429

А. С. Пушкин. Избранная лирика. Редакция, примечания и вступительная статья Д. Д. Благого. Гос. издательство „Художественная литература“. М., 1935. Стр. 388. тираж 200 000.

„Избранная лирика“ Пушкина, выпущенная двухсоттысячным тиражем под редакцией и с примечаниями Д. Благого, ставит своей задачей осуществление массового, общедоступного издания стихов Пушкина. Именно поэтому следует отнестись к ней с особенным вниманием. Пожалуй, из всего пушкинского творчества издание его лирики и комментирование ее является особенно трудной задачей. Здесь важны вопросы отбора материала и его расположения, которые не стоят перед редактором отдельных больших произведений Пушкина. Да и комментирование лирических произведений, тесно связанных с биографией, с внутренней жизнью поэта, но в то же время и несводимых к фактам этой биографии, — задача исключительно трудная и далеко не исчерпывающаяся подведением „справочного аппарата“ к мифологическим именам и иностранным словам.

Наиболее ответственная задача отбора произведений Пушкина, выбора его „избранной“ лирики решена редактором смело и оригинально, однако многое в подборе стихов Пушкина все же является спорным, зависящим от чисто вкусовых, эстетических симпатий редактора. Самый объем книги позволял включить в нее основной фонд лирики Пушкина — все его законченные стихотворения. Д. Благой в основном их и включил, но, стремясь раздвинуть рамки „законченного“ и печатавшегося самим Пушкиным, он включил в свой сборник довольно значительное количество незаконченных произведений и черновых набросков. Это расширение традиционного круга пушкинской лирики можно, конечно, только приветствовать, но остается не совсем понятным и мотивированным при наличии этих черновых набросков отсутствие ряда таких произведений, которые включались самим Пушкиным в издания его стихотворений. Так среди стихов, включенных в „Избранную лирику“, отсутствуют: „Именины“ (напечатано в „Стихотворениях“ издания 1826 года), „То Dawe Esqr.“ („Зачем твой дивный карандаш“, включено в издание 1829 г.), „Голицыной-Суворовой“ („Давно об ней воспоминанье“, напечатано в „Карманной книжке для любителей русской старины и словесности на 1830 г.“), „Движение“ (включено в издание 1829 г.), „При посылке бронзового сфинкса“ (включено в издание 1832 г.) и др. Дело, конечно, не в том, что именно эти стихи должны были быть включены в „избранную лирику“, хотя аналогичные по своей значимости стихотворения Д. Благой включает, в том числе даже случайные альбомные мелочи. Неясны мотивы предпочтения черновых набросков стихам, включавшимся самим Пушкиным в состав его сборников стихов, или печатавшихся им в журналах и альманахах. В частности Д. Благой включает такие стихи, как

430

„Добрый совет“, „За Netty сердцем я летаю“, „И вы поверить мне могли“, экспромпты из писем к Гнедичу и Соболевскому и т. д. Неоправдано также включение в избранную лирику вещей, принадлежность которых Пушкину не установлена окончательно („Автору «Истории государства российского»“), о чем кстати свидетельствует в примечании сам же Д. Благой (в других изданиях это стихотворение выносится в Dubia). Вызывает сомнение и необходимость включения таких шуточных экспромтов Пушкина как, например: „Тодорашка в вас влюблен“, или случайных черновых отрывков вроде четверостишия „Забыв и рощу и свободу“, незаконченных набросков с рядом конъектур „Кто, волны, вас остановил“, „Надеждой сладостной младенчески дыша“ и т. д. и т. п.

При этой пестроте отбора стихотворений вопрос об их расположении приобретает особенно большое значение. Д. Благой располагает стихотворения в хронологическом порядке, оговаривая в примечаниях незаконченные или черновые наброски. Благодаря этому законченные, основные произведения Пушкина все время перемежаются с черновыми отрывками, имеющими второстепенное значение, что затрудняет для читателя восприятие лирики Пушкина. Для массового издания, дающего избранную лирику Пушкина, целесообразней было бы выделение незаконченных черновых стихотворений в особый отдел.

Д. Благой не ограничился в своей „Избранной лирике“ воспроизведением текстов, принятых в наиболее авторитетных изданиях Пушкина, в частности в шеститомнике Госиздата (имеем в виду издание третье, 1935 г.). В целом ряде случаев он дает свое собственное чтение текстов Пушкина, по-своему решая спорные вопросы. Не вдаваясь сейчас в подробную оценку текстологической работы Д. Благого, следует все же усомниться в целесообразности безапелляционного разрешения сложных текстологических задач в массовом издании. В результате читатель получает различные тексты Пушкина даже в таких массовых изданиях, которые никак не призваны заново разрешать текстологические проблемы и тем самым умножать количество разных „изводов“. В пределах массового издания редактор вдобавок лишен возможности аргументировать свое чтение текста. Так, например, по сравнению с текстами, принятыми в шеститомнике (редактор стихотворений — М. А. Цявловский) (3-е изд. 1935 г.), Благой в „Деревне“ предлагает чтения: „губительный позор“ (а не „убийственный позор“), „склонясь на чуждый плуг“ (а не „с поникшею главой“), „развратного злодея“ (а не „бесчувственной злодея“), в стихотворении „К Чаадаеву“ — „гордой славы“ (а не „тихой славы“), „кипят еще желанья“ (а не „горит желанье“) и т. д. Но если текст этих стихотворений в значительной мере спорен, то в других случаях текстологические решения Д. Благого могут встретить более серьезные возражения, как например, отступление от текста, принятого в шеститомнике, в „Стихах, сочиненных ночью во время бессоницы“, где восстанавливается чтение первого посмертного издания „Темный твой язык учу“, принадлежащее по всем данным Жуковскому (вместо „Смысла я в тебе ищу“ автографа). Но дело, конечно, не в этих отдельных разночтениях, а в самом внесении в массовое издание ревизионистских принципов, в еще одном пересмотре пушкинского текста.

