Рафили М. Пушкин и Мирза Фатали Ахундов // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. — [Вып.] 2. — С. 240—254.

http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v36/v36-240-.htm

- 240 -

МИКАЭЛЬ РАФИЛИ

ПУШКИН И МИРЗА ФАТАЛИ АХУНДОВ

I

Столетие смерти Пушкина — крупнейшая дата в истории русской литературы. Но ограничить значение Пушкина национальными рамками, одной только русской литературой, — это значит умалить его величие и поэтический гений, не понять и не дооценить его мировое значение, не видеть того почетного места, которое заслуженно занимает художественное наследие Пушкина в истории всемирной литературы.

Об этом ясно и убедительно говорит нам и необычайная популярность поэта среди самых широких масс читателей многочисленных народов Советского Союза.

Первый сборник переводов Пушкина на тюркский язык был издан в 1868 г. Пятидесятилетие со дня смерти и столетие со дня рождения поэта возбудили большой интерес к творчеству Пушкина в Азербайджане.1 Один из крупнейших поэтов Азербайджана, Сеид-Азим Ширвани, посвятил его памяти стихотворение. К концу прошлого столетия на тюркский язык уже были переведены повести „Дубровский“ и „Барышня-Крестьянка“ — М. Г. Эфендиевым; Фридун-бек Кочарлинский перевел „Сказку о рыбаке и рыбке“ и „Песнь о Вещем Олеге“. Ряд небольших стихотворений был переведен Ахмед-беком Джаванширом.2

Талантливый буржуазный поэт-романтик Аббас Саххат — переводчик Альфреда де-Мюссе, Лермонтова и Некрасова, издал в 1911—1912 г. два небольших сборника под названием „Западное Солнце“,3 где был помещен ряд прекрасных переводов из Пушкина, в том числе отрывок из поэмы „Цыганы“. В тюркской периодической печати время от времени появлялись и другие переводы Пушкина на тюркский язык.

- 241 -

Особенно вырос интерес широких тюркских читательских масс к великому поэту после апрельской революции 1920 года. Переход на новый тюркский латинизированный алфавит, необычайный рост грамотности населения и жажды знаний выдвинули в Азербайджане как большую культурную и политическую задачу — издание лучших произведений русской и мировой классической литературы.

За 15 лет существования Советского Азербайджана, Азернешр (Азербайджанское государственное издательство) выпустило на тюркском языке в больших тиражах ряд произведений корифеев мировой литературы. Из произведений Пушкина в переводе на тюркский языки изданы: „Капитанская Дочка“ (А. Джавад), „Дубровский“ (А. Эфендиев), „Арап Петра Великого“, „Повести Белкина“, „Борис Годунов“ (в переводе поэта Саид Ордубади), „Цыганы“ (М. Мюшфик), „Бахчисарайский Фонтан“ и ряд других произведений. О большом интересе к творчеству Пушкина говорит и недавно вышедшее второе издание „Капитанской Дочки“ и „Повестей Белкина“.

Один из крупных и талантливых тюркских поэтов Самед Вургун Векилов печатает перевод „Евгения Онегина“. К столетнему юбилею Азернешр готовит двухтомник произведений Пушкина. Азербайджанский филиал Академии Наук СССР издает монографию о творчестве поэта.

Эти факты несомненно свидетельствуют о громадном значении творчества Пушкина для литератур братских народов Советского Союза и в частности Азербайджана.

Но это только одна сторона вопроса.

Есть еще другая, мало изученная, мало знакомая, но со всей ясностью говорящая о том, что солнце пушкинского гения еще задолго до революции озаряло путь лучших передовых людей народов Востока.

Гибель великого поэта заставила вздрогнуть сердца не только лучших людей старой царской России. Не один Лермонтов отозвался с глубоким возмущением на убийство Пушкина. Смерть поэта нашла свои печальные отзвуки и в стихах ряда других поэтов — современников и близких друзей Пушкина, но среди всех этих сравнительно бледных и незаметных стихов „На смерть поэта“ Лермонтова блеснуло как молния, рассекшая мрак тупого равнодушия николаевской России. Бичующий стих мятежного Лермонтова прямо указывал на подлинных убийц поэта, чью „праведную кровь“ не могли бы смыть всей своей „черной кровью“ царские вельможи.

Одновременно с Лермонтовым, далеко за кавказскими горами, в тихом полувосточном городке, откуда велась со всей жестокостью и беспощадностью кровопролитная завоевательная колониальная политика в Закавказье, выступил другой, „еще неведомый избранник“, с „восточной“ поэмой на смерть Пушкина.

- 242 -

Это было в Тифлисе, в самом начале 1837 г. Автором этой элегии был юный тюркский поэт Мирза Фатали Ахундов — в будущем крупнейший писатель и общественный деятель Азербайджана. И не случайно переводчиком этой замечательной поэмы оказался друг Пушкина — декабрист Александр Бестужев (Марлинский).

