- 340 -

ЛЕОНИД ГРОССМАН

ДОКУМЕНТЫ О ГЕККЕРНАХ

1. ГОЛЛАНДСКИЙ ПОСЛАННИК

Среди держав, представленных полномочными посольствами в Петербурге 30-х годов, Голландия была одной из наименее значительных. Население страны немногим превышало два с половиной миллиона. Только что, после революции 1830 г., произошло отделение Бельгии, утвержденное державами на Лондонской конференции, что чрезвычайно снижало международный престиж Нидерландов. Маленькое государство, с скромнейшим бюджетом, не имело возможности содержать богатые представительства при европейских дворах, и голландское посольство в Петербурге носило весьма скромный характер. В отличие от французской или английской миссий, занимавших целые дворцы поблизости от Зимнего, барон Геккерн снимал для своего посольства обыкновенную квартиру в доходном доме на Невском проспекте, где и жил в непосредственном соседстве с канцелярией и архивом. В отличие от представительств великих держав, содержащих многочисленных секретарей, атташе, советников, драгоманов, консулов, переводчиков и дипломатических курьеров, голландское посольство было крайне малочисленно по своему составу. Ни о каких больших приемах, балах и раутах, которыми в течение сезона щеголяли такие послы, как лорд Дёрам, пэр Франции Барант, или представитель Австрии граф Фикельмон, не сообщает нам петербургская хроника 30-х годов в отношении голландского посольства. Само помещение его, в доме Влодека на Невском проспекте № 51, нисколько не соответствовало обстановке и масштабам дворцовых празднеств николаевского Петербурга. Для устройства описанных Пушкиным „олигархических бесед“ требовались крупнейшие ассигновки на представительство, в которых Оранская династия была вынуждена отказывать своему официальному делегату к царскому двору. На свой посольский оклад Геккерн1 не только

- 341 -

не мог собирать за своим столом петербургский кабинет и дипломатический корпус, но едва ли бы сам мог принимать заметное участие в той праздничной жизни царской столицы, в которой он играл весьма видную роль. Необходимо отметить при этом, что голландский посланник не обладал крупным родовым или личным состоянием. При наличии его он, конечно, не стал бы в момент катастрофы ссылаться в письме к своему министру Ферстольку на „крайнюю ограниченность“ своих личных средств, что впрочем было бы и невозможно при полной осведомленности правительства о материальном положении своих официальных представителей. Барон Геккерн отнюдь не был послом для почета и славы, он был настоящим чиновником, служившим своему правительству прежде всего в силу необходимости нести государственную службу.

По своему происхождению голландский дипломат вполне принадлежал к той „международной аристократии“, из круга которой вербовались в то время полномочные представители к таким дворам, как русский.

В своих записках Нессельроде, начинавший дипломатическую деятельность в Голландии, называет среди виднейших представителей нидерландской аристократии и род Геккернов. Они принадлежали к консервативной партии „оранжистов“, т. е. сторонников Оранской династии, относившихся с презрением и ненавистью к народной партии республиканцев. В то время „в Гааге поселены были многие оранжистские фамилии, как например, Виланды, Васернеры, Геккерны, Вандерштали. Семейства эти составляли основу хорошего общества: дипломатический корпус имел в них сильную поддержку“.1

Род Геккернов был древен, обширен и многоветвист. Помимо ветви Бефервардов, к которой принадлежал петербургский представитель, были еще Геккерны фан-Бранденбург, фан-Энгизен, фан-Келль, фан-Молекатен, фан-Неттельгорст, фан-Родерло, фан-Сюидерас, фан-Валлен. Сведения о некоторых представителях рода восходят к XIII в. Среди них имелись епископы, воины, землевладельцы, бургомистры, адмиралы, ученые, врачи, кураторы университетов, послы, придворные.2 Один из них — Ян фан-Геккерн (1774—1803) из Амстердама — учился на медицинском факультете

- 342 -

в Лейдене и в 1797 г. получил степень доктора; он состоял секретарем медицинского управления в Амстердаме и, несмотря на раннюю смерть, оставил целый ряд исследований.1 Другой, Фальрафен фан-Геккерн, изучал в Лейдене литературу в 1758 г., что свидетельствует и о некоторых культурных традициях рода, быть может сказавшихся и на художественном коллекционерстве покровителя д’Антеса. Отметим, в целях наиболее полной характеристики, что русский посланник в Голландии в начале XX в. Н. В. Чарыков собрал ряд сведений о „пушкинском“ Геккерне от некоторых лиц, проживавших в то время в Гааге и лично знавших барона (скончавшегося лишь за 20—25 лет перед тем). „Все отзываются о нем, как о человеке выдающегося ума и дипломатических дарований. Пробыв некоторое время после отозвания из С.-Петербурга не у дел, он был назначен нидерландским посланником в Вену, где и пробыл беспрерывно до 1870-х годов, пользуясь там совершенно исключительным по своей влиятельности положением. Лица, близко знакомые с бароном Геккерном, говорят о нем как о крайнем скептике и неразборчивом на средства дипломате. Однако его донесения из Вены были настолько интересны, что его оставили на этом посту до глубокой старости“.2 Из того же весьма авторитетного источника мы знаем, что Геккерны-Бефервард владели родовым имением в провинции Утрехт, близ местечка Дриберг. „Род баронов Геккерен, один из древнейших в Нидерландах, владел этим имением еще на аллодиальном (саксонском) праве до введения здесь феодальных учреждений. Один из предков Геккерна (может быть его отец) подписал, в числе других нидерландских уполномоченных, акт присоединения Голландии к системе вооруженного нейтралитета императрицы Екатерины II... Вообще род баронов Геккерен, хотя и очень древний, но не богатый, так что известные упоминания Геккерна об ограниченности его средств не представляются преувеличенными“.

Последнее обстоятельство вероятно объясняет, почему Геккерн не придерживался в своей деятельности известного предписания Талейрана к своим сослуживцам и подчиненным: „только поменьше усердия, господа!“ Голландский посланник выполнял свои обязанности с чрезвычайной тщательностью, всячески стремясь заслужить расположение всероссийского суверена и занять выдающееся положение в придворных кругах. При его несомненном уме, ему это в значительной степени удалось достигнуть. В начале 30-х годов представитель скромной Голландии был весьма заметным членом петербургского дипломатического корпуса. Некоторая интимная близость Геккерна к русскому двору, вследствие того, что родная

- 343 -

сестра Николая I Анна Павловна была женою голландского наследника престола — принца Оранского, несомненно способствовала этому. Во время своих поездок в Гаагу Геккерн становился отчасти и семейным посредником двух царствующих „домов“, о чем свидетельствуют личные аудиенции голландскому послу Николая I на другой же день по его возвращении из-за границы. Это был представитель родственной „фамилии“, к которому царь относился с особенным благоволением.

