Азадовский М. К., Томашевский Б. В. О датировке "Сказки о попе и о работнике его Балде" // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. — [Вып.] 2. — С. 317—324.

http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v36/v36-317-.htm

- 317 -

М. АЗАДОВСКИЙ и Б. ТОМАШЕВСКИЙ

О ДАТИРОВКЕ „СКАЗКИ О ПОПЕ И О РАБОТНИКЕ ЕГО БАЛДЕ“

1

„Сказку о Балде“ обычно принято датировать 1831 годом; эту дату впервые установил П. В. Анненков, и она была принята всеми последующими редакторами. В однотомном издании Пушкина Б. В. Томашевский предлагает, однако, иную дату — 1830 г.

Аргументация Б. В. Томашевского сводится к следующему: как известно на автографе сказки, хранящемся в Ленинской библиотеке, Пушкин пометил только месяц и день: „13 сент.“ Определение года (1831) сделано Анненковым по свидетельствам современников. „Однако, — пишет Б. В. Томашевский, — свидетельство современников основано лишь на том, что летом 1831 г. Пушкин читал ее в Царском Селе. Об этом написал Н. В. Гоголь 2 ноября 1831 г.“ „Но из письма Гоголя, — продолжает Б. В. Томашевский, — можно полагать, что об этой сказке он узнал в Царском Селе, откуда он уехал в августе“. Об этом же, по его мнению, свидетельствует и запись А. О. Смирновой-Россет. „Повидимому, сказку Пушкин привез из Болдина, и, следовательно, дата относится к 1830 г.“1

Эта аргументация вызывает большие сомнения. Приведем прежде всего целиком соответствующее место из письма Гоголя к Данилевскому: „Все лето прожил в Павловске и Царском Селе. Стало быть не был свидетелем времен терроризма, бывших в столице. Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я. О, если бы ты знал, сколько прелестей вышло из под пера этих мужей! У Пушкина повесть октавами написанная, «Кухарка», в которой вся Коломна и петербургская природа живая. Кроме того, сказки русские народные, — не то, что «Руслан и Людмила», но совершенно русские. Одна писана даже без размера, только с рифмами и прелесть невообразимая. У Жуковского тоже русские народные сказки, одни екзаметром другие просто четырехстопными стихами“2 и т. д.

- 318 -

Есть ли основание толковать письмо в том смысле, что Гоголь именно сам слышал в чтении Пушкина всю сказку о Балде целиком? Едва ли, — тем более, что этому предшествует другое письмо, к Жуковскому, из которого совершенно ясно, что Гоголь слышал в Царском Селе только отрывки каких-то сказок обоих поэтов. „Осталось воспоминание — и еще много кой-чего, что достаточно усладит здешнее одиночество: это известие, что сказка ваша уже окончена и начата другая, которой одно прелестное начало чуть не свело меня с ума. И Пушкин кончил свою сказку! Боже мой, что-то будет далее! Мне кажется, что теперь воздвигается огромное здание чистой русской поэзии...“ и далее: „Когда-то приобщусь я этой божественной сказки?“1 Сказка, о которой упоминает Гоголь, конечно „Сказка о царе Салтане“, об окончании которой Пушкин сообщил Вяземскому 3 сентября того же года. Таким образом, совершенно очевидно, что Гоголь во время пребывания в Царском Селе еще не знал целиком ни сказок Пушкина ни сказок Жуковского, — а стало быть, либо письмо к Данилевскому находится в полном противоречии с письмом к Жуковскому, либо его надо понимать не в том смысле, какой ему придает Б. В. Томашевский. Из сопоставления этих двух писем явствует только, что Гоголь во время пребывания в Царском Селе знал о работе Пушкина и Жуковского над сказками, может быть даже слышал отрывки из них, — но целиком они стали ему известны уже значительно позже. Письмо к Данилевскому носит явно ретроспективный характер: Гоголь обобщает целый ряд ранних и поздних моментов и подает их в сознательно завуалированной форме. Следует подчеркнуть, что в письме к Жуковскому Гоголь говорит только о „Салтане“, — „о Балде“ же ничего не говорит и не спрашивает, — вероятнее всего, что в то время он еще не знал о существовании этой сказки.

