- 458 -

ИЗ МАТЕРИАЛОВ РЕДАКЦИИ АКАДЕМИЧЕСКОГО ИЗДАНИЯ ПУШКИНА

Отчет о работе над IV томом

1

В четвертом томе академического издания Пушкина помещены его ранние поэмы — от „Руслана и Людмилы“ до „Цыганов“ включительно.

Настоящий том является, как и вышедший уже VII том, плодом не единоличной редактуры, а работы коллектива редакторов. Произведения, помещенные в томе, были распределены между пятью специалистами (С. М. Бонди, Г. О. Винокур, Н. К. Гудзий, А. Л. Слонимский и Б. В. Томашевский), из которых каждый был редактором того или иного произведения, критически устанавливающим его текст, обрабатывающим все рукописные и печатные источники и дающим свой научный комментарий.1

На обязанности общего редактора тома (С. М. Бонди) лежало обеспечить научную согласованность в работах редакторского коллектива и добиться единства как в отдельных выводах, так и в методах и технических приемах подачи отдельных текстов и т. д.

По общему плану всего издания, IV том делится на три части: а) основной текст поэм, б) другие редакции, планы и варианты и в) комментарий.

В работе над основным текстом ранних поэм Пушкина редактор встречает трудности прежде всего в отношении текста „Руслана и Людмилы“. Дело в том, что, как известно, эта поэма была напечатана при жизни Пушкина трижды. Второе1 и третье2 издания одинаковы по тексту, но оба они значительно отличаются от первого.3 В издании 1828 г. впервые появился „Пролог“ — „У лукоморья дуб зеленый...“, с другой стороны, был уничтожен ряд мест (размером от двух до одиннадцати стихов) и, наконец, было внесено множество мелких исправлений (замена отдельных слов, форм и т. д.). До последнего времени во всех изданиях перепечатывался текст второго (и третьего) издания, как позднейший и исправленный самим автором. Большой вопрос, однако, правильно ли это. Дело в том, что Пушкин в 1828 г. не только художественно поправлял свою поэму, но и в известной мере изменял ее первоначальный характер, смягчая и уничтожая наиболее нескромные в эротическом отношении места под влиянием нападок критики и из цензурных опасений. Таким образом, позднейший текст этой молодой „озорной“ поэмы, значительно смягченный зрелым Пушкиным, не дает подлинного представления о характере вещи и несколько искажает ее замысел. Исходя из этих соображений, покойный П. Е. Щеголев в собрании сочинений Пушкина в издании журнала „Красная Нива“ дал, в качестве основного текста, текст первого издания поэмы. Но и это решение вопроса нельзя признать правильным: на ряду с уничтожением исправлений Пушкина, вызванных посторонними, не художественными соображениями, в этом случае игнорируются и прячутся от читателя чисто-художественные поправки, явно улучшающие текст первой поэмы Пушкина и нисколько не меняющие ее основного характера.

- 459 -

В настоящем издании (редактор текста С. М. Бонди) сделана попытка подойти к вопросу не формально (точно воспроизводя тот или иной прижизненный текст), а критически, учитывая качественное различие двух видов исправлений Пушкина — чисто художественных и „цензурных“. В академическом издании текст в основном воспроизведен по второму, исправленному изданию, но в него включены три места, которые, как можно думать, были исключены Пушкиным по соображениям цензурным или тактическим. Эти три места следующие: несколько стихов второй песни, где говорится о том, что Людмила была одета в момент своего похищения „точь в точь, как прародительница Ева“, несколько стихов в конце четвертой песни, с описанием тщетных попыток старого Черномора овладеть пленной Людмилой1 и, наконец, шутливое рассуждение о „двенадцати спящих девах“ Жуковского, предшествовавшее описанию встречи Ратмира с ними. В упомянутых только что в сноске заметках Пушкин выражает раскаяние в том, что решился в своей поэме „пародировать девственное создание Жуковского“; следом этого раскаяния и является стремление, сократив это место, смягчить непочтительность и полемичность эпизода. Но эта полемичность по отношению к Жуковскому характерна для всей поэмы в целом, для всего ее замысла; исключенное Пушкиным по соображениям литературной или житейской тактики место только подчеркивает эту полемичность и должно быть сохранено в тексте поэмы.

Другим произведением, текст которого представляет особые трудности для редактора, является „Гавриилиада“. Пушкинских автографов этой поэмы, как известно, не дошло до нас, и текст ее сохранился в виде списков, почти исключительно очень поздних и изобилующих сильными искажениями. Академический редактор „Гавриилиады“ (Б. В. Томашевский), являющийся автором специального текстологического и историко-литературного исследования об этой поэме,1 заново тщательно проанализировал все источники текста ее, руководствуясь принципом — не следовать тексту какого-нибудь одного из списков, хотя бы и признанного лучшим, а критически оценивать каждый „вариант“ данного места, стараясь из сопоставления их обнаружить подлинный текст, искаженный различным образом в списках.