Высокое положение посланника нисколько не соответствовало уровню его моральных качеств. Общее мнение категорически осудило его роль в дуэльной истории. Даже его покровитель и друг Нессельроде, в первое время после поединка бывший на его стороне, но затем резко изменивший свое суждение (быть может в связи с позицией царя), замечал в письме к Мейендорфу от 28 декабря 1840 г., что Геккерн „на все способен: это человек без чести и совести; он вообще не имеет права на уважение и нетерпим в нашем круге. Величайшей ошибкой короля было бы предоставление ему важного поста“. Характерно и то чувство вражды, которое до конца жизни питала к нему вдова Пушкина.1 Но до самой дуэльной истории Геккерн неизменно пользовался в петербургском обществе и при дворе всеобщим признанием и почетом. Несколько неопубликованных документов о награждении Геккерна орденом Анны 1-й степени дают представление об отношении к нему Николая I.

Воспроизводим текст копии „высочайшей грамоты на орден“, пожалованный отъезжающему послу:

Божией милостью мы, Николай Первый, император и самодержец всероссийский и прочая, и прочая, и прочая.

Королевскому Нидерландскому чрезвычайному посланнику и полномочному министру барону Геккерну.

Желая ознаменовать особенное наше к вам благоволение, пожаловали мы вас кавалером ордена св. Анны первой степени. Препровождая при сем орденские знаки, пребываем к вам благосклонны.

Подлинная подписана собственною его императорского величества рукою тако: Николай. В Александрии близ Петергофа. Июля 15 дня 1833 г.

На следующий же день Нессельроде обратился к канцлеру российских императорских и царских орденов А. Н. Голицыну с особым отношением. Воспроизводим его по черновику, сохранившемуся в деле.

Кн. Голицину от гр. Нессельроде 16 июля 1833, № 5290.

М. Г.! князь Александр Николаевич!

Имею честь препроводить при сем к вашему сиятельству высочайшую грамоту о пожаловании пребывающего здесь нидерландского чрезвычайного посланника и полномочного

- 344 -

министра барона Геккерна кавалером св. Анны 1-й степени, покорнейше прося вас, М. Г., по контрасигнировании сей грамоты и приложении к ней орденской печати, возвратить мне оную, доставив при том и следующие означенному кавалеру орденские знаки.

Очевидно, после отправки этого письма выяснилось, что Геккерн отъезжает безотлагательно, вследствие чего и последовала вторая просьба прислать орден и вернуть грамоту „в течение завтрашнего утра“.

Капитул „российских императорских и царских орденов“ с максимальной точностью выполнил „просьбу“ вицеканцлера, и „экспедиция ордена св. Анны“ на другое же утро направила в министерство иностранных дел знаки отличия и почетные дипломы.

В тот же день, 17 июля 1833 г., Нессельроде, направляя Геккерну орден, патент и статуты известил его письмом:

Е. в. император желая выразить вам по случаю вашего отъезда свидетельство своего высокого благоволения и того удовлетворения, которое доставила ему отличная манера, с которой вы выполняли в течение вашего пребывания в этой столице функции, возложенные на вас вашим августейшим повелителем, возвел вас в степень кавалера и проч.

Эта поездка Геккерна в заграничный отпуск предопределила перелом в его дипломатической службе и катастрофически отразилась на биографии Пушкина. Закончив свое кратковременное пребывание на родине, Геккерн на обратном пути в Россию знакомится с Жоржем д’Антесом, в обществе которого он и возвращается в Петербург.

Открывалась новая эпоха в жизни голландского посланника. Размеренное и рассчитанное существование дальновидного карьериста сдвинулось с прочных устоев его великосветского быта. Если и раньше Геккерну приходилось подчас прибегать к особым статьям дохода, теперь он видимо теряет чувство меры в обращении к этим чрезвычайным источникам обогащения.

Недостаток в наследственных рентах и крупных окладах „больших“ послов, при извращенных инстинктах посланника, требовавших крупных средств для своего удовлетворения, рано заставил фан-Геккерна обратиться к одной из традиционных национальных добродетелей: к торговле. Сохранившаяся в архивах министерства иностранных дел объемистая папка с документами „о пропуске через таможню вещей привезенных из-за границы на имя нидерландского посланника барона Геккерна“ обстоятельно и красноречиво повествует о его широкой деловой оборотистости и выдающейся коммерческой сноровке.

Задолго до драмы 1837 г., в самый год женитьбы Пушкина, правительство обращает впервые внимание на явные нарушения голландским посланником Геккерном установленных таможенных правил. Департамент внешней торговли министерства финансов обращается 19 марта 1831 г. в государственную коллегию иностранных дел с отношением.

- 345 -

Министерство Финансов	В Государственную Коллегию Иностранных Дел.
Департамент внешней торговли Отделение I, стол 3 19 марта 1831 года № 5253 О непредставленных к досмотру 2 ящиках провезенных из заграницы на имя нидерландского посланника барона Геккерна.	Проежавший из заграницы, чрез Полангенскую таможню 5 генваря сего года, служитель нидерландского посланника барона Геккерна, Виктор Поентен, имел при себе адресованные на имя сего посланника два ящика, в коих весу было брутто 2 пуда, 24 фунта и 48 золотников. Полангенская таможня, запломбировав сии ящики, выдала обратно помянутому Поентену обязательство представить оные к досмотру в С.-Петербургскую таможню.

А как означенных ящиков и по сие время в С.-Петербургскую таможню не представлено, то Департамент внешней торговли покорнейше просит Государственную коллегию иностранных дел снестись с господином нидерландским посланником, чтобы ящики сии по данному служителя Поентеном обязательству, для снятия с оных пломб и узаконенного досмотра представлены были в С.Петербургскую таможню. О последующем же не оставить департамент уведомлением

Директор [подпись]
          Управляющий отделением [подпись]

Выполняя просьбу департамента внешней торговли министерства финансов, вице-канцлер Нессельроде обратился 28 марта 1831 г. к посланнику Геккерну с соответственным отношением, в котором между прочим ссылался на регламент о получении заграничных товаров дипломатическим корпусом от 2 июня 1822 г. Проект этой ноты („Projet de Note au b-on de Heeckeren“) на французском языке сохранился в деле.

Только через две недели последовал ответ Геккерна на полученный запрос.