II

Знаменитый тюркский писатель, основатель азербайджанской драматургии и театра, поэт, философ, крупнейший общественный деятель ближнего Востока, впервые выдвинувший идею нового алфавита, поднявший свой голос против фанатизма, религии, духовенства, суеверия, деспотического строя восточных стран, затворничества женщин, Мирза Фатали Ахундов является одним из замечательных современников Пушкина.

Ахундов родился в 1812 г. в городе Нухе, в семье крупного ахунда. Отец его, Мирза Мамед-Таги — выходец из персидского Азербайджана — был старшиной местечка Химне вблизи Тавриза. В 1811 г., он в торговых целях прибыл в город Нуху и, поселившись там, женился вторым браком на племяннице известного нухинского духовного лица — ахунда Гаджи Алескера. После рождения Фатали, Мирза Мамед-Таги перебрался со своей семьей обратно на родину, в Иран. Но Фатали не долго пришлось жить со своим отцом. Вскоре мать будущего писателя развелась с мужем и переехала к своему дяде Гаджи Алескеру. В 1825 г. Гаджи Алескер вместе с Фатали переехал в Нуху.

Гаджи Алескер усердно взялся за воспитание юного Фатали. Чтобы подготовить его к духовному сану, Гаджи Алескер стремился дать ему религиозное образование, учил его корану, арабскому и персидскому языкам и средневековым восточным наукам. Приемный отец Фатали считался в Нухе самым образованным ахундом, владеющим схоластической наукой Востока. Свои глубокие познания в этой области он постарался передать любознательному и способному мальчику.

Когда в 1826 г. вновь вспыхнула русско-персидская война, семья Гаджи Алескера находилась в Гандже. Под кровавым натиском карательных полчищ, после тяжелой и неравной борьбы пали последние владетельные могикане феодального Азербайджана. Царская Россия надолго наложила лапу на провинции Азербайджана, превратив его в одну из своих колоний.

Война принесла разорение Гаджи Алескеру. Его имущество была разграблено завоевателями, и Гаджи Алескер окончательно переехал в Нуху, где продолжал работать над образованием своего приемного сына. Мирза Фатали уже научился свободно говорить на арабском и персидском языках. К этому времени Гаджи Алескер предпринял путешествие в святые места — Мекку. На время своего отсутствия он отвез Мирза Фатали в Ганджу и оставил его у ученого ахунда Молла Гусейна,

- 243 -

который стал преподавать юноше арабскую логику и другие науки. Встреча с поэтом Мирза Шафи, ставшим известным в Европе благодаря переводам Фридриха Боденштедта,1 раскрыла глаза будущему писателю, и он, отказавшись от священнического сана, решил посвятить себя изучению русского языка и русской литературы.

По возвращении отца, Мирза Фатали в 1833 г. поступил в открывшееся тогда в Нухе казенное училище, но после одногодичной учебы был вынужден бросить его. Мирза Фатали был уже взрослым юношей, и его годы не подходили к уставу школы.

В 1834 г. отец Мирза Фатали повез его в Тифлис, где благодаря своим связям устроил его помощником переводчика восточных языков в канцелярии главноуправляющего гражданской частью на Кавказе барона Розена.

С этих пор начинается подлинная жизнь Мирза Фатали. Молодой писатель попадает в совершенно чуждую, незнакомую ему обстановку. Он быстро ориентируется в ней и посвящает все свободное время изучению русского языка, чтению Ломоносова, Державина, Пушкина и других русских и европейских классиков. На ряду с этим Мирза Фатали берется за изучение истории, географии и быта Европы и России.

Обогащенный новыми знаниями, ознакомившись с совершенно новым для него миром, Мирза Фатали начинает смотреть на действительность иными глазами, чувствует отсталость, темноту и невежество своего народа и решает посвятить всю свою жизнь борьбе за светлую, свободную и культурную жизнь своей родины.

Видя в арабском алфавите, навязанном азербайджанским тюркам исламом, главный тормоз в распространении просвещения и образованности среди народа, Мирза Фатали принимается деятельно и активно бороться за реформу алфавита, составляет проект новой азбуки, пишет публицистические статьи и брошюры, едет с целью агитации за новый алфавит в Стамбул к турецкому султану, направляет свой проект через русское консульство к шаху Ирана, но все безуспешно: султанская Турция и консервативно-феодальный Иран отнеслись к его реформам с сомнением и отклонили его проекты.

Одновременно с этим Мирза Фатали пишет первые драматические произведения на тюркском языке. В 1853 г. в Тифлисе выходит сборник переводов комедий Ахундова на русский язык.2 В росте этого крупного писателя определенную роль сыграло и его литературное окружение в Тифлисе (А. А. Бестужев, Я. П. Полонский, граф В. А. Соллогуб, армянский писатель Хачатур Абовьян, ориенталисты Адольф Берже, Ханыков и др.).

Произведения Мирза Фатали Ахундова — „Медведь, победитель разбойника“, „Гаджи Кара“ („Скупой“), „Мосье Жордан“, „Алхимик“, „Визирь

- 244 -

Ленкоранского ханства“, „Адвокаты“ и повесть „Обманутые звезды“ — переводятся на английский, французский, немецкий, персидский и др. языки. Имя Мирза Фатали появляется в европейских изданиях.