Правда, следует отметить и положительные стороны предпринятой Благим ревизии текстов, в частности возвращение в стихотворении „Анчар“ к первопечатному тексту („Северных Цветов“ на 1832 г.) в стихе „А царь тем ядом напитал“, измененном в собрании стихотворений на „князь“, после объяснений с Бенкендорфом (кстати, в шеститомнике и в других изданиях Пушкина печатается „князь“).

Наибольшие трудности стояли перед Д. Д. Благим при комментировании стихотворений. В основном научно-квалифицированный и тактичный комментарий Благого всё же получился несколько громоздким и перегружает книгу. Эта перегрузка относится как к количеству и характеру объясняемых слов, так и к размеру отдельных примечаний, иногда занимающих половину страницы петитом. Прежде всего следует указать, что целый ряд слов, объясняемых Благим, едва ли нуждается в объяснении. Неясно, на кого рассчитаны такие примечания, как например: „Гусары — конный полк, сформированный Екатериной II“ (стр. 326), или „Урядник — нижний чин (соответствует унтер-офицеру) в казачьих войсках“ (стр. 362). Но ведь объясняя урядника через унтер-офицера, вполне

431

логично объяснить и слово „унтер-офицер“ и так далее, до бесконечности. Или, например, объясняется слово „Адам“ — „по библии первый человек“, объясняются все географические названия: Ворскла, Висла, Рим и т. д. Комментарий к слову Наполеон занимает бо́льшую часть страницы (стр. 77). Едва ли целесообразно в отдельных случаях давать биографический комментарий, не давая его в других стихотворениях, тем более что такой комментарий часто связывает, суживает читательское восприятие вещи. Например, к стихотворению „Пора, мой друг, пора!“ дается следующее объяснение: „Стихотворение, очевидно, относится к жене поэта и является выражением настойчивых стремлений Пушкина вырваться из Петербурга от душившего его двора, «света», долгов, в деревню (в свое имение) и зажить там независимой творческой жизнью. Стихотворение не вполне отделано, относится к 1836 г. предположительно“ (стр. 372). Такое объяснение навязывает читателю чрезвычайно конкретное раскрытие образов, остающееся все же до известной степени гипотетическим (характерно, что при таком приурочении к биографическим фактам, — поездка в свою деревню и т. д., — Благой все же к жене поэта относит эти стихи лишь „предположительно“).

Едва ли нужны такие значительные по объему комментарии, как например, примечание к „Романсу“ („Под вечер, осенью ненастной“): „«Подкидыванье» «незаконных», т. е. рожденных вне церковного брака детей, было чрезвычайно распространенным явлением русской дореволюционной действительности...“ (стр. 19), тем более, что тема „подкидыша“ связана не только с бытовыми условиями, но и была очень распространенной темой в литературе конца XVIII — начала XIX века, восходя к „Том Джонсу“ Фильдинга.

Некоторые примечания встречают возражения и по существу. Так например, к стихотворению „Ты и я“ Благой делает весьма лаконическую сноску: „«Ты» — Александр I“ (стр. 48). Эта догадка никак не может быть отнесена к числу бесспорных и, нуждаясь в дальнейшей аргументации и обсуждении, совершенно не уместна на страницах массового издания. Нельзя также согласиться с тем, что в стихотворении „Чаадаеву“ в стихе „Чадаев, помнишь ли былое“ — „«былое» — упомянутое послание к Чаадаеву 1818 г.“, как указано в примечании (стр. 59): „былое“ подразумевается здесь в более общем смысле, чем указание на послание. Не вполне убедительна и догадка Благого о том, что в стихотворении „Наперсница волшебной старины“ в „образе“ веселой старушки „Пушкин, повидимому, объединяет свою бабку М. А. Ганнибал и няню Арину Родионовну“, поскольку поэтические образы этого стихотворения едва ли могут быть расшифрованы в биографическом плане, так как речь идет о „музе“ поэта.

Отдельные примечания иногда слишком небрежно сформулированы, например: „Фавны — низшие лесные божества, отличавшиеся крайней (?) чувственностью (рим. миф.)“ (стр. 47), или „Пушкин... неоднократно бывал в Каменке и запечатлел в настоящем стихотворном послании к Давыдову след (?) господствовавших там настроений“ (стр. 66).

Однако все эти отдельные спорные моменты не лишают ценности большую работу, проделанную Д. Д. Благим в деле популяризации произведений Пушкина и приближения их к массовому читателю. Работа Благого над „избранной лирикой“ должна быть учтена всеми последующими редакторами и комментаторами массовых изданий. Дальнейшая разгрузка текста Пушкина от комментариев должна быть осуществлена изданием массовой биографии Пушкина и внедрением в широкий обиход справочных словарей. Это даст возможность освободить комментаторов Пушкина (да и вообще всех изданий классиков) от бесконечного повторения сведений о годах жизни „философа идеалиста“ Фихте, или о месте протекания реки Ворсклы.

Следует указать в заключение на бедную и неряшливую внешность издания, очень скучно и небрежно оформленного, и на отсутствие в нем портрета Пушкина.

Н. Степанов.

_______