- 275 -

Г. П. СЕРБСКИЙ

ДЕЛО „О САРАНЧЕ“

(Из разысканий в области одесского периода биографии Пушкина)

Командировка Пушкина по делу о саранче занимает в биографии поэта, и в особенности ее южного периода, довольно значительное место. Эта командировка была одним из обстоятельств, ускоривших разрыв Пушкина с графом М. С. Воронцовым и затем высылку его из Одессы в село Михайловское.

Наиболее ценным источником для всестороннего освещения этого эпизода является дело „О саранче“ канцелярии Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора,1 которое позволяет нам заново рассмотреть служебные отношения и командировку поэта на фоне общей борьбы с саранчей в Новороссийском крае в 1823 и 1824 гг.

Бедствие от неурожая плодов, засухи и саранчи, поразившее территорию Новороссийского края в 1823 и 1824 гг., заставило гр. Воронцова, сейчас же по вступлении в должность Новороссийского генерал-губернатора и полномочного наместника Бессарабской области, предпринять ряд мер.

По его просьбе, министерство внутренних дел отпустило 100 тысяч рублей на борьбу с саранчей, а также разрешило степным татарам Крыма, за положенную правительством плату, выволочку из казенных соляных озер от двух до трех миллионов пудов соли.

Оставив за собой главное руководство и наблюдение за ходом этой борьбы в управляемом крае, гр. Воронцов всю работу в отдельных губерниях поручил гражданским губернаторам. Последние же привлекли к участию в ней как служилый элемент в уездах — уездных предводителей дворянства, уездный и нижний земские суды, полицию, — так и местное население.

- 276 -

Осень и ранняя зима 1823—1824 г. были периодом подготовительных мероприятий: отыскивались и истреблялись зародыши саранчи, разрабатывались меры борьбы с нею предстоящей весною.

18 марта 1824 г. Комитет министров разрешил приостановить отделку дорог, чтобы освободить от этого помещичьих и казенных крестьян для борьбы с саранчей.

С первых чисел мая со всех концов края стали поступать к гр. Воронцову донесения о том, что саранча начала возрождаться. Наступило время самой напряженной работы. Надо было воспользоваться тем небольшим промежутком времени, когда саранча еще не может летать. Гр. Воронцов, „желая оправдать все ожидания правительства“, начал рассылать своих чиновников в разные концы Херсонской губернии, а также, „с высочайшего разрешения“, прибег к помощи воинских частей.

С 5 июля стали получаться известия, что саранча в своем движении угрожает Подольской губернии, а с 13 июля начались, наконец, перелеты саранчи, продолжавшиеся и в августе месяце с самыми опустошительными последствиями. Неубранные яровые хлеба погибли.1

В Крыму, несмотря на все принятые меры, бедствие приняло еще бо́льшие размеры. „Саранча распространилась в ужасном количестве... Река Салгир была остановлена в течении своем упавшею в нее тучею сих вредных насекомых, и 150 человек несколько дней и ночей работали для очищения протока. Более 300 четвертей собрано оных в одном пункте. Некоторые дома около Симферополя до того наполнены ими, что жители принуждены были выбраться из них“.2

В числе чиновников, командированных гр. Воронцовым на борьбу с саранчей, был и Пушкин.

Источниками для изучения самой командировки могут служить, кроме свидетельства самого поэта, следующие материалы: воспоминания современников Пушкина — В. З. Писаренко,3 Н. М. Лонгинова,4 Ф. Ф. Вигеля,5 И. П. Липранди,6 а также письмо М. Ф. Орлова к жене от 29 мая 1824 г.,7 расписка Пушкина в получении прогонных при командировке

- 277 -

на саранчу,1 и, наконец рассматриваемое нами дело „О саранче“.

Воспоминания современников поражают своей малой фактичностью: в них нет подробностей, нет точной передачи фактов, нет дат.

Губернский секретарь В. З. Писаренко, находившийся в канцелярии гр. Воронцова при журналисте тит. сов. Шепелеве,2 командированный правителем канцелярии 26 мая 1824 г. по тому же делу о саранче в село Маяки и Овидиополь,3 вернулся оттуда в Одессу на следующий день, 27 мая,4 за день до приезда Пушкина из командировки и, следовательно, мог быть очевидцем событий, происшедших в Одессе до отъезда поэта и после его возвращения.

В 50-х годах он рассказал К. П. Зеленецкому следующее:5 „Раз в 1824 г. дали Пушкину в распоряжение 2 батальона солдат и послали с ними в Херсонский уезд истреблять саранчу. Вместо всякого официального донесения по этому делу, он прислал стихи: «Саранча летела, летела и села; сидела, сидела, все съела, и вновь улетела»“.

Как увидим далее, все в этих строках вздорно — и два батальона, посланные с поэтом, и командировка Пушкина только в Херсонский уезд, и присылка стихов.

Начальник 1-го отделения канцелярии Новороссийского генерал-губернатора коллежский ассесор Никанор Михайлович Лонгинов6 ограничивается словами: „поездка его была непродолжительна, он возвратился чуть ли не через неделю“.7

Н. М. Лонгинов, первое лицо в канцелярии после правителя ее А. И. Казначеева, ближайший секретарь8 и старый мобежский и петербургский знакомый гр. Воронцова,9 мог бы, конечно, рассказать об этом факте подробнее.