Нижеподписавшийся чрезвычайный и полномочный посланник его величества короля Нидерландов имеет честь известить его сиятельство господина графа де-Нессельроде, вице-канцлера империи, в ответ на его ноту от 28 марта с. г., что два упомянутых в ней ящика были посланы из Митавы, пока г. Виктор Поентен был задержан там полицейскими формальностями, о чем императорское министерство было извещено и каковое обстоятельство оно впоследствии соизволило устранить. Нижеподписавшийся, получив указанные ящики без извещения, которое предупредило бы его об учинении законного досмотра, каковому они еще подлежали, распорядился о раскрытии их в своем доме, и только из вышеназванной ноты он узнал, что на них были наложены пломбы. Не имея поэтому возможности удовлетворить желание департамента внешней торговли и сожалея о допущенной ошибке он (нижеподписавшийся) торопится по крайней мере присоединить к настоящему письму подлинные накладные о содержимом обоих ящиков, в которых находились лишь предметы одежды для его личного пользования.

Нижеподписавшийся пользуется случаем, чтоб возобновить перед его сиятельством господином графом де-Нессельроде уверение в своем глубочайшем уважении.

Б. де-Геккерн                                            

С.-Петербург 10/22 апреля 1831 г.

   Его сиятельству господину графу де-Нессельроде.1

Ответ Геккерна был весьма неудовлетворителен. Официальное лицо, он отзывается незнанием юридического акта, на который ссылается

- 346 -

вице-канцлер (о правилах получения представителями дипломатического корпуса заграничных отправлений), ожидая для себя почему-то особого напоминания; вскрыв запломбированные таможней ящики, он считает возможным оправдаться незнанием факта наложения пломб на полученные им товары, распечатанные на его квартире; наконец, вместо казенных накладных он представляет государству обыкновенные счета своих поставщиков, никакого официального значения не имеющие. Лишенные всякого делового смысла, документы эти представляют интерес лишь для позднейших исследователей пушкинской эпохи, рисуя быт общества, в котором вращался под конец жизни поэт. Они выясняют стоимость тогдашнего модного обихода и отчасти иллюстрируют запечатленный Пушкиным „уединенный кабинет“ 20-х — 30-х годов, „где мод воспитанник примерный“ собирал перед своими зеркалами —

Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной...

Это счета различных поставщиков бальзаковского Парижа — башмачника Мосс с улицы дю-Тур Сен-Жермен, „брючника и перчаточника короля“ Жереля с улицы Эшель Сент-Оноре, „парфюмера их королевских высочеств“ Шардена Убигана, торгующего под фирмой „У цветочной корзины“ на улице Фобур Сент-Онорэ, портного Мишелю, имеющего магазин сукна на улице Вивьен, и пр.

Получив эти сведения, которые никакой проверке не могли подлежать и решительно ничего не доказывали, коллегия иностранных дел ограничилась пересылкой в департамент внешней торговли копии с ответа Геккерна о порядке получения из двух запломбированных ящиков вместе с „присланными нидерландским посланником реестрами вещей, кои заключались в вышеупоминаемых ящиках“.

Министерство финансов было вынуждено удовлетвориться полученными сведениями. Этим дело и ограничилось.

Но, получив урок, Геккерн стал осторожнее. Отныне он испрашивает специальные разрешения на беспошлинный ввоз получаемых им товаров. Уже 28 июля (9 августа) 1831 г. он обращается в департамент внешней торговли с сообщением о выписанных им из Амстердама 75 кувшинах анисового ликера (75 cruches d’anissette) „для собственного своего употребления“. Через год 4/16 июня 1832 г. он снова обращается с просьбой „о беспрепятственном пропуске через здешнюю таможню двух ящиков, заключающих в себе 75 бутылок ликеру“, а также двух тюков и одного

- 347 -

ящика „с оружием и другими редкостями индейскими“, которые отправлены из Амстердама на „голландском коммерческом корабле La Pauline, шкипер И. Гейкерс“. Полтора месяца спустя, 21 августа 1832 г., подается аналогичное заявление „о двух небольших ящиках, из коих в одном 30 фунтов сыру, а в другом 18 серебрянных дессертных ложек, две серебрянных солонки, три банки с горчицею, 24 фунта конфектов, 12 склянок парагвайского бальзама и 10 кувшинов вишневой водки (Kirschwasser)“. 16/28 сентября 1832 г. — новое заявление о ящике с оружием и другими редкостями, „отправленными из Амстердама на голландском купеческом корабле «Лизетта-Каролина».“ 18/30 октября 1832 г. просьба не вскрывать в таможне, а произвести на квартире посланника досмотр „двух ящиков с хрустальными, фарфоровыми и серебрянными вещами, которые ему привезены будут для собственного его употребления на имеющем прибыть из Лондона английском корабле «Union», шкипер James Vine“. 4/16 января 1834 г. Геккерн просил Нессельроде распорядиться о выдаче полангенской таможнею его доверенному Иоганну-Давиду Герле ящика с различными предметами одежды, 6 рисунками, золотой рамой и пуншевым кубком с серебрянным подносом.

Стеснительность этих непрерывных просьб, вызывавших переписку между несколькими министерствами, побудила Геккерна прибегнуть вскоре к другой системе. На этот раз он вспомнил те самые „утвержденные 22 июня 1822 года правила о провозимых к дипломатическим особам из-за границы вещах“, которые он так легко игнорировал, когда они противоречили его коммерческим интересам. В марте 1833 г. он обратился к Нессельроде с следующим заявлением.

С.-Петербург 2/14 марта 1833 г.      

Господин граф!

В виду истечения сегодня десятилетнего срока с момента, как я имел честь быть аккредитованным к русскому двору, я обращаюсь с просьбой к императорскому правительству о предоставлении мне льгот, даруемых членам дипломатического корпуса.

Разрешите же мне, господин граф, прибегнуть по этому поводу к доброму расположению вашего сиятельства, дабы оно любезно соизволило отдать таможне необходимые распоряжения для свободного пропуска вещей, на какие это преимущество дает мне право.

Я тороплюсь воспользоваться этим случаем, чтоб возобновить перед вашим сиятельством уверение в моем глубочайшем уважении.

Б. де-Геккерн.                                                           

   Его сиятельству господину графу Нессельроде, вице-канцлеру империи.

Соответственное предоставление прав, разумеется, последовало. На черновике отношения Нессельроде к Канкрину имелась следующая справка: „Барон Геккерн, по отъезде отсюда Нидерландского посланника Г. Верстолка фан-Зелена, вступил в отправление должности поверенного в делах 26 марта 1823 года; кредитивную же грамоту на звание посланника

- 348 -

представил 26 марта 1826 года. А потому и имеет право воспользоваться преимуществом“ и пр. 25 июля 1833 года Канкрин извещает вице-канцлера, что им „сделано по таможенному ведомству надлежащее распоряжение“.