В 60-х гг. Мирза Фатали Ахундов увлекается философскими и экономическими науками. Он изучает книги Джона Стюарта Милля, „Персидские письма“ Монтескье, „Историю философии“ Бауэра, „Историю цивилизации в Англии“ Бокля, близко знакомится с философией Вольтера, Дидро, барона Гольбаха и других материалистов XVIII в. Результатом всей этой упорной работы явилось ценнейшее философское и политическое произведение Ахундова „Переписка индийского принца Кемалуд-довле и персидского принца Джелалуд-довле“ и ряд других критических и публицистических статей.

В трактате „Переписка индийского принца Кемалуд-довле и персидского принца Джелалуд-довле“ автор дает в весьма интересной и новой в тюркской литературе форме (очевидно, заимствованной из западной литературы) писем, написанных приехавшим после продолжительного путешествия по Европе и Америке в Иран индийским принцем Кемалуд-довле и ответов Джелалуд-довле, находящегося в Каире, — блестящую критику основ исламизма и религиозных учений, деспотического феодального государства, правящей аристократической верхушки Ирана, рисует ужасающие картины восточного деспотизма, обмана и продажности мулл, нищету, безправие, невежество и рабство народа.

Всю силу своего талантливого пера Ахундов направляет на разоблачение феодального мира и феодальной идеологии, политического и экономического состояния тогдашнего Ирана. Глубокая критика старого мира талантливо переплетена с проповедью материалистических идей.

Ахундов указывает путь к освобождению народа от варварства и деспотизма, видит его в европейской цивилизации, в ликвидации деспотического строя, в установлении европейской государственности на конституционных началах. На ряду с этим он со всей резкостью выдвигает идею протестантизма, коренной реформы ислама, как временную меру в борьбе с религией вообще, которую Ахундов считает „легендой и пустыми разговорами“.

Если сравнить эти взгляды Ахундова с писаниями передовых мыслителей тогдашней Европы, то невольно может броситься в глаза некоторая ограниченность его взглядов, диктовавшаяся неизмеримой отсталостью Азербайджана, невежественной и забитой колонии русского царизма, слабостью буржуазных прослоек. Недостаточная революционность его взглядов была продиктована классовой ограниченностью его мировоззрения. Книга Ахундова явилась тем не менее крупнейшим шагом вперед в истории мусульманского Востока. Критика иранского деспотизма и мусульманской религии, защита конституции, выступление против духовенства — в середине XIX столетия были актами большого мужества.

- 245 -

Мирза Фатали Ахундов выступает в своих трудах как убежденный материалист. Он выводит свои философские идеи из учения французских материалистов XVIII в., ставит вопрос о существовании бога и первопричины, решая все это с материалистических позиций. В числе своих учителей Ахундов называет Джелалэдина Руми, Вольтера и „еврея Спинозу“.

В 70-е годы, когда в России подымался революционный шквал, когда на Западе в сердце Франции взвилось пламенное знамя парижских коммунаров, Мирза Фатали Ахундов, отчасти под влиянием этих событий, в своих письмах доходит до революционных выводов, требуя „по примеру Европы“ насильственного свержения монархов, поправших права и свободу народа.

Книги Ахундова несомненно сыграли большую роль в развитии революционного движения на Востоке. „Переписка“ была сильнейшим орудием агитации в руках персидских революционеров конца прошлого столетия. Идеи же латинизации алфавита, раскрепощения женщины Востока, ликвидации деспотического строя, невежества, отсталости, религии и духовенства могли быть претворены в жизнь только после победы пролетарской революции в Азербайджане.

Не случайно, что именно рабочий класс, прямой наследник всего ценного в человеческой культуре, с глубоким уважением отнесся к памяти этого великого азербайджанца, поставив ему памятник в центре столицы АССР — Баку, в годовщину пятидесятилетия со дня его смерти.

Таким образом, посвящение Мирза Фатали Ахундовым „восточной поэмы“ на смерть А. С. Пушкина приобретает еще большее значение, когда читателю становится ясным, кто такой Ахундов, и какое значительное место занимает он в истории культуры Ближнего Востока. Поэма Ахундова говорит не только о его личном отношении к великому поэту. Одновременно, эта поэма наиболее ярко выражает настроение передовых представителей интеллигенции Ближнего Востока и Закавказья в первой половине XIX столетия.

III

Ахундов познакомился с переводчиком поэмы „На смерть Пушкина“ А. А. Бестужевым (Марлинским) в Тифлисе. В Тифлисе Бестужев оставался не долго. „Штрафной офицер“ вскоре очутился в Эрзеруме, в действующей армии, и участвовал в штурме Байбурта. Когда наступило временное затишье, Бестужев некоторое время бродил по Армении, был у подножия Арарата и в Эривани. В Тифлис он вернулся с сильно расшатанным здоровьем. Приезд его в Тифлис совпал с сосредоточением там ряда сосланных на Кавказ декабристов (М. И. Пущин, Н. П. Кожевников, Ф. Г. Вишневский, Е. С. Мусин-Пушкин, Н. Н. Оржицкий

- 246 -

и др.). Там же проживали братья А. А. Бестужева — Петр и Павел Бестужевы.