Что касается до остальных поэм — „Кавказского Пленника“ (редактор С. М. Бонди), „Братьев Разбойников“ (редакторы С. М. Бонди и Н. К. Гудзий), „Бахчисарайского Фонтана“, „Цыганов“ (редактор обоих произведений Г. О. Винокур) и отрывка из „Вадима“ (редактор Н. В. Измайлов) — то их текст не представляет особых затруднений и не ставит перед редактором особенно сложных проблем. Все эти произведения печатаются, как обычно, по последним прижизненным изданиям, почти ничем не отличающимся от первых. Отдельные „спорные“ места имеются однако и здесь. Таков эпиграф к „Бахчисарайскому Фонтану“, интимные строки, пропускавшиеся Пушкиным в печати — в заключительной части „Бахчисарайского Фонтана и в эпилоге к „Цыганам“. Редакция IV тома считает, что чисто личные соображения, руководившие в данном случае Пушкиным, не могут служить мотивом к изъятию из основного текста поэм стихов, органически связанных, как это показывают рукописи с остальным текстом поэм. В особенности это нужно сказать о „Цыганах“: строки эпилога не только записаны на экземпляре, подаренном Пушкиным Вяземскому, но имеются также как в черновом, так и в беловом автографах поэмы, на что никто не обращал раньше внимания. Эпиграф к „Бахчисарайскому Фонтану“, по случайным причинам отпавший при четвертой прижизненной перепечатке поэмы, также признано необходимым оставить в основном тексте IV тома академического издания.

Основной текст „Вадима“ печатается по изданию „Стихотворений“, часть I, 1829 г., т. е. в него не включены 25 стихов, вошедшие в отрывок, напечатанный в „Памятнике отечественных муз на 1827 год“ и описывающие

- 460 -

вещий сон героя. Сомнительность публикации альманаха и двукратное повторение Пушкиным текста без этого эпизода представляют достаточное основание для помещения этих 25 стихов в отделе „Других редакций“.

Ревизия рукописей перечисленных выше поэм (главным образом, беловых рукописей) заставляет вносить иной раз поправки в пунктуацию или в орфографию. Корректоры прижизненных пушкинских изданий (или редакторы, вроде Гнедича) нередко нивеллировали особенности пушкинской пунктуации. Особенно отчетливо это видно в „Кавказском Пленнике“: сохранилась рукопись Пушкина, посланная им из Кишинева Гнедичу и, следовательно, бывшая единственным источником первого издания поэмы. Сравнение ее текста с печатным показывает ряд пунктуационных (и орфографических) несовпадений, вызванных, очевидно, редакторской правкой Гнедича.1 В виду этого редакторами академического издания было взято за правило, при разногласиях, в серьезных случаях, в знаках препинания между пушкинскими беловиком и печатным прижизненным текстом, — исправлять последний по рукописи.

Что касается до правописания, то, хотя текст академического издания печатается по новой орфографии, но в нем сохранены все особенности пушкинской орфографии, указывающие на особое произношение поэта (например, „верьхом“, „скрыпеть“, „покаместь“, „жаркой“ и т. п.), а также имеющие не только чисто орфографический, но и грамматический смысл („в постеле“ — от слова „постеля“, а не „постель“ и т д.). И в этом случае, если беловая рукопись Пушкина сохраняла такие особенности, нивеллированные корректором в печатном издании, — академическое издание следовало рукописи. Таких случаев оказалось довольно много.

В результате, академическое издание дает текст поэм, не воспроизводящий механически тот или иной источник, а критически проверенный с учетом всех источников и всех обстоятельств, сопровождавших появление этого текста, такой текст, который должен быть максимально соответствующим подлинным творческим намерениям Пушкина, с одной стороны, и историко-литературному значению данного произведения, с другой.

2

Наиболее интересным и новым в IV томе является второй отдел. Здесь помещены все текстовые материалы к ранним поэмам: варианты печатных изданий и беловых рукописей, планы и наброски планов, а также целиком все черновые рукописи поэм. Все эти текстовые материалы даны здесь с исчерпывающей полнотой, чем, между прочим, юбилейное издание отличается от всех предыдущих изданий сочинений Пушкина. Той же целью — дать полностью все черновые тексты Пушкина — задавалось и первое академическое издание, и в осуществление этого намерения во II томе этого издания многие десятки страниц заняты транскрипциями пушкинских черновиков, совершенно невразумительными, никак не комментированными, наполненными многочисленными „неразб.“ и изобилующими неверными, искажающими смысл чтениями.1 Однако, уже начиная с III тома первое академическое издание отказалось от приведения всех транскрипций черновиков, следующим образом мотивируя это в предисловии к III тому: „Признавая необходимым сохранить уже установленный ранее принцип исчерпывающей полноты академического издания, Пушкинская комиссия, в интересах ускорения печатания текста и примечаний, признала соответственным транскрипцию всех черновых рукописей поэта выделить в особые дополнительные томы, которые должны быть изданы впоследствии...“ Как известно, эти „дополнительные томы“ так и не выходили, о чем не приходится жалеть, так как транскрипции, подобные напечатанным во втором томе, никакой научной ценности не имеют. Сделанные со всей добросовестностью таким знатоком пушкинских рукописей, каким был В. Е. Якушкин, являющиеся результатом, несомненно, большой работы, — эти транскрипции, благодаря неправильному методу

- 461 -

их составления (точнее, отсутствию всякого научного метода), ничего не дают ни читателю, ни специалисту-текстологу.1

Приведу для сравнения одно место из рукописи „Кавказского Пленника“ в том виде, как оно представлено во II томе старого академического издания и в IV томе нового. Я нарочно беру текст вполне разборчивый в рукописи. Все его слова (кроме одного) совершенно правильно прочитаны В. Е. Якушкиным, нет ни одного „неразб“, но благодаря тому, что текст передан транскрипцией, рабски повторяющей внешность рукописи, без всякого текстологического анализа, — невозможно понять ни отдельных слоев, из которых составлен текст, ни даже смысла его. Вот как представлено это место в старом академическом издании (т. II, примечания, стр. 384—385):