- 278 -

Наконец, очевидцем этих событий был Ф. Ф. Вигель, который 16 мая 1824 г. в четвертый раз приехал в Одессу, где и находился до 24 июня того же года.1

О самой командировке Пушкина он рассказывает следующее: „Через несколько дней по приезде моем в Одессу, встревоженный Пушкин вбежал ко мне сказать, что ему готовится величайшее неудовольствие. В это время несколько самых низших чиновников из канцелярии генерал-губернаторской, равно как и из присутственных мест, отряжено было для возможного еще истребления ползающей по степи саранчи, в число их попал и Пушкин. Ничего не могло быть для него унизительнее... Для отвращения сего добрейший Казначеев медлил исполнением, а между тем тщетно ходатайствовал об отменении приговора. Я тоже заикнулся было на этот счет; куда тебе! он побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: «любезный Ф. Ф., если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приязненных отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце», а через полминуты прибавил «также и о достойном друге его Раевском». Последнее меня удивило и породило во мне много догадок. Во всем этом было так много злого и низкого, что оно само собою не могло родиться в голове Воронцова, а, как узнали после, через Франка внушено было самим же Раевским. По совету сего любезного друга, Пушкин отправился и, возвратясь дней через десять, подал донесение об исполнении порученного. Но в то же время, под диктовку того же друга, написал к Воронцову французское письмо...“2

Этот рассказ Вигеля страдает многими неточностями и измышлениями. Во-первых, „несколько самых низших чиновников“ — не совсем верно, ни вообще в отношении посылавшихся по делу о саранче лицах,3 ни в частности по отношению к командированным в одно время с Пушкиным тит. сов. Сафонову,4 столоначальнику первого стола 4-го отделения канцелярии гр. Воронцова, и тит. сов. Северину. Во-вторых, Пушкин пробыл в командировке не дней „десять“, a maximum пять. В-третьих, никакого „донесения“ „об исполнении порученного“, как увидим ниже, поэт не мог прислать. Наконец, все, что относится к роли А. Н. Раевского не является

- 279 -

бесспорным,1 как не заслуживает внимания и разговор Вигеля с гр. Воронцовым накануне командировки.2

Зато правильно отмечено состояние саранчи в это время, правильно указано на факт посылки Пушкиным французского письма графу Воронцову,

- 280 -

что подтверждает сам поэт;1 медлительность А. И. Казначеева при исполнении приказания Воронцова также вполне возможна и, быть может, находится в соответствии с тем обстоятельством, что, получив предписание 22 мая, Пушкин не отправился в командировку в тот же день, как поступали другие чиновники, а еще следующий день оставался в Одессе, что видна из расписки поэта в получении 400 рублей на прогоны.2

Наконец, остановимся и на воспоминаниях И. П. Липранди. Последний, хотя и не был очевидцем описываемых событий, ибо незадолго перед этим выехал из Одессы,3 но, вращаясь в кругу знакомых Пушкина, был, вообще говоря, очень хорошо осведомлен о нем. О командировке Пушкина пишет он следующее: „Через несколько времени получены были из разных мест известия о появлении саранчи, выходившей уже из зимних квартир своих, на иных местах еще ползающей, на других перешедшей в период скачки. Несмотря на меры, принятые местными губернаторами, граф послал и от себя несколько военных и гражданских чиновников (от полковника до губернского секретаря); в числе их был назначен и Пушкин“.4

В этих строках нашла себе верное отражение лишь официальная сторона дела. Проблематична только посылка военных чиновников, о которых нет никаких указаний в делах о саранче.

Все эти воспоминания, таким образом, или совершенно вздорны (В. З. Писаренко), или почти ничего не говорят (Н. М. Лонгинов), или в лучшем случае дают для самой командировки Пушкина очень незначительный и не совсем точный материал (Вигель, Липранди).

Значительно больше фактически точного материала дает разбираемое нами „дело о саранче“.

Внимательное изучение обнаруживает в нем целый ряд интереснейших деталей, которые ускользнули от предыдущих исследователей

- 281 -

(К. П. Зеленецкий,1 А. А. Скальковский2 и др.), позволяют нам более полно нарисовать картину командировки Пушкина и даже бросают, правда косвенным образом, некоторый свет на ее причины и следствия.

В первых числах мая 1824 г. дело борьбы с саранчей в Херсонской губернии стало вестись с большей энергией, ибо сперва в уездах Херсонском и Александрийском, а затем в Елисаветградском саранча начала возрождаться. Гр. Воронцов стал рассылать своих чиновников,3 частью с специально изобретенными мешками, а еще до командировки первых чиновников: отставного поручика гвардии И. С. Завальевского и актуариуса В. И. Туманского4 в Ольвиопольский и Тираспольский уезды, и именно 29 апреля 1824 г. туда были вытребованы две роты солдат.5

В это время, быть может, если верить Воронцову, в различные места Херсонской губернии были посланы и его адъютанты.6

20 мая на смену Туманскому был послан канцелярист Колмогоров,7 а вслед за ним 21 мая в Ольвиополь была командирована рота солдат.8 22 мая Воронцовым были командированы три чиновника: тит. сов. Сафонов в Екатеринославскую губ.,9 кол. секр. Пушкин в уезды Херсонский, Елисаветградский и Александрийский10 и в Таганрог тит. сов. Северин.11 Наконец, 26 мая в Маяки и Овидиополь по предписанию правителя канцелярии гр. Воронцова был послан губ. секр. Писаренко.12

- 282 -

Всем чиновникам поручалось выяснить, в каких местах появилась саранча, в каком количестве, какие меры приняты на местах, какого успеха они достигают, а некоторым из них поручалось еще отвезти специальные для истребления саранчи мешки.1 Самые небольшие командировки выпали на долю Писаренка,2 Туманского,3 и Колмогорова.4 Отдаленнее была командировка Завальевского5 и еще больше был путь двух чиновников — Сафонова6 и Северина,7 посланных в один день с Пушкиным. Предписание же последнему было таково:8

№ 7976
22 Мая 1824 г.
Одесса
Отделение 1-е	Состоящему в штате моем ведомства Коллегии Иностранных дел Господину Коллежскому Секретарю Пушкину

Желая удостовериться о количестве появившейся в Херсонской Губернии саранчи равно и том с каким успехом исполняются меры преподанные мною к истреблению оной, я поручаю вам отправиться в уезды Херсонский, Елисаветградский и Александрийский. По прибытии в города Херсон, Елисаветград и Александрию явитесь в тамошние общие уездные Присутствия и потребуйте от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась и обозреть с каким успехом действуют употребленные к истреблению оной средства и достаточны ли распоряжения учиненные Уездными Присутствиями.