Тем не менее льготы предполагали каждый раз особое заявление адресата, так как бумаги от Геккерна продолжали поступать в иностранную коллегию, отчетливо рисуя общую картину движения товаров из иностранных фирм в голландское посольство. Здесь и партия „серебрянных, фарфоровых и хрустальных вещей“ (29/17 июня 1833) и „небольшой ящик с принадлежащими к одежде вещами, привезенными из Гавра на французском корабле «Эдмонд»“ (1/13 августа 1833), и 6 штук материи для обивки кареты и мебели, и богемское стекло, и английский фаянс. Вскоре впрочем произошел новый инцидент.

19-го августа 1833 г. департамент внешней торговли сообщал министерству иностранных дел, что „на пароходе «Александра» привезен на имя г. нидерландского посланника барона Геккерна один ящик под знаком HBV, H № 1 и что по досмотру сего ящика при доверенном от г. посланника оказались в нем 99 кусков белого льняного полотна для скатертей и салфеток и 137 штук салфеток таковых же необрубленных новых весом всего на лицо 13 пуд. 30 фун.: к провозу по действующему ныне тарифу запрещенных, кои оставлены в таможне впредь до разрешения“. Смущенный департамент, „не решаясь выпустить столь значительное количество полотна и салфеток“, просил разъяснений министерства иностранных дел. Последовало разъяснение Нессельроде о беспрепятственной выдаче ящика Нидерландской миссии.

Через месяц новое недоразумение. 29 сентября 1833 года все тот же департамент извещает министерство иностранных дел, что в новом ящике, привезенном на имя Геккерна, „оказались следующие запрещенные к привозу вещи: 2 вазы, 5 графинов, 3 дюжины блюд чайных, 3 молошника; 3 сахарницы, 3 чайника, 2 чайницы, 1 корзинка, 2 тарелки дессертные с поддонниками, 1 солонка, 2 поддонника, 3 подноса, все фарфоровые с живописью и позолотою, 4 стакана хрустальные разноцветные с украшением, 1 кувшин хрустальный для сельтерской воды с украшением, 1 рюмка таковая же большая, 4 вазы аплике и позволенный к привозу 1 кувшин фаянсовый одноцветный“. Последовало снова разъяснение о беспрепятственной выдаче.

Но после сближения фан-Геккерна с его случайным попутчиком д’Антесом размеры торговых оборотов посланника заметно расширяются. Особенно широкий приток товаров в Голландскую миссию был вызван длительным путешествием Геккерна по Европе в 1835—1836 годах. Годовое отсутствие голландского посланника из Петербурга (с июля 1835 по май 1836 г.) должно быть учтено и для биографии Пушкина.1 За этот год,

- 349 -

разъезжая по разным странам, Геккерн не переставал приобретать вещи, которые к моменту отправления представляли собою 12 ящиков, оцененных им в 10000 рублей. Представленная опись перечисляет различную серебряную, хрустальную и фарфоровую посуду в необыкновенном количестве, древние японские вазы, античную утварь, индийские портсигары, художественную бронзу, картины в рамах, громадные запасы разнообразных вин — рейнского, шампанского, — часы, мебель, статуи, экраны.

Количество и разнообразие получаемых Геккерном товаров, при непрерывной систематичности этих получений, не оставляют сомнений в торговых целях их выписки. Если принять во внимание, что голландский посланник не имел семьи и не устраивал больших приемов, этот беспрерывный приток в его квартиру всевозможных предметов роскоши не может быть объяснен одними его коллекционерскими склонностями. Приходится заключить, что представитель Оранского дома при дворе Николая I широко усвоил методы торгового обогащения своих предприимчивых соплеменников, колонизировавших некогда побережье Азии. И если грузооборот его миссии, столь смущавший Петербургский департамент внешней торговли, не достиг еще бо́льших размеров, то произошло это единственно из-за невозможности для Геккерна уверить контролирующие инстанции, что запасы беспошлинных товаров, предназначенные для петербургских негоциантов, поглощались исключительно „личными потребностями“ самого голландского посланника.

К середине 30-х годов потребность Геккерна в средствах значительно повышается. Происходит официальное усыновление д’Антеса, равнозначащее законному браку. Эпизод этот, интересовавший биографов Пушкина, уже был освещен архивными материалами. Документы об усыновлении Геккерном д’Антеса, которому он передает „свое имя, свой титул и свой герб“, опубликованы в книге Н. А. Гастфрейнда „Пушкин. Документы Государственного и С.-Петербургского главного архивов Министерства иностранных дел, относящиеся к службе его 1831—1837 гг.“, СПб., 1900.

Но публикатору этих материалов остался неизвестным один из важнейших документов дела об усыновлении — сообщение управляющего военным министерством вице-канцлеру о докладе дела царю и о „высочайшей“ резолюции. Бумага сохранилась в архивах министерства иностранных дел.

Министерство
военное	Господину вице-канцлеру.
Департамент инспекторский Отделение I Стол 4 Санктпетербург 4-го июня 1836 года № 4620	Государь император по всеподданнейшему докладу его императорскому величеству отношения вашего сиятельства № 3799, высочайше соизволил на изъясненную в оном просьбу пребывающего в С.-Петербурге нидерландского посланника барона Геккерна об усыновлении им поручика барона Георга Карл д’Антеса, с тем чтобы он именуем был впредь вместо нынешней фамилии: бароном Георгом Карлом Геккерном.

- 350 -

О таковом монаршем соизволении имею честь уведомить вас, милостивый государь, привосокупляя, что об оном донесено Правительствующему Сенату и его императорскому высочеству командиру отдельного гвардейского корпуса.

Управляющий Военным министерством

     генерал-адъютант [подпись] Адлерберг.

Исправляющий должность вице-директора [подпись].1

Это был зенит петербургской карьеры Геккерна.

Наступало лето 1836 г., чрезвычайно осложнившее взаимоотношения его семьи с семейством Пушкиных-Гончаровых и уже осенью открывшее дуэльную эпопею, завершенную 27 января.

Менее чем через год после усыновления голландским посланником поручика кавалергардского полка первый из них получил вынужденную отставку без нового назначения, а второй был разжалован в солдаты после отмененного приговора о повешении.

К этому моменту благожелательное отношение Николая I к голландскому представителю резко меняется.

Николай, как известно, отказал Геккерну в аудиенции, которой тот усиленно добивался в надежде оправдаться перед царем и сохранить свой пост в Петербурге. Он усугубил удар, распорядившись о выдаче Геккерну „прощальной“ табакерки, хотя посланник не был отозван своим правительством и официально уезжал только в отпуск.

Приведем неизданные документы из дела „О пожаловании отъезжающему отсюда нидерландскому посланнику барону Геккерену золотой украшенной бриллиантами табакерки с портретом его императорского величества в 12 000 рублей“.

Князю Волконскому. От вице-канцлера № 1982. Марта 30 дня 1837.2

М. Г. князь Петр Михайлович!                                

