- 153 -

Глава «Евгения Онегина» «Странствие»

Имеется указание самого Пушкина, где и когда писалось путешествие Онегина. В плане-оглавлении романа, составленном болдинской осенью 1830 г., рядом с этой главой (Пушкин назвал ее «Странствие») значится: «Москва. Пав<ловское>. 1829. Болдино» (VI, 532).

Почти все черновые строфы «Странствия» действительно писались в 1829 г. в Москве и в имении П. Вульфа Павловское, куда Пушкин заехал на пути из Арзрума в Петербург. Эти строфы записаны в так называемой «арзрумской» тетради Пушкина (ПД, ф. 244, № 841). В тетради они занимают л. 121 об. — 116, 113—112.1

В конце 1829 г. Пушкин перебеливает «Странствие». Перебеленные рукописи (ПД, № 943б, 944 <15—20>, 495—505) содержат 33 строфы. В числе их в перебеленную рукопись включено и 10 «одесских» строф, написанных еще до декабрьского восстания, в 1825 г. В 1834 г. в Болдине Пушкин дописывает еще одну строфу <34> «И берег Сороти отлогий» (VI, 506). 34 строфы и составляли тот текст «Странствия», который Пушкин, вероятно, предполагал печатать. В «Отрывках из путешествия Онегина», изданных вместе с последней главой романа, осталось только 18 строф.

- 154 -

Во время арзрумской поездки Пушкин рассказывал М. В. Юзефовичу (ближайшему другу Л. С. Пушкина), как он намерен закончить свой роман. Онегин, по словам Юзефовича, «должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов».2 «Или» значит, что судьба Онегина не была еще решена Пушкиным. Герой мог стать причастным к тайному обществу, но мог лишь, прикоснувшись к декабристскому движению, пройти мимо и погибнуть на Кавказе, может быть от шальной пули горца, как мог погибнуть сам Пушкин, когда путешествовал по Кавказу.3

«Декабристская» тема разработана в известных шифрованных строфах «Евгения Онегина». В пушкиноведении уже довольно давно было высказано мнение, что эти строфы (так называемая «десятая глава») первоначально принадлежали не десятой (предполагавшейся), а реально писавшейся восьмой главе — главе «Странствие». Мнение это в 1963 г. убедительно аргументировал И. М. Дьяконов; в 1982 г. вышла новая работа Дьяконова, где он повторил свою точку зрения и привел дополнительные аргументы.4

Существует забытое мемуарное свидетельство, которое, нам кажется, делает позицию Дьяконова абсолютно убедительной. В XI томе «посмертного» собрания сочинений Пушкина находим раздел, который называется «Остатки настоящих записок Пушкина». В этот раздел включен проект предисловия, с которым была издана последняя глава романа.5

Почему это предисловие к последней главе было помещено редакторами «посмертного» издания в раздел «Записок» Пушкина — тема особая.6 Напомним известные слова Пушкина из этого предисловия: «Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей было описано путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цыфром; но, во избежание соблазна, решился он лучше выставить вместо девятого номера восьмой над последней главой Евгения Онегина... ».7

Вот к этому предисловию в XI томе «посмертного» издания и дается следующее примечание: «Видно, что это писалось по одному предположению. После действительно VIII глава была уничтожена Пушкиным». Примечание имеет подпись «П. П.» (Петр Плетнев),8 т. е. оно безусловно носит мемуарный характер. Плетнев подтверждает, что Пушкин уничтожил восьмую главу, т. е. «Странствие». Итак, можно считать, что на первом этапе работы над романом шифрованные строфы безусловно принадлежали «Странствию».

- 155 -

В «арзрумской» тетради (л. 121, об.—116, 113—112) записаны все начальные строфы сводной рукописи, которые предшествуют описанию Одессы. Однако «декабристских» строф здесь нет. Так как «арзрумская» тетрадь дает четкое представление, какие именно строфы «Странствия» писались в Москве, а какие в Павловском, то работа над «декабристскими» строфами относилась обычно к болдинской осени 1830 г. В 1963 г. был найден весьма любопытный и значительный автограф на книге «Ивангое» В. Скотта, которую Пушкин подарил учителю Раменскому в имении Полторацких Грузины еще на пути из Петербурга на Кавказ. Кроме дарственной надписи на этой книге нарисована виселица и записано шесть стихов из XV «декабристской» строфы (даря книгу Раменскому Пушкин зачеркнул эти строки; они были прочитаны С. М. Бонди). Запись на книге позволила сделать вывод, что «декабристские» строфы существовали еще до поездки на Кавказ, т. е. были написаны в Петербурге, а запись на книге — возможно, вариант нескольких стихов, которые пришли Пушкину в пути.