Помчался
                    межъ дикихъ горъ
                    во весь опоръ
(Несется) конь межъ* дикихъ* горъ*
На крыльяхъ огненной отваги
Все путь ему: (долина) (равнина) болота, боръ
30 (Ручьи) кусты, утесы и овраги.
33 Сѣдой потокъ (-ли) (ручей-ли) пердъ1 нимъ шумитъ
              (Огнемъ и дымомъ пышетъ онъ)
              (Стрѣлой) и (прямо) въ глубь (стрѣлой) несется
              (Чѣмъ далѣ, тѣмъ быстрѣй летитъ)2
34               Онъ въ глубь кипящую

л. 11.
31 Кровавый слѣдъ за нимъ (ложится) бѣжитъ
                             (стонъ невнятный)
              (И гулъ далекой) (раздается)
32               (И тихой, тихой слышенъ стонъ)!...
              И гулъ пустынный

Взглянув на рукопись этого места, сразу можно увидеть, что настоящий текст заключает в себе два слоя: основной — чистый, ясным почерком написанный беловик и сверх него поправки и переделки, после ряда вариантов дающие новую редакцию. В приведенной транскрипции оба эти слоя обезличены, и работа Пушкина над текстом осталась непоказанной. В новом академическом издании эти оба слоя показаны отдельно. Сначала приведен основной беловой текст:

Несется конь меж диких гор
На крыльях огненной отваги...
Всё путь ему: долина, бор,
Ручьи, утесы и овраги...
Огнем и дымом пышет он,
Чем дале, тем быстрее мчится,
Кровавый след за ним ложится
И тихой, тихой слышен стон!

Затем отдельно показан второй слой результат переработки этих стихов. Под строкой в сносках — промежуточные варианты в последовательности их появления.

Помчался конь меж диких гор¹
На крыльях огненной отваги...
Всё путь ему: болото,² бор,
Кусты утесы и овраги...
Седой поток пред ним шумит³
Он в глубь кипящую несется⁴
Кровавый след за ним бежит
И шум пустынный⁵ раздается

¹ во весь опор

² равнина

³ а. Ручей ли перед ним шумит

   б. Поток ли перед ним шумит

⁴ а. Стрелою прямо в глубь несется

   б. Стрелой он прямо в глубь несется

⁵ а. И гул далекой

   б. И стон невнятный

Нечего и говорить, что в случаях более трудных, чем приведенный (а таких в рукописях

- 462 -

Пушкина несравненно больше, чем легких), — и метод чтения, применяемый в старом академическом издании, и транскрипции его еще более несостоятельны. Нынешние же методы дают возможность учесть и довести до читателя все мельчайшие детали текста черновика в их функциональных связях: не только прочесть и привести все написанные и зачеркнутые слова, но привести их в контексте работы Пушкина, как варианты данного стиха, части его или отдельного слова. Эта несколько схематичная система обозначения (последнее чтение черновика — в тексте, а все предыдущие — в сносках под строкой, под буквами в последовательности их написания) дает возможность полностью и в смысловом контексте передать всё написанное Пушкиным — и в известной мере показать непосредственно его работу над произведением. Полностью вся последовательность работы Пушкина этим способом все же показана быть не может прежде всего потому, что мы далеко не всегда можем быть вполне уверены, что точно знаем эту последовательность. В большинстве случаев она видна из анализа рукописи, но есть случаи, когда рукопись ничего не дает в этом смысле. Кроме того, в нашем способе подачи черновика текст дается, как правило, в последовательности самого произведения (от первых его строк к последним), между тем как иной раз (и нередко) пишется оно не подряд, а то, что ближе к концу, — раньше предыдущего и т. п. Всего этого не показывает отдел „Другие редакции и варианты“, да и установить все эти моменты писания вещи по виду рукописей часто бывает невозможно. Всё же, за приведенными исключениями, отдел тома „Другие редакции и варианты“ (дополненный соответствующими объяснениями в комментариях) дает достаточное представление о том, как возникал текст данного произведения.

Давая при воспроизведении черновика последнее его чтение („сводку“) вверху страницы, а предыдущие зачеркнутые варианты — под строкой в сносках к соответствующим словам и стихам сводки, — редакторы не стесняли себя соблюдением во всех случаях одной и той же системы подачи вариантов. В зависимости от качества данного места в рукописи, большей или меньшей его сложности и т. п. — варианты отнесены то к одному слову:

Прощай,⁸ мой муж ревнив и зол

⁸ а. Беги б. Поди в. Ступай

то к целому стиху:

Цыганы шумною семьей¹

1 а. Цыганы вольною семьей

   б. Цыганы вольною толпой

   в. Цыганы шумною толпой

то к группе стихов:

Но вот на табор кочевой
Нисходит сонное молчанье⁴

⁴ Вм. ст. 10—11:

а. Но сон на табор кочевой

    Нисходит — молчанье

б. Но вот на табор кочевой

    Нисходит сон и с ним молчанье

в. Но сон на табор кочевой

    Нисходит; сонное молчанье

    В пустыне царствует

Иногда, в тех случаях, когда одно и то же место несколько раз и по-разному исправлялось Пушкиным, причем каждая „редакция“ данного куска имела свои „варианты“, — редакторы, чтобы не создавать слишком сложной и невразумительной системы сносок, давали эти „редакции“ тут же в основном тексте, одну вслед за другой, а варианты отдельных слов и стихов — в сносках. Так, например, вставной кусок из речи черкешенки во II песни „Кавказского Пленника“, написанный с сетью густых помарок на полях беловика поэмы, следующим образом представлен в академическом издании:

Первая редакция ст. 23—28.