Государь император всемилостивейше пожаловать соизволил отъезжающему отсюда нидерландскому посланнику барону Геккерену золотую украшенную бриллиантами табакерку с портретом его величества в двенадцать тысяч рублей.

Во исполнение монаршей воли покорнейше прося вашу светлость приказать доставить мне таковую табакерку, имею честь быть.

На следующий же день последовал ответ.

Кабинет его императорского величества Отделение 2 Стол I В С.-Петербурге 31 марта 1837 № 1371 С препровождением табакерки с портретом его величества

Господину вице-канцлеру. Во исполнение высочайшего повеления, объявленного мне вашим сиятельством в отношении от 30-го ч. сего марта за № 1982-м, имею честь препроводить при сем к вам, милостивый государь, табакерку золотую с портретом государя императора, бриллиантами украшенную, всемилостивейше пожалованную нидерландскому посланнику барону Геккерну, прося покорнейше о получении оной табакерки меня уведомить. Министр императорского двора князь Волконский      Вице-президент гофмейстер [подпись].

- 351 -

<На документе помета:> „Табакерка вручена его сиятельством вице-канцлером барону Геккерну.

Переписка завершается следующим сообщением.

Князю Волконскому. От вице-канцлера № 2074 апреля 5 дня 18371

М. Г. Князь Петр Михайлович!                

Присланная при отношении вашей светлости от 31 марта под № 1371-м золотая табакерка с портретом государя императора, бриллиантами украшенная, всемилостивейше пожалованная отъезжающему отселе Нидерландскому посланнику барону Геккерну, доставлена по принадлежности.

Вменяя себе в обязанность уведомить о сем вас, М. Г., имею честь быть [подпись].

Такими выражениями безупречной официальной вежливости в сущности голландскому представителю наносился тягчайший удар: иностранное правительство предписывало ему оставить занимаемый им пост помимо распоряжений представляемого им государства и даже не считая нужным согласовать этот вопрос с голландским министерством иностранных дел.

Это „верховное“ порицание Геккерну произвело сильное впечатление в Голландии, и долголетний дипломат пребывал в отставке в течение пяти лет. Угроза Пушкина сбылась: посланник был „обесчещен“ в глазах обоих дворов. Общественное мнение было решительно против него. Друзья Пушкина, считавшие возможным примириться с д’Антесом, были непреклонны в своем осуждении старшего Геккерна. Андрей Карамзин, возобновивший свои приятельские отношения с Жоржем после его откровенных признаний в Баден-Бадене, решительно демонстрировал свой отказ общаться с бывшим посланником: „На днях воротился сюда старый Геккерн, — сообщает он своим родным, — мы встретились с ним первый раз у рулетки, он мне почти поклонился, я сделал, как будто бы не замечаю. Потом он же заговорил, я отвечал, как незнакомому. Отошел и таким образом отделался от его знакомства“.2

Только в 1842 г. „камергер Жак-Тьерри-Бернгард-Анна барон фан-Геккерн“ был аккредитован при венском дворе.3 Началось медленное восхождение Геккерна по пути нового завоевания общественной и политической репутации. Положение его в венском дипломатическом кругу было достаточно щекотливо: во главе австрийского правительства находился его бывший петербургский коллега Фикельмон, семья которого относилась к Пушкину с чувством искренней дружбы. В Вене в начале 40-х годов служили при посольствах петербуржцы 1837 года, в известной мере прикосновенные к знаменитой дуэли — Медженис и Гагарин. Неудивительно, что новый посол некоторое время мало показывался среди своих коллег.

- 352 -

Только с годами, со сменой кабинетов и лиц, атмосфера официальной Вены настолько изменилась, что Геккерн почувствовал свое положение при дворе Франца-Иосифа вполне упроченным. Известный знаток русской литературы в Германии Фридрих Боденштедт так описывает свою встречу с Геккерном, почти через тридцать лет после дуэли 1837 г.: „Случай свел меня с старым бароном Геккерном в середине шестидесятых годов, в Вене, куда я прибыл на несколько недель из Мюнхена, вскоре после смерти короля Максимилиана; я встретил его у баварского посланника графа Брея, которому я нанес визит, но наша встреча была крайне непродолжительной: самый звук моего имени, произнесенного при представлении, казалось отпугивал старого грешника, которому, как это я узнал позже от графа Брея, не осталось неизвестным мое упоминание о нем в предисловии к моему переводу Пушкина. Мне однако было очень любопытно посмотреть на него. Он держал себя с той непринужденностью, которая обыкновенно вызывается богатством и высоким положением, и его высокой, худой и узкоплечей фигуре нельзя было отказать в известной ловкости. Он носил темный сюртук, застегнутый до самой его худой шеи. Сзади он мог показаться седым квакером, но достаточно было заглянуть ему в лицо, еще довольно свежее, несмотря на седину редких волос, чтобы убедиться в том, что перед вами прожженный жуир. Он не представлял собою приятного зрелища с бегающими глазами и окаменевшими чертами лица. Весь облик тщательно застегнутого на все пуговицы дипломата, причинившего такие бедствия своим интриганством и болтливостью, производил каучукообразной подвижностью самое отталкивающее впечатление. Духовное ничтожество Геккерна явствует из письма, написанного им Пушкину незадолго до дуэли между этим последним и его приемным сыном“.1

В это время Геккерну уже было около 75 лет, но он еще не собирался в отставку. Только в 1874 г., т. е. достигнув 83 лет, голландский посланник в Вене уступает свой пост и навсегда оставляет службу. Начав свою деятельность в эпоху господства в Европе Наполеона I, Геккерн заканчивал ее в момент расцвета влияния Бисмарка. Сроками его государственной карьеры охвачен обширнейший перевал европейской истории от „солнца Аустерлица“ до „пушек Седана“.

Барон Луи фан-Геккерн прожил исключительно долгую жизнь, отмеченную необычайно длительной деятельностью. Он умер 93 лет от роду, когда в русской литературе на смену Пушкину пришел Чехов, а в русской внутренней политике Бенкендорфа сменил Победоносцев.2 Несмотря на такую беспримерную семидесятилетнюю деятельность на самой авансцене

- 353 -

современной истории, представитель Нидерландов не сумел проявить себя ни в одном политическом акте своей эпохи. Родина его за этот долгий срок переживала тягчайшие испытания и подвергалась крупнейшим изменениям в своем составе и строе. Нужно помнить, что будущий покровитель д’Антеса родился еще в республике Соединенных провинций, рос в Батавском государстве, а начал свою службу уже в Голландском королевстве, которое вскоре было включено в состав Французской империи. Уже в пору его деятельности Голландия и Бельгия воссоединяются в единый союз, и в самый разгар петербургской карьеры посланника происходит отделение Бельгии от его родины. Ни к одному из последовавших затем крупных актов голландской истории XIX в., как отречение Вильгельма I от престола, введение новой конституции, отмена рабства и барщинного труда в колониях, — потомок Бефервардов не имел никакого отношения. Ни одно из значительных событий европейского мира на всем протяжении от Венского до Берлинского конгресса не вывело его из безвестного круга заурядных дипломатов, исчерпывающих свою международную активность на приемах, празднествах и банкетах. Только предсмертная трагедия одного из величайших мировых поэтов, испытавшего на себе изворотливое и темное искусство голландского посланника, ввела его родовитое и безвестное имя в историю, куда не дала ему права входа вся долголетняя государственная деятельность его носителя.