Обо всем что по сему вами найдено будет рекомендую донести мне.

Нов<ороссийский> Г<енерал->Г<убернатор> и П<олномочный> Н<аместник> Б<ессарабской> Области

<Подпись>           

- 283 -

Из этого предписания следует, что командировка Пушкина предполагалась такой же длительной, как и командировка Сафонова1 и уступала по продолжительности только командировке Северина.

Получив предписание 22 мая, Пушкин выехал из Одессы не ранее следующего дня2 и возвратился не позже 28 мая.3 Таким образом, он пробыл в командировке maximum 5 дней.

Если бы Пушкин пожелал в точности выполнить свое поручение, ему понадобилось бы времени около месяца.4 Ежели бы он и не пожелал в каждом уезде „осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась“, что, однако, входило в его обязанности согласно предписанию, а только объездил города Херсон, Елисаветград и Александрию, являясь в „тамошние общие уездные присутствия за получением от них нужных сведений о саранче“, то и тогда Пушкину потребовалось бы времени более 5 дней, которые он находился в командировке.5

Отсюда можно заключить, что Пушкин не выполнил возложенного на него поручения и никакого рапорта об исполнении им порученного следовательно дать не мог.

Между тем за свою командировку он получил в три раза больше того, что должен был бы получить, исполнив даже в полной мере поручение Воронцова.6

Это любопытное обстоятельство, не давая нам достаточного основания для каких-либо положительных выводов, все же позволяет вывести командировку Пушкина из ряда всех обычных чиновничьих командировок по делу о саранче, данных гр. Воронцовым.

Вот все те фактические данные, которые дают „дела о саранче“ относительно самой командировки Пушкина.

Каковы же были причины и следствия ее?

- 284 -

Об этом „дела“ говорят, конечно, очень мало. В них нашла себе место только официальная сторона командировки. Между тем отношения между Пушкиным и Воронцовым к данному времени были настолько сложные и далеко не исчерпывающиеся взаимоотношениями по служебным делам (которых у Пушкина перед этим, к тому же, и не было), что наивно было бы о причинах, побудивших гр. Воронцова дать Пушкину подобную командировку, судить по строкам его предписания, писанным рукой какого-нибудь канцеляриста.

„Дело“ говорит нам только, во-первых, что, предписывая Пушкину отправиться в командировку, гр. Воронцов давал ему одно из самых больших поручений, требовавшее от поэта большой затраты времени — около месяца; во-вторых, что эта служебная поездка была довольно щедро оплачена.

Если таким образом „дело“ прямо не говорит о причинах, то почти все современники, писавшие о жизни поэта на юге России, не обходят этого вопроса молчанием.

Их голоса, однако, самые противоречивые.

И. П. Липранди, состоявший при штате гр. Воронцова, отрицал в этом деле желание со стороны последнего унизить поэта и говорил о распоряжении гр. Воронцова „положительно с целию, чтобы по окончании командировки иметь повод сделать о нем представление к какой-либо награде“.1 Мнение это было подхвачено Анненковым2 и Бартеневым.

Конечно, борьба с саранчей являлась делом громадной важности. Саранча была подлинным народным бедствием, и Воронцов серьезно относился к нему. В своих „Mémoires du prince M. Voronzov“, 1819—1833 г., в которых Воронцов всегда коротко говорит о фактах, для него весьма памятных, он между прочим под 1823 г. пишет: „Durant cette année commencèrent en Nouvelle Russie les ravages des souterelles, qui désolèrent les campagnes et nous firent beaucoup de mal pendant cinq ou six années depuis. Nous fîmes tous ce que nous pûmes, pour diminuer le mal en détruisant, autant que possible, ces insectes si malfaisants, ainsi que les oeufs qu’ils laissent pour l’hiver dans les champs qu’ils ont ravagés; mais ce travail n’est possible que là où il y a beaucoup d’habitants ou des troupes en cantonnement dans le voisinage“.3

Всю важность борьбы с саранчей в его глазах достаточно выдает и изученное нами „Дело“.

Но разве мало было в громадной канцелярии Воронцова чиновников более опытных в служебных делах, чтобы явилась необходимость и целесообразность посылать Пушкина в уезды Елисаветградский и Александрийский,

- 285 -

где никто из чиновников Воронцова еще не был, и где, может быть, предстояло серьезно налаживать дело истребления саранчи?

Поскольку же, конечно, всякое мнение современника по этому вопросу (если оно беспристрастно) есть не более как вывод из известных фактов взаимоотношений Пушкина и Воронцова, мы в настоящее время можем сказать, что ни о каком желании гр. Воронцова наградить поэта не может быть и речи.

Мнение Ф. Ф. Вигеля (принятое Н. О. Лернером и другими биографами поэта) уже более справедливо.

Будучи в это время в Одессе, он видел, как страшно был встревожен и недоволен этой командировкой Пушкин.

Вполне правдоподобная медлительность А. И. Казначеева и просьба его, обращенная к Воронцову об отмене командировки, а также непреклонность графа свидетельствуют о скрытой цели Воронцова, продиктованной ненавистью к Пушкину.

Бюрократу Вигелю, который, как говорят в один голос современники, „никогда не прощал, если не отплатят ему тотчас же визита, если нарушат в нем права местничества, т. е. посадят его за стол не на то место, которое он считал подобающем чину его“,1 казалось, что в данной командировке Пушкин был оскорблен тем, что вместе с ним посылались „самые низшие“ чиновники.