Но если даже и знал, то и тогда нельзя утверждать, что это могло бы быть только в том случае, если б сказка была написана в 1830 г. Ведь автограф с пометкой „13 сент.“, является последней редакцией. Между тем, мы хорошо знаем, что окончательной редакции у Пушкина всегда предшествовал ряд промежуточных и черновых. Таким образом, единственно, что мог бы знать Гоголь из сказки о Балде, это ее первоначальные наброски, если они уже были в июле — августе, что, впрочем, как мы увидим далее, довольно сомнительно. А. О. Россет (на свидетельство которой также опирается Б. В. Томашевский) определенно говорит об отрывках, а не о целой сказке („Иногда Пушкин читал нам отрывки своих сказок“).

Но все эти соображения — косвенные. Есть более веские и прямые доводы за сохранение прежней датировки. Это, прежде всего, свидетельство самого Пушкина. Б. В. Томашевский утверждает, что дата „13 сент.“ относится к Болдинскому периоду. О работе Пушкина в этот период

- 319 -

имеется почти исчерпывающий отчет в его письме к Плетневу от 9 декабря 1830 г. „Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, имянно: Скупой Рыцарь, Моцарт и Салиери, Пир во время чумы и Д. Жуан. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все: Весьма секретное. Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется — и которые напечатаем также Anonyme. Под моим имянем нельзя будет, ибо Булгарин заругает“.1 Таким образом, в перечне всего написанного им за „Болдинскую осень“ Пушкин ни единым словом не упоминает о „Балде“. Едва ли такое умолчание было возможно, если б, действительно, эта сказка была уже в то время совершенно закончена. Можно бы сделать предположение, что Пушкин не упоминает об этой сказке из соображений высшего порядка: боязнь перлюстрации, распространения слухов и т. д. Однако, в этом же письме он сообщает ряд вещей, которые доверяет только Плетневу и о которых просит хранить абсолютное молчание.

В декабре 1830 г. Пушкин приехал в Москву, где провел несколько месяцев. В Москве он неоднократно встречался с Погодиным и Вяземским, к которому ездил в Остафьево. Обоим им Пушкин читал свои новые вещи, написанные в Болдине. И Погодин и Вяземский оставили записи об этих чтениях в своих дневниках;2 кроме того, сохранилось письмо Погодина к Шевыреву в Рим, в котором он подробно рассказывает о приезде Пушкина и его новых пьесах.3 Но ни Погодин, ни Вяземский ни единым словом или намеком не упоминают о „Балде“. Трудно допустить, что Пушкин не поделился своей новой сказкой с Вяземским; еще более трудно допустить, что последний не отметил такой крупной и острой пьесы в дневнике, — тем более, что запись его очень подробна и упоминает даже о весьма опасных вещах, как например запись стиха из Х главы „Онегина“.

Вообще мы не имеем ни одного свидетельства или упоминания „Сказки о Балде“, которые относились бы к 1830 г. или началу 1831 г., — напротив, все упоминания идут только с конца 1831 г. Таковы цитируемые уже письма Гоголя и рассказ А. О. Смирновой-Россет; к началу 1832 г. относится упоминание „Сказки о Балде“ в переписке Языкова с Комовским. В апреле 1832 г. Языков запрашивает В. Д. Комовского: „Где же его <Пушкина> Сказка Балда“, на что в следующем письме (от 25 апреля

- 320 -

1832 г.). Комовский отвечает: „Сказка о попе толоконном лбе и работнике его Балде не может, говорят, увидеть свет ни по наименованию, ни по содержанию“.1 Очевидно, в начале 1832 г. „Сказка о Балде“ была еще свежей литературной новостью. Конечно, и эти соображения можно отнести к числу косвенных доказательств, но когда таких косвенных доказательств набирается достаточное количество, они уже меняют свое качество и переходят в разряд прямых. В данном случае это совершенно несомненно, так как к ним присоединяется еще одно, делающее совершенно невозможным иное толкование всех приведенных выше материалов. Это уже упоминавшееся письмо Пушкина к Вяземскому от 3 сентября 1831 г. „Жуковский все еще пишет; завел 6 тетрадей, и разом начал 6 стихотворений; так его и несет. Редкий день не прочтет мне чего нового; нынешний год он верно написал целый том. Это хорошо было бы для журнала. Я начал также подристывать; на днях изпрознился сказкой в тысяча стихов; другая в брюхе бурчит“.2 „Сказка в тысяча стихов“ — „Салтан“, какая же другая, которая уже „бурчала“ в это время, т. е. наброски которой уже появились в начале сентября? Это письмо не только помогает совершенно четко осмыслить дату автографа „Сказки о Балде“, но и определить начало работы над этой сказкой. Нужно считать, что сказка о Балде начата не ранее второй половины августа 1831 г. (последнее перед письмом от 3 сентября письмо к Вяземскому было 14 августа) и окончена 13 сентября того же года.3

М. Азадовский.      