„В зиму 1830 года, — вспоминает декабрист А. С. Гангеблов, — случилось, что несколько декабристов, не принадлежавших к Тифлисскому гарнизону, проживали в Тифлисе под разными законными и незаконными предлогами. В ту пору А. А. Бестужев только что выздоровел... В настроении духа декабристов нисколько не замечалось, чтобы они приуныли, чтобы выражали сожаление о том, что жизненные надежды каждого из них им изменили. Где ни встречались, где ни сходились они, начиная с Арзрума, всегда они казались веселыми, приветливыми как между собой, так и с другими“.1

Александр Бестужев предполагал вздохнуть свободно в Тифлисе и весело провести время среди своих друзей и товарищей. Но его пребывание в Тифлисе вскоре было прервано. Доносы сделали свое дело, и Бестужев был обвинен в том, что он подбивал на ослушание офицеров. В начале 1830 г. Бестужев был выслан из Тифлиса и переведен в Дербентский гарнизонный баталион, где ему пришлось провести целых четыре года (1830—1834 гг.).

„Я живу, то-есть дышу я, то-есть задыхаюсь я всё в душном Дербенте. Судьба моя неподвижна как Азия“, — писал своим родным в 1833 г. А. А. Бестужев.2

Тем не менее дербентские годы не прошли даром для писателя Бестужева-Марлинского. Особый расцвет его творчества относится именно к этому времени. За эти годы им написаны: „Аммалат-бек“, „Наезды“, „Лейтенант Белозор“, „Страшное гаданье“, „Письма из Дагестана“, „Фрегат Надежда“.

В Дербенте Бестужев сблизился с местным тюркским населением. „Здесь от меня без ума“, говорит он в своих письмах. Местные жители называли его просто Искендер-бек. Бестужев в Дербенте принялся за изучение тюркского языка.

Цель этого изучения не всегда носила невинный характер. „Что за прелесть тот край!.. я был там, но в этот раз врежусь далее, под видом татарина. Я говорю довольно хорошо, чтобы обмануть лезгин. За смелостью же дело не станет“.3

Но это „не мешало“ ему относиться с глубоким уважением к врагам царской армии, в рядах которой боролся с горцам „штрафной офицер“ А. Бестужев.

„Я топтал снега Кавказа, и дрался с сынами его — достойные враги... Как искусно умеют они сражаться, как геройски решаются умирать!“ (письмо к брату).

- 247 -

Тяжелые дни, проведенные Бестужевым в Дербенте, очень часто прояснялись встречами с местным населением. Бестужев в Дербенте находился со многими в самых дружеских отношениях. Будучи еще в Тифлисе, он близко сошелся с одним молодым ногайским князем Хассай-Мусой, „предобрым и презабавным мальчиком“.1 Имя этого молодого друга Бестужева встречается в целом ряде его писем к братьям,2 в которых он отзывается о Хассае с большой дружеской теплотой. В этих же письмах упоминается некий Гаджи Кассим (находящийся в Дербенте), общий и близкий друг Бестужева и Хассая-Мусы.

Все это создавало благоприятные условия для изучения Бестужевым тюркского языка. Лингвистические успехи Бестужева дают ему возможность писать Полевому: „новгородское наречие мне знакомо, татарский язык тоже, и потому я могу судить о спорных словах с большей основательностью“.3

О знаниях Бестужева в области тюркского языка можно судить и по материалу ряда его произведений. Бестужев в повести „Мулла-Нур“ ясно показывает свое знакомство с тюркским языком.

„Мулла-Нур“ начинается большим эпиграфом из тюркской народной сказки: „О вахта эди-ки Гиндустан падшахи эглишиб, меджилисында аали зияфат варыды; нече шахзаделяр, нече пеглеванляр, нече везирляр, нече улемляр, дести раст дести растдан, дести чан дести чандан, эглешиб, мешкулядыляр“. („В эту пору случилось индийскому царю сидеть в беседе; было у него пирование, великий пир. Сколько царевичей, сколько богатырей, сколько визирей, сколько улем, от правой руки к левой, от левой руки к правой усевшись, промеж собой перемолвливали“).

В этом эпиграфе встречается ряд сложных слов и арабизмов, с которыми мог быть знаком человек, более или менее близко знающий литературный тюркский язык. Это дает нам основание предполагать некоторое знакомство Бестужева и с тюркской поэзией. О тюркской литературе, вернее о дербентских поэтах, упоминает Бестужев и в письме к родным от 15 января 1833 г.4 Очевидно, Бестужев, находясь в Дербенте, имел тесную связь с местными тюркскими поэтами, составлявшими в то время значительную литературную группу.

О знании тюркского языка Бестужевым можно судить и по другим материалам. В той же повести „Мулла-Нур“ Бестужев дает довольно грамотные лингвистические объяснения: Мулла Нур, кызыл гюль, чюмче, джам, ураза, дерман, джегеннем, дюргюст, сюз, иншааллах, герчек диди, инсан дегилми, темис темислярдян, баш урсун, Кербела и других слов.

