказ].
Прочитаем эти стихи:
398
<Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанной молвой,...>Правительство услыхало этот призыв к мести, поняло его общественное значение и сослало поэта [солдатом] прапорщиком на Кавказ.
Мы отвлеклись несколько в сторону, возвратимся к Печерину, герою того времени; между ним и его автором нет уже [столь] того полного слияния в одно лицо, которое мы находим между Пушкиным и Онегиным. [<нрзбр.>] Чем это объясняется? [Только тем] Прежде всего тем, что Лермонтов [человек бы] [и] — сам недопетая песня и не успел весь высказаться. Печорин был для него слишком узок, следуя правде жизни, поэт не мог наделить своего героя всем, что носил в своей душе, а если бы он сделал это — Печорин был бы неправдив. Иначе говоря — Лермонтов был [уже] и шире и глубже своего героя. Пушкин еще любуется Онегиным, Лермонтов уже относится к своему герою [уже] полуравнодушно, Печорин близок ему, поскольку в Лермонтове есть черты пессимизма, [но Печорин не [закрывает] воплощает в себе весь мир <нрзбр.> но в Печ.<орине>] но [помимо] пессимизм в Лермонтове [живет] действительное чувство, в этом пессимизме [уже] ясно звучит презрение к современности и отрицание ее, жажда борьбы и тоска, и отчаяние от сознания одиночества, от сознания бессилия. Его пессимизм весь направлен на светское общество.
„Песня о купце Калашникове“ — дает нам право думать, что Лермонтов — [живи он] [будь он] живи он дольше — нашел бы свой путь, что он достойный преемник Пушкина, обладавший огромным талантом, мог бы, со временем, развиться в первоклассного народного поэта.
- 279 -
[<нрзбр.> мы видим, что Печорин] Печорину и Онегину чужды так называемые социальные вопросы, они живут узко-личной жизнью, они оба сильные, хорошо одаренные люди и поэтому не находят себе места в [жизни] обществе.
Печорины и Онегины заняты исключительно вопросами о женщине, как о любовнице, герои Герцена говорят уже о другом — вот образчик их бесед: <......>
Но в 36 г.<оду> журнал Надеждина „Телескоп“ печатает „Философические письма“ друга Пушкина, поручика гвардии Чаадаева, и эти письма рисуют нам всю русскую историю, весь быт многомиллионного народа, как смешное и дикое заблуждение.
Толстой глубоко национален, он с изумительною полнотой воплощает в своей душе все особенности сложной русской психики: в нем есть буйное озорство Васьки Буслаева и кроткая вдумчивость Нестора летописца, в нем горит фанатизм Аввакума, он скептик, как Чаадаев, поэт не менее, чем Пушкин, и умен, как Герцен — Толстой это [огромный] целый мир.
ПРИМЕЧАНИЯ
Порядок публикации высказываний Горького о Пушкине принят нами следующий: сначала мы даем главу о Пушкине, затем — записи, непосредственно примыкающие к этой главе, далее — отдельные замечания о Пушкине или упоминания его имени в том же курсе лекций, в порядке следования их по страницам рукописи. Каждое замечание о Пушкине дается в ближайшем контексте и отделено пробелом. Большинство цитат из Пушкина Горьким не приводятся в тексте рукописи, но лишь указан их источник; в издании мы сохраняем указание на источник (отодвигая его с середины страницы на край вправо), даем заглавие произведения и начальные строки. Стихотворения, цитируемые в тексте рукописи самим Горьким, приводятся нами в том виде, в каком они даны в рукописи. Желая сохранить неизмененным чтение Пушкина Горьким, мы не исправляем этих цитат, хотя известно, что в последующих изданиях приводимые Горьким произведения Пушкина печатаются в более исправленном виде. В случаях сильного расхождения текстов мы оговариваем это обстоятельство в соответствующем примечании. По тем же соображениям сохранности восприятия Пушкина Горьким мы оставляем в его цитации произведения, явно Пушкину не принадлежащие или определенно принадлежащие другим авторам. Об этом также сказано в соответствующих примечаниях.