2

Прежде всего остановлюсь на контраргументах М. К. Азадовского. Есть ли у нас основание утверждать, что Гоголь слышал в Царском Селе только отрывок „Балды“? Ведь в письме к Данилевскому определенно говорится: „одна (сказка) писана без размера, только с рифмами и прелесть невообразимая“. Это единственная сказка, которую он точно характеризует. Не следует ли из этого вывод, что она была единственная, которую Гоголь слышал, в то время, как о других был только общий разговор? Во всяком случае отметим, что из „сказок“ Пушкина (а мы знаем, что речь идет только о двух сказках) особое внимание уделено Гоголем „Балде“.

- 321 -

В письме к Жуковскому говорится: „И Пушкин кончил сказку“. М. К. Азадовский сам отмечает, что речь идет о „Царе Салтане“. Можно ли из этого заключить, что обе сказки при Гоголе были не закончены? Ведь тогда бы Гоголь написал „сказки“, а не „сказку“. Разница между единственным и множественным числом даже в небрежной эпистолярной форме ощутительна. Мы в праве понимать фразу Гоголя так, что Пушкин не кончил только одну сказку, именно указанную Азадовским — „Царя Салтана“.1 Отсюда заключение, что сказка о Балде была уже закончена. К этому приводит ясный смысл текста. Можно сомневаться в точности показаний Гоголя и не придавать абсолютного значения его свидетельствам, можно проявлять всяческий критический скептицизм, но нельзя из ясных посылок делать заключение прямо противоположное логическому выводу. В частности непонятно, как можно утверждать, что ко времени письма Жуковскому Гоголь „вероятно не знал о существовании“ сказки о Балде, в то время как из письма Данилевскому явствует, что речь идет о царскосельском общении Гоголя с Пушкиным, а характеристика сказки настолько точна, что никаких сомнений нет, что речь идет именно о „Балде“.

Обратимся теперь ко второму аргументу, к „отчету“ Пушкина в письме Плетневу. Во-первых отметим, что Пушкин включает в список то, что готово к печати. Весь отчет перебивается словами „совсем готова к печати“, „выдадим“, „напечатаем“. Произведения, не предназначавшиеся к печати, не упомянуты. Так, не упомянута 10-я глава „Евгения Онегина“. Вообще, конечно, отчет не полон: нет указания на критическую прозу, и опять-таки потому, что к этому времени вопрос о печатании этих статей не был ясен. Но предположим, что сказку о „Балде“, хотя бы и невозможную в печати, Пушкин должен был бы упомянуть. В каком порядке, в каком жанре она должна была бы фигурировать? Ведь „сказок“ как жанра у Пушкина еще не было. Первую свою сказку „Жених“ (184 стиха) Пушкин не выделил из собрания стихотворений. А напомню, что первый вариант названия сборника был: „мелкие стихотворения“.

Конечно, „Балду“ Пушкин мог включать в число стихотворений. Этому не противоречит объем сказки — 190 стихов. Большие стихотворения Пушкина приближаются к этой цифре: „Воспоминания в Царском Селе“ — 172 стиха, „Послание к Юдину“ — 226 стихов, „Сон“ — 220 стихов, „Разговор книгопродавца“ — 192 стиха, „Андрей Шенье“ — 185 стихов, „Череп“ — 152 стиха плюс около 20 строк прозы, „19 октября“ — 152 стиха и т. д. Слово „мелкие стихотворения“ звучало для Пушкина как термин синонимичный современному „стихотворения“. „Мелкие“, т. е. не поэмы, не драмы.

- 322 -

Количество написанных в Болдине стихотворений Пушкин определяет в „отчете“ Плетневу „около 30“. При всех возможных натяжках мы не можем насчитать более 24 известных нам стихотворений, написанных в 1830 г. в Болдине. Повидимому, несколько стихотворений, которые мы относим к другим датам, были написаны в Болдине. Почему же абсолютно исключается возможность того, что среди них был и „Балда“? Следовательно, даже с протокольно-следственной точки зрения „отчет“ Пушкина не может иметь силы отрицательного свидетельства.