Не страшен жребий мне готовый¹
Напрасно мой отец суровый
И гордый² <и> надменный³ брат
В чужой аул за много злата⁴
Давно продать меня хотят.
Я умолю отца и брата
Не то найду кинжал иль яд

Вторая редакция ст. 23—28.

Я знаю жребий мне готовый
Не страшен мне отец суровый
И гордый, своенравный⁵ брат
В чужой аул ценою злата
Они продать меня хотят
Я умолю отца и брата
Не то найду кинжал иль яд.

¹ Иду на всё душой готовой

² жадный

³ самовластный

⁴ Стих начат: В ау<л>

⁵ а. неприступный б. непреклонный

- 463 -

Конечно, и в новом издании отдельные слова черновиков остались неразобранными, но их количество чрезвычайно, мало и не идет в сравнение с количеством „неразб.“ в старом академическом издании.1

Что касается до текстов беловых рукописей, а также разных печатных прижизненных изданий, то не имело смысла приводить эти тексты целиком, подобно черновикам, так как в большинстве случаев их текст отличается от окончательного, принятого за основной, лишь в отдельных местах небольшого объема: пропуск или вставка нескольких стихов, замена одного стиха другим и т. п. Эти разночтения и приведены в отделе „Других редакций и вариантов“, каждое отдельно, в виде вариантов к тому или иному стиху или группе стихов основного текста.

Таким образом, здесь впервые воспроизведен исчерпывающим образом весь сохранившийся текст включенных в том произведений Пушкина, — а академическое издание в целом воспроизведет, следовательно, весь дошедший до нас текст Пушкина, и притом текст критически проработанный, препарированный для читателя, осмысленный, с отнесением каждого его элемента на свое место.2

В академическом юбилейном издании должен быть собран весь текстовой материал Пушкина, и на нем должна базироваться вся научно-исследовательская работа о произведениях Пушкина.

Перейду теперь к содержанию отдела „Других редакций и вариантов“ в IV томе академического издания Пушкина.

3

Черновики „Руслана и Людмилы“ сохранились далеко не вполне. Первая песнь отсутствует вовсе, за исключением двух-трех небольших набросков, остальные также полны пробелов. Текст черновиков „Руслана и Людмилы“ после многих проб и переработок, в общем, близко подходит к окончательному тексту. Здесь главный интерес представляет не этот сводный текст, а помещаемые под строкой отброшенные Пушкиным варианты, показывающие ход его работы над текстом первой поэмы. Есть в черновиках „Руслана“ и небольшие куски (по несколько стихов). вовсе не вошедшие в окончательный текст и до сих пор не напечатанные в связном виде. Приведу некоторые из них.

Резко отличается от печатного текста довольно любопытное вступление к V песне (в черновике она была IV):

Как я люблю мою княжну,
Мою прекрасную Людмилу.
В печалях сердца — тишину,
Невинной страсти огнь и силу,

- 464 -

Затеи, ветреность, покой,
Улыбку сквозь немые слезы
И с этим юности златой
Все нежны прелести, все розы...
Бог весть — увижу ль наконец
Моей Людмилы образец —
Но с нетерпеньем ожидаю
Судьбою данной <?> мне княжны
(Подруги милой, не жены,
Жены я вовсе не желаю).
[Но] вы, Людмилы наших [дней],
Поверьте [совести моей],
[Душой открытой] вам желаю
Такого точно жениха,
Какого здесь изображаю
По воле рифмы и стиха.

Из более мелких отрывков, не включенных в окончательный текст „Руслана и Людмилы“, приведу место из сцены Руслана на старом поле битвы. После стихов

Ужель от вечной темноты
Ужели нет и мне спасенья —

в черновике шло:

Ужель со мною в тишине
Моих <побед> погибнут звуки,
И не будут мне
Завидовать младые внуки?
Что нужды! друг души моей,
Людмила, ангел незабвенный,
Воспомнив взор твоих очей,
Пускай умру, молвой забвенный,
Твоей любовию блаженный.

Не вошел также в печатный текст набросок из шестой песни после стихов, звучащих в окончательном тексте следующим образом:

Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: восстали печенеги!

В черновике далее набросаны стихи:

Злосчастный град! Увы! Рыдай!
Твой светлый опу<стеет край> <?>
Ты будешь бранная пустыня.
Где грозный, пламенный Рогдай?
И где Руслан? И где Добрыня?
Кто князя-Солнце оживит?

Черновики „Кавказского Пленника“ дают гораздо больше нового материала, как в смысле новых неизвестных текстов Пушкина, так и в отношении работы Пушкина над стихом.