Цитируя Пушкина, Горький пользовался следующими изданиями:
Сочинения и письма А. С. Пушкина, под ред. П. О. Морозова. Изд. „Просвещение“, СПб., 1903—1906, тт. I, II, III, IV, VIII.
Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Дополнение к 6 томам петербургского издания. Изд. Р. Вагнера, Берлин, 1861.
Ссылку на первое издание М. Горький обычно делает указанием на том и страницу; ссылаясь на второе, он указывает: „Ст. изд.“ или „Стр. изд.“ и приводит страницу. В примечаниях мы оговариваем лишь отступления Горького от этого правила или же приводим дополнительные источники его цитат.
- 280 -
Места, зачеркнутые в рукописи Горьким, воспроизводятся в прямых скобках; слова, нами вписанные или дописанные, — в угловых. Другие особенности записи Горького оговорены в примечаниях.
————
тр. 257. Особого заглавия глава о Пушкине в рукописи не имеет. Ее изложение непосредственно примыкает к рассказу о социально-политической роли декабристов и следует после слов: „Мы подошли к декабристам от вопроса: почему среди них оказалось так много литераторов, поэтов? Из сказанного ясно, что литераторам некуда было итти, кроме как по этой линии, ибо на ней именно расположилась вся культура того времени, все мечты и чаяния честнейших людей страны, совершенно одинаковых среди нее, оторванных от ее жизни, измерявших азиатскую Россию мерами европейского Запада“.
Стр. 257, строка 5 снизу. Горький имеет в виду заметку Булгарина в фельетоне, озаглавленном „Второе письмо из Карлова на Каменный Остров“ и помещенном в „Северной Пчеле“, 1830, № 94. Соответствующий отрывок из этого фельетона мог быть известен Горькому из примечаний к „Моей родословной“ в издании: Сочинения и письма А. С. Пушкина, под редакцией П. О. Морозова. Изд. „Просвещение“, т. II, стр. 506—507.
Стр. 258, строка 19 и стр. 270, строка 33. — Горький приводит на память слова Пушкина из записок М. Корфа. По рассказу М. Корфа со слов Николая I Пушкин на вопрос царя — „«что сделали бы вы, если бы 14-го декабря были в Петербурге?» — «Стал бы в ряды мятежников», — отвечал он“. (См.: „Из записок барона М. А. Корфа“ — Русская Старина, 1900, т. 101, стр. 574.) В записи А. Хомутовой эти же слова приведены со слов Пушкина так: „Неизбежно, государь; все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то небо“. („Воспоминание о Пушкине“ А. Г. Хомутовой. — Русский Архив, 1867, кн. 7, стр. 1068.)
Стр. 258, строка 4. После слов „пред обществом“ М. Горьким в отдельной строке написано: „Вставка“ и дальнейший текст до слов „мы находим такое признание III. 254“ был записан карандашом на отдельном, вложенном в рукопись, листке.
Стр. 260, строка 25. Эпиграмма на графа Воронцова цитирована Горьким в тексте рукописи по изданию: Стихотворения А. С. Пушкина, изд. Р. Вагнера, Берлин, 1861, стр. 100.
Стр. 260, строка 34. Стихотворение „Встарь Голицын мудрость весил“ цитировано Горьким в тексте рукописи по берлинскому изданию 1861 г., стр. 45, и Пушкину не принадлежит.
Стр. 261, строка 11. Эпиграмма на „Историю“ Карамзина цитирована Горьким в тексте рукописи по берлинскому изданию 1861 г., стр. 103.
Стр. 261, строка 16. Эпиграмма „В России нет закона“ цитирована Горьким в тексте рукописи по берлинскому изданию 1861 г., стр. 230 и Пушкину не принадлежит.