Перейдем теперь к свидетельствам современников. Ни Погодин, ни Вяземский не пишут о „Балде“. Но Погодин в своем дневнике умолчал, например, о 8-й и 10-й главах „Онегина“ и упомянул 9-ю, умолчал о всех маленьких трагедиях, не упомянул ни одного стихотворения. В письме Шевыреву он умолчал о 10-й главе „Онегина“, о „Пире во время чумы“, о „Скупом Рыцаре“. Вяземский умалчивает о „Домике в Коломне“, о „Скупом Рыцаре“, о „Пире во время чумы“. Повидимому, и эти отчеты не обладают исчерпывающей полнотой.

Вообще — трудно что-нибудь доказать на том основании, что современники „умалчивают“ о „Балде“ в 1830 году. Пушкин приехал из Болдина в Москву 5 декабря, 17 января женился, 15 мая выехал через Петербург в Царское Село. Момент приезда в Москву отделен от момента выезда немногим более чем 5 месяцами. А к периоду пребывания в Царском Селе уже относятся „свидетельства современников“. Много ли мы найдем произведений, относительно которых упоминания современников отстоят от периода возможного их обращения менее чем на 5 месяцев? Совершенно естественно, что не в Москве в предсвадебный период и в первые месяцы брака, осложненного семейными неладами, а в Царском Селе „Сказка о Балде“ получила некоторую известность. Во время же коротких свиданий с Погодиным и Вяземским Пушкин физически лишен был возможности демонстрирования всех болдинских произведений.

„Гавриилиада“ написана в апреле 1821 г., а первый современник упомянул о ней 12 июля 1822 г. Достаточно вспомнить историю с датировкой „Вольности“, чтобы увидеть, что современники упоминают в дошедших до нас документах о произведениях Пушкина не всегда на следующий день после их создания. Неужели „Гавриилиада“ и „Вольность“ — произведения менее „острые“ чем „Балда“? Достаточно, наконец, сказать, что есть произведения Пушкина, которые вообще при его жизни совершенно не упоминались.

Наконец, решающий аргумент. Пушкин пишет 3 сентября: „другая <сказка> в брюхе бурчит“. Откуда мы знаем, что бурчала именно „Сказка о Балде“? А вдруг это бурчание так ни во что и не вылилось? Или разве мы не знаем случаев, когда подобное „бурчание в брюхе“ достигало желанных результатов через много лет? Одно небольшое стихотворение Шенье Пушкин начал переводить в 1825 г., а кончил в 1835. Маленькие

- 323 -

драмы „бурчали“ задолго до 1830 года, когда они были написаны. „Капитанская Дочка“ тоже не сразу написалась.

Да и странное „бурчание“ Балды, звуки которого доносятся до ушей Россет и Гоголя.

Вообще — „Сказка о Балде“ не такая сложная вещь, чтобы растягивать создание ее на много месяцев, даже на один месяц. Пушкин отлично мог написать ее „в один присест“, особенно в условиях творческого напряжения Болдинской осени 1830 г. Не надо преувеличивать беловой характер известного нам автографа. Принимая во внимание краткость всей сказки, невероятно было бы допустить, чтобы Пушкин читал из нее какие-то отрывки. И во всяком случае из того, что Гоголь пишет, что слышал только отрывки недоконченных сказок Жуковского и недоконченного „Салтана“, никак не следует, что „Балда“ тоже читался в отрывках. Есть же разница между чтением сказки, отнимающей полчаса и укладывающейся в 5—10 минут.

Надо сказать прямо — кроме голословного заявления Анненкова, относящегося к 1855 году, нет ни одного аргумента в пользу создания „Балды“ в сентябре 1831 г. А за Болдино есть, кроме приведенных мною, еще другие. Бумага, на которой писана сказка о Балде, употреблялась Пушкиным именно в Болдине. Болдинская бумага Пушкина особенная и вообще не встречается у Пушкина в иные годы. Поехал в Болдино он, повидимому, без запасов бумаги и закупил ее уже на месте. Вряд ли он вывез из Болдина большие запасы этой бумаги, да еще повез ее в Царское Село, когда у него была уже хорошая гончаровская бумага в любом количестве.

