257

В. С. ЛЮБЛИНСКИЙ

НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОГРАФ ВОЛЬТЕРА В БУМАГАХ ПУШКИНА

При разборе и описании некоторых документов личного архива Пушкина, находившихся в распоряжении П. Е. Щеголева и поступивших в 1934 г. в Пушкинский Дом, внимание исследователей привлек обрывок вержированной писчей бумаги XVIII в. (с частью гербового водяного знака), размером 143 × 165 мм, заполненный с обеих сторон стихотворным текстом — с одной стороны на французском, а с другой — на латинском языке. Листок этот был вырван, судя по его краю, из тетради и дошел до нас без своей нижней части, утраченной уже после того, как сделаны были отмеченные выше записи.

Предположение Ю. Г. Оксмана, что листок этот является не случайной записью стихотворных текстов, а специально хранимым Пушкиным автографом какого-нибудь литератора XVIII в., некоторое время спустя подтверждено было соображениями Л. Б. Модзалевского о сходстве автографа с известными ему факсимильными воспроизведениями текстов Вольтера. Догадка эта вполне оправдалась в результате сличения нами листка с автографами Вольтера, хранящимися в ленинградской Государственной Публичной библиотеке.

Что же представляют собой записи вновь найденного автографа?

На одной стороне листка почти без помарок и с одной лишь поправкой над 10 строкой переписаны начисто следующие 13 стихов:

   les lauriers d’apollon fannoient sur la terre
tous les arts languissoient ainsi que les vertus
la fraude aux yeux menteurs et l’aveugle Plutus
entre les mains des rois gouvernoient le tonnerre
   La nature en fremit, et dit a haute voix

258

je veux montrer au monde un regne heureux et juste
je veux qu’un heros naisse, et qu’il joigne a la fois
les talents de virgile, et les vertus d’Auguste
[pour] le bonheur du monde et l’exemple des rois
elle dit. et du ciel1 les vertus descendirent
tout le nord tressaillit, tout l’olimpe acourut
l’olive les lauriers les mirtes reverdirent
                et federic Parut

Это — хорошо известное начало февральского, 1737 года, письма Вольтера к Фридриху, тогда наследнику прусского престола; варианты, вместо которых в изданиях2 приводится

2	Les beaux arts languissaient ainsi que les vertus
5	La nature indignée élève alors sa voix
6	Je veux former dit-elle un règne heureux et juste
10	Pour l’ornement du monde et l’exemple des rois,

если и свидетельствуют, как более выразительные, не об одной из черновых обработок, но именно о ревизии текста, не поддаются однако приурочению к какому-либо определенному моменту после отправки письма, так как не вошли ни в одно из позднейших изданий. Таким образом, на первый взгляд, даже приближенная датировка документа становится безнадежной, поскольку на обороте листка мы имеем несомненно лишь выдержки из латинских поэтов с пометками — сверху: „Из Персия“ и сбоку от девятой строки: „Ювенал“, которые в сколько-нибудь близком сочетании ни в одном из произведений Вольтера не встречаются, равно как и две глоссы Вольтера 1) о том, что „преступление имеет свою градацию“ (дословная реминисценция о „степенях злодеяния“ из Расиновой „Федры“, IV, сц. II.) и 2) о том, что стеклянные приапические сосуды „изготовляются в Венеции“.

De Perse.

<1> O curas hominum, o3 quantum est in rebus inane

_____

                                                        usque adeone
scire tuum nihil est nisi te scire hoc sciat alter

_____

259

librat in antitetis doctus posuisse figuras
dicite pontifices in sancto quid facit aurum?

_____

indulge genio, carpamus dulcia nostrum est
quod vivis, cinis manes, et fabula fies.
Vive memor lheti. fugit hora. hoc quod loquor inde est

_____

cum fugit a collo trahitur pars magna catena

_____

Juvenal.