- 248 -

Кроме того, Бестужев вкрапливает в свою повесть ряд тюркских песен, поговорок, пословиц, дает их переводы и объяснения. Это можно проследить по целому ряду его произведений, посвященных дербентской жизни.

Интерес к тюркскому языку и тюркской поэзии не мог не свести А. А. Бестужева впоследствии в Тифлисе с Мирза Фатали Ахундовым, тогда уже выдающимся молодым тюркским поэтом.

В Тифлис Бестужев приехал в мае 1834 г. После участия в ряде военных экспедиций, в начале 1837 г. он опять возвратился в Тифлис. Встреча и знакомство его с М. Ф. Ахундовым состоялась именно в это время.

Зная М. Ф. Ахундова как прекрасного знатока восточных языков, А. А. Бестужев выразил желание заниматься с ним тюркским и персидским языками. М. Ф. Ахундов дал на это согласие и некоторое время занимался с Бестужевым.

Частые встречи на уроках сблизили этих двух писателей. Иначе и не могло быть, ибо в таком небольшом городке, каким был Тифлис в 30-е годы, почти каждый житель прекрасно знал другого, и встречи, а также быстрое знакомство были совершенно естественным делом. „Это будет чудесный город со временем, — писал Бестужев о Тифлисе Н. А. Полевому, — это один след победной стопы Европы в Азии, только один. Другие города Закавказья нисколько не глядят Русью; да и в Тифлисе одни стены европейские, все прочее неотмываемая Азия“.1

Смерть Пушкина сильно взволновала Бестужева: „Я был глубоко тронут трагическою кончиною Пушкина... — писал он своему брату из Тифлиса. — Всякое внезапное несчастие не вдруг проникает в глубину сердца: оно, повидимому, действует только на его оболочку, но через несколько часов, в тиши и уединении ночи, яд горечи вливается внутрь. Я не сомкнул глаз во всю ночь и на рассвете дня был уже на крутой горе, ведущей в монастырь Святого Давида... Придя туда, я призвал священника и попросил отслужить панихиду над могилой Грибоедова, над могилой поэта, попранного святотатственными ногами, без камня, без надписи. Я плакал тогда, как плачу теперь, — плакал горячими слезами, плакал над другом и товарищем по жизни, оплакивал самого себя. А когда священник запел: «за убиенных боляр Александра и Александра», я чуть не задохся от рыданий: этот возглас показался мне не только поминовением, но и предсказанием... Да, я сам предчувствую, что смерть моя будет также насильственна и необычайна, и она не далека от меня. Во мне слишком много горячей крови, эта кровь кипит в жилах и не охлаждается годами. Единственная моя молитва — не умереть на одре страданий, либо не пасть на незначительной стычке. В остальном да будет воля провидения. Какая однако роковая судьба тяготеет над поэтами нашего времени. Вот уже трое погибли,2 и какою смертью...

- 249 -

Такою же глубокой и большой скорбью встретил весть о гибели Пушкина молодой Мирза Фатали Ахундов.

Ахундов в то время находился только в преддверии своей будущей славы. С неустанным рвением он изучал классическую русскую литературу, был влюблен в могучего мастера поэтического слова — Пушкина, относился с большим уважением к творчеству Ломоносова, Карамзина и Державина. Он хорошо знал произведения этих писателей, понимал их роль и место в развитии русской литературы. Но больше всех он любил и ценил Пушкина.

Гибель Пушкина глубоко поразила Ахундова, вдохновив его на создание большой элегической поэмы. Поэма была переведена самим автором и представлена барону Розену, бывшему в период 1831—1837 гг. главно-управляющим гражданской частью на Кавказе. В канцелярии бар. Розена майор М. Ф. Ахундов служил в качестве переводчика.1

Вскоре поэма „На смерть Пушкина“ вместе с подстрочным переводом была переслана находящимся в то время в Тифлисе И. И. Клементьевым в редакцию „Московского Наблюдателя“.

Редакция журнала отнеслась с симпатией к этому произведению тюркского поэта, и поэма была немедленно напечатана в XI книге журнала (разрешение цензуры от 14 марта 1837 г.).

Очевидно впав в ошибку, редакция „Московского Наблюдателя“ именует Ахундова „современным персидским <?> поэтом“. Редакция, учитывая достоинства этого раннего произведения Ахундова, напечатала к тексту поэмы следующее примечание:

„Мы получили это замечательное персидское <?> стихотворение вместе с переводом, сделанным по-русски самим автором, от Ивана Ивановича Клементьева, пребывающего в Тифлисе. Вот несколько слов из письма, при котором прислано г. Клементьевым это стихотворение.