II. КАТЕРИНА ГОНЧАРОВА-ГЕККЕРН

На портрете, писанном живописцем Вельцем с Катерины Николаевны Геккерн в 1840 г., перед нами выступает очень высокая и худощавая женщина, с близоруким взглядом, не лишенная, впрочем, некоторой приятности черт, свойственной фамилии Гончаровых. Восхищенное описание ее внука Луи Метмана, отмечающего изящный овал лица, матовый цвет кожи, восхитительную улыбку и стройную походку своей бабки, следует признать несколько преувеличенным; свидетельства современников были сдержаны в оценке ее наружности и даже не свободны от иронии, хотя Андрей Карамзин, например, отмечал ее в обществе своим вниманием и симпатией. Осенью 1834 г. эта девушка „с типом южанки“ вошла в дом Пушкина, где ей суждено было вскоре стать героиней романа, столь взволновавшего петербургское общество осенью 1836 г.

Ряд неизвестных материалов из иностранных источников освещает биографию старшей свояченицы поэта, одновременно отбрасывая свет и на предсмертную историю Пушкина. На первом месте здесь акт бракосочетания д’Антеса с Катериной Гончаровой, отмечающий весьма заметный момент в январских событиях 1837 г. Сам поэт, как известно, на свадьбе не присутствовал, но по позднейшему свидетельству его противника, „прислал жену“. По мнению д’Антеса, это означало согласие установить

- 354 -

мирные отношения между двумя семействами; впрочем, предпринятые им в этом направлении шаги не увенчались успехом.

В нашем распоряжении имеется официальный перевод брачного акта, сообщающего ряд интересных подробностей об этом видном эпизоде пушкинской семейной хроники.

С латинского. Выписка из метрической книги о бракосочетавшихся С.-Петербурской римско-католической церкви во имя св. великомученицы Екатерины. 1837 года января 10 дня, совершив три оглашения, из коих первое было в воскресенье 27 декабря прошедшего года, второе в воскресенье 3-го января и третье в крещенье 6-го января, не открыв никаких церковных препятствий и удостоверившись предварительно во взаимном согласьи, каковое подтверждено достоверными свидетелями и утверждено собственноручным подписом под допросом как жениха и невесты, так равно и свидетелей, и вообще исполнив все согласно с постановлениями, я настоятель вышеозначенной церкви, иеромонах доминиканского ордена Домиан Родзевич, вопросив о взаимном согласьи поручика Кавалергардского его величества императора всероссийского полка барона Георга Карла Геккерна, 24 лет, римско-католического вероисповедания, сына его превосходительства барона Иосифа-Конрада д’Антеса и супруги его графини Марии-Людовики де Гасфельд, усыновленного же его превосходительством бароном Людовиком Геккерном, чрезвычайным и полномочным министром е. в. к. нидерландского, и фрейлину двора ее императорского величества Катерину Гончарову, девицу 25 лет греко-российского исповедания, дочь его превосходительства Николая Гончарова и Натальи Загряжской, и получив подтверждение в оном, сочетал их браком по обрядам церкви. Свидетелями были: е. п. барон Людовик Геккерн, д. т. с. граф Григорий Строганов, ротмистр Кавалергардского полка Августин Бетанкур и граф Аршьяк.

Что сия выписка совершенно согласна с подлинником, в том сим удостоверяю за собственноручною моею подписью и с приложением печати римско-католической церкви Св. Екатерины. С.-Петербург 28 марта 1837 года. [Подпись:] священник и проповедник для французов при означенной церкви иеромонах Доминиканского ордена Андрей Кучинский.

Не прошло и трех недель с этого счастливого дня Екатерины Гончаровой, как на нее обрушились обломки непоправимой катастрофы, едва не стоившей жизни ее мужу. Сложный ход „домашних обстоятельств“ семьи Пушкиных отнес и ее в 1837 г. в стан врагов поэта. В партии Геккернов ответственность за поединок всецело относили на счет необузданности Пушкина, якобы отказавшегося принять огромные уступки и жертвы, принесенные его противниками в целях примирения. Неудивительно, что в этой психологической атмосфере Катерина Геккерн оставила Петербург со словами: „я прощаю Пушкина“. Она могла при этом считать, что все ее столь прихотливо сложившееся жизненное счастье совершенно выпало из последних соображений поэта о „неслыханном мщении“. Позднейшие исследователи, осудившие Катерину Гончарову за ее прощальную фразу, могли, конечно, спокойно отнестись ко-всем этим сложным мотивам ее поведения; сама она имела право по-иному ощущать обиду и боль от проявленного к ее личности и судьбе безразличья. В сущности простая случайность спасла ее счастье, готовое вдребезги разбиться от выстрела Пушкина. Все, что она могла сделать, это не

- 355 -

питать вражды к его памяти и не проявлять посмертной неприязни к нему. Это она и сочла нужным высказать, оставляя навсегда Россию.

Дальнейшие документы представляют интерес для фамильной истории д’Антесов, тесно связанной с биографией Пушкина.

Приведем два метрических свидетельства. Первое из них представляет собою выпись из книг о родившихся в городе Сульце.

1837 года 19 октября в 3 часа пополудни, пред нас Григория Уссольца, 2-го помощника заведующего метрическими книгами г. Сульца в Кольмарском округе в департаменте Верхнего Рейна, явился г. барон Георг д’Антес де Гекерн, имеющий более 25 лет от роду, землевладелец, жительствующий в сем городе, который предъявил нам ребенка женского пола, родившегося вышезначащегося числа, в полдень в месте жительства его, прижитого в законном браке предъявителя с Екатериною Гончаровою, имеющей 25 лет и нареченною, по показанию его, Матильдою-Евгениею; каковые показания и предъявление состоялись в присутствии господ барона Осипа-Кондратия д’Антеса, 64 лет, помещика, и барона Людвига фан-Геккерн, 48 лет, уполномоченного министра Нидерландского двора, которые оба жительствуют в помянутом городе; а по прочтении подписали родители со свидетелями вместе с нами вышепрописанный акт о рождении. На метрике подписано: барон Георг д’Антес фан Геккерн, барон д’Антес, ф. Геккерн, Уссольц.