Стр. 261, строка 27. Горький приводит на память слова Пушкина из воспоминаний о нем Ф. Глинки. По рассказу Ф. Глинки со слов Милорадовича Пушкин сказал: „«Граф! все мои стихи сожжены! — у меня ничего не найдется на квартире; но, если вам угодно, все найдется здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напишу все, что когда-либо написано мной (разумеется кроме печатного) с отметкой, что мое и что разошлось под моим именем». Подали бумаги Пушкин сел и писал, писал... и написал целую тетрадь...“ (См. „Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 году“. Рассказ Ф. Н. Глинки. — Русский Архив, 1866, № 6, стр. 919.)
Стр. 264, строка 4. Слова Бенкендорфа по письму его к Пушкину от 22 августа 1827 г. Горький цитирует неточно. Надо: „Песни о Стеньке Разине“ при всем поэтическом своем достоинстве, по содержанию своему неприличны к напечатанию. Сверх того церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева“. См.: Переписка Пушкина, под ред. В. И. Саитова, Изд. Академии Наук, т. II, СПб., 1908, стр. 39.
Стр. 264, строка 9. Записи из путевых тетрадей, приводимые по берлинскому изданию 1861 г., до слов „Сделавшись помещиком 2000 душ...“ авторству Пушкина не принадлежат,
- 281 -
являясь выписками Пушкина из „Путешествия из Петербурга в Москву“ Радищева, глава „Вышний Волочок“.
Стр. 265, строка 10. Горький имеет в виду слова Пушкина в письме к Л. С. Пушкину, написанном в конце октября 1824 г.: „вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания“.
Стр. 265, строка 14. Горький перефразирует стих Пушкина из отрывка „Кн. А. М. Горчакову“ 1819 г.:
Так, иногда, за чашей ликованья
Найдешь меня, объятого тоской...Стр. 265, строка 26. Цитата из стихотворения Пушкина „Когда твои младые лета...“
Стр. 265, строка 35. Слова Алеко взяты Горьким из отрывка, не вошедшего в поэму, и цитированы им в тексте рукописи по изданию „Сочинения и письма А. С. Пушкина“, под ред. П. О. Морозова, т. III, 1903, стр. 212.
Стр. 266, строка 1. Горький цитирует на память и неточно слова Пушкина из письма его к жене 18 мая 1836 г. Надо: „чорт догадал меня родиться в России с душою и талантом!“
Стр. 269, строка 2. Текст на этих страницах предшествует тексту основной главы о Пушкине и записан в разделе, начинающемся со слов: „Несколько общих соображений для памяти“. В этом разделе Горький говорит о романтизме и народности в литературе. Под рубрикой „3“ Горький приводит публикуемый нами текст.
Стр. 269. Слова „Спросить — понятно ли“ заключены Горьким в прямые скобки.
Стр. 270, строка 8. От слов „Он мастер...“ и до слов „... десятки толстых книг“ написано на обороте листа с предыдущим текстом.
Стр. 270, запись 2. Лекциям по истории русской литературы предпослана Горьким на первых же страницах запись плана и оглавление всего курса. Из этого плана и взяты приведенные две записи.
Стр. 271, запись 2. Запись взята нами из места, характеризующего Жуковского, и следует после слов: „В 25 <году> Жук<овский — > настав<ник> и воспитатель Ал<ександра> II, в ту пору бывшего наследником, и в этой должности он состоит 14 лет“.
Стр. 271, строка 27. На указанной Горьким стр. 560 тома I Сочинений Пушкина, изд. „Просвещение“, в примечании к оде „Вольность“ говорится об обстоятельствах написания оды и приведены параллельные места из оды „Вольность“ Радищева, помещенной в главе „Тверь“ его „Путешествия из Петербурга в Москву“.
Стр. 271, запись 3. Запись взята из места в рукописи, характеризующего царствование Александра I.
Стр. 272, запись 2. Запись следует после текста, характеризующего идеологию молодых славянофилов.
Стр. 272, запись 3. Записи предшествует характеристика Горьким идеологии славянофилов, кончающаяся словами: „Вам ясна косность этого учения, созданного двумя влияниями: необходимостью доказать разумность и бесспорность существующего порядка в стране — протестом против засилия иноземцев, количество коих вокруг царя все увеличивалось и влияние становилось все шире“.