Это похоже на Вигеля, но неверно для Пушкина. Мы, например, определенно знаем, что с Туманским и Завальевским поэт находился в приятельских отношениях.2

Пушкин мог быть недоволен своей командировкой как непривычной, неприятной, тяжелой служебной обязанностью,3 но так озлобленно встревожен стал он, только подозревая еще какие-то скрытые причины распоряжения Воронцова.

Каковы же были эти причины?

- 286 -

В январе 1825 г. поэт, несколько успокоившись от волнений в Одессе и семейных ссор в Михайловском, говоря о причинах своего удаления из Одессы, передавал своему лицейскому другу И. И. Пущину, человеку редкой искренности, чуткости и честности, о „кознях графа Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые разговоры о религии“.

О ревности, как о причине высылки Пушкина, говорили в свое время в Петербурге с большей или меньшей определенностью и Д. П. Северин,1 сам не задолго перед этим побывавший в Одессе2 и имевший там связи,3 А. И. Тургенев4 и Н. М. Карамзин.5 Первый-то и положил основание тем слухам, которые широко распространились в столицах и которые были неприятны Пушкину.6 Об этом говорили и в семье Раевских, которые могли быть, конечно, хорошо осведомлены.7

Наконец, кн. П. П. Вяземский, выросший в семье, где имя Пушкина было родным именем, который сам с четырехлетнего возраста стал запоминать рассказы о поэте, так передает о причинах самой командировки: „В этом предложении новоросийского генерал-губернатора он увидел злейшую иронию над поэтом-сатириком, принижение честолюбивого дворянства и вероятно паче всего одурачение Ловеласа, подготовившего свое торжество“.8

Так объяснял дело и сам Пушкин в письме к А. И. Тургеневу из Одессы 14 июля 1824 г.: „Не странно ли что я поладил с Инзовым, а не мог ужиться с Воронцовым; дело в том что он начал вдруг обходиться со мною с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов — Вандал,

- 287 -

придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что то другое“.

Вот почему поэт, никогда не подписываясь как чиновник, при получении денег по службе, на этот раз, принимая деньги на прогоны, к своей обычной подписи с горечью приписал: „Коллежский Секретарь“.1

Последнее же замечание П. П. Вяземского находится в соответствии с настойчивыми просьбами гр. Воронцова удалить Пушкина из Одессы и боязнью, чтобы поэта не перевели к И. Н. Инзову, с одной стороны, и с нетерпеливым желанием выехать с семьей в Крым,2 с другой.

- 288 -

Но Воронцову не везло. Правительство медлило с высылкою Пушкина, а болезнь дочери мешала Воронцовым уехать из Одессы. Тогда Воронцов, пользуясь своим положением начальника, дает поэту необычную для него, а главное длительную командировку. Эти свои скрытые причины и цели Воронцов, чьи „мелкие интриги, нахальное лицеприятие и даже ложь“1 хорошо были известны современникам, который всегда весьма заботился о поддержании своего „благородства“ в глазах общественного мнения, — эту злую, циническую командировку Воронцов пытается прикрыть тем, что без мелочных расчетов „щедро“ выдает прогонные деньги поэту, остро переживавшему нужду в них.

Однако, Пушкин неожиданно быстро вернулся из командировки, еще застав Воронцовых в Одессе; зато распоряжение об увольнении со службы и высылке поэта было получено в Одессе тогда, когда семья графа находилась уже далеко — в Симферополе.2

По возвращении же из командировки, Пушкин, если верить Н. М. Лонгинову, „явился к графу Воронцову в его кабинет. Разговор был самый лаконический; Пушкин отвечал на вопросы графа только повторением последних слов его; например: «Ты сам саранчу видел?» — «Видел». «Что ее много?» — «Много» и т. д.“.3

Достоверно же известно, что фактическими последствиями командировки было первое письмо Пушкина к А. И. Казначееву, заключавшее просьбу поэта об отставке,4 а затем второе письмо к А. И.

- 289 -

Казначееву,1 содержавшее, как говорит П. В. Анненков,2 „формальное объявление войны“, недошедшая до нас переписка Пушкина с гр. Воронцовым, окончательный разрыв с ним и, наконец, ссылка поэта в село Михайловское, о которой В. Л. Пушкин со слезами говорил, что „la sauterelle lrsquo;a fait sauter“,3 где хоть и тоскливо было поэту, но зато не было „ни саранчи, ни милордов Уор<онцовых>“.4

Есть еще указание на присылку поэтом в виде рапорта гр. Воронцову стихов:

Саранча летела, летела ... и т. д.

Из всех современников Пушкина один только В. З. Писаренко говорит об этом. Однако, достоверность этого сообщения прежде всего подрывается вздорностью остальных сообщенных им фактов. Но не мог поэт такими стихами докладывать после своей поездки и по той простой причине, что саранча в то время не летела, а только ползла.

Именно подобное состояние саранчи вспомнилось потом Пушкину в „Полтаве“:

И падшими вся степь покрылась
Как роем черной саранчи.

_______

Сноски

Сноски к стр. 275

¹ Одесский областной архив. Дела 1824 года. №№ 26 (на 356 листах), 76 (на 626 листах) и 89 (на 129 листах). Материалы эти в наших копиях были предоставлены для ознакомления П. Е. Щеголеву. который частично и учел их в своей статье „А. С. Пушкин и гр. М. С. Воронцов“ („Красный Архив“, т. XXXVIII, стр. 177—178).

Сноски к стр. 276

¹ О несметном количестве саранчи, появившейся в это время подле Одессы, рассказывал впоследствии муж знаменитой тогда певицы Каталани А. Я. Булгакову („Русский Архив“, 1901, кн. II, стр. 75).

² Одесский областной архив, дело № 76, л. 175 об.

³ „Москвитянин“, 1854, № 9, т. III, отд. V, стр. 11.

⁴ М. Лонгинов. „Пушкин в Одессе“, „Библиографические Записки“, 1859, стр. 553—555.