За сим на поле значится следующее:

По приказу Кольмарского суда от 8-го февраля 1842 г. предписано: Матильде-Евгении, родившейся в Сульце 19 октября 1837 г., носить впредь фамилию отца ее фан-Геккерн вместо д’Антеса, оставленной им, и тако именоваться ей в помянутой метрике. Сульц, 18 марта 1842 г. Подписался мер граф Серзе Люзиньян.

Аналогичные метрические свидетельства с такими же приписками на полях сохранились о рождении Берты-Жозефины 5 апреля 1839 г. (свидетели Осип-Кондратий д’Антес, 66 л., помещик, и г. Виктор Вест., 30 лет, доктор медицины), Леонии-Шарлотты 3 апреля 1840 г. (те же свидетели) и Луи-Жозефа-Мориса-Жоржа-Шарля 21 сентября 1843 г. (свидетели Альфонс д’Антес, 30 л., помещик, и Виктор Вест, 35 лет, доктор медицины).1

Другая метрика — это акт о смерти Катерины Гончаровой-Геккерн. Приводим его в официальном переводе русских канцелярий:

С французского 15 октября 1843 г. Свидетельство о смерти Екатерины Гончаровой

Выписка из метрических книг об умерших в городе Сульце в 1843 году.

Тысяча восемьсот сорок третьего года пятнадцатого октября, в три часа пополудни, пред нас графа Генриха-Клавдия-Фердинанда Серзе-Люзиньяна, мера заведывающего метрическими книгами в городе Сульце в Кольмарском округе в Верхнерейнском департаменте, явились помещики Альфонс д’Антес 31 года, зять покойницы, и Григорий Уссольц, которые оба жительствуют в сем городе, и объявили нам, что вышезначащегося числа в десять часов утра скончалась в местежительстве ее в означенном городе Екатерина Гончарова

- 356 -

тридцати двух лет от роду, родом из Москвы (России), жительствовавшая в помянутом городе, бывшая в замужестве за бароном Карлом Георгием фан-Геккерн, помещиком, дочь Николая Гончарова и Наталии Загряцкой; а по надлежащем удостоверении мы составили настоящий акт, подписанный объявителями вместе с нами, по прочтении оного и перевода им на немецкий яык. На метрике подписано: д’Антес, Уссольц и граф Серзе-Люзиньян.

Наконец, опубликованное недавно во Франции письмо д’Антеса, адресованное, видимо, к иезуиту Гагарину (обвиненному в свое время в рассылке анонимных пасквилей Пушкину), дает ряд новых штрихов к истории Катерины Николаевны, ее мужа и некоторых других лиц, причастных к смерти Пушкина. Оно написано через десять лет после дуэли на Черной речке.

Mon cher ami!

Vous direz au F. Mertian,1 combien je lui ai d’obligation pour l’exactitude avec laquelle il s’est acquitté de ma commission pour vous, exactitude à laquelle je suis redevable de votre bonne lettre si franchement amicale ct qui me donne la conviction, que vous êtes toujours heureux de la résolution que vous avez prise de vouer votre existance à Dieu. Il faut, mon cher ami, que vous ayez la tête et le coeur énergiquement trempés pour avoir pu faire, et cela sans vertige, un pareil bond de votre existence d’autrefois, à celle que vous avez choisie aujourd’hui. C’est un courage qui n’est pas donné au vulgaire. Mais à chacun sa destiné; elle est reglée par une volonté supérieure à celle des hommes, et puisque votre destiné était de vous faire Jésuite, il faut avoir perdu la raison pour y trouver une seule observation à faire: c’est du moins la thèse, que j’ai soutenue à votre sujet, il n’y a pas trois mois et cela contre une colonie de Russes, avec laquelle j’ai passé une saison à Baden; vos compatriotes ne vous pardonnent pas votre vocation. Je vous fais cette confidence ou plutôt ce commerage, puisque je suis certain que leur approbation vous importe peu. Il parait que vous ignorez que j’ai eu le malheur de perdre mon excellente femme: voila déjà 4 ans que la Providence nous a separé. Mais si elle vivait encore, elle ne blâmerait pas votre resolution, elle même vous avait devancée dans cette voie: dès les premières années de notre mariage Catherine était passablement préoccupée de la pensée de voir pratiquer à tous ceux aux quels elle était attachée par les liens les plus tendres, une religion qui n’était pas la sienne, ce qui l’aurait privée de la douce satisfaction de diriger complètement le coeur et l’esprit de ses quatre enfants, mission, dont elle était si digne à tous égards! Ces motifs et d’autres encore ont puissamment determiné ma femme à etudier et à embrasser le catholicisme; si elle n’a pas donné de la publicité à son abjuration, c’est qu’elle était retenue par le motif très louable, d’éviter un grand chagrin à sa mère, qui était la seule personne avec laquelle elle était restée en relations suivies. Malgré cela Catherine est morte entourée de toutes les consolations que donne notre église.

L’existence de d’Archiac a eu beaucoup de similitude avec la mienne. Comme moi il était marié et heureux, et comme moi il fut frappé dans ses affections les plus chères. Sa femme était la fille du maréchal Gérard, son premier enfant lui couta la vie de la mère. Depuis cette époque il vit très retiré avec son beau père. Je le vois quand je vais à Paris; à la première occasion je lui parlerai de vous, je suis certain que votre beau souvenir lui fera grand plaisir.

Mon cher ami, lorsque vous aurez le désir de savoir ce qui se passe dans ce monde, vous vous rappellerez, je l’espère, que vous avez un ami en Alsace qui sera toujous heureux de

- 357 -

recevoir de vos nouvelles et de vous en donner sur tout ce qui peut vous intéresser; au surplus je pense bien qu’avant bien d’années, nous nous verrons. Car votre ordre a une mission à Essenheim, qui est dans mon voisinage.

En attendant que j’aie le plaisir de vous serrer les mains, croyer moi votre tout devoué ami.

Le b-on de Heeckeren.                    

Soultz, Dt. du Haut-Rhin à 17 9-ème 1847.

P. S. Le b-on de Heeckeren est toujours ministre à Vienne, il est à son poste dans ce moment.1

Перевод:

Дорогой друг!