<10> aude aliquid brevibus giaris et carcere dignum

si vis esse aliquid
qui curios simulant et baccanalia vivunt
fronti nulla fides, castigas turpia turpis

_____

nemo repente fuit turpissimus.       Le crime a ses degrez
vitreo bibit ille priapo — on en fait a venise

esse aliquos manes et subterranea regna
[et contum et stigio ranas in gurgite nigras]
nec pueri credunt nisi qui nondum aere lavantur
graeculus esuriens in coelum jusseris ibit

_____

<20> nil habet infelix paupertas durius in se

quam quod ridiculos homines facit

_____

haud facile emergunt quorum conatibus obstat
res angusta domi

_____

plurima sunt quae, non audunt homines pertusa dicere lana

Все это — дословное цитирование отдельных стихов из сатир Персия и Ювенала (Pers. I 1, 26—27, 86, II 69, V 151—153, 160; Juv. I 73—74, II 3, 8, 9, 83, 95, 149—150, 152, III 152—153, 164—165, V 130—131), с некоторыми однако отличиями от ныне принятых чтений и с контаминацией в 13 строчке, где произвольно начало одного стиха слито с концом следующего.1

За отсутствием видимой связи этого материала с литературным наследием Вольтера естественнее всего искать его отражения в переписке за месяцы, ближайшие к написанию письма к Фридриху. Однако просмотр обширной изданной корреспонденции Вольтера за 1736—1738 гг.

260

не приводит ни к одной из этих цитат и единственный раз сталкивает с ювеналовским оборотом в августе 1736 г. в письме к Тьерио: это часть 40-го стиха VII сатиры („...tertius e coelo cecidit Cato...“), в настоящем списке не фигурирующего. Но более внимательному наблюдению несмотря на это открываются дальнейшие выводы. Прежде всего можно убедиться, что Вольтер не просто вспоминает на выбор те или иные стихи, но именно выписывает их по мере чтения латинских авторов, причем почти незаметно от Персия переходит к Ювеналу: 1) за одним исключением здесь вовсе отсутствуют обычно обильные у Вольтера при цитациях по памяти замены одних слов другими, умышленная перефразировка и т. п., 2) весь текст следует в строгом порядке последовательности Сатир, начиная с первых, и с соблюдением последовательности стихов внутри каждой отдельной сатиры.1

Для суждения о документации Вольтера в том или ином случае наука имеет первоклассный источник в виде хранящейся в Государственной Публичной библиотеке в Ленинграде собственной библиотеки Вольтера, как известно, приобретенной Екатериной II в 1778 г., но в течение многих десятилетий остававшейся вовсе недоступной изучению,2 а в дальнейшем (за малыми исключениями) тоже полузабытой как западной, так и русской наукой.

Среди латинских авторов представлены в библиотеке Вольтера и те два, из сочинений которых сделаны выписки на автографе, оказавшемся в архиве Пушкина. За вычетом изданий (одного лишь Ювенала) второй половины XVIII в. остаются только две книжки: Сатиры Персия и Ювенала в переводе ученого иезуита Жерома Тартерона3 с латинским текстом en regard, изданные в 1698 и 1714 гг., стоящие рядом под шифрами (эрмитажными) 6—168 и 6—169 в том шкафу, где как раз представлено большинство древних авторов. Ни одна из них не была школьным пособием юного Аруэ: та, которая по году своего издания могла бы служить этой

261

цели,1 носит на титульном листе пометку: „Ex libris marci antonii Duchatelet | Rhetoris anno Domini 1706“, т. е. принадлежала близкому родственнику „Урании“  — М. А. Дюшатле-Тришато,2 жившему с 1736 г. в Сире и умершему в 1740 г. (о том же говорит и школьного характера надпись на обрезе книги: TRICHATeau), другая же издана, когда Вольтеру было уже 20 лет. Но именно эта последняя (6—169) — „Traduction des satyres de Perse et de Juvenal, Par le Révérend Père Tarteron, de la Compagnie de Jésus. Nouvelle edition. A Paris, Par la Compagnie des Libraires MDCCXIV. Avec privilège du Roy“ (48 + 591 + 4 стр., фронтиспис, 17 см) — испещрена множеством закладок — после страниц 8, 24, 40, 46 и т. д.3

И вот, первой же из этих закладок соответствует карандашная пометка на левом поле против стихов, выписанных на втором месте в нашем автографе (Pers. I 26—27), третьей закладке — такая же отметка против стихов 151—153 V сатиры Персия, занимающих следующие три строки автографа, и далее каждому из выписанных Вольтером стихов, кроме последнего, отвечает очередная закладка. Первая же и четвертая строки автографа относятся к стихам, хотя и не сохранившим соответствующих закладок, но отмеченным карандашем точно таким же образом — Pers. I 1 на стр. 4 и I 86 на стр. 18. Вторая закладка, приводящая к стиху „Auriculas asini quis non habet“ (Pers. 1121), тоже отмеченному карандашем, не послужила сигналом к выписке, вероятнее всего потому, что, оказавшись „утопленной“, не выдавалась над краем страницы: в таком виде она сохранилась до 1935 г., хотя, с одной стороны, в таком же положении оказалась и пятая закладка (после стр. 94), отмеченные же на этой странице стихи были выписаны, а, с другой стороны, закладка четвертая (после стр. 46 = Pers. III 26—29) не имеет параллели в вольтеровских выдержках, и на этой странице ни один стих не отмечен. В дальнейшем получается следующее соответствие:

Строка автографа	Стихи Ювенала	Страница издания	Закладка	Каранд. пометка
10—11	I 73—74	126	шестая	против стихов
12	II 3	140	седьмая	против стиха
13	II 8 (первая половина стиха)	„	„	„          „
	II 9 (вторая половина)

262

14	II 83	148	отсутствует	против стиха
15	II 95	150	восьмая	стих отмечен не только в начале, но и перед „vitreo“
16—17	II 149—150	154	девятая	сплошная отметка
18	II 152	154	„	против стихов 149—152
—	III 55—56	166	десятая	против стихов
19	III 78	168	отсутствует	против стихов 76—77
20—21	III 152—153	172	одиннадцатая	против стихов
22—23	III 164—165	174	двенадцатая	„         „
24	V 130	—	отсутствует	отсутствуют
—	VII 14 — 28	306	тринадцатая, с надписью на ней „welches“	„
—	VII 195—207	330	четырнадцатая	„
—	Х 113	410	пятнадцатая	(начало стиха отмечено бумажной наклейкой)
—	Х 141	414	шестнадцатая	то же
—	X 160—174	418	семнадцатая	без отметок
—	XIV 207—222	544	восемнадцатая	„          „

Совершенно очевидно, что 24-я строка автографа — не последняя, но шедшие за ней не сохранились; в отношении же всех прочих случаев одна выпадающая из общего ряда десятая закладка не может опровергнуть факт составления выписки именно из этого экземпляра книги, после предварительной его разметки. Это устанавливается тем более бесспорно, что чтение Тартерона выдержано в тех стихах, где Вольтер отклоняется от ныне принятого чтения: напр. „turpis“ вм. „cum sis“ в Juv. II 9, „contum“ вм. „Cocytum“ в Juv. II 150, „doctus“ вм. „doctas“ в Pers. I 86. Маргинальных записей наш экземпляр не имеет, но зато в нем представлена одна из редчайших и, вместе с тем, оригинальнейших разновидностей вольтеровских читательских пометок: мельчайшие, иногда менее 0.5 кв. см, обрывки белой бумаги, налепляемые, повидимому, слюной — на начальные буквы привлекшей внимание строки.4 Отметки этого рода по своей малозаметности были в большинстве случаев упущены Ваньером при пересмотре в 1779 г. вольтеровской библиотеки и, кроме того, держатся настолько непрочно, что зачастую бывает в высшей степени трудно установить первоначальное местонахождение этих наклеек. Весьма любопытно, что такими наклейками богата как раз та соседняя с этой книга, которая принадлежала маркизу Тришато, но вернее всего еще до его смерти перешла в руки Вольтера: в ней шесть таких наклеек, причем лишь одна из них, на

263

стр. 406, приходится на стихи 112 и 113 десятой сатиры Ювенала, т. е. совпадает с разметкой вольтеровского экземпляра издания 1714 г.1

Заслуживает внимания и самый материал закладок. За редкими исключениями, это — не нарезанные узкие полосы чистой бумаги, а наспех вырванные из каких-то черновиков куски довольно неопределенной формы. Сохранившиеся же на них математические расчеты, следы карандашного чертежа, слова вроде chaleur, traité, géometrie, gravit, ligne, и (на закладке седьмой) целая задача,2 все это приводит к сирейскому периоду и притом именно ко второй половине 30-х годов, когда Вольтер с особым рвением делил страсть мадам дю-Шатле к точным наукам, т. е. говорит в пользу если не одновременности, то во всяком случае значительной хронологической близости заполнения этого листка к моменту сочинения стихов к Фридриху в январе 1737 г. Но если в переписке тех месяцев цитаты из Горация, Виргилия и Овидия расцветают особенно обильно, то просмотр Ювенала не дал даже такой полутворческой переработки ни в ту эпоху, ни позднее, хотя самые отрывки были подобраны единственно по признаку броскости выражений, просящихся в цитаты, в чем легко убедиться при просмотре их хотя бы в русском переводе.3

                     [Персий]
О вы заботы людей! О сколько в делах их пустого!