Стр. 272, строка 18. Горький имеет в виду слова Пушкина из письма его к А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 г.: „... я закаялся, и написал на днях подражание басни умеренного Демократа И<исуса> Х<риста>“.
Стр. 273, запись 2. Запись сделана на отдельном листке, вложенном между страницами рукописи.
Стр. 273, запись 3. Запись взята нами из места рукописи, характеризующего особенности реализма Гоголя.
Стр. 274, строка 22. Горький приводит эти слова Пушкина по воспоминаниям П. Анненкова. — См. П. В. Анненков, „Литературные воспоминания“, П., 1909, стр. 20.
- 282 -
Стр. 274, строка 32. Горький приводит слова Пушкина по воспоминаниям о нем П. А. Катенина.
Стр. 275, запись 1. Цитата воспроизводится нами по тому VIII „Сочинений Н. В. Гоголя“, ред. Н. С. Тихонравова, СПб., Изд. А. Маркса, 1900, стр. 95.
Стр. 275, запись 2. Цитата воспроизводится нами из книги П. В. Анненкова „Литературные воспоминания“, СПб., 1909, стр. 18.
Стр. 276. Запись следует после характеристики прихода в сороковые годы на сцену русской истории разночинца интеллигента.
Стр. 277, строка 35. Горьким указан ошибочно том; нужен: II.
Стр. 279, запись 3. Запись взята нами из того места рукописи, где Горький говорит об идейном брожении в обществе Николая I после событий 14 декабря.
Стр. 279, запись 4. Запись взята нами из того места рукописи, где Горький подводит итоги общей характеристики творчества Л. Толстого.
————
СноскиСноски к стр. 255
1 Горький упоминает о Пушкине в следующих своих автобиографических произведениях и мемуарах: „В людях“ 1915 г. „Книга“ 1915 г., „Мои университеты“ 1923 г., „Сторож“ 1923 г., „О том как я учился писать“ 1928 г., „Беседы о ремесле“ 1930 г., „Лев Толстой“ 1919 г., „Леонид Андреев“ 1932 г., „Время Короленко“ 1923 г., „Л. В. Красин“ 1926 г.
2 „По поводу нового рассказа А. П. Чехова „В овраге“. — Нижегородский Листок, 1900, № 29, 30 января.
Сноски к стр. 256
1 См. высказывания Горького о Пушкине в статьях: „О русской интеллигенции и национальных вопросах“. — Украинская Жизнь, 1912, 8, сентябрь; „Рецензия: Иван Новиков. Рассказы. М. 1912.“ — Современник, 1912, кн. XII, декабрь; „О современности“. — Русское Слово, 1912, № 51, 2 марта, № 52, 3 марта; „Издалека“. — Запросы жизни, 1912, № 7, 17 февраля; „О карамазовщине“. — Русское Слово, 1913, № 219, 22 сентября; „Еще о карамазовщине“. — Русское Слово, 1913, № 248, 27 октября; „Письма к читателю“ — Летопись, 1916, № 3, март; <Статья без заглавия>. — Путь освобождения, 1917, 15 июля, № 1.
2 См. статьи: „О том, как я учился писать“. — Известия ЦИК, 1928, № 228, 30 сентября; „Заметки читателя“. — Альманах „Круг“, 1927, кн. 6; „О сказках“. — Вступительная статья к книге: Книга тысячи и одной ночи. „Academia“, 1929, том 1; „О литературе“. — Наши достижения, 1930, № 12, декабрь; „О литературе и прочем“. — Известия ЦИК, 1931, № 157, 9 июня; „Об анекдотах и — еще кое о чем“. — Известия ЦИК, 1931, № 348, 19 декабря; „О пьесах“. — „Год шестнадцатый“. Альманах первый. Изд. „Советская литература“ М., 1933; „О языке“. — Известия ЦИК, 1934, № 66, 18 марта; „Беседа с молодыми“. — Литературная Газета, 1934, № 50; „О советской литературе“. — Известия ЦИК, 1934, № 193, 19 августа; „О формализме“. — Правда, 1936, № 99, 9 апреля.