„Вам конечно будет приятно довести до сведения публики то впечатление, которое певец Кавказа и Бахчисарая произвел на молодого поэта Востока, подающего во многих отношениях прекрасные надежды. Оригинал нарочно написан арабским шрифтом (курами), как легчайшим для чтения... Я уверен — жестокость <!> и дикость выражения <!> некоторых мест будут извинены достаточно духом Востока, столь противоположным европейскому; сохранить его в возможной верности было главной целью сочинителя при переводе, почти без исправления мною оставленного; и я считал необходимым удержать яркий колорит Ирана и блеск игривый сравнений, иногда более остроумных, чем верных... Неизъяснимо утешительно для сердца русского видеть благотворные следы гражданственности <!> в той части света, где мерцает первая образованность мира, в той стране, где могучая природа расточает свое великолепие и богатство среди племен,

- 250 -

еще гнетомых ярмом страстей диких <!>. И эта гражданственность, это постепенное усмирение бурных сил человека, враждебных природе, обильно изливающей дары свои, совершается русскими“.

„Вполне разделяя чувства г. Клементьева, — продолжает редакция „Московского Наблюдателя“, — и благодаря его искренне за доставление нам прекрасного цветка, брошенного рукою персидского поэта на могилу Пушкина, — мы от души желаем успеха замечательному таланту, тем более, что видим в нем такое сочувствие к образованности русской“.1 (Курсив наш. М. Р.)

Мы оставляем в стороне замечания Клементьева о „жестокости и дикости выражений“ и „благотворных следах гражданственности“. Но нельзя не заметить, что как в письме Клементьева, так и в примечании редакции „Московского Наблюдателя“ четко проявляется высокая оценка и произведения и самого автора.

Перевод этой восточной поэмы Бестужевым был сделан немного позднее ее написания, незадолго перед смертью самого Бестужева.

В апреле 1837 г. Бестужев находился в Кутаисе. В мае того же года была предпринята военная экспедиция в Абхазию, к мысу Адлера, для подавления восставших цебельдинцев.

Экспедиция находилась под личным начальством главнокомандующего барона Розена. „Участвовал при покорении мыса Адлера“ — отмечено в формулярном списке Мирзы Фатали Ахундова. Барон Розен взял с собою в поход М. Ф. Ахундова, а также А. А. Бестужева, к которому относился благосклонно, и прикомандировал его к грузинскому гренадерскому полку.

Экспедиция барона Розена имела стоянку в Цебельде. После подавления восстания отряд вернулся в Сухум, где он должен был сесть на суда для отправления против других восставших — в горах. За несколько дней до отплытия судов, Бестужев и Мирза Фатали Ахундов обедали у барона Розена. Во время обеда барон Розен обратился к Бестужеву с вопросом: читал ли он поэму Мирза Фатали, и, получив отрицательный ответ, попросил его перевести эту поэму на русский язык при содействии автора.2

А. А. Бестужев, очевидно, в тот же день перевел поэму „На смерть Пушкина“ и отдал перевод М. Ф. Ахундову. Этому переводу суждено было стать последним произведением автора „Мулла-Нура“. Через три дня, высадившись вместе с отрядом у мыса Адлера, Бестужев был убит в перестрелке с черкесами.

В 1874 г. Мирза Фатали Ахундов, перед отъездом проживавшего в Тифлисе ориенталиста Адольфа Берже, передал ему сделанный

- 251 -

Бестужевым перевод его поэмы „На смерть Пушкина“.1 В том же году этот перевод был опубликован в „Русской Старине“ с небольшим предисловием Адольфа Берже. Придавая большое значение этому произведению Ахундова, считаем не лишним восстановить в памяти его поэму на смерть А. С. Пушкина.2

НА СМЕРТЬ ПУШКИНА

Не предавая очей сну, сидел я в темную ночь и говорил своему сердцу: О, родник жемчужин тайны! Отчего забыл песни соловей цветника твоего? Отчего замолк попугай твоего красноречия?

Отчего сталось, что запал путь твоей поэзии? Отчего сталось, что гонец мечтаний твоих остановился?

Взгляни кругом — наступила весна, и все растения красуются юною прелестью словно девы! Берега ручейков, бегущих по лугу, подернулись фиалками. Огнистые почки розы вспыхнули в цветниках. Степь изукрашена как невеста: угорье, мнится, собрало все цветы в полу свою, чтобы осыпать ее имя, как драгоценными камнями.

В невозмутимом величии, в короне цветов, как царь, возвышается дерево посреди сада, а лилия и ясмин, будто вельможи, пьют в честь его росу из чашечек тюльпана.

Луг до того ярко блещет ясминами, что от взора на него помутились очи упоенного нарциса. Приветливый соловей несет в дар гостю листик розы.

Готово облако обрызнуть цветник дождем, а ветерок — отдать ему свое благоухание.

Сладко поют птички: красавица — зелень, прогляни из-под фаты праха!

Все живое знакомо с каким-нибудь художеством — от каждого есть приношение на торжище природы.

Одно величается красотою или пленительными взорами, другое — стенанием выражает любовь свою. Все теперь наслаждается и веселится, распростившись с печалью.

Все, кроме тебя, сердце мое. Не участник ты в общей радости и восторге; не просыпаешься ты из безмолвия.

И в глубине твоей нет ни к чему склонности, нет ни к кому любви. Далеко ты от страсти к славе и от мечты поэзии.