И все же утвердившаяся точка зрения, что «декабристские» строфы писались в Болдине, вынудила Т. Г. Цявловскую при публикации автографов на книге В. Скотта к некоторой осторожности. Она пишет: «Мы обогатились новыми данными по творческой истории „Евгения Онегина“, новым авторским текстом шести стихов одной из „декабристских строф“ романа и неопровержимым свидетельством, что строфы эти (во всяком случае, строфы XV—XVII главы десятой) были написаны уже к марту 1829 года».9

Итак, определенно говорится только о трех строфах, версия о существовании остальных 14-ти ко времени отъезда Пушкина из Петербурга принимается, но не очень уверенно.

«Арзрумская» тетрадь содержит, нам кажется, подтверждение того, что к моменту поездки на Кавказ готовы были не только последние, но и первые строфы.

Для нашей темы особый интерес представляет л. 127 «арзрумской» тетради. Этот лист заполнялся вскоре после того, как Пушкин приехал на Кавказ. В середине листа крупным, четким почерком записано «25 мая. Коби». Так поэт обозначил свое пребывание в местечке Коби «у самой подошвы Крестовой горы», где, как он пишет в дневнике, а потом повторяет в «Путешествии в Арзрум», «караван», с которым он ехал, «остановился на ночевку» (VIII, 1041, 451). Текст занимает небольшой участок листа, а весь лист заполнен крупными рисунками — здесь и кавказский пейзаж, и сакля, и черкес с черкешенкой. Здесь же автопортрет в папахе и несколько мужских профилей. Рисунки, сопряженные с датой и местом, являются как бы дневником поэта, только на этой дневниковой странице впечатления и мысли фиксируются в зрительных образах.

Исследователи рисунков Пушкина не раз отмечали наличие ассоциативной связи между рисунками и текстами, которые находятся рядом с рисунком или пишутся одновременно с ним.

Накануне, будучи в Ларсе, Пушкин нашел «измаранный список» «Кавказского пленника». Он записывает в дневнике, что перечел свою поэму «с большим удовольствием». «Все это молодо, — пишет он, — неполно, но многое угадано и выражено верно» (VIII, 1040). И пейзаж, увиденный вновь, и найденный список

- 156 -

первой поэмы, написанной в ссылке, — ведут поэта к воспоминаниям. Нити ассоциаций тянутся к виновнику ссылки — Александру I. И вот на л. 127, ниже пейзажа с черкешенкой и саклей и ниже автопортрета в папахе, появляется портрет Александра I. А возле него — профиль Наполеона. Нам кажется, что рисунок, на котором «плешивый щеголь» изображен рядом с Наполеоном, воспроизводит параллель, уже зафиксированную стихами:

Его мы очень мирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Б<онапартова> шатра.

(VI, 522)

Здесь же вместе с двумя императорами (умершим и бывшим) видим третий профиль — императора несостоявшегося, Константина Павловича.10 Так в рисунке стягивается в узел историческая нить шифрованных строф: «гроза» 1812 г. и гроза 1825 г. В последней, как известно, немалую роль играло имя Константина Павловича. Рисунок не является доказательством, но дает дополнительный довод в пользу того, что в Петербурге, до отъезда на Кавказ, были написаны не только последние «декабристские» строфы, но и первые.

И еще одна помета в рукописи, возможно, также связана с «декабристскими» строфами. Работая над «Странствием» в Павловском, Пушкин после строфы 15 («Простите, снежных гор вершины») поставил цифру «32» (л. 112 об.). Подсчеты количества строф, написанных к определенному моменту, часто встречаются в рукописях Пушкина. 17 «декабристских» строф и 15 в «арзрумской» тетради в сумме составляют 32 (одесские строфы — их было 10 — в счет не идут, они предназначались для конца главы, а здесь Пушкин скорее всего записал количество уже написанных начальных строф).

Мы знаем, что в общем поэт писал главы «Онегина» по порядку (забеги вперед были, но редко). В этом смысле и «декабристские» строфы не являются исключением. Если они относятся к «Странствию» и были написаны прежде других строф этой главы, то, вероятнее всего, они открывали главу.

И. М. Дьяконов убежденно относит эти строфы в конец главы, связывая их с пребыванием Пушкина в Одессе. Одним из его аргументов является то, что одесская строфа «Я жил тогда в Одессе пыльной» подхватывается строфой «Итак, я жил тогда в Одессе» и, как он пишет, естественным образом продолжается первой из «декабристских» строф «Властитель слабый и лукавый <...> над нами царствовал тогда». Слово «тогда» Дьяконов считает лейтмотивом, объединяющим одесские и «декабристские» строфы.11

Посмотрим, годятся ли шифрованные строфы композиционно для начала главы. Напомним, что аналогично, с экспