- 183 -

Гл. ГЛЕБОВ

ФИЛОСОФИЯ ПРИРОДЫ В ТЕОРЕТИЧЕСКИХ
ВЫСКАЗЫВАНИЯХ И ТВОРЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ ПУШКИНА

Пушкин был поэтом и историком, но не философом и не натуралистом. Он не чувствовал ни малейшей склонности к отвлеченной философии, к теоретическому мышлению.

Больше того: после близкого соприкосновения с членами „Общества любомудрия“ в Москве,1 увлеченными учениями Канта, Фихте и в особенности Шеллинга, Пушкин — с не совсем теперь для нас понятной горячностью — заявляет в 1827 г., что он „ненавидит и презирает“ немецкую метафизику. Поэт упрекает московских любомудров в том, что они „из пустова в порожнее переливают“, что это еще „хорошо для немцев пресыщенных уже положительными познаниями“, но не для русских...“2

Тогда же, в разговоре с Погодиным, он „декламирует против философии“, причем его собеседник отмечает в дневнике: „Я не мог возражать дельно, и вообще молчал, хотя очень уверен в нелепости им говоренного“.3

Из этих высказываний Пушкина можно заключить, что его симпатии — на стороне положительного знания, а не отвлеченного философствования.

Через несколько лет поэт резко выступает и против французской философии XVIII в. „Ничто не могло быть противуположнее поэзии, как та философия, которой XVIII век дал свое имя, — пишет он в 1834 г. — ...любимым орудием ее была ирония холодная и осторожная и насмешка, бешеная и площадная“. „Разрушительный гений Вольтера“,4 „пошлая

- 184 -

и бесплодная метафизика Гельвеция“, „политический цинизм“ Дидро1 — такова характеристика крупнейших мыслителей этого века, данная Пушкиным.

Примерно в это же время он с сочувствием отмечает, что „философия немецкая, которая нашла в Москве может быть слишком много молодых последователей, кажется начинает уступать духу более практическому“, и что „она спасла нашу молодежь от холодного скептицизма французской философии“.2 Следует, однако подчеркнуть, что и тут поэт сочувственно говорит не о самой „немецкой философии“, а о новом практическом духе, о конкретном изучении действительности.3

Наконец, в 1836 г. Пушкин высказывает такую мысль: „Умствования великих европейских мыслителей не были тщетны и для нас. Теория наук освободилась от эмпиризма, возымела вид более общий, оказала более стремления к единству“. Примечательно, что поэт здесь говорит о „теории наук“, а не о философии. Он видит положительное влияние научной мысли, движение науки вперед: переход от накопления фактов к обобщению положительных знаний, сведение научных представлений человека о бытии к некоему единству.4 Но роль и значение философии в этом процессе обходит молчанием.

Вместе с тем для Пушкина характерна мысль об относительности философского и научного знания. Философские и научные понятия и обобщения, — замечает Пушкин, — с течением веков изменяются, заменяются другими, совершенствуются. А это значит, что они, в силу своих относительных свойств, связанных с условиями времени, нуждаются в совершенствовании. Вот почему то, что кажется истинным в одну эпоху — перестает быть таким в другую.

- 185 -

Этой относительности философии и науки Пушкин противопоставляет непреходящую значимость поэзии. Пушкин утверждает: поэзия „не стареет и не изменяется“ потому, что она всегда и везде одними и теми же средствами выражает одно и то же — чувства, ощущения, стремления, желания человека.

„Век может итти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, — но поэзия остается на одном месте. Цель ее одна, средства те же. И между тем, как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарелись и каждый день заменяются другими — произведения истинных поэтов остаются свежими и вечно юны“.1

Повторяю, Пушкин ни в коей мере не был философом. Он был поэтом, поэтом-мыслителем, имевшим своеобразные и глубокие взгляды на человека, историю, социально-экономические отношения, природу, искусство и т. д. Через понимание противоречий исторической действительности поэт шел к пониманию противоречий бытия. Знание сложности, противоречивости бытия — „вечных противоречий существенности“2 — определяло творческий путь поэта. Диалектическое понимание жизни и смерти определяло его жизнеощущение. Во взглядах поэта с течением жизни многое изменялось. Многое было и противоречиво. Но он не чувствовал потребности свести их в определенную систему, привести их к формальному единству.

При исследовании мировоззрения Пушкина необходимо вместе с тем помнить, что его знания и взгляды определялись условиями эпохи и среды, в которой он жил. Очень многое кажется нам теперь ошибочным, устаревшим, утратившим какое бы то ни было действенное значение. Но в этом случае мы не должны забывать одного. То, что так воспринимается нами, людьми сталинской эпохи строительства социализма и революционных завоеваний науки, для людей того времени — времени крепостного права и самодержавного полицейски-церковного государства — было жизненно важным, зачастую толкающим вперед, дающим творческий импульс. И исследование мировоззрения Пушкина представляет для нас с этой точки зрения определенный интерес.

В частности, такой интерес представляет исследование взглядов Пушкина на природу, его отношения к природе. Мы ведь знаем, что природоотношение поэта обладало чертами, оказавшими значительное влияние и на его жизнеощущение, и на его житейские стремления, и на его творческую работу.

- 186 -

*

В Пушкине было много „жизнерадостного свободомыслия“.1 Вместе с тем, его отношение к природе обладало той чертой, которую, говоря про греков, Ф. Энгельс называет „стихийным материализмом“.2

Поэт не чувствовал себя связанным какой-либо отвлеченной доктриной, какой-либо догмой. Он был в полном смысле слова свободомыслящим. Это свободомыслие соединялось у него с ощущением телесности бытия, огромной любовью к жизни, радостным интересом к ее богатству, разнообразию, возможностям.

Можно сказать, что жизнерадостное свободомыслие и стихийный материализм являлись той основой, на которой выростало и формировалось мировоззрение Пушкина. На этой же основе строилось и отношение поэта к природе.

У Пушкина не было систематических, логически продуманных в целом и частях, воззрений на природу. Его отношение к природе не было обусловлено ни научной, ни философской системой взглядов. Оно определялось непосредственным чувством, созерцанием.

Объективная реальность внешнего мира, объективная закономерность природы — для Пушкина факт непреложный, в своей истинности самоочевидный. Характерной, существенной чертой мироотношения поэта является именно этот объективный реализм:

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.3

Человеческое сознание гаснет, человек умирает. Но тот объективный мир, в котором он жил и умер, продолжает существовать. „Равнодушная природа“ — это значит объективно существующая природа. Человек из нее выходит и в нее „возвращается“. Непрерывным потоком совершается смерть людей — уход их через „гробовой вход“. И в то же время непрерывным потоком на смену им идет „младая жизнь“. Этот круговорот человеческой жизни и смена поколений совершаются в мире, который существовал до рождения человека и будет существовать после его смерти.

Такова одна — объективная — сторона отношения человека и природы. Другая сторона этого отношения заключается в субъективности восприятия природы человеком. Великолепный показ объективной картины

- 187 -

природы и субъективного восприятия ее человеком дает Пушкин в „Полтаве“.

Вот какова природа ночью:

Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.

Классическая картина спокойной, теплой, ясной южной ночи!

И вот как воспринимает эту ночь омраченная душа Мазепы:

                        ...звезды ночи,
Как обвинительные очи,
За ним насмешливо глядят.
И тополи, стеснившись в ряд,
Качая тихо головою,
Как судьи, шепчут меж собою.
И летней, теплой ночи тьма
Душна, как черная тюрьма.

Тут Пушкин рисует две картины: одну — природы, существующей независимо от сознания Мазепы, и другую — природы, преломленной в призме его чувств. Этот образ человека в природе — смертного человека, обуреваемого страстями, и вечной природы, „равнодушной“ в своей закономерности, — отчетливо выражает реалистическую черту мироотношения поэта.

*

Природа — не хаос. В ней есть порядок. В ней все совершается по неизменным „общим законам“,1 „вечным законам природы“.2

Все чередой идет определенной,
Всему пора, всему свой миг...3

Объективная закономерность природы образует определенный ритм жизни. Если человек вглядывается в окружающий мир, то он с полной непосредственностью усматривает его закономерность, ощущает его ритм

Светил небесных дивный хор
Течет так тихо, так согласно...4

По этим законам протекает и жизнь человека. „Оборот во всем кругообразный“5 захватывает и его. Он включен в ритм космической

- 188 -

жизни. Ритм этот обусловливает ритм жизни человеческой. У человека образуются определенные „привычки бытия“:1 „чредой слетает сон, чредой находит голод“;2 „бдения и сна приходит час определенный“.3

Рождение, жизнь, смерть всякого живого существа — строго закономерны. Непрерывность жизни, функция воспроизведения, смена поколений — основной закон природы. И человек, и зверь, и растение проходят круговорот рождения, роста, расцвета, увядания. И человек, и зверь, и растение оставляют в мире семена новой жизни.

Во второй главе (строфа XXVIII) „Евгения Онегина“ Пушкин так говорит об этом круговороте жизни человеческой, об этой смене поколений:

      ...на жизненных браздах
Мгновенной жатвой, поколенья,
По тайной воле Провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им во след идут...
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.4

Этот же круговорот жизни, эту же смену поколений Пушкин усматривает и в растительном мире. Приехав в 1835 г. в Михайловское, он увидел, что около столь знакомых ему старых сосен

            ...младая роща разрослась,
Зеленая семья; кусты теснятся
Под сенью их, как дети.

И Пушкин приветствует это молодое поколение сосен:

                                        Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! Не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего...5

Характерно: поэт говорит о „зеленой семье“, о „племени младом“, приходящем на смену отживающему свой век старшему поколению,

- 189 -

в том же тоне и в тех выражениях, в которых говорит о человеке. Он чувствует, видит, что здесь действует один и тот же закон природы, один и тот же закон жизни и смерти.

*

Пушкин как-то просто принимает смерть. Смерть человека столь же естественна, как его рождение и жизнь. Она — естественное завершение процесса жизни, природная необходимость.

На первый взгляд кажется непонятной реакция Пушкина на смерть близких ему людей. Кажется странным безоговорочное принятие факта смерти. Между тем, странного тут ничего нет: такое принятие смерти органически вытекает из жизнеощущения и жизнепонимания поэта, и его активного отношения к жизни.

Пять декабристов казнены. Пушкин пишет П. А. Вяземскому: „Повешенные повешены, но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна“.1 Почему тут стоит „но“? Разве смерть казненных не менее ужасна, чем каторга живых? Нет, не в этом дело. „Повешенные повешены“ — тут уже все кончено. Смерть положила конец всему. И как бы это само по себе трагично не было, но делать больше нечего: их нельзя вернуть к жизни. А вот каторга живых ужасна потому, что их еще можно вернуть к жизни, и в то же время нельзя спасти от медленного умирания в рудниках и казематах.

Умер Дельвиг. Пушкин пишет П. А. Плетневу: „Грустно, тоска. Вот первая смерть мною оплаканная... Никто на свете не был мне ближе Дельвига“.2 И тотчас же вслед за этим он принимает смерть самого близкого человека и утверждает жизнь живых. „...Говорили о нем, называя его покойник Дельвиг, и этот эпитет был столь же странен, как и страшен. Нечего делать! согласимся. Покойник Дельвиг. Быть так. Баратынский болен от огорчения. Меня не так-то легко с ног свалить. Будь здоров — и постараемся быть живы“.3 Строки эти далеки от „олимпийского“ спокойствия: в них чувствуется горе, тоска, боль. Но одновременно чувствуется и другое: принятие неизбежного закона, принятие совершившегося факта смерти, каким бы странным и страшным он ни казался. Эта черта мироотношения поэта отчетливо проявляется в словах: „Нечего делать! согласимся“, „Быть так“. Черта, характерной особенностью которой является вместе с тем утверждение жизни: „постараемся быть живы“.

Смерть естественна и неизбежна. Жизнь богата и прекрасна. Поэт любит жизнь, хочет жить. Но не отступает перед лицом смерти. Он умеет бесстрашно видеть и принимать неизбежное.

В письме к П. А. Плетневу, написанном через несколько месяцев после отмеченного, Пушкин вновь возвращается к вопросу о смерти. Он

- 190 -

пытается утешить Плетнева в смерти его друга Молчанова. Смысл слов поэта такой: жизнь, несмотря на смерть близких, все еще богата, а подрастающее юное поколение, идущее на смену старому, дает много радости, радости жизни, длящейся в детях. „Дельвиг умер, Молчанов умер, погоди — умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята, мальчики станут повесничать, а девченки — сентиментальничать, а нам то и любо“.1 И далее характерная мысль: „были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы“.

Почившим песнь окончил я,
Живых надеждою поздравим...2

Пушкин умирал. Вряд ли можно сомневаться, что он, умирая, со всей напряженностью ощущал трагизм конца, кладущего предел жизни и казавшимся неисчерпаемым творческим возможностям. Разве не он сам писал когда-то о смерти Ленского:

Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну...

Как же поэт переживал эти роковые мгновенья? Как он относился к собственной смерти?

Записи свидетелей последних часов Пушкина — доктора В. И. Даля, доктора И. Т. Спасского, В. А. Жуковского — говорят об одном и том же: о твердости и спокойствии поэта. Он отчетливо сознавал, что умирает. И на призыв друзей не отчаиваться отвечал: „Я умру, да видно так и надо“.3 Тяжкие страдания он переносил с необыкновенным мужеством. „Я был в тридцати сражениях, — говорил доктор Арендт, — я видел много умирающих, но мало видел подобного“.4

За полчаса до смерти „спокойное выражение лица“ поэта и „твердость голоса“ обманули Н. Н. Пушкину, которая сказала: „Он будет жить, он не умрет“.5 А за несколько мгновений до смерти он, с прояснившимся лицом, тихо, спокойно и внятно сказал: „Кончена жизнь“.6

Картина смерти Пушкина говорит о том, что он понимал и просто, спокойно принимал „общий закон“ природы, закон жизни, несущей в себе

- 191 -

смерть. Вот почему В. И. Даль мог написать такие слова: „Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертью, так спокойно он ее ожидал, так твердо был уверен, что роковой час ударил“.1

Итак, поэт утверждает жизнь во всем ее бесконечном богатстве, со всеми ее беспредельными возможностями. И вместе с тем — „покорный общему закону“ — принимает ее естественный, неизбежный конец. Он знает, что отрицание жизни заложено в самой жизни.2

*

Отношение Пушкина к природе — просто и непосредственно. Поэта не интересуют физические, химические, биологические законы. Для него существует непосредственно предстоящий человеку живой организм природы, а не формулы закономерностей или натурфилософская схема.

У Пушкина нет стремления к овладению силами природы. Ему чужда идея господства над природой. Правда, он знает значение борьбы человека со стихиями. Ценит человеческое творчество и в этой сфере жизни. Понимает величие „победы человеческой воли над сопротивлением стихий“.3 Он рисует образ изобретателя пороха Бертольда — ученого, пытающегося открыть неистощимый источник энергии. „Если найду вечное движение, — говорит Бертольд, — то я не вижу границ творчеству человеческому“.4 Он предвидит то время, когда человек „раздвинет горы“, проложит под водой туннели, построит металлические мосты через реки,5 проведет железные дороги, изобретет механические снегоочистители и т. п. В одном наброске 1829 г. Пушкин пишет:

О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух
И знает...

И все же, его отношение к природе определяется не желанием овладеть ею и технически использовать. В нем нет устремленности, которая, например, заставила Гете создать образ Фауста — инженера.

Поэт любит природу, ощущает ее красоту, обретает в ней силы. Не случайно он называет себя „сыном природы“,6 „воспитанником природы“.7 Он действительно обладает своего рода сыновним чувством по отношению к природе.

- 192 -

Для него великое счастье — созерцать „красоту мира“.1 Он с юных лет „природы... востороженный свидетель“.2 Его мечта — скитаться по земле, „дивясь божественным природы красотам“.3 И такое отношение к природе в течение всей жизни поэта не изменяется. В его словах о природе всегда светит солнце: „ясные, как радость, небеса“,4 „солнце ясное“,5 „солнца ясный лик“,6 „улыбка ясная природы“,7 „ликующий день“,8 „радостная денница“,9 „упоенья бытия“,10 „земля прекрасна“,11 и т. д., и т. п.

В одной из статей 1825 года поэт высказывает мысль, чрезвычайно важную для понимания его взглядов на отношение человека к природе, для понимания его отношения к природе. Он говорит о „ясности души, потребной для наслаждения красотами природы“.

Ясность — это, быть может, прекраснейшее в природе. Ясность природы — это, быть может, прекраснейшее в жизни. Ведь ясность есть выраженная в телах, в вещах, в движении гармоничность природы. И для того, чтобы это ощутить, понять, пережить, — сам человек должен обладать „ясностью души“ — упорядоченным внутренним миром. Мы уже видели, как человек омраченный, обуреваемый страстями — Мазепа — искаженно воспринимает и переживает природу.

Ясность, красота, радость природы — вот что чувствует, что любит Пушкин. Полушутливо, полусерьезно он высказывает мысль, что природу бог создал для себя, а все прочее („свой рай и счастье“) — для глупцов.12 И рисуя образ человека, „лишенного всех опор“, он отмечает утрату им одной из этих опор — утрату чувства природы:

Напрасно, в пышности свободной простоты,
Природы перед ним открыты красоты...13

Из такого ощущения, восприятия, понимания природы Пушкин делает в отношении человека существенный вывод.

Человек — „сын природы“ — в своем развитии должен следовать природе. Пушкин неоднократно говорит о естественном росте, развитии

- 193 -

человека. Этот рост, это развитие имеет свои законы. Нарушение их не проходит для человека даром:

Природы глас предупреждая,
Мы только счастию вредим...1

И еще:

Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто во время созрел...2

В образах Евгения Онегина и Татьяны Пушкин показывает нам не только черты, но и результаты естественного и „неестественного“ развития человека. Онегин — престарелый юноша, нарушивший один из основных законов природы — закон роста. Силы физические и душевные он рано растратил на разные забавы и бурные наслаждения. Не познав глубины жизни, он к ней охладел. Чувства остыли в нем еще до того, как он испытал их глубину. Отсюда — душевная пустота, хроническая скука. В конце концов, действительно, Онегин стал пародией на человека. Наоборот, Татьяна живет и развивается так же естественно и просто, как природа, которую она так хорошо, так интимно ощущает. И любовь в ней рождается подобно тому, как при весеннем пробуждении природы из семени рождается плод:

Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.3

В этом — источник силы Татьяны, силы ее любви, силы ее чувства верности. В этом естественном развитии человека — источник глубины, силы, цельности человеческих чувств.

*

Но Пушкин знает не только ясную, солнечную, радостную природу. Он знает также природу, лишенную солнца, тёмную, гибельную.

Ощущение длящейся, торжествующей жизни сопряжено с ощущением предела, сообщающим максимальную наполненность и напряженность переживанию бытия. Природа дает жизнь. Но она же несет и смерть. Дыхание жизни сосуществует с „дуновением чумы“... Тут явлено одно из основных „противоречий существенности“.

В „упоеньях бытия“ радостное переплетено со страшным. Упоенье есть не только в солнечной радости жизни, но и в страшной радости гибели.

Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы.4

- 194 -

Так рождается в человеке героическая — и в то же время „тёмная“ — „жажда гибели“.1

И вот, поэт переживает это страшное, гибельное, предельное в природе, в жизни, как нечто безмерно обогащающее человека:

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тог, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Пушкин касается здесь той неосознанной могущественной стороны человеческой природы, которая нередко определяет большие чувства и дает импульс к большим деяниям, совершаемым человеком вопреки здравому смыслу и рациональному расчету.

С потрясающей глубиной поэт проникает в неисследованную область диалектики человеческой природы. И раскрывает один из путей преодоления вечно преодолеваемых и вечно пребывающих непреодоленными „противоречий существенности“ — путь утверждения смертным человеком своей воли в бессмертной природе вопреки смерти, через смерть, ценою смерти. Путь, озаряющий „темную“ природу блеском несбыточной мечты или безумного деяния.

*

Природу — эту объективную реальность — поэт воспринимает как живой организм. „Одушевленные поля“,2 „природа оживленная“3 — эти слова выражают определенное переживание. Однако они вызывались не чувством населенности природы какими-то стихийными духами. Нимфы, дриады, фавны и т. д. древних греков, гномы, эльфы, саламандры и т. п. европейского средневековья, лешие, водяные, полевые и т. п. русского фольклора — для Пушкина всегда были только продуктами человеческой фантазии, человеческого творчества.4 „Одушевленность“, „оживленность“ природы Пушкин постигал в непосредственном ощущеньи цветка, дерева, реки, моря и т. п., как живого организма, подобного организму человека.

Не случайно Пушкин говорит о явлениях природы так же, как он говорит о человеке. В своих описаниях природы он употребляет „человеческие“ эпитеты, „человеческие“ сравнения.

Вот несколько выразительных примеров.

Описывая кавказские горы, Пушкин прибегает к терминам, характеризующим феодальные отношения: „Величавый Бешту чернее и чернее

- 195 -

рисовался в отдалении, окруженный горами, своими вассалами, и наконец исчез во мраке...“1 А о своем чувстве к Кавказу говорит, как о чувстве к женщине: „В тебя влюблен я был безумно“.2

            ...В наши дни
Гораздо менее бесов и привидений;
Бог ведает, куда девалися они.

Подобным же „человеческим“ образом Пушкин пишет о буре:

...Будто путник запоздалый,
Стучится буря к нам в окно...3

И еще:

То как зверь она завоет,
То заплачет как дитя...4

О ветре он говорит так: „Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным“.5

Течение ручья поэт уподобляет течению жизни человеческой: „Тихое течение ручья, уносящего несколько поблекших листьев“ — „подобие жизни — подобие столь верное, обыкновенное“.6

Особенный интерес представляет описание Невы. Этой — столь близкой Пушкину — реке посвящено немало строк в „Медном Всаднике“. Вот наиболее характерные: Нева

          ...пуще  свирепела.
Приподымалась и  ревела,
Котлом  клокоча  и  клубясь,
И  наконец, остервенясь,
На  город  кинулась...
                     ———
Осада!  Приступ!  Лезут волны,
Как звери, в окна...
                     ———
Нева  металась, как больной,
В своей  постели беспокойной.
                     ———
... тяжело Нева  дышала,
Как с битвы  прибежавший  конь.
                     ———
                              ...Мрачный  вал
Плескал  на  пристань, ропща  пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.

- 196 -

Ощущение „оживленности“, „одушевленности“ реки тут воплощено с огромной выразительностью. Разгар наводнения — свирепая, остервенелая, как зверь, река; наводнение идет на убыль — река в своих окаймленных гранитом берегах мечется, как беспокойный больной в своей постели; наводнение кончилось, но волнение еще не улеглось — река дышет тяжело, как загнанный конь; нормальное положение восстановилось — река тихо и настойчиво, как „смиренный“ челобитчик, бьется о ступени пристани.

Теперь — об осени.

Осень это то время года, когда кончается период цветения, тепла, интенсивной жизнедеятельности. Мороз и снег сковывают природу. Наступает мертвенная тишина и неподвижность.

Природа, как жертва, ждет зимы:

Природа трепетна, бледна,
Как жертва, пышно убрана...1

Есть у Пушкина и другой образ осени: умирающей чахоточной девы, блистающей своей „прощальной красой“.

Приведу полностью три строфы (V, VI, VII) из стихотворения „Осень“ (1833), в которых особенно отчетливо видно переживание Пушкиным осени (которую, как известно, он любил больше других времен года, и которая являлась для него творчески наиболее плодотворным временем).

Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно:
Из годовых времен я рад лишь ей одной,
В ней много доброго; любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

Как это объяснить? Мне нравится она,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжка клонится без ропота, без гнева.
Улыбка на устах увянувших видна;
Могильной пропасти она не слышит зева;
Играет. — На лице еще багровый цвет.
Она жива еще сегодня, завтра нет.

Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,

- 197 -

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.

Тут поэт дает яркий образ осеннего умирания природы, уподобляемого им умиранию человека. Как человек перед смертью живет полной жизнью („играет“), так и природа пышно цветет в своей „прощальной красе“. И поэт видит в этом расцвете, полноте жизни, начало увядания, смерти.

Что касается зимы, то поэт изображает ее, как „бодрого вождя“, ведущего на нас „косматые дружины своих морозов и снегов“.1 Тут мы видим ту же манеру сравнения, уподобления.

Отмечу также отдельные выражения, имеющие значение для исследуемого вопроса.

„Дряхлый лист“.2 Плющ: „любовник скал и расселин“.3 „Нахмуренная краса“ сосен.4 „Надменная краса“ дуба.5 „Море, древний душегубец“.6 „Гордая краса“ моря.7 „Своенравные порывы“ моря.8 „Говор волн“.9 „Говор водопада“.10 „Седой поток“.11 Терек: „как зверь живой, ревет и воет“.12 Бештау: „пустынник величавый“.13 „Отдаленные громады седых, румяных, синих гор“.14 „Буря голосистая“.15 „Зима дышала“.16 „Зима старуха“.17 „Угрюмые снега“.18 „Умирающий огонь“.19 „Просыпались небеса“.20 „Багряная рука“ зари.21 „Улыбка ясная природы“.22 „Веселая природа“.23 „Лысое Сатурна темя“.24

- 198 -

Итак, природа у Пушкина дремлет, просыпается, дышет, плачет, шепчет, говорит, ревет, увядает, умирает, бывает равнодушной, угрюмой, нахмуренной, веселой, улыбающейся, насмешливой, ясной, радостной, ликующей, бурной, свирепой, остервенелой, неукротимой, своенравной, гордой, надменной, величавой, дряхлой, бледной, седой, румяной, трепетной, голосистой, молчаливой.

Явления природы поэт сравнивает с путником, любовником, пустынником, вассалом, вождем, дитятею, девой, старухой, больным, челобитчиком, судьей, душегубцем. И сравнительно гораздо реже — со зверем.

Повторяю: выбор эпитетов, сравнений не случаен, в нем есть определенная закономерность. Выбор определяется не только и не столько требованиями художественно-технического порядка, сколько манерой чувствовать, ощущать, видеть природу. Манера поэтического выражения с необходимостью вытекает из непосредственного восприятия и переживания Пушкиным явлений природы. Природа — живой организм. Она близка, родственна человеку. Рожденье, рост, расцвет, увяданье цветка, дерева и т. п. подобны жизни и смерти человека. „Оборот кругообразный“ весны, лета, осени, зимы — подобен завершенному кругу человеческой жизни. Волнения и бури природы — подобны волнениям и бурям человеческих страстей.

*

С сознанием реальности внешнего мира у Пушкина связано восприятие времени и пространства как объективно-реальных форм бытия.1 Но отношение его к этим формам различное. Он особенно остро и отчетливо воспринимает и переживает время — реальное и историческое.2 Чувство времени является преобладающим. Бег времени интенсивно ощущается всем существом поэта. Чувство старения, движения во времени, превалирует над чувством отдаления, движения в пространстве. Реальное и историческое время — первый план переживаний. Космическая объемность — второй.

Можно сказать так: Пушкин смотрит на мир взглядом историка, а не натуралиста. Но историка не в том смысле, что ему присуще сознание историчности законов жизни природы. Нет, тут Пушкин стоит на почве воззрений XVIII в.: природа вечна и неизменна. Историзм взгляда поэта состоит в другом. Человек всем существом своим принадлежит природе, находится внутри ее. Поэт ощущает единство человека и природы.3

- 199 -

И полагает: в природе история появляется вместе с человеком. История для Пушкина — история человека.

Он признает объективное, независимое от человеческого сознания существование природы. Но вместе с тем воспринимает ее только в связи с человеком, через человека, для человека. Пейзаж не имеет у Пушкина самодовлеющего значения. Идея „натюр-морта“ ему абсолютна чужда.

Эти ощущения и сознание и определяли тот взгляд Пушкина на мир, который я назвал взглядом историка.

С этой точки зрения особенный интерес представляет выражение Пушкиным своего переживания времени.

В течение всей своей недолгой жизни Пушкин с необыкновенной остротой ощущает бег времени, его невозвратность, его связь с жизнью человека. Движение времени обусловливает непрерывную перемену: человек меняется, становится другим, стареет, близится к „началу своему“.

Уже в 1816 г. мы встречаем у поэта такие строки:

В губительном стремленье
За годом год летит.
И старость в отдаленье
Красавице грозит.1

И еще:

...Все на свете скоротечно:
Летят губительны часы!
Румяны щеки пожелтеют,
И черны кудри поседеют,
И старость выбелит усы.2

В послании „К А. М. Горчакову“, относящемуся к 1819 г., поэт пишет о той же перемене:

Ужъ я не тот! Мои златые годы,
Безумства жар, веселость, острота,
Любовь стихов, любовь моей свободы, —
Проходит все, как легкая мечта.

Чувство времени, его бега, отношения к нему человека в разные периоды жизни ярко выражены поэтом в стихотворении „Телега жизни“ (1823).

Хоть тяжело подчас в ней бремя, —
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, — седое Время, —
Везет, не слезет с облучка.

На утре жизни человек, „презирая лень и негу“, спешит ехать вперед, все скорее. В полдень человеку уже „страшней и косогоры, и овраги“. Он стремится ехать потише. А под вечер человек и привык к этому

- 200 -

неуклонному бегу и устал. Он, дремля, едет „до ночлега“. Но как бы человек ни относился к бегу времени, как бы он ни хотел изменить течение жизни — „катит по-прежнему телега“, и „время гонит лошадей“ без остановки...

Тема эта — уже в других тонах — звучит в пьесе „19 октября“ 1825 года. В нее вплетается тема судьбы:

Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...

Поэт чувствует, что это — „увядание“ человека, связанное с ослаблением творческих сил: с годами страсти и воображение скудеют.

В сентябре того же года он пишет высланному из Петербурга П. А. Катенину:

„Ты огорчаешь меня уверением, что оставил поэзию — общую нашу любовницу. Если это правда, что ж утешает тебя, кто утешит ее?.. Я думал, что в своей глуши — ты созидаешь; нет — ты хлопочешь и тягаешься — а между тем годы бегут.

Heu fugant. Posthume, Posthume, labuntur anni.1

А что всего хуже, с ними улетают и страсти и воображение“.2

Встретившись, после долгого перерыва, со своими старыми друзьями на Кавказе, во время путешествия 1829 года, Пушкин тотчас же заметил в них перемену. И записал в своем „Путешествии в Арзрум“: „Как они переменились! как быстро уходит время!“

Та же мысль повторяется у поэта в 1830 г.:

Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя все, меняя нас...3

Осенью 1835 г. Пушкин посетил Михайловское. Вот как он описывает в письме к жене от 25 сентября свои впечатления: „В Михайловском нашел я все по старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть... Но делать нечего; все кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Наприм. вчера мне встретилась знакомая баба, которой я не мог не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарился да и подурнел“.4

- 201 -

Эти перемены — общий закон природы, закон жизни. И поэт на следующий день, 26 сентября, пишет такие строки в стихотворении „Вновь я посетил...“:

                                  ...Много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я...

Характерная черта — принятие этого „общего закона“ жизни природы.

19 октября 1836 г. Пушкин и его товарищи праздновали лицейскую годовщину, совпадавшую с двадцатипятилетием основания лицея. По старой традиции поэт к этому дню написал, хотя и не успел — или не мог — закончить, стихотворение. В нем он как бы подводит некоторый итог пройденному пути, вехи которого — ежегодное празднование окончания лицея. И вместе с тем пытается осмыслить происшедшие за минувшие годы в нем самом и его товарищах перемены:

Прошли года чредою незаметной,
И как они переменили нас!
Не даром — нет! — промчалась четверть века!
Не сетуйте: таков судьбы закон;
Вращается весь мир вкруг человека, —
Ужель один недвижим будет он?

Из юных „душой беспечных невежд“, радостных и смелых, товарищи превратились в умудренных многотрудным жизненным опытом мужей, грустных и присмиревших. Это превращение — результат действия закона движения, роста, развития, имеющего всеобщее значение. Ведь за эти годы „весь мир“ энергично „двигался“, и в этом движении принимал участие человек.

Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то славы, то свободы,
То гордости багрила алтари.

Поэт призывает не сетовать на перемену. Ибо бессмысленно сетовать на „судьбы закон“. „Время изменяет человека, — пишет Пушкин, — как в физическом, так и в духовном отношении. Муж, со вздохом иль с улыбкою, отвергает мечты, волновавшие юношу. Моложавые мысли, как и моложавое лицо, всегда имеют что-то странное и смешное. Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не существуют“.1

- 202 -

Эти слова чрезвычайно важны для понимания отношения Пушкина к развитию человека и связи этого процесса со временем. Опыт, который несет с собою время, и физически и духовно изменяет человека. Это — естественный процесс. И если человек задерживается в своем развитии („моложавые мысли“, „моложавое лицо“), если опыт жизни ничего ему не дает, то он, тем самым, в каких-то отношениях ненормален. Он противоестественен — „странен и смешон“.

Вместе с тем, Пушкин с каждым годом сильнее чувствует, как течение времени все быстрее уносит жизнь.

Ощущение смертоубийственного бега времени предельной напряженности достигает в стихотворении о „покое и воле“, написанном в последний — трагический — период жизни Пушкина. Вот эти строки:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит,
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь, как раз умрем.

Тут дано настолько яркое чувство неуклонного бега времени, что кажется: поэт это исчезновение „частичек бытия“ воспринимает так же, как он воспринимал бы отрыв частичек собственного тела. Тут мы впервые встречаем у Пушкина столь интенсивное ощущение телесности времени, телесности бытия.

*

Остро ставит Пушкин проблему города и деревни. Социально-экономическая трактовка поэтом этой проблемы нуждается в специальном исследовании. Здесь же необходимо отметить, как он ставит и пытается разрешить ее с „природной“ точки зрения.

Город для Пушкина — это та форма бытия, в которую исторический процесс втискивает человека, вырывая его природные корни. „Историческая“ форма бытия — это град Петров, увенчанный „кумиром на бронзовом коне“. Город Пушкин воспринимает как символ истории.

Красуйся, Град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия...1

Бедная пышность, холодная стройность, дух неволи — вот как характеризует поэт каменный символ истории, вот что видит он внутри ограды, отделяющей город от природы.

Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит...2

- 203 -

Отрыв от природы приводит к извращению чувств человека, обезображивает его лицо. Любовь — предается, мысль — изгоняется, воля — проституируется. Получается нечто с точки зрения Пушкина вполне противоестественное:

Там люди в кучах, за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов,
Любви стыдятся, мысли гонят,
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей.1

В городе сердце человеческое каменеет. Недаром у поэта вырываются такие слова о Петербурге:

...город чопорный, унылой,
Здесь речи — лед, сердца — гранит...2

„Неволе душных городов“,3 каменному плену Пушкин противопоставляет вольный воздух природы, деревни.4 И делает из этого жизненно-важный практический вывод: бежать из плена.

Мотив бегства в природу, из плена на волю, звучит в творчестве Пушкина с большой силой.

Молодой поэт, еще не переживший горечи изгнания и трагической судьбы друзей, призывает — „прочь от городов“,5 мечтает о жизни в природе:

Сокроюсь с тайною свободой,
С цевницей, негой и природой,
Под сенью дедовских лесов...6

В этот же период своей жизни, после тяжкой болезни, он повторяет ту же мысль, им руководит то же стремленье:

Меня зовут поля, луга,
Тенисты липы огорода,
Озер пустынных берега,
И деревенская свобода.7

„Деревенская свобода“, „сельская свобода“8 — вот что чарует, что зовет поэта. Там, в деревне, на лоне природы стремится он найти приют для вдохновенных трудов, для глубоких размышлений, для познания

- 204 -

истины. Вот как говорит об этом поэт в одном из своих значительнейших стихотворений — „Деревня“ (1819):

Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
        На лоне счастья и забвенья!
Я твой — я променял порочный двор цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья,
На мирный шум дубров, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.
        Я твой — люблю сей темный сад,
        С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
        Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крылаты;
        Везде — следы довольства и труда.
Я здесь, от суетных оков освобожденный,
Учуся в истине блаженство находить,
Свободною душой закон боготворить,
Роптанью не внимать толпы непросвещенной,
Участьем отвечать застенчивой мольбе
        И не завидовать судьбе
Злодея иль глупца в величии неправом.
Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
        В уединеньи величавом
        Слышнее ваш отрадный глас:
        Он гонит лени сон угрюмый,
        К трудам рождает жар во мне,
        И ваши творческие думы
        В душевной зреют глубине.

Это — первая часть стихотворения „Деревня“. В ней раскрываются какие-то интимные глубокие черты отношения поэта к природе. После чтения этих строк начинает казаться так: Пушкин полагает, что творческий расцвет личности возможен только на лоне природы, вдали от „суетных оков“, налагаемых городом.

В этих строках нет идеализации действительности. В них — просто раскрытие чувства, выражение убежденности поэта, направленных на природу. Действительность же социальная в своей жуткой обнаженности появляется во второй части стихотворения. Тут поэт говорит уже о деревне не как о природе, а как о социально-экономическом явлении. И тогда на фоне „мирного шума дубров“, „тишины полей“, „светлых ручьев“,

- 205 -

„лазурных равнин“ озер мы видим картину угнетения, эксплоатации человека человеком. Поэт страстно протестует против насильственного присвоения „барством диким“ труда, собственности, времени земледельца, страстно протестует против рабства. Его душа омрачена тем злом, которое он видит. Но источником этого зла является человек, а не природа — „равнодушная“ в своей всеобъемлющей закономерности к судьбе человека, чуждая добру и злу.

На всех стихиях человек
Тиран, предатель или узник.1

В угнетении человека человеком Пушкин видит нечто противное природному порядку. Такое ощущение, убеждение выражено в его имеющих первостепенное значение произведениях — „Деревня“, „Вольность“ и др. „Тиранов мира“, „самовластительного злодея“ императора поэт называет „стыдом природы“. Он утверждает: власть „владыкам“ „дает закон — а не природа“. И хотя они стоят выше народа, но вечные законы природы стоят над ними: „вечный выше вас закон“. Этот взгляд Пушкина находится в прямом родстве с основной идеей естественного права, сыгравшей важнейшую роль в формировании революционного мировоззрения XVIII века.

При такой настроенности вполне естественными представляются строки, набросанные поэтом в 1826 г., после того как он — вызванный Николаем I из ссылки — побывал в Москве и затем уже „свободным“ вернулся в Михайловское:

Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубравы,
На берега сих молчаливых вод.

Но не только тишины и уединения ищет поэт в природе. Его тянет к ней какое-то первобытное чувство, которое можно было бы назвать чувством „стихийного“ родства. Характер этого чувства немного приоткрывается в пьесе „Не дай мне бог сойти с ума“ (1833). Человек, расставшийся с разумом, как бы „возвращается“ в природу. И там он находит то, чего был лишен в нормальном, „городском“ состоянии: чудные грезы, счастье, силу, свободу.

Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
            Нестройных, чудных грез,
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
            В пустые небеса.
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
            Ломающий леса...

- 206 -

В эти строки вложено огромной силы чувство близости с природой, „стихийного“ родства. Лишившись разума, человек подобен природе в ее стихийных проявлениях.

Резко противопоставляет всему этому поэт отношение „стихийного“ человека и города. Город страшится его, как чумы. И поэтому — сажает его на цепь, прячет за решотку, изолирует и от людей и от природы.

Не будет преувеличением сказать, что нечто подобное ощущал Пушкин и во взаимоотношении поэта и города.

В городе поэт погружен в „заботы суетного света“, душа его спит „хладным сном“. Иначе говоря, его поэтический гений как бы заключен в темницу. Но когда „божественный глагол“ доходит до него, когда происходит освобождение творческих сил человека, пробуждение поэзии, тогда он вырывается из плена, бежит в природу (подобно безумцу, который бежит „в темный лес“):

Бежит он, дикий и суровый,
И звуков, и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы ...1

В чем Пушкин видит смысл бегства в природу, жизни в природе?

Противоречия города и деревни, столь остро ощущаемые поэтом, вырастают из отмеченных им „вечных противоречий существенности“ и связанных с ними противоречий исторической и природной жизни. Эти противоречия каждый человек носит в себе. Их борьба и их соединение в некоем живом единстве определяют рост, познание, творчество человека. И вот этого единства Пушкин ищет на пути создания гармонической культуры, основанной на природе, а не вопреки природе. Отсюда становится ясным и смысл бегства в природу. Человек, поэт бежит от противоестественного строя жизни. Это бегство для Пушкина — возвращение в „отчий дом“ природы, приближение к источнику силы. И с его точки зрения вполне естественно, что именно там наиболее свободно и наиболее полно расцветает творчество.

В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.2

Там, на лоне природы, творческие сны превращаются в явь. И поэту является Муза:

    ... в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.3

- 207 -

В этом поэтическом образе выражена какая-то связь природы с явлением Музы. Это весьма существенно для Пушкина. Он утверждает „сотрудничество“ Музы и природы. И вместе с тем свидетельствует о том, что Муза вела его по пути познания тайн космоса. Вдохновение и познание взаимно переплетались и обогащали друг друга. Вот почему поэт, вспоминая о пройденном пути, так выразительно говорит в восьмой главе „Евгения Онегина“:

Как часто ласковая Муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
Как часто, по скалам Кавказа,
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шопот Нереиды,
Глубокий, вечный хор валов,
Хвалебный гимн Отцу миров.

Действительно, длинный ряд произведений Пушкина убеждает нас в том, что в лазури неба, в шуме волн, в полете ветра, в блеске звезд, в сиянии солнца ему открывалась изначальная правда природы — ее закономерность, ее красота. Поэт многому учился у природы. И с полным правом мог сказать: „В гармонии соперник мой“ — „шум лесов“, „вихорь буйный“, „моря гул глухой“.1

Но природа человеческая вообще, и поэта в особенности, „к противоречию склонна“.2

Любя природу, деревню, стремясь бежать от „неволи душных городов“, Пушкин в то же время любит мировой город, с его шумом, техникой, журналами, культурными учреждениями. В Кишиневе он мечтает о Петербурге, в Одессе — о Константинополе, в Михайловском — о Париже и Лондоне.

Противоречивы чувства поэта к Москве и Петербургу. Он неоднократно с ненавистью и презреним говорит о Москве: „Москва губернский город, получающий журналы мод“.3 „Скучна Москва, пуста Москва, бедна Москва“.4 „Пакостная Москва, которую ненавижу“.5 „Калуга немного гаже Москвы, которая гораздо гаже Петербурга“.6 И т. д., и т. п. И вместе

- 208 -

с тем, в седьмой главе „Евгения Онегина“ поэт посвящает Москве строки, проникнутые большим, теплым чувством:

Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва... Как много в этом звуке
Для сердца Русского слилось!
Как много в нем отозвалось!

Не менее отрицательно, казалось бы, относится поэт к Петербургу. „Пакостный Петербург“.1 „Я зол на Петербург и радуюсь каждой его гадости“.2 „Свинский Петербург... гадок мне“.3 „Свинский П. Б.“4 Но одновременно он пишет: „Люблю тебя, Петра творенье...“ И в „Медном Всаднике“ создает своего рода апофеоз города.

Существо положительного отношения Пушкина к городу немного вскрывается в письме к П. А. Вяземскому из Михайловского от 27 мая 1826 г. „Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры, — пишет поэт, — то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство“.5 В этих строках чувствуется тоска по неведомому ему мировому городу, страстное стремление к центрам европейской культуры. Стремление это порождалось не только и не столько специфическими обстоятельствами жизни поэта, — сначала ссылка, потом запрещение ехать за границу, — сколько сознанием культурного значения мирового города и желанием общения с выдающимися людьми своего времени.

Те же чувства испытывал поэт и в позднейший — петербургский — период своей жизни. Вот что пишет об этом хорошо знавший Пушкина в эти годы Ф. А. Леве-Веймар в некрологе, напечатанном в „Journal des Débats“ от 3 марта 1837 г. „Какою грустью проникался его взор, когда он говорил о Лондоне и в особенности о Париже! С каким жаром он мечтал об удовольствии посещений знаменитых людей, великих ораторов и великих писателей. Это была его мечта!“6

И тем не менее, поэт на закате своих дней думает о природе, которая у него связывается с мыслью о „покое и воле“. „О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню“.7 Там, на лоне природы, поэт надеется

- 209 -

найти душевный покой и возможность свободного творчества. Он думает о полях, саде, книгах, трудах поэтических.

Давно, усталый, раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.1

В этой пьесе „Пора, мой друг, пора!“ выражена смертельная усталость от петербургского плена, предчувствие наступающего трагического в своей бессмыслице конца, страстное желанье спастись бегством в природу.2 Всем существом своим он, — скованный по рукам и по ногам, — ощущает смертоубийственный бег времени, когда „каждый час уносит частичку бытия“. И надо думать, что по другому ощущал бы поэт бег времени, если бы ему удалось преобразовать свою жизнь так, как он хотел в последние годы.

*

Законы природы и истории — так утверждает Пушкин — принципиально отличны друг от друга. Природа подчинена закономерностям, всеобщим и неизменным, исключающим случайность. Истории — подобно судьбе человека — присущи неповторимые, особенные черты. Законы истории нельзя — подобно законам природы — выразить математической формулой. Если бы законы истории были подобны законам природы, то „историк был бы астроном, и события жизни человеческой были бы показаны в календарях как и затмения солнечные. Но провидение не алгебра“.3 Человек может установить лишь общие тенденции и направления исторического процесса. Но случайное, особенное он предвидеть не может. „Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из онаго глубокие предположения, часто оправданные временем, но не возможно ему предвидеть случая“. Пушкин поясняет свою мысль таким примером: „Один из остроумнейших людей XVIII столетия предсказал Камеру Французских депутатов и могущественное владычество России, но никто не предсказал ни Наполеона, ни Полиньяка“.4

В конце 1825 г. Пушкин, читая „Лукрецию“ Шекспира, размышлял о случайном в истории: „Что если б Лукреции пришло в голову дать пощечину Тарквинию?“ В этом случае все последующие поступки действующих

- 210 -

лиц были бы другими и — „мир и история мира были бы не те“. Такого случая предвидеть нельзя. Но „опыты жизни“ убеждают поэта в возможности, в реальности случайного, непредвиденного.

Поэт ощутительно испытал это на себе.

Около 10 декабря 1825 г. до Пушкина, жившего в Михайловском, дошли сведения о смерти Александра I и о неурядице с престолонаследием. К этому примерно времени им было получено письмо от И. И. Пущина из Москвы, в котором тот извещал, „что едет в Петербург и очень бы желал увидеться там с Ал. С-чем“.1 По преданию, Пушкин поехал в Петербург. Но дорогу перебежал заяц, а при отъезде он встретил попа. Поэт счел это дурным предзнаменованием и вернулся домой.

„А вот каковы были бы последствия моей поездки, — рассказывал потом поэт С. А. Соболевскому: — Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и следовательно попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно я забыл бы о Вейсгаупте и попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!“2 В результате, у поэта не могло не сложиться убеждение, что случай спас его от смерти или каторги.

Размышления о случайном в истории, связанные с чтением „Лукреции“, вызвали желание „пародировать историю и Шекспира“. И Пушкин 13 и 14 декабря 1825 г. написал „Графа Нулина“. По этому поводу поэт позднее (вероятно в 1827 г.) заметил: „бывают странные сближения“. Действительно, случайная встреча заставила его остаться в Михайловском, и случайно именно в те дни, когда в Петербурге происходило последнее совещание декабристов и восстание, он писал повесть, порожденную мыслью о случайном в истории...

В жизни природы нет той черты неповторимости, особенности, неожиданности, которая присуща „судьбе человеческой“, „судьбе народной“.3 Природа, так думает Пушкин, не имеет подобно человеку судьбы. И в жизни ее нет, следовательно, и трагизма судьбы. Вот почему в природе поэт ощущает великую гармонию. Вот почему отношение его к природе жизнерадостно.

В строгой закономерности „равнодушной“ природы поэт чувствует себя свободным. Необходимость законов природы для него глубоко — принципиально — отлична от необходимости судьбы. Необходимость дышать, подчиняться законам тяготения, стареть, умирать, не есть для Пушкина нарушение свободы. Это — лишь естественные условия и формы жизни. Мало того, это — сама жизнь, в ее непосредственной данности. И поэт —

- 211 -

„сын природы“, глубоко чувствующий свое единство с природой, единство, устраняющее „бессмысленное и противоестественное представление о какой-то противоположности между духом и материей, человеком и природой, душой и телом“,1 — свободно живет этой природной жизнью. Во всяком случае, — таково его жизнеощущение. Наоборот, в исторической жизни Пушкин чувствует действие „неведомой“ и „враждебной“, да к тому же „неизбежной“ судьбы. Отсюда его трагическая настороженность, его мучительная борьба с этой неизбежностью.

*

Теперь можно подвести краткие итоги.

1. Пушкин был поэтом и историком, но не философом и не натуралистом. Он не чувствовал склонности к отвлеченной философии и резко отрицательно относился к метафизике.

2. Признавая положительное значение наук о природе, и в частности „теории наук“, Пушкин в то же время утверждал относительность философского и научного знания. Философские и научные понятия и обобщения непрерывно изменяются, заменяются новыми, совершенствуются. Истинное для одной эпохи перестает быть таким в другую.

3. Относительному значению философии и науки Пушкин противопоставлял непреходящую значимость поэзии. Поэзия „не стареет и не изменяется“, всегда остается „свежей и вечно юной“, потому что она всегда и везде одними и теми же средствами выражает одно и то же — чувства и страсти человека.

4. Отношение Пушкина к природе не обусловлено ни научной, ни философской системой взглядов. В этом отношении поэта нет логической продуманности. Оно просто и непосредственно. Его определяют чувство и созерцание, а не отвлеченные идеи и схемы.

5. Внешний мир — объективно существующая реальность. В нем все совершается по неизменным „общим законам“. Время и пространство — объективно-реальные формы бытия.

6. Особенность пушкинского восприятия объективно-реальных форм бытия заключается в преобладании чувства времени над чувством пространства. Реальное и историческое время — первый план переживаний. Взгляд Пушкина на природу — взгляд историка, а не натуралиста.

7. В природе, подчиненной всеобщим и неизменным законам, нет ничего случайного. Наоборот, история обладает неповторимыми, особенными чертами. Жизнь природы лишена случайности, неповторимости, особенности, присущей „судьбе человеческой“, „судьбе народной“. Законы истории нельзя, подобно законам природы, выразить математической формулой. События в жизни человека и народа нельзя предвидеть, подобно

- 212 -

затмениям солнца. Человек может устанавливать общие тенденции и направления исторического процесса, но случайного, особенного он не в состоянии предвидеть.

8. Рождение, жизнь, смерть человека — строго закономерны, подчинены „общим законам“ природы. Утверждая и любя жизнь, Пушкин в то же время понимает, что в самой жизни заложено ее отрицание. Он принимает смерть как естественное завершение жизни.

9. Пушкину чужда идея господства над природой, стремление овладеть силами природы. Он воспринимает природу как живой организм, подобный организму человека. И просто и непосредственно любит ее, ощущает ее силу, созерцает ее красоту.

10. Человек — „сын природы“ — в своем развитии должен следовать природе. Отрыв от природы, нарушение естественного порядка развития приводит к извращению чувств и обезображиванию жизни человека.

11. На лоне природы творчество человека расцветает наиболее свободно. Познание закономерности, гармоничности, красоты природы и творческая работа взаимно обогащают друг друга.

12. Пушкин по разному воспринимает и переживает необходимость законов природы и необходимость законов истории. В строгой закономерности природы поэт чувствует себя свободным. Он свободно и радостно живет природной жизнью. В исторической жизни поэт ощущает неизбежность „неведомой“ и „враждебной“ судьбы. Просто принимая неизбежность смерти, он не принимает ту неизбежность, которую, как он думал, несет с собою судьба. И ведет с ней мучительную борьбу.

Представление Пушкина о вечности и неизменности жизни природы непосредственно связано, как я уже отметил, со взглядами XVIII в. на природу. Ведь „мы можем познавать только при данных нашей эпохой условиях и настолько, насколько эти условия позволяют“.1

Вместе с тем, расчленение и анализ природы, этот метод познания, созданный „новым“ временем, по своей сути чужд поэту. Ощущение, представление о закономерностях природы, „общих законах“, „чреде определенной“, связях человека и природы и т. д. является у поэта результатом непосредственного созерцания. И в этом он близок не „новому“ времени, а грекам, с которыми его связывает стихийный материализм и радостное чувство живого тела.

Наконец, своим утверждением первичности и независимости от человеческого сознания бытия природы, равно как и диалектическим пониманием жизни, несущей в себе свое отрицание, Пушкин стоит на твердой почве передового воззрения XIX в.

_______

Сноски

Сноски к стр. 183

¹ В. Ф. Одоевский, Д. В. Веневитинов, И. В. Киреевский, М. П. Погодин, С. П. Шевырев, А. И. Кошелев и др.

² ППМ, II, 27. Произведения Пушкина, приводимые без ссылок, цитируются по „Полному собранию сочинений,“ изданному Государственным издательством художественной литературы в 1931—1933 гг. Принятые сокращения: 1) ППС — переписка Пушкина, изданная под ред. В. И. Саитова; 2) ППМ — письма Пушкина, изданные под ред. Б. Л. Модзалевского; 3) ЕО — „Евгений Онегин“; 4) РЛ — „Руслан и Людмила“; 5) КП — „Кавказский Пленник“.

³ М. Цявловский. „Пушкин по документам Погодинского архива“, П., 1916, стр. 22.

⁴ „О русской литературе, с очерком французской“ (1834 г.).

Сноски к стр. 184

¹ „Александр Радищев“ (1836 г.).

² „Путешествие из Москвы в Петербург“ (1834 г.).

³ Ср. интересное замечание С. А. Соболевского в письме к С. П. Шевыреву от 14 ноября 1832 г.: „Пушкин столь же умен, сколь практичен; он практик и большой практик; даже всегда писал то, что от него просило время и обстоятельства...“ (Сб. „Соболевский друг Пушкина“, П., 1922, стр. 39).

⁴ В остатках библиотеки Пушкина, описанных Б. Л. Модзалевским („Пушкин и его современники“, вып. IX — X), имеются следующие книги по естествознанию: 1) „Histoire naturelle de Pline“, Paris, MDCCCXXIX — MDCCCXXXIII; 2) „Lettres de Pline le Jeune“, Paris, MDCCCXXVI — MDCCXXIX; 3) Hippocrate. „Aphorismes“, Paris, 1817; 4) Buffon. „Oeuvres complètes“, Bruxelles, MDCCCXXII; 5) Buffon. „Histoire naturelle, générale et particulière“ (vol. XVII), Lausanne, MDCCXCI; 6) Buffon. „Histoire naturelle“ (vol. II), Paris, 1799; 7) Cuvier. „Discours sur les Révolutions de la Surface du Globe, et sur les changements qu’elles ont produit dans le règne animal“, Paris, 1828; 8) Herschel. „Traité d’astronomie“, Bruxelles, 1835; 9) Herschel. „Publication complète des nouvelles découvertes“, Paris, 1836; 10) Laplace. „Essai philosophique sur les Probabilités“, Paris, 1825; 11) X. Bichat. „Recherches physiologiques sur la Vie et la Mort“, Paris, 1829. Кроме того: Фонтенелл, „Разговоры о множестве миров“ (СПб., MDCCXL) и М. Максимович, „Размышления о природе“ (М., 1833). Бюффона Пушкин называет „великим живописцем природы“ (1822 г.).

Сноски к стр. 185

¹ Проект предисловия (1830 г.) к предполагавшемуся изданию 8 и 9 глав „Евгения Онегина“ (Путешествие Онегина и 8 глава).

² П. Анненков. „А. С. Пушкин в Александровскую эпоху“, СПб., 1874, стр. 153.

Сноски к стр. 186

¹ Ф. Энгельс указывал, что жизнерадостное свободомыслие является характерной чертой ренессансного мироощущения („Диалектика природы“, Партиздат, изд. 6, М., 1932, стр. 86).

² Там же, стр. 104.

³ „Стансы“ (1829).

Сноски к стр. 187

¹ „Вновь я посетил...“ (1835).

² „Путешествие из Москвы в Петербург“.

³ „К П. П. Каверину“ (1817).

⁴ ЕО, 5, IX.

⁵ „К вельможе“ (1830).

Сноски к стр. 188

¹ „Осень“ (1830).

² Там же.

³ ЕО, 6, XXI.

⁴ Аналогичный образ находится в „Илиаде“ (VI, 146—149, пер. Минского):

Также как листья в лесу нарождаются смертные люди.
Ветер на землю срывает одни, между тем как другие
Лес, зеленея, приносит, едва лишь весна возвратится.
Так поколенья людей: эти живы, а те исчезают.