Крайне интересны здесь варианты, показывающие как упорно и настойчиво работал Пушкин над текстом поэмы, как он, много раз возвращаясь к одному и тому же месту, добивался всё большей точности и выразительности. Мы находим здесь по нескольку десятков вариантов одного и того же стиха; приводить образцов я не буду — это заняло бы слишком много места. Приведу только куски нового текста, не вошедшие в окончательную редакцию и остававшиеся до сих пор погребенными в черновиках. Несколько стихов в начале первой песни:

Он раб. Усталою главой
К земле чужой припал он снова
[Как будто] [в ней] от скорби злой
Искал приюта гробового.
Не льются слезы из очей,
В устах сомкнутых нет роптанья,
В душе, рожденной для страстей,
Стеснил он гордые <?> страданья <?>
он видит лишь <?> одно:
Погиб! мне рабство суждено.

Стихи в описании черкешенки:

Она томилась, тосковала,
Задумчиво подруг бежала,
[Не пела] песен круговых
И на черкесов молодых
С улыбкой глаз не подымала.

Два наброска к описанию черкесов:

1.

Оружья смерти путник ищет,
Готовит грозному конец.
Раздался выстрел — но свинец
По воздуху жужжит и свищет —
И дикой невредим.

2.

Черкес хватает лук <заветный>     
[Стрела] взвилась — и в<след за ней>,     
Приют оставя незаметный,     
Убийца скачет средь полей.     

Большой кусок текста Пушкин не включил в окончательный текст речи пленника. Этот кусок, над которым Пушкин много трудился и пробовал разные редакции его отдельных мест, мы даем в самой последней (впрочем, также не вполне доработанной) редакции. Он начинается с четверостишия, вошедшего в печатный текст:

Несчастный друг! зачем не прежде
Явилась ты моим очам,
В те дни как верил я надежде
И упоительным мечтам?
Но поздно, поздно, неба ярость
Меня преследует, разит.
Души <?> безвременная старость
Во цвете лет меня мертвит.
Вот скорбный след любви несчастной.
Душевной бури след ужасный.

- 465 -

Во цвете невозвратных дней,
Минутной бурною порою
Утраченной весны моей,
Плененный жизнью молодою,
Не зная света и людей,
Я верил счастью: в упоеньи
Летели дни мои чредой <?>,
И сердце, полное мечтой,
Дремало в милом заблужденьи.
Я наслаждался — блеск и шум
Пленяли мой беспечный ум,
Веселье чувства увлекало,
Но сердце втайне тосковало <?>
И чуждое младых пиров
К иному счастью призывало.
Услышал я неверный <зов> —
Я полюбил — и сны младые
Слетели с изумленных вежд.
С тех пор исчезли сны златые,
С тех пор не ведаю надежд.1
О милый друг — когда б ты знала,
Когда б ты видела черты
[Неотразимой] <?> красоты —
Когда б ты их воображала...
Но нет... словам не передать <?>
Красу души ее прелестной.
О если б мог я рассказать <?>
Ее <нрзб.> звук чудесный.
Ты плачешь? но зачем об ней
Тревожу я воспоминанья?
Увы, тоска без упованья
Осталась от <?> любви моей <?>
................
Как часто в тишине <нрзб.>,
Когда я негой упоенный
Твое дыханье тихо пью,
Из [мрака] лик ее выходит
И тайную тоску наводит
На [душу] мрачную мою.
Она мне враг — [веселье], радость,
Восторги, сладкий дар небес,
Души пленительную младость —
Любви всё в жертву я принес.

В „Гавриилиаде“ нет никаких „других редакций и вариантов“, исключая известного небольшого куска, сообщенного товарищем Пушкина Комовским („Вы помните ль то розовое поле“). „Варианты“ многочисленных списков поэмы, из которых редактор выбирал элементы подлинного пушкинского текста, не являются в сущности „вариантами“ в обычном смысле: они представляют собой заведомо не пушкинский текст (почему он и отвергнут редактором). Поэтому этим „вариантам“ не место в отделе „Других редакций и вариантов“ (отведенном, так же как и основной отдел, пушкинским текстам). Они помещены в комментарий, в контекст статьи, обосновывающий выбранный редактором текст.

Черновики „Братьев разбойников“ (редакторы текста С. М. Бонди и Н. К. Гудзий) не дают каких-либо значительных кусков неизвестного до сих пор текста. Сохранившиеся черновики начала поэмы интересны тем, что в них несколько подробнее и резче, чем в печатном тексте, разрабатываются мотивы одиночества, отчуждения от среды и мотив социальной злобы будущих братьев разбойников.

Никто не утешал сирот
Ни лаской ни хвалой приветной;
Родясь для горя <и> забот,
От колыбели перволетной
К унынью привыкали мы
.............
Наскуча барскою сохой,
Забыв работу [полевую],
Пошли на стороне [чужой]
Испытывать Судьбу иную...

Черновая рукопись „Вадима“ не сохранилась. От нее остались лишь обрывки на корешках вырванных листов в тетради ЛБ № 2366, до сих пор не обращавшие на себя внимание и впервые изученные для академического издания. Обрывки слов на корешках не дают целых вариантов, а частью не поддаются и расшифровке; поэтому они не введены в отдел вариантов и других редакций, а помещены и описаны в комментариях. Они показывают, что черновая рукопись содержала, повидимому, всё, что известно из текста „Вадима“, включая и выброшенное в позднейшей печатной редакции описание сна, и едва ли заключала продолжение текста, кроме известного в печати, — если же заключала то продолжение, о котором говорит А. Н. Муравьев в письме к М. П. Погодину („Литературное Наследство“, № 16—18, стр. 696), то оно было на других вырванных листах той же рукописи, существование которых устанавливается по числу листов в тетрадках, из которых сброшюрована рукопись, но от которых не осталось и корешков. Те же обрывки черновой рукописи дают основание и для датировки набросков „Вадима“ январем — февралем 1822 г., не позднее.

- 466 -

Черновики „Бахчисарайского Фонтана“ сохранились далеко не все. Отсутствует черновик большей части поэмы. Но и сохранившиеся в рукописях отрывки дают крайне любопытные варианты отдельных стихов (приводить их здесь я не буду). Укажу только три места, где новые варианты захватывают несколько стихов. Таков, во первых, вариант стихов 16—17; вм. печатного текста

Так бурны тучи отражает
Залива зыбкое стекло,

в черновике было:

Так моря зыбкое стекло
Рисует ночью бурны тучи
И берег темный и дремучий.

Затем варианты стихов 68—73 о евнухе:

Его душа любви не просит;
Она мертва, он хладно сносит
И слезы пленницы младой,
И шутки шалости нескромной,
И смех черкешенки живой,
И тихий взор грузинки томной.

Наконец, не попавшее в печатный текст четверостишие после ст. 181—184 (описание Марии):

Природы милые дары
Она искусством украшала;
Она домашние пиры
Волшебной арфой оживляла —

В черновике здесь следовало:

Никто равняться с ней не мог,
Когда на играх Терпсихоры
Она полетом стройных ног
Невольно увлекала взоры.

Черновики „Цыганов“ сохранились почти полностью. Эти черновики представляют собою очень выразительное свидетельство упорной и сложной работы над текстом поэмы и довольно сильно отличаются от окончательного текста, хотя и не дают новых больших кусков текста, — если не считать давно известного монолога Алеко над колыбелью сына. Редактор „Цыганов“ Г. О. Винокур с большим искусством разложил сложную запутанную рукопись этого куска на отдельные слои и точно установил всю последовательность работы Пушкина над этим местом.

Приведем несколько новых текстовых отрывков из черновика „Цыганов“. В начале поэмы:

Пасутся кони в чистом поле,
Медведь-плясун перед шатром
Раскованный лежит на воле;
Проворный молот кузнеца
Гремя по наковальне скачет.
Собака лает; близ отца
Дитя во сне кричит и плачет.

Варианты стихов, описывающих старого цыгана, ожидающего Земфиру:

Уже пшено,
Бояр молдавских подаянье,
В сосуде старом сварено,
Но им не тронуто оно.

Вариант стихов 140—145 (об Алеко):

Но страсти [бурные] кипели,
Играли [темною] судьбой
И необузданны владели
Его посл<ушною> душой;
И вырывались иногда
Из уст его такие звуки,
Такой глубокий, чудный стон...

Последние три стиха, не вошедшие в окончательный текст „Цыганов“, Пушкин повторил в „Евгении Онегине“, в черновом варианте XVII строфы 2-й главы.

Интересны два варианта ст. 494—499, разрабатывающие сцену погребения Земфиры

Отец любовницы несчастной
Над милой дочерью стонал,
Цветами мертвую венчал.

или:

Младые девы чередой
В уста Земфиру целовали
И розами чело венчали

Упомяну о попытке разработки нового мотива в эпилоге к „Цыганам“:

Почто ж, безумец, между вами
В пустыне не остался я,
Почто за прежними мечтами
Меня влекла судьба моя?

Не буду приводить остальных вариантов такого же рода.

4.

Третью часть тома составляют комментарии. Описаны все источники текста (рукописные и печатные), приведены все нужные объяснения к текстам, данным в отделе „Других редакций“, даны мотивировки всех принятых редакторами новых и необычных чтений и т. д.

- 467 -

В комментариях выясняется происхождение и история создания произведений, входящих в том. Здесь сведены вместе и по новому освещены данные, добытые наукой до сих пор. Внимательное исследование дало возможность во многих случаях более детально, а иной раз и совершенно по новому раскрыть историю замысла и написания пушкинских поэм. Нет возможности привести в этой статье все „новости“, которые дает в этом отношении комментарий, укажу только на наиболее крупные. По новому представляется происхождение отрывка „Братьев-Разбойников“ (комментарий Н. К. Гудзия) и связь его с замыслом „Бахчисарайского Фонтана“ (комментарий Г. О. Винокура). История этих произведений такова: в 1821 г., после „Кавказского Пленника“ и „Гавриилиады“, Пушкин задумал новую поэму, с главными персонажами — разочарованным героем-злодеем и двумя женщинами; одну он любит — без взаимности, другая, наоборот, любит его. В конце концов обе гибнут.1 Пушкин в то время колебался между двумя вариантами этой поэмы: сохранился в рукописи план поэмы с этим сюжетом, где герой — волжский разбойник, одна женщина — его любовница, другая — пленная дочь купца. Этот план относится приблизительно к середине 1821 г. К нему, очевидно, относится черновой отрывок, начинающийся стихом „На Волге в темноте ночной“. Тем же временем датируется начало работы над другим вариантом того же сюжета: это — поэма о крымском хане Гирее, Зареме и пленнице Марии. В этом варианте, по замыслу Пушкина, в поэму (повидимому именно к этой стадии замысла относилось первоначальное название „Бахчисарайского Фонтана“ — „Гарем“) включалось лирическое описание крымской природы и быта и воспоминания о его недавней крымской любви. Помимо всего этого и независимо от указанного сюжета, Пушкин в 1821 г. начал писать балладу или „молдавскую песню“ вроде „Черной Шали“ (и тем же размером), о братьях разбойниках (очевидно, сочетание впечатления о виденном им побеге двух разбойников в Екатеринославе с впечатлением от „Шильонского узника“ Байрона). Написав несколько стихов этой баллады („Нас было два брата...“ и т. д.), Пушкин вздумал соединить два разбойничьих сюжета в одной поэме — и в план поэмы „Разбойники“ включил в качестве первого пункта содержание своей баллады: „I. Разбойники. История двух братьев. 2. Атаман, с ним дева...“ и т. д. Остановившись на русском разбойничьем варианте своей поэмы и, следовательно, отказавшись от сюжета „Гарема“, Пушкин начал в 1822 г. новую поэму о Крыме, куда должны были перейти его лирические тирады и описания. Сюжет этого нового замысла нам остался неизвестен, так как от всей поэмы сохранилось только заглавие — „Таврида“ — и несколько набросков лирического начала „Ты вновь со мною наслажденье...“ Неизвестно, много ли Пушкин написал из поэмы о разбойниках, но в конце концов, если верить его словам, он сжег написанное, кроме начала — истории двух братьев, которую и напечатал под заглавием „Братья Разбойники“. Романтический же сюжет прежних „Разбойников“ окончательно был закреплен за крымской поэмой, получившей в конце концов название „Бахчисарайский Фонтан“ и законченной в 1823 г.1