- 252 -

Разве ты не то самое сердце, что погружалось в море мыслей, на ловлю стихов, подобных жемчужинам царским, и дарило целые нити их, в украшение тысячам игривых выражений, будто красавицам?

Откуда же теперь печаль твоя? Не знаю. Для чего теперь ты стенаешь и сокрушаешься, как плакальшица похоронная?

Отвечало на это сердце: Товарищ моего одиночества, оставь меня теперь самому себе.

Еслиб я, наравне с красавицами луга, не ведало, что за вешним ветерком дуют вихри осенние — о, тогда я препоясало бы мечем слова стан наездника поэзии на славную битву; но мне знакомо вероломство судьбы и жестокость этой изменницы. Я предвижу конец мой.

Безумна птица, которая, однажды увидев сеть своими глазами, для зерна вновь летит на опасность!

Что такое гром славы, что такое хвала за доблести, как не отклики звуков внутри этого коловратного свода! Не говори мне о поэзии! Я не знаю, чем это небо награждает своих поклонников.

Разве ты, чуждый миру, не слыхал о Пушкине, о главе собора поэтов? О том Пушкине, которому стократно гремела хвала со всех концов света за его игриво текущие песнопения! О том Пушкине, от которого бумага жаждала потерять свою белизну, лишь бы его перо рисовало черты на лице ее!

В мечтаниях его, как в движении павлина, являлись тысячи радужных отливов словесности.

Ломоносов красотами гения украсил обитель поэзии — мечта Пушкина водворилась в ней. Державин завоевал державу поэзии, но властелином ее Пушкин был избран свыше.

Карамзин наполнил чашу вином знания — Пушкин выпил вино этой полной чаши. Разошлась слава его по Европе, как могущество царское, от Китая до Татарии.

Светлотою ума был он любимцем Севера, так как взор молодой луны драгоценен Востоку.

Такого остроумного, такого даровитого сына не рождали доселе четыре матери от семи отцов (т. е. стихии и семь небес).

С удивлением теперь внимай мне: эти родители не устыдились быть к нему жестокосерды.

Прицелились в него смертной стрелой. Исторгли корень его бытия. Черная туча, по воле их, одною градиною побила плод его жизни. Грозный ветер гибели потушил светильник его души. Как тюрьма, стало мрачно его тело.

Старый садовник — свет пересек его стан безжалостною секирою, как юную ветку своего цветника.

Глава его, в которой таился клад ума, волей змеенравного рока стала виталищем змей. Из сердца, подобного розе, в которой пел соловей его гения, растут теперь тернии. Будто птица из гнезда, упорхнула душа его — и все, стар и млад, сдружились с горестью. Россия в скорби и воздыхании восклицает по нем: Убитый злодейской рукой разбойника мира!

И так, не спас тебя от оков колдовства этой старой волшебницы — судьбы, талисман твой. Удалился ты от земных друзей своих — да будет же тебе в небе другом милосердие божие! Бахчисарайский фонтан шлет тебе, с весенним зефиром, благоухание двух роз твоих. Седовласый старец — Кавказ отвечает на песнопении твои стоном в стихах Сабухия.

Этот перевод поэмы М. Ф. Ахундова получил значительную популярность в Закавказье и долго ходил по рукам в рукописном виде.1

- 253 -

Сличая подстрочный перевод автора с переводом Бестужева (Марлинского), можно убедиться, что переводчик внес ряд стилистических поправок, но смысл, образы и содержание поэмы совершенно не тронуты.

В поэме чувствуется самая глубокая и искренняя скорбь Ахундова о смерти „главы собора поэтов“. С величайшим уважением и любовью относится автор к творчеству поэта, очаровавшего его „тысячами радужных отливов словесности“.

С глубокой прозорливостью увидел молодой Ахундов мощный гений „песнопения“, и „светлый ум“ Пушкина. Возмущением пылают эти строки: „Россия в скорби и воздыхании восклицает по нем: Убитый злодейской рукою разбойника — мира!“

Может быть, Мирза Фатали смутно и подозревал, кто подлинные убийцы поэта. Это могли ему подсказать и находящиеся в Тифлисе декабристы, в том числе и сам А. А. Бестужев. Наконец, очевидно, к тому времени и в Тифлисе знали о гневных стихах Лермонтова „На смерть поэта“. Во всяком случае, в поэме, правда в завуалированной форме, в образах, свойственных восточной поэзии, можно отчетливо видеть протест молодого азербайджанского поэта.

Элегии, конечно, в поэме больше. „Прицелились в него смертной стрелой. Исторгли корень его бытия... Старый садовник — свет пересек его стан безжалостною секирою, как юную ветку своего цветника“.