⁵ „Вновь я посетил...“ Ср. слова о цыганах: „Здравствуй, счастливое племя!“ („Цыганы“, 1830).

Сноски к стр. 189

¹ ППМ, II, 15.

² ППС, II, 220.

³ Там же.

Сноски к стр. 190

¹ ППС, II, 286—287. Ср. такие же слова о семействе, которое „умножается, растет, шумит“, в письме к П. В. Нащокину, писанном в конце октября 1835 г. (ППС, III, 243).

² „Чем чаще празднует лицей...“ (1831).

³ Письмо В. А. Жуковского к С. Л. Пушкину в первоначальной редакции (П. Е. Щеголев. „Дуэль и смерть Пушкина“, изд. 3-е, ГИЗ, 1928, стр. 188).

⁴ Там же, стр. 182.

⁵ Там же, стр. 193.

⁶ Записка доктора В. И. Даля, там же, стр. 208.

Сноски к стр. 191

¹ Записка доктора В. И. Даля, цит. раб., стр. 205. Даль приводит слова П. А. Плетнева: „Глядя на Пушкина, я в первый раз не боюсь смерти“.

² Ср., напр., слова о том, что жизнь „судьбою тайной“ „на казнь осуждена“ („26 мая 1828“).

³ „Арап Петра Великого“.

⁴ „Сцены из рыцарских времен“.

⁵ ЕО, 7, XXXIII.

⁶ „К моей чернильнице“ (1824).

⁷ „К гр. Н. В. Кочубей“ (1827). Ср. в КП: „друг природы“.

Сноски к стр. 192

¹ „К сестре“ (1814).

² „К ней“ (1817).

³ „Из Пиндемонте“ (1836).

⁴ „Желание“ (1821).

⁵ „К Овидию“ (1821).

⁶ „Аквилон“ (1824).

⁷ ЕО, 7, 1.

⁸ „Туча“ (1835).

⁹ „Вадим“ (1822).

¹⁰ „Критон...“ (1829).

¹¹ „Анджело“ (1833).

¹² „Послание к В. Л. Пушкину“ (1817).

¹³ „Безверие“ (1817).

Сноски к стр. 193

¹ ЕО, 1, выпущенная IX строфа.

² Там же, 8, X.

³ ЕО, 3, III.

⁴ „Пир во время чумы“.

Сноски к стр. 194

¹ „Война“ (1821). Ср. в КП: „жаждой гибели горел“.

² „Таврида“ (1822).

³ ЕО, 7, III.

⁴ Ср., напр., шутливые слова в стихотворении „Ек. Ник. Ушаковой“ (1827).

Сноски к стр. 195

¹ „Путешествие в Арзрум“.

² Черновой набросок „Путешествия Онегина“.

³ „Как быстро в поле...“ (1829).

⁴ „Зимний вечер“ (1825).

⁵ „Капитанская дочка“.

⁶ „Дубровский“.

Сноски к стр. 196

¹ ЕО, 7, XXIX.

Сноски к стр. 197

¹ „Пир во время чумы“ (1830).

² РЛ, песнь первая.

³ „В рощах карийских...“ (1827).

⁴ ЕО, 5, XIII.

⁵ „Аквилон“ (1824).

⁶ „Так море...“ (1826).

⁷ „К морю“ (1825).

⁸ Там же.

⁹ Там же.

¹⁰ „Желание“ (1821).

¹¹ ЕО, 5, XI.

¹² „Меж горных рек...“ (предположительно 1829).

¹³ КП, посвящение.

¹⁴ КП, часть первая.

¹⁵ Неоконченная поэма о Тазите (1833).

¹⁶ „К Овидию“ (1821).

¹⁷ „Осень“ (1833).

¹⁸ „Желание“ (1821).

¹⁹ РЛ, песнь первая.

²⁰ РЛ, песнь шестая.

²¹ ЕО, 5, XXV.

²² ЕО, 7, I.

²³ ЕО, 7, XXVIII.

²⁴ ЕО, 4, XLIII, первоначальный текст первого четверостишия.

Сноски к стр. 198

¹ Ср. В. И. Ленин. „Материализм и эмпириокритицизм“, ГИЗ, Л., 1925, в особенности стр. 130 и сл.

² Вопрос о чувстве исторического времени, о чувстве стиля исторических эпох, „исторической совести“ (ППС, III, 181), анахронизмах Пушкина и т. п. подлежит специальному исследованию.

³ Ср. у Ф. Энгельса, цит. соч., стр. 57, 58.

Сноски к стр. 199

¹ „Фавн и пастушка“.

² „Усы“.

Сноски к стр. 200

¹ Увы, Постум, бегут, падают годы (неточная цитата из Горация).

² ППМ, I, 160—161.

³ „В последний раз твой образ милый...“

⁴ ППС, III, 232. Ср. сцену приезда молодого барина в село Горюхино.

Сноски к стр. 201

¹ „Александр Радищев“. Слова относятся к 1836 г. Ср. в наброске статьи о Баратынском: „Понятия и чувства 18-летнего поэта еще близки и сродны всякому, молодые читатели понимают его и с восхищением в его произведениях узнают собственные чувства и мысли, выраженные ясно, живо и гармонически. Но лета идут — юный поэт мужает, талант его растет, понятия становятся выше, чувства изменяются. Песни его уже не те“.

Сноски к стр. 202

¹ „Медный Всадник“ (1833).

² „Город пышный...“ (1828).

Сноски к стр. 203

¹ „Цыганы“ (1824).

² „Ответ“ (1830).

³ „Цыганы“.

⁴ В ряде приводимых ниже высказываний поэта деревня является синонимом природы.

⁵ „Сон“ (1816).

⁶ „А. Ф. Орлову“ (1819).

⁷ „В. В. Энгельгардту“ (1819).

⁸ ЕО, 4, XVII.

Сноски к стр. 205

¹ „Так море, древний душегубец...“ (1826).

Сноски к стр. 206

¹ „Поэт“ (1827).

² ЕО, 1. V. Ср. также в черновом наброске предыдущей строфы: „Занятиям деревня учит“; слова из незаконченного романа в письмах: „Петербург — прихожая, Москва — девичья, деревня же — наш кабинет“; фразу в письме М. П. Погодину: „Я убежал в деревню, почуя рифмы“ (ППМ, II, 41).

³ ЕО, 8, I.

Сноски к стр. 207

¹ „Разговор книгопродавца с поэтом“ (1824). В наброске одной заметки, относящейся к 1834 г., встречаются такие слова: „Поэзия как природа“.

² ЕО, 5, VII.

³ ППС, II, 339.

⁴ Там же, III, 38.

⁵ Там же, стр. 58.

⁶ Там же, стр. 126.

Сноски к стр. 208

¹ ППМ, 1, 18.

² ППС, III, 107.

³ Там же, III, 120.

⁴ Там же, III, 127.

⁵ ППМ, II, 12.

⁶ Цит. по П. Е. Щеголеву, „Дуэль и смерть Пушкина“, изд. 3-е, ГИЗ, 1928, стр. 415.

⁷ „Неизданный Пушкин“, изд. „Атеней“, 1922, стр. 137.

Сноски к стр. 209

¹ „Неизданный Пушкин“, стр. 136. Ср. в „Страннике“ (1836): „Как узник, из тюрьмы замысливший побег“.

² Как известно, Пушкин пытался оставить столицу и двор, переехать в деревню. Но Николай I и Бенкендорф этому препятствовали.

³ Наброски третьей статьи об „Истории русского народа“ (1831 г.). У Пушкина „провидение“ — синоним „судьбы“.

⁴ Там же. Ср. слова Ф. Энгельса: „В историческом развитии случайность играет свою роль, которая в диалектическом мышлении, как и в развитии зародыша, выражается в необходимости“ (цит. соч., стр. 112); также о „слепой игре непредвиденных воздействий неконтролируемых сил“ (цит. соч., стр. 96).

Сноски к стр. 210

¹ Сообщение декабриста Н. И. Лорера со слов Л. С. Пушкина.

² С. Соболевский. „Таинственные приметы в жизни Пушкина“, сб. „Соболевский, друг Пушкина“, П., 1922, стр. 34—35.

³ „Заметки о народной драме“ (1830).

Сноски к стр. 211

¹ Ф. Энгельс, цит. соч., стр. 58.

Сноски к стр. 212

¹ Ф. Энгельс, цит. соч., стр. 7.