В комментариях к „Бахчисарайскому Фонтану“ детально разобран и окончательно решен вопрос о происхождении и истории в композиции поэмы отрывка „Он кончен, верный мой рассказ, исполнил я друзей желанье“ (или в другом варианте: „Исполню я твое желанье — Начну обещанный рассказ“). Выяснилось, что эти стихи в беловом автографе поэмы непосредственно предшествовали теперешнему заключению: „Покинув север наконец“ и, таким образом, открывали собой лирическую концовку поэмы. Удалось установить также некоторые интересные детали в истории первого печатного издания поэмы (1824). Известно, что „Бахчисарайский Фонтан“ получил широкое распространение в списках еще до напечатания. Свидетельство Д. В. Дашкова („Русский Архив“, 1868, стб. 600) о том, что в том списке, по которому он знакомился с поэмой, палачи Заремы были

- 468 -

названы „кизлярами“ (ошибка Пушкина — „кызляр“ по турецки значит „девушки“, — исправленная по инициативе Дашкова в издании 1824 г.), дало критерий для отличия прижизненных списков „Бахчисарайского Фонтана“, восходящих к автографу, от списков, восходящих к печатным изданиям. Сличение одного из списков первой категории с печатным изданием бросает некоторый свет на цензурную историю поэмы.1

Важным пунктом комментария к „Бахчисарайскому Фонтану“ является раскрытие источника эпиграфа к поэме. Вопрос об источнике этого эпиграфа давно уже интриговал исследователей, но никто ни разу не занялся им вплотную, а обращение за помощью к востоковедам до сих пор не приводило к результатам. В более счастливом положении оказался редактор „Бахчисарайского Фонтана“ в академическом издании, обратившийся за помощью к переводчику Сади К. И. Чайкину. К. И. Чайкин нашел источник Пушкинского эпиграфа в поэме „Бустан“, где, между прочим, читаем (в буквальном переводе, сообщенном К. И. Чайкиным): „Я услышал, что благородный Джемшид над некоторым источником написал на одном камне: «Над этим источником отдыхало много людей подобных нам. Ушли, как будто мигнули очами, т. е. в мгновение ока»“. Судя по тому, что „источник“ подлинника в пушкинском эпиграфе превратился в „фонтан“, с уверенностью можно полагать, что это изречение стало Пушкину известно из французского перевода, так как по французски „la fontaine“ и значит „источник“, или же из такого русского перевода, который сделан с французского перевода, но не непосредственно с персидского оригинала.

Текст пушкинского эпиграфа в его первой части довольно точно передает соответствующее место „Бустана“. Что касается расхождения в тексте последних слов эпиграфа и „Бустана“, то, как объясняет К. И. Чайкин, расхождение получилось следующим образом: бе рэфтэнд (букв. они ушли) соответствует „странствуют далече“, а чэшм бэр hэм зэдэнд (букв. „мигнули оком“) понято было как «смежили глаза» (что вполне законно, ибо такое значение в персидском имеется) и отсюда: „иных уж нет“.1

В комментарии к „Цыганам“ удалось довольно точно хронологизировать отдельные этапы работы Пушкина над поэмой. Поэма была начата в середине января 1824 г. К моменту приезда в Михайловское, были набросаны начерно только две первые главы поэмы и кусочек третьей. В Михайловском Пушкин взялся за поэму только по окончании 3-й главы „Евгения Онегина“, т. е. после 2 октября, а к 10 октября вся поэма была не только закончена, но уже и отделана и переписана набело. Таким образом, история написания „Цыганов“ как бы предвосхищает историю исключительно быстрого написания „Полтавы“.