Передайте Ф. Мертиану, насколько я чувствую себя обязанным перед ним за точность, с какою он выполнил мое поручение, касающееся вас, благодаря чему я получил ваше славное письмо, столь откровенно дружеское и убеждающее меня, что вы по прежнему счастливы принятым вами решением посвятить вашу жизнь господу. Это доказывает, дорогой друг, что ум и сердце у вас крепко закалены, раз вы могли совершить без головокружения подобный скачек от вашего прежнего существования к тому, которое вы избрали сегодня. Подобное мужество мало свойственно людям толпы. Но каждому своя судьба; она управляет высшей волей, и раз ею было предопределено, чтобы вы стали иезуитом, нужно потерять рассудок, чтоб как-нибудь возражать против этого; таково, по крайней мере, мнение, которое я поддерживал три месяца назад против колонии русских, с которыми я провел сезон в Бадене; ваши соотечественники не прощают вам вашего призвания. Передаю вам это сообщение или вернее эту сплетню, ибо я уверен, что вы не нуждаетесь в их одобрении. Повидимому вы не знаете, что я имел несчастье потерять мою дорогую жену; вот уже четыре года, как мы разлучены провидением. Но если бы она была в живых, она бы не осудила вашего решения, ибо сама опередила вас на том же пути; с первых же лет нашего брака Катерина была сильно озабочена мыслью, что все лица, с которыми она была соединена самыми нежными нитями, исповедуют другую религию, что лишило бы ее отрадного удовлетворения направлять до конца сердце и разум ее четырех детей — призвание, которого она была во всех отношениях столь достойна. Эти соображения вместе с некоторыми другими решительно убедили мою жену изучить и принять католицизм; если она не заявила открыто о своем отречении, то произошло это потому, что она была удержана весьма похвальным соображением не наносить большого огорчения своей матери, — единственному лицу, с которым она сохранила постоянные отношения. Несмотря на это Катерина скончалась, окруженная всеми утешениями, какие доставляет наша церковь.

Жизнь д’Аршиака оказалась во многом похожей на мою. Подобно мне он был женат и был счастлив и так же, как и я, он был поражен в своих самых заветных привязанностях. Он был женат на дочери маршала Жерара, и его первый ребенок был оплачен жизнью матери. С этого времени он живет крайне замкнуто со своим тестем. Я навещаю его, когда бываю в Париже; при первом случае я напомню ему о вас; убежден, что ваша память о нем доставит ему большое удовольствие.

Когда у вас, дорогой друг, явится желание узнать, что происходит в этом мире, вы вспомните, я надеюсь, что у вас есть друг в Альзасе, который всегда будет счастлив получить от вас известия и в свою очередь сообщить их вам обо всем, что могло бы заинтересовать

- 358 -

вас; помимо этого надеюсь, что пройдет немного лет и мы увидимся. Ваш орден имеет миссию в Эссенгейме по соседству со мною.

В ожидании удовольствия пожать вашу руку остаюсь вашим преданным другом

Барон де Геккерн                    

Сульц, Департамент Верхнего Рейна, 17 сентября 1847 г.

P. S. Барон де Геккерн попрежнему посланником в Вене, в настоящее время он на своем посту.

Исключительная преданность католицизму в семье д’Антесов вполне соответствовала политическим традициям фамилии: легитимизм естественно и неизбежно сочетался с папством, как в России самодержавие с православием. На этих крайних позициях политической реакции счастливый победитель поединка 1837 года оставался, как известно, до самого конца своего длительного жизненного пути.

Сноски

Сноски к стр. 340

¹ У нас установилось неправильное начертание фамилий обоих Геккернов: Геккерен, Дантес. Между тем фамилия Heeckeren произносится, как и фамилия Verhaeren, с опущением гласной в последнем слоге: не Верхарен, а Верхарн, не Геккерен, а Геккерн. Пушкин совершенно правильно утверждал, что „имена собственные следует переводить как можно звукоподражательнее“ („Книга воспоминаний о Пушкине“, „Мир“, М., 1931, стр. 360), и сам всегда писал, как очевидно и произносил, Heckern. „Le baron d’Hekern vint chez moi et accepta un duel pour m-r d’Anthès...“ (Письмо Пушкина 21 ноября 1836) и в дневнике 28 ноября 1833 г.: „Экерн удивляется смелости применений...“. Еще менее правильно слитное начертание приставки и фамилии d’Antès, что также противоречит безошибочному обозначению Пушкина: „Барон д’Антес и маркиз де Пина, два шуана...“ В немецких документах мы находим даже фон Антес (loseph-Conrad von Antes; см. доверенность Жоржа-Шарля д’Антеса от 6 сентября 1834 г.; Архив б. Министерства иностранных дел).

Сноски к стр. 341

¹ „Русский Вестник“, 1865, кн. X, стр. 531.

² „Nieuw Nederlandsch biografisch Woordenbock onder redactie von Dr. P. C. Molhuysen. Prof. Dr. P. J. Blok en Dr. Fr. K. H. Kosemann“, Leiden, 1930, VIII, p. 709—786.

Сноски к стр. 342

¹ „Biographisches Lexikon der hervorragenden Ärzte aller Zeiten und Völker“, Berlin, 1931, III, p. 116—117.

² Н. Чарыков. „Известия о дуэли Пушкина, имеющиеся в Голландии“, „Пушкин и его современники“, вып. XI, стр. 71—72.

Сноски к стр. 343

¹ См. воспоминания ее дочери А. П. Араповой, „Новое Время“, 1907, № 11416.

Сноски к стр. 345

¹ Оригинал на французском. Канцелярская помета: № 2650—10 апреля 1831 г.

Сноски к стр. 348

¹ См. письмо Геккерна к Нессельроде из Парижа от 19 февраля 1836 г.

Сноски к стр. 350

¹ Архив внешних сношений.

² Черновик письма, оставшийся в делах министерства иностранных дел.

Сноски к стр. 351

¹ Черновик.

² „Старина и Новизна“, кн. XVIII, стр. 321.

³ 20 апреля или 1 июня 1842 г.; даты указаны различно в Готских альманахах 1865 и 1874 гг.

Сноски к стр. 352

¹ F. Bodensetedt. „Errinnerungen aus meinem Leben“, В., 1888, 1, SS. 169—170. Ср. П. Е. Щеголев, „Дуэль и смерть Пушкина“, изд. 3, М. — Л., 1928, стр. 503.

² Возраст Геккерна в момент смерти неправильно указан у Метмана: „около 89 лет“ (Щеголев, стр. 370). Между тем Геккерн родился 30 ноября 1791 г., а умер 27 сентября 1884 г. (там же, стр. 21 и 370), т. е. не дожил всего двух месяцев до 93 лет.

Сноски к стр. 355

¹ В последнем свидетельстве отец назван Жорж-Шарль барон де Геккерн, и вероятно поэтому отсутствует судебное постановление о фамилии ребенка (не д’Антес, а Геккерн).

Сноски к стр. 356

¹ Барон Феликс Мертиан (1822—1886) был женат на сестре Жоржа д’Антеса — Александре-Клотильде.

Сноски к стр. 357

¹ „Временник Общества друзей русской книги“, III, Париж, 1932, стр. 154—156.