Или последние строки поэмы:

„Седовласый старец — Кавказ отвечает на песнопении твои стоном в стихах Сабухи“.1

„На смерть Пушкина“ — это искренняя, волнующая, высокохудожественная, самобытная элегия, которую можно сравнить только с лермонтовским произведением. У Лермонтова буря желчи, гнева, ненависти, обличения правящих верхов — подлинных убийц великого поэта. У Ахундова — больше элегичности, больше поэтической грусти, больше лирики, пробуждающей у читателя любовь и симпатии к Пушкину, не лишенные однако чувства ненависти к убийцам поэта. Лермонтов, в выражении своей ненависти и печали, прибегает к сильным, бичующим, гневным словам, тогда как Ахундов лиричностью своего произведения, образами природы — характерной особенностью восточной поэзии, — живописностью и мягкостью красок, достигает также значительного художественного эффекта. Эти два произведения, написанные почти одновременно, дополняют друг друга и являются лучшими поэтическими памятниками на смерть Пушкина, которые оставили нам его современники — М. Ю. Лермонтов и М. Ф. Ахундов.

Произведение Ахундова говорит об огромном влиянии, которое оказывал великий поэт на лучших людей своего времени.

- 254 -

Поэма „На смерть Пушкина“ тем более интересна для нас, что она написана представителем народа, который на протяжении целого столетия находился под самым тяжким гнетом великодержавной нации. И никто не посмел бы в мрачные годы царизма указать на это. Но теперь, в эпоху строительства социализма, когда на одной шестой части всего мира бесповоротно победила великая пролетарская революция, Азербайджан, бывшая колония Российской империи, вошедшая как равноправный член в могучую семью народов Советского Союза, не может не напомнить о великом тюркском писателе, с такой искренней и теплой грустью откликнувшемся сто лет тому назад на смерть одного из великих гениев мировой поэзии — Александра Сергеевича Пушкина.

Сноски

Сноски к стр. 240

1 Мамедтаги Сидги Ордубади. „А. С. Пушкин. Речь, произнесенная на торжестве 6 мая 1899 года в Нахичеванской школе“. Издана впоследствии в Баку, в 1914 г.

2 Ф. Кочарлинский. „Литература Адербайджанских татар“, Тифлис, 1903, стр. 53.

3 „Западное Солнце“. Сборник стихотворений русских писателей. 1 и 2 выпуски. Перевел с русского языка Аббас-Саххат, 1911—1912, Баку.

Сноски к стр. 243

1 „Lieder des Mirza Schaffi“ и „Tausend und ein Tag in Orient“.

2 „Комедии Мирзы Фет-Али Ахундова“, Тифлис, 1853.

Сноски к стр. 246

1 „Воспоминания“ А. С. Гангеблова, М., 1888, стр. 202—205.

2 „Русский Вестник“, 1870, кн. VII, стр. 51.

3 Письмо к Полевому от 15 июня 1833 г. „Русский Вестник“, 1861, кн. IV, стр. 446.

Сноски к стр. 247

1 Письмо брату от 29 декабря 1832 г. „Русский Вестник“, 1870, кн. VI, стр. 523—524.

2 Письма от 13 апреля, 12 июня, 30 июля, 30 июля, 3 и 11 августа, 7 сентября и 12 октября 1833 г.

3 „Русский Вестник“, 1870, кн. VII, стр. 47.

4 Там же.

Сноски к стр. 248

1 „Русский Вестник“, 1861, кн. IV, стр. 458.

2 Рылеев, Грибоедов и Пушкин.

Сноски к стр. 249

1 „Русская Старина“, 1874, кн. IX, стр. 76.

Сноски к стр. 250

1 „Московский Наблюдатель“, 1837, кн. XI, стр. 397—399.

2 „Русская Старина“, 1874, кн. IX, стр. 76

Сноски к стр. 251

1 Адольф Берже, а также В. В. Каллаш в своей книге „Puschkiniana“ утверждают, что оригинал поэмы М. Ф. Ахундова утерян и не сохранился. И действительно, в тюркской литературе поэма Ахундова известна только по русскому переводу. Правда, предполагают, что поэма сохранилась в отрывках у известного собирателя азербайджанских рукописей и историка тюркской литературы С. Мумтаза. Но, к сожалению, до сих пор мы не могли добиться определенного заявления о поэме Ахундова. Тем не менее, мы предполагаем, что оригинал поэмы все же не утерян и находится в архиве „Московского Наблюдателя“. Это подтверждается и тем, что недавно в материалах Института Литературы была обнаружена рукопись, оказавшаяся подлинником перевода поэмы с комментариями самого автора. Этот перевод был послан в „Московский Наблюдатель“ вместе с оригиналом.

2 На нашу просьбу, познакомить нас с текстом перевода этой поэмы, помещенной в издаваемом в Баку собрании сочинений М. Ф. Ахундова, один из составителей, т. Эмин Абид, показал неправильный и сокращенный текст перевода Бестужева (Марлинского). Этот текст — перепечатка из статьи Гришашвили в журнале „Литературное Закавказье“ (Тифлис, 1933, № 1). Считаем необходимым указать на это. Лучшим и более правильным текстом является текст перевода поэмы, опубликованный в „Русской Старине“.

Сноски к стр. 252

1 На это указывает и В. В. Каллаш, „Puschkiniana“, вып. II, Киев, 1903.

Сноски к стр. 253

1 Поэтический псевдоним Мирза Фатали Ахундова.