Обращу внимание еще на одну особенность „Балды“. Рукопись иллюстрирована картинками, рисованными Пушкиным. Это — особенность болдинских рукописей. Вспомним „Домик в Коломне“, „Гробовщика“, „Каменного Гостя“. Иллюстрации Пушкина в виде законченных картинок крайне редки у Пушкина. Расширяя несколько понятие картинки, мы находим в книге А. Эфроса „Рисунки поэта“ следующие автоиллюстрации:

1) „Кавказский Пленник“ (стр. 57),
2) „Евгений Онегин“ (схема заказа на картинку, стр. 207),
3—5) „Балда“ (при подписях картинок, стр. 301),
6 и 7) „Гробовщик“ (две картинки, стр. 303 и 305),
8 и 9) „Домик в Коломне“ (стр. 315 и 317),
10) „Каменный Гость“ (стр. 323, ср. стр. 331),
11) „Сват Иван“ (стр. 333).

Оставляя в стороне спорного „Балду“, мы получаем из 8 картинок — 5, относящихся к осени 1830 г., а считая и „Балду“ написанным тогда же — 8 из 11.

По этому поводу А. Эфрос отмечал „наклонность к автоиллюстрациям, проявившуюся впервые в болдинские месяцы, не имеющую

- 324 -

аналогий в остальных периодах пушкинского творчества и не свойственную в частности предыдущей пушкинской графике“.

Все это аргументы косвенные, но значит что-нибудь и самая совокупность доводов.

Наконец еще один аргумент. В тетради Пушкина № 2372 на л. 61 имеется план издания, составленный, повидимому, в 1830 г. Перед ним — отрывки „Участь моя решена“, после него письмо невесте, писанное в июне 1830 г. Этот план составлялся, вероятно, в Болдине или вскоре после Болдина. Сюда вошли болдинские произведения: „Домик в Коломне“ („октавы“) и маленькие трагедии („Сцены“). В списке „Евгений Онегин“ значится в 9 главах, а как известно, в 1831 г. летом Пушкин отказался от мысли печатать 9 глав, сократив их до 8-ми, и уже 19 ноября 1831 г. цензурой была разрешена последняя, 8-я, глава романа. Итак, в этом списке, где нет ни одного произведения, писанного после Болдина, имеется одна красноречивая строка: „сказка“ (отчетливо в единственном, а не во множественном числе). Вряд ли эту запись можно датировать промежутком от 3 до 13 сентября 1831 года.

Кстати, отмечу, что в алфавите однотомника (и не только в последнем, но и в первом издании 1924 г.) при названии сказки дата 1830 г. сопровождена вопросительным знаком, указывающим на некоторую осторожность в предложении данной даты. Полагаю, что для датировки сказки 1830 годом в условиях такой осторожности я имею все основания.

Б. Томашевский.      

_______

Сноски

Сноски к стр. 317

1 А. Пушкин. „Сочинения“, Редакция, биографический очерк и примечания Б. Томашевского. Вступительная статья В. Десницкого. Государственное издательство „Художественная Литература“, Л., 1935, стр. 845.

2 „Письма Н. В. Гоголя“, под ред. В. И. Шенрока, т. I, стр. 196.

Сноски к стр. 318

1 „Письма Н. В. Гоголя“, т. I, стр. 189. Письмо от 10 сентября 1831.

Сноски к стр. 319

1 Пушкин. „Письма“, под ред. и с прим. Б. Л. Модзалевского, т. II, 1826—1830, М — Л., 1928,стр.121.

2 М. А. Цявловский. „Пушкин по документам Погодинского архива“, „Пушкин и его современники,“ вып. XXIII-XXIV, П., 1916, стр. 110—112; П. А. Вяземский. „Сочинения“, т. IX, стр. 152.

3 „Русский Архив“, 1882, кн. III. стр. 184.

Сноски к стр. 320

1 „Из неизданной переписки Н. М. Языкова“, „Литературное Наследство“, № 19-21, М., 1935, стр. 76, 80.

2 Пушкин. „Письма“, т. III, 1831—1833, под редакцией и с примечаниями Л. Б. Модзалевского, „Academia“, 1935, стр. 46.

3 Н. В. Гоголь уезжал из Царского Села, приехал числа 14—15 августа; см. его письмо к Пушкину из Петербурга от 16 августа 1831 г. и письмо к матери от 21 августа, где он пишет: „уже около недели живу я в Петербурге“.

Сноски к стр. 321

1 Кстати, дата „Царя Салтана“ определяется вполне точно. В Ленинградской Публичной библиотеке в составе рукописи VIII главы „Евгения Онегина“ хранится клочек бумаги с обрывками последних стихов сказки и с точной датой: „29 Авг. Ц. С. 1831“, (см. Л. Б. Модзалевский, „Рукописи Пушкина“. Л., 1931, № 27).