_____

                                                           Ужели и вправду
Знанье твое ни во что̀, коль другой, что ты знаешь, не знает?

_____

                                                     <Вину> в антитезах
Чистых он взвешивать стал, его за ученые тропы
                                                                  <хвалят>

_____

Мне скажите, жрецы, что золоту делать в святыне?

_____

Гения ты ублажи, насытимся сладостью! Наше
Вот, что живешь ты; золой и тенью и сказкою станешь.
Помня о смерти, живи! Проносится час, как и слово.

_____

Как побежит, волочит часть длинную цепи на шее.

                     [Ювенал.]
Сделай что-либо, что стоит тюрьмы и утесов Гиара,
Если чем-либо быть хочешь.

_____

Те, что под маскою Куриев живут среди Вакханалий.

_____

Вовсе не верь их лицу!
                                    Ты разврат порицаешь, а сам ты ...

_____

264

Сразу не стать никому негоднейшим.

_____

Другой из стеклянного тянет приапа.

_____

Что существуют какие-то маны, подземное царство
И Коцит, и лягушки черные в Стикса пучине,
Верят только те дети, что даром моются в бане.

_____

...голодный греченок; на небо, прикажешь, пойдет он.

_____

Бедность несчастная так ничем не бывает сурова,
Как отдавая людей на посмешище.

_____

Те не легко всплывают, которых достоинствам дома
Скудный достаток мешает.

_____

Много есть слов, что нельзя говорить в протертой одежде.

Столь же случайный характер имеют и те места, которые так или иначе были выделены Вольтером из обычного текста, но почему-либо в его выписку не вошли.

Несмотря на то, что сам Вольтер, по слову Пушкина, был „злым крикуном“, т. е. именно сатириком и по натуре и по излюбленному жанру, живым фондом для него беспощадно-хлесткая сатира Персия и Ювенала стать не могла. Слишком различны были социальные функции античной и вольтеровской сатиры: издевательское вышучивание пережитков не могло вооружиться бичем горького гнева на измену прежним общественным устоям. Напротив того, использование этих же авторов в виде чисто-исторического источника, но как раз вне плана выписок 1737 г. — несомненно. Так, Вольтер, уже в последнее десятилетие своей жизни в „Questions sur l’Encyclopédie“1 и в „Истории установления христианства“2 приводит стихи Персия о „дне Ирода“ и соответствующем угощении (V, 180),2 и в письме 1772 г. к Д’Аламберу цитирует Персия III 38;3 а надпись welches (т. е. „галлы“, „кельты“) на нашей 13 закладке нельзя не сопоставить с неоднократными в 60-х годах выступлениями, в которых фернейский патриарх подчеркивал дикость и грубость предков своих соотечественников до их столкновения с римской цивилизацией. Таков „Discours aux welches“, таковы статьи о Галлии в „Философском словаре“, таковы его частые иронические обращения в переписке; но вместе с тем, единственный стих на отмеченной странице Ювенала (VII, 16), говорящий о голой пятке, относится не к Галлии, а к Галатии (alfera... Gallia) что, вероятно, впоследствии было замечено и удержало от использования в соответствующих местах именно этого стиха. Две ссылки на Ювенала (XV, 93 и XV, 83) относительно людоедства египтян и гасконцев (!) в 1761 г. украшают „Lettre de M. Clocpitre à M. Eratou“.4

265

Остается невыясненным — вероятно, безнадежно — самый интересный вопрос: о том, как этот листок попал в руки Пушкина. Здесь можно строить лишь догадки, а поэтому имеют свое значение даже и чисто отрицательные выводы. В качестве такого ограничения произвола гипотез необходимо подчеркнуть, что листок этот происходит несомненно не из находившейся при жизни Пушкина в Эрмитаже библиотеки Вольтера: 1) все вольтеровские рукописи были еще в XVIII в. переплетены, и никаких следов повреждения старые сафьяновые переплеты не обнаруживают, 2) среди слоев переписки Вольтера с Фридрихом — в томах VII и X рукописей Вольтера — нет аналогичных по форме и близких по эпохе материалов,1 3) оторванная нижняя половина листка — явление крайне не характерное для тщательно подобранных Ваньером вольтеровских рукописей.

Количество обращавшихся по рукам еще в первой четверти XIX в. вольтеровских автографов и, вместе с тем, путей, по которым они могли доходить до Пушкина, было столь велико, что едва ли можно претендовать на убедительность той или иной догадки.

_______