Историко-литературный комментарий ко всем поэмам, помещенным в IV томе, заключает много свежих данных и в отношении собственно литературной истории первого цикла пушкинских поэм. Редакторы отдельных поэм ставили себе целью по возможности исчерпать вопрос о литературных материалах, служивших Пушкину для соответствующих произведений и посильно осветить вопрос о месте той или иной поэмы в общем ходе пушкинского творчества.

Несмотря на то, что комментарии к поэмам Пушкина делались несколькими редакторами, было приложено старание, чтобы не только не было фактических или методологических разногласий между отдельными частями комментария, но и к тому, чтобы читатель, читая подряд комментарии к отдельным поэмам, получил последовательную картину развития Пушкина, как автора поэм, от 1820 до 1824 г. Комментариям к отдельным произведениям предпослана статья общего редактора тома, в которой сведены и кратко резюмированы основные положения, касающиеся этой линии развития пушкинского творчества.

С. Бонди.      

Сноски

Сноски к стр. 458

¹ Для двух произведений — „Руслана и Людмилы“ и „Братьев-Разбойников“ — работа чисто текстологическая (установление основного текста и обработка вариантов и других редакций), с одной стороны, и составление комментария, с другой, была распределена между двумя лицами, работавшими в тесном контакте друг с другом.

¹ Отдельное издание 1828 г.

² В составе „Поэм и повестей Александра Пушкина“ 1835 г.

³ Отдельное издание 1820 г.

Сноски к стр. 459

¹ В рукописных заметках о своих поэмах Пушкин защищает эти стихи от нападок критиков, говоря, что они представляют собой лишь „смягченное подражание Ариосту“. Тем не менее при переиздании поэмы он предпочел исключить это место.

¹ А. С. Пушкин. „Гавриилиада, поэма. Редакция, примечания и комментарий Б. Томашевского“. П., 1922.

Сноски к стр. 460

¹ Во втором издании Пушкин многие из этих отступлений от рукописи отменил, — но не все, так как, видимо, правил текст прямо по печатному экземпляру, не сверяя со своей рукописью.

¹ В первом томе таких транскрипций не было, так как заключающиеся в нем лицейские стихи Пушкина, обычно, не имеют черновых рукописей.

Сноски к стр. 461

¹ Подробно об этом сказано в статье „Неосуществленное послание к «Зеленой Лампе»“ („Временник Пушкинской комиссии“, I, стр. 33—52). Там же рассказано о том методе, который принят для чтения и воспроизведения чернового текста в юбилейном академическом издании.

^* Зачеркнуто и восстановлено.

¹ Описка: „предъ“

² Ошибочное чтение В. Е. Якушкина: у Пушкина „мчится“.

Сноски к стр. 463

¹ В тексте черновика встречаются иногда отдельные буквы слов, которые Пушкин начал было писать, но тут же зачеркнул, встречается написанная часть слова. В тех случаях, когда из контекста ясно, какое это слово, в вариантах оно приводится целиком, (напр., „Стих начат: Си<дят> <?>“ или „О<н> <?>“); если же смысл начатого слова неясен из контекста, то все же в вариантах приводится эта отдельная буква или начало слова, для того, во-первых, чтобы довести до сведения читателя, что в данном месте был у Пушкина какой-то вариант, и, во-вторых, в расчете на то, что более догадливому и остроумному читателю придет в голову правильная расшифровка данного начатого слова.

² Могут возникнуть сомнения в необходимости такой исчерпывающей полноты текстов на том основании, что исследователь-текстолог может не удовлетвориться приведенными в академическом издании расшифровками, а обратится непосредственно к рукописям, широкому же читателю такое детальное воспроизведение черновиков не нужно.

Эти сомнения мне представляются совершенно неосновательными. В наше время, когда внимание и интерес к Пушкину достигает такой небывалой прежде высоты, — подробная демонстрация в академическом издании работы Пушкина над его произведениями не может быть чужда и неинтересна широкому читателю. Что касается до специалиста-литературоведа, то и для него, в случае обращения его к рукописям Пушкина, академическое издание будет совершенно необходимым пособием. Хорошо известно, какие трудности для чтения и расшифровки представляют собой перемаранные и исчерканные, написанные с массой описок и сокращений пушкинские рукописи. Только в результате большой работы специалистов-текстологов мы теперь начинаем вплотную знакомиться с содержанием этих рукописей. Ученый — не специалист-текстолог, обратившийся непосредственно к рукописям Пушкина, вряд ли найдет в них много больше того, что было найдено за все многие десятилетия изучения Пушкина, когда, несмотря на изобилие работ о произведениях Пушкина, оставались неизвестными находящиеся в черновиках Пушкина десятки черновых стихов.

Сноски к стр. 465

¹ Другой вариант вместо последних четырех стихов:

Безумец! Я любви желал —
Другой не признавая власти —
И скоро час ее настал.
Я полюбил — мятежной страсти
<Я> пламень [роковой] познал.

Сноски к стр. 467

¹ Сюжет, отдаленно напоминающий байроновского „Корсара“.

¹ Ср. комментарии С. Бонди к „Братьям-Разбойникам“ в IV т. Соч. Пушкина изд. „Академия“ (1936).

Сноски к стр. 468

¹ См. Г. Винокур, „Крымская поэма Пушкина“, „Красная Новь“, 1936, № 3.

¹ Редакция академического издания пользуется случаем, чтобы засвидетельствовать свою признательность К. И. Чайкину, остроумно и талантливо разрешившему вопрос об источнике эпиграфа к „Бахчисарайскому Фонтану“.