⁵ „Записки Ф. Ф. Вигеля“. Изд. 1892 г., ч. 6, стр. 173—174, а также изд. 1866 г., стр. 137—138.

⁶ „Русский Архив“, 1866, стлб. 1478.

⁷ М. О. Гершензон. „Семья декабристов“, „Былое“, 1906, октябрь, стр. 308. Лишены всякого значения сведения первой одесской газеты (Н. Лернер. „Первая Одесская газета“, стр. 17), а также целого ряда позднейших мемуаристов, касавшихся этого эпизода, но писавших о нем не как очевидцы, а по рассказам из вторых рук. Таковы: П. Капнист. „К эпизоду высылки Пушкина из Одессы“, „Русская Старина“, 1899, май, стр. 241—245; рассказы Е. Францевой в „Русском Обозрении“, 1897, январь, февраль, март; А. И. Маркевич. „Пушкинские заметки“, „Пушкин и его современники“, вып. III, стр. 96—106; В. В. Лорович. „Воспоминание о Пушкине“, „Одесский Вестник“, 1900, № 123; и др. Легенды, сообщенные ими, говорят только о популярности личности Пушкина на юге России.

Сноски к стр. 277

¹ Г. П. Сербский. „Неизданные расписки Пушкина“, „Пушкин“, вып. I, изд. Пушкинской комиссии Одесского Дома ученых, под ред. М. П. Алексеева, Одесса, 1925, стр. 51.

² Архив Новороссийского генерал-губернаторства. Секретный фонд, 1823 г., д. № 1.

³ Дело „О саранче“, № 76, л. 115.

⁴ Ibid., л. 141.

⁵ „Москвитянин“, 1854, т. III, № 9, отд. V, стр. 11.

⁶ Архив Новоросс. ген.-губернаторства Секретный фонд, 1823 г., д. № 1, л. 53.

⁷ „Библиографические Записки“, 1859, ст. 553—555.

⁸ И. П. Липранди. „Замечания на воспоминания Вигеля“, стр. 143.

⁹ „Архив Воронцовых“, кн. XXXV; Ф. Ф. Вигель. „Записки“, ч. 6, стр. 92.

Сноски к стр. 278

¹ „Записки Ф. Ф. Вигеля“, изд. 1892 г., ч. 6, стр. 173—174.

² Там же, стр. 171—172.

³ Например, нельзя сказать так о Никите Степановиче Завалиевском, сыне петербургского вице-губернатора, бывшем во время пребывания Пушкина в Одессе отставным офицером гвардии саперного баталиона и занимавшем должность экзекутора канцелярии гр. Воронцова (Ф. Ф. Вигель. „Записки“, ч. 6, стр. 120). О нем см. также: И. П. Липранди. „Замечания на воспоминания Ф. Ф. Вигеля“, стр. 160.

⁴ О Степане Васильевиче Сафонове, как о первом любимце Воронцова, ставшем впоследствии „первым его министром“, всегда и всюду неизменно его сопровождавшем, сам Ф. Ф. Вигель неоднократно говорит в своих „Записках“ (см. ч. 6, стр. 82, 97, 171, 186); см. также И. П. Липранди, „Замечания на воспоминания Вигеля“, стр. 171, 173—174.

Сноски к стр. 279

¹ Об этом Вигелю рассказывал барон Отто Романович Франк, как указывает сам мемуарист. Он же, смеем думать, говорит и о времени этого сообщения. „Года за полтора <т. е. в конце 1826 г., так как речь идет о марте 1827 г.> перед тем, из расчетов не столько корысти, женился он <Франк> на деве, которая его и меня по крайней мере десятью годами была старее. Пусть вспомнят в Белой Церкви Ергольскую, столь любимую и уважаемую семейством Браницких, без которой сама графиня жить не могла и которая саму Воронцову называла просто Лизой. Вероятно, Франк полагал, что за ней будет нивесть что приданного и что посредством этого брака он поступит почти в родство с своим покровителем. И как он ошибся! Граф и графиня Воронцовы, без ведома коих дело было положено и совершено, не знаю почему, нашли сей поступок подлым и совершенно к нему переменились; графине же Браницкой больно было бы расстаться со своей любимицей, и она умела удержать ее при себе. К тому же, не находя в супруге ожидаемой горячности, и сама Наталья Николаевна скоро к нему охладела, жить им вместе не оставалось возможности, и он женат был только номинально. Вот положение! Однако он по прежнему оставался в службе; в начале зимы Воронцов отправился к родителям в Англию, а он, пользуясь его отсутствием, приехал разделить горе со счастливым братом. Заметив, что назначением в градоначальники справедливая моя досада не совсем потушена, стал он говорить со мной откровенно; богов своих спустил он на землю и принялся вычитывать все слабости сих смертных“ („Записки“, ч. 6, стр. 142). Если же ко всему этому обратим внимание на способности Франка еще до своего „несчастья“ „своим передражниванием, каламбурами чрезвычайно смешить графиню и все ее женское общество“, а „начальника своего наедине забавлять городскими и всякого рода вестями“, о которых говорит сам Вигель и о которых хорошо знали одесситы (ср. отзыв П. Т. Морозова: „известный собиратель новостей барон Ф.<ранк>“ — „Из Одесских воспоминаний“, „Русский Архив“, 1877, III, стр. 324); с другой же стороны вспомним недовольство Вигеля Воронцовыми и бешеную ненависть его к А. Н. Раевскому, „тайными наговорами“ лишившего его гостиной гр. Воронцовой, то и о достоверности этой Франко-Вигелевской легенды нельзя говорить при отсутствии каких-либо неоспоримых подтверждений. Наконец, не лишним будет напомнить, что эта часть „Записок“, в которых находятся строки о Пушкине, писалась Вигелем в начале 50-х годов, т. е. спустя 30 лет после происходившего (в VIII гл. 6-й части, стр. 114 Вигель, говоря о кишиневском доме Инзова, добавляет в примечании: „Теперь, слышно, он в развалинах“, ср. А. Яцимирский „Пушкин в Бессарабии“, „Пушкин“, под ред. С. А. Венгерова, т. II, стр. 161), когда, как говорит сам автор, — „воображение гаснет, память тускнеет, охота пропадает“ („Записки Ф. Ф. Вигеля“, ч. 6, стр. 89).

² Слова гр. Воронцова об А. Н. Раевском вряд ли могли быть сказаны Вигелю, бывшему с графом в исключительно официальных отношениях, тем более, что еще долго после этого отношения Воронцова к А. Н. Раевскому не переставали быть дружескими. Об этом свидетельствует следующий рапорт Воронцова, представленный в ответ на письмо Александра I к последнему (А. В. Флоровский. „Из Одесской старины“, „Известия Одесского Библиографического общества“, т. I, стр. 356—357 и отд.) как-раз в тот день, когда, якобы происходил разговор гр. Воронцова с Вигелем: „Всеподданнейший рапорт. Приняв надлежащие меры во исполнение высочайшей воли вашего императорского величества, изображенной во всемилостивейшем ко мне рескрипте от 2 мая, я долгом поставляю всеподданнейше донести, что в числе военных чиновников, в Одессе находящихся, проживает здесь полковник 6-го Егерского полка Раевский, который не имеет отпуска именно в Одессу. Он, будучи долго весьма болен, уволен за границу до излечения еще в 1822 году; но познакомившись в Белой церкви с доктором, приехавшим со мною из Англии, начал у него лечиться и, следуя советам, нашел отъезд в чужие края ненужным: ибо в продолжении немного больше года приведен из отчаянного почти состояния в положение, по сравнению с прежним, здоровое; но будучи после таковой болезни весьма слаб, никак не может вступить в действительную службу и желает пользоваться еще сего года здесь в Одессе морскими ваннами. Представляя все сии обстоятельства, лично мне известные, на благоусмотрение вашего императорского величества, буду ожидать на счет г. Раевского высочайшего разрешения. 23 мая 1824. Одесса“. (Архив Новороссийского ген.-губернаторства, секретн. часть, 1824 г., д. № 7, л. 14 и об.).

Сноски к стр. 280

¹ Письмо Пушкина к кн. П. А. Вяземскому (конец июня 1824 г., Одесса). „Письма Пушкина“, под. ред. Б. Л. Модзалевскго, т. I, стр. 84—85.

² Г. П. Сербский. „Пушкин“, вып. I, изд. Пушкинской комиссии при Одесском Доме ученых, под ред. М. П. Алексеева, Одесса, 1925, стр. 51.

³ „Русский Архив“, 1866, стлб. 1477.

⁴ Там же, стлб. 1478.

Сноски к стр. 281

¹ „Библиографические Записки“, 1858, стр. 553—555.

² „Пушкин и его современники“, вып. III, стр. 96—106.

³ Предписание гр. Воронцова от 15 мая 1824 г. отправиться в уезды Тираспольский и Ольвиопольский, а оттуда в Подольскую губернию к М. К. Собанскому. „Дело о саранче“, № 76, л. 21.

⁴ Предписание гр. Воронцов от 15 мая 1824 г. отправиться в Тираспольский уезд. „Дело о саранче“, № 76, л. 28.

⁵ Открытый лист на следование двух рот в селение Маяки Тираспольского уезда. „Дело“, № 26, л. 353.

⁶ Отношение гр. Воронцова управляющему мин. внутр. дел от 16 мая 24 г. („Дело“, № 76, л. 48 об. и 30 мая, л. 129). Между тем в отношении графа Воронцова Херсонскому гражданскому губернатору (28 мая, л. 20) говорится о командировке только чиновников канцелярии. К тому же и во всем деле нет больше никаких упоминаний об адъютантах, а также отсутствуют какие бы то ни было следы деятельности последних.

⁷ „Дело“ № 76, л. 74.

⁸ Овидиопольскому частному приставу фон-Мирбаху от правителя канцелярии. Назв. дело, л. 81.

⁹ Назв. дело, лл. 92, 93.

¹⁰ Предписание гр. Воронцова 22 мая. Назв. дело, лл. 98—99.

¹¹ О командировке Северина в Екатеринославскую губ. говорит только сумма 122 р. 72 к. асс., выданная ему на прогоны 22 мая 1824 г. (Предписание гр. Воронцова Екатеринославскому гражд. губ. от 3/XI 24 г. Назв. дело, л. 616), В ведомости же о „прогонах“ (назв. дело, л. 618) титулярный советник Северин значится командированным по Таганрогскому округу, за что до Таганрога за 2 лошади выдано ему 122 р. 72 к. асс.

¹² Назв. дело, л. 115.

Сноски к стр. 282

¹ Мешки в количестве четырех штук отвозились Туманским и Сафоновым.

² Всего около 100 верст, за что получил на прогоны 20 р.

³ 125 верст — прогонов 30 р.

⁴ Колмогоров посылался в распоряжение тираспольского предводителя дворянства. От Одессы до Тирасполя — 95 верст.

⁵ Путь: Одесса — Севериновка — Тирасполь — имение М. К. Собанского, Подольская губерния — Ольвиополь — Одесса, вероятно немногим превышал 500 верст.

⁶ Сафонов командирован был в г. Екатеринослав, оттуда предписывалось ему обозреть места большого скопления саранчи. Путь от Одессы до Екатеринослава и обратно равен 950 верстам.

⁷ До Таганрога и обратно — 1438 верст.

⁸ „Дело“ № 76, лл. 98, 98 об., 99.

Сноски к стр. 283

¹ Путь Пушкина: от Одессы до Херсона — 173 версты, Херсон — Елисаветград — 240 верст, Елисаветград — Александрия — 70 верст, Александрия — Одесса — 347 верст. Итого приблизительно 830 верст. Маршруты вычислены по таблице „Новороссийского календаря“ на 1841 г., стр. 74—76.

² См. расписку Пушкина в получении 400 р. на прогоны.

³ „Былое“, 1906, кн. X, стр. 308.

⁴ Ср. с такой же командировкой Сафонова. Последний, выехав из Одессы 22 мая, вернулся не ранее 18 июня, для подачи гр. Воронцову рапорта об исполнении порученного.

⁵ Исключительная, по словам Анненкова, „молниеобразная“ езда Пушкина из Пскова в Москву (752 версты) продолжалась четверо суток. Безостановочный путь Пушкина из Одессы в с. Михайловское (1650 верст) был пройден с 30 июля по 9 августа, т. е. ежесуточно Пушкин проезжал 150 верст. Почта из Одессы в Петербург (1660 верст) шла две недели, в сутки — около 120 в. Езда Пушкина во время командировки может быть сравниваема по своей быстроте только с ездой почты. К тому же это было весеннее время, когда дорога, вследствие таяния снегов и разлива рек, могла затруднять езду.

⁶ По 8 коп. за версту на две лошади прогонных за 830 верст причиталось бы 132 р. 80 к. В. И. Туманский за 125 верст на три лошади получил 30 рублей.

Сноски к стр. 284

¹ „Русский Архив“, 1866, стлб. 1478.

² П. В. Анненков. „Пушкин в Александровскую эпоху“, стр. 253.

³ „Архив кн. Воронцовых“, кн. XXXVII, стр. 74.

Сноски к стр. 285

¹ Отзыв кн. Вяземского. См. „Русский Архив“, 1866, стлб. 219.

² Черновое письмо Пушкина к Вигелю (ноябрь 1823 г., Одесса). („Переписка“, т. I, 80—82), письмо А. Н. Раевского к Пушкину от 21 июля 24 т. („Переписка“, т. I, стр. 126 — 128). „Записки“ Вигеля, ч. 6, стр. 120—121, ч. 7, стр. 134.

³ См. в письме кн. В. Ф. Вяземской к мужу от 19 июля 1824 г.: „Он провинился лишь ребячествами, да еще тем, что несколько обнаружил справедливую досаду на то, что его послали искать местопребывание саранчи, — и то ведь он повиновался. Он был там и по возвращении попросил отставки, потому что чувствовал себя оскорбленным. Вот и все“ („Остафьевский Архив“, т. V, вып. 2, СПб., 1913). Об этом см. также черновики полуофициального письма Пушкина к А. И. Казначееву от 22 мая 1824 г. („Переписка“ Пушкина, т. I, стр. 108—111). Перебеленный черновик этого письма предположительно датируется 25 мая. Эта датировка, восходящая к Анненкову („Пушкин в Александровскую эпоху“, стр. 255—256), вряд ли справедлива. Письмо это, заключающее в себе еще сдержанную просьбу об отмене командировки, отражает первое впечатление Пушкина от предписания гр. Воронцова, характеризуемое отсутствием какого-либо определенного решения. Так мог писать Пушкин только до 23 мая, когда он, получив прогонные деньги, решил отправиться в командировку. Быть может дата „25 мая“, находящаяся, как сообщает П. Анненков, в бумагах Пушкина, неразборчива и ее должно читать, например, — 23 мая. В противном случае следовало бы думать, что Пушкин ошибся или что начальные строки этого письма: „Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, не знаю вправе ли отозваться на предписание Е. С.“, как и все письмо, не являются отказом от исполнения порученного. Тогда следовало бы считать, что письмо написано не в Одессе, а в дороге и подано только по возвращении из командировки.

Сноски к стр. 286

¹ Письмо А. И. Тургенева кн. П. А. Вяземскому от 1 июля 1824 г. („Остафьевский Архив“, т. III, стр. 57).

² См. письмо А. И. Тургенева к кн. П. А. Вяземскому от 25 ноября 1823 г. из Петербурга.

³ Женат был на сестре Александра Скарлатовича Стурдзы — Елене Скарлатовне.

⁴ Письмо А. И. Тургенева кн. П. А. Вяземскому от 1 июня 1824 г.

⁵ Письмо А. И. Тургенева кн. П. А. Вяземскому от 5 августа 1824 г. („Остафьевский Архив“, т. III, стр. 66) и П. Бартенев, „Пушкин“, вып. II, стр. 27—28.

⁶ Письмо Л. С. Пушкина кн. П. А. Вяземскому (январь 1825 г.) (П. Бартенев. „Пушкин“, вып. II, стр. 28).

⁷ Черновое письмо генерала Н. Н. Раевского к Николаю I (М. О. Гершензон. „Мудрость Пушкина“, статья „Пушкин и гр. Е. К. Воронцова“, стр. 203).

⁸ П. Бартенев. „Пушкин“, вып. II, стр. 27.

Сноски к стр. 287

¹ Г. Сербский, назв. публикация, стр. 54—55.

² Уже 27 марта 1824 г. гр. Воронцов послал гр. Нессельроде официальное отношение — просьбу удалить Пушкина из Одессы. В нем особенно должно обратить внимание биографов Пушкина указание на самолюбие (l’amour propre) поэта и скрытая боязнь графа, чтобы Пушкина не перевели к Инзову: „Il ne servais à rien de le remettre purement au Général Insov, car autre que cela ne l’élignerait guère d’Odessa il serait même alors hors de ma surveillance, Kicheneff est si près d’ici que les mêmes personnes iraient l’y chercher et à Kicheneff même, il trouverait parmi les jeunes boyards et les jeunes grecs assez de très mauvaise société“ („Дело канцелярии новоросссийкого генерал-губернаторства, 1824 г., № 144. О высылке из Одессы в Псковскую губ. кол. секр. Пушкина“, лл. 3, об. и 4). Эта последняя мысль, вероятно, особенно сильно тревожила Воронцова, так как, еще не получив ответа на первое официальное отношение, он из Кишинева 2 мая написал гр. Нессельроде другое полуофициальное письмо, в котором говорил о прибывших в Молдавию греческих выходцах, к которым русское правительство, объятое реакцией и страшившееся революционных вспышек, относилось подозрительно и неодобрительно. Сообщая министру об установлении через полицию и секретных агентов наблюдения за всем, что делается среди греков и молодых людей других национальностей, Воронцов так заключил свое письмо: „à propos de cela je répète ma prière — delivrez moi de Pouchkin; cela peut être un excellent garçon et un bon poète, mais je ne voudrais pas l’avoir plus longtemps ni à Odessa, ni à Kicheneff“ (Н. О. Лернер. „Воронцов о Пушкине“ „Пушкин и его современники“, вып. XVI, стр. 68). 16 мая Нессельроде в ответ сообщил об одобрении царем соображений Воронцова, но окончательное решение о Пушкине откладывалось: „Mais quant au parti à prendre definitivement à son égard il s’est réservé de me donner ses ordres à un prochain travail“ („Архив кн. Воронцовых“, т. XI). Между тем и сам Воронцов в это время торопился выехать из Одессы. Еще зимою, задумав провести лето в Крыму, о чем свидетельствуют строки письма Пушкина к кн. Вяземскому от 20 декабря 1823 г. („что еслиб ты заехал к нам на Юг нынешней весною. Мы бы провели лето в Крыму, куда собирается попасть пропасть дельного народа женщин и мужчин“. „Переписка“, т. I, стр. 93). Воронцов 22 апреля 1824 г., только что вернувшись в Одессу из своего путешествия в Белую Церковь, вместе с графиней, А. Н. Раевским, Туманским и др. (В. И. Туманский, „Стихотворения и письма“, П., 1912. Письмо Туманского из Одессы от 3 мая 1824 г., стр. 262), просил государя разрешить ему после Бессарабии, Крыма и Таганрога приехать в начале июня в Петербург. 13 мая последовало на это высочайшее разрешение (Архив Новоросс. и Бессарабск. ген.-губернаторства. Секретные дела, 1824 г., № 5). Однако, в то время, в которое предполагалась поездка („Граф и графиня едут в середине мая в Крым“ — письмо В. И. Туманского к С. Г. Туманской от 3 мая 1824 г. — „Стихотворения и письма В. И. Туманского“, изд. 1912 г., стр. 263), Воронцов не мог выехать из Одессы, так как тяжело заболела его дочь (см. „Записки“ Вигеля, ч. 6, стр. 173, и отношение Воронцова В. С. Ланскому, управляющему министерством внутренних дел, от 2 июня 1824 г., в котором граф писал, что „опасная болезнь дочери моей и вместе с тем обязанности по случаю явившейся здесь саранчи и заразной болезни со стороны Турции, задержали меня здесь, и так как ни в каком случае я не могу ехать в Петербург, не быв в Крыму и в Таганроге, то и <неразб. — прошу высочайшего разрешения?> вместо июня месяца приехать в Петербург осенью после возвращения е. и. в. из дороги“ (Архив Новорос. и Бессарабск. ген.-губернаторства. Секретные дела, 1824 г., № 5). Только 6 июня, в связи с выздоровлением дочери, Воронцов мог написать в своем посланном в министерство внутренних дел докладе о состоянии саранчи, что собирается в Крым „на сих днях“ (Дело „О саранче“, № 76, л. 176 об.). Этот отъезд состоялся, вероятно, 14 июня. О б этом говорят следующие строки письма кн. В. Ф. Вяземской из Одессы к мужу от 13 июня: „le C-te et la C-tesse V<orontzoff> partent demain pour la côtè méridionale de la Crimée et y resteront deux mois“ („Остафьевский Архив“, т. V, вып. 2-й, стр. 102).

Сноски к стр. 288

¹ Отзыв сенатора К. И. Фишера. „Исторический Вестник“, 1908, № 1, стр. 444.

² Этому противоречит рассказ П. И. Бартенева о том, что в момент получения Пушкиным увольнения со службы гр. Воронцова находилась в Одессе („Русский Архив“, 1884, кн, III, стр. 188), так как увольнение последовало только 8 июля („Русская Старина“, 1887, январь,стр. 246).

³ М. Лонгинов. „Пушкин в Одессе“, „Библиографические Записки“, 1859, стр. 554.

⁴ Об этом писала кн. В. Ф. Вяземская из Одессы своему мужу 13 июля 1824 г. следующее: „Je n’ai rien de bon à te dire du neveu de Василий Львович. C’est un cerveau tout-à-fait renversé et que nul ne pourra, dominer; il vient de faire de nouvelles farces à la suite desquelles il a demandé son congé; tous les torts sont de son côté. Je sais de bonne part qu’il ne l’aura point. Je fais tout ce que je peux pour calmer sa tête; je le gronde de ta part en assurant que bien certainement tu l’aurais accusé le premier, car ses derniers torts sont ceux d’un éventé. Il a cherché à donner du ridicule à un personnage important pour lui et l’a fait: cela s’est su, et, de raison, on ne peut plus le voir de bon oeil. Il me peine véritablement mais jamais je n’ai rencontré autant d’étourderie et de penchant à la médisance qu’en lui; avec cela je lui crois bon coeur et beaucoup de misanthropie; non point qu’il fuie la société, mais c’est les hommes qu’il craint; c’est peut-être l’effet du malheur et les torts de ses parents, qui l’on rendu ainsi“ („Остафьевский Архив“, т. V, вып. 2, стр. 103).

Сноски к стр. 289

¹ „Переписка Пушкина“, т. I, стр. 114—115.

² „Пушкин в Александровскую эпоху“, стр. 256.

³ „Остафьевский Архив“, т. V, вып. 1, стр. 40.

⁴ „Переписка“, т. I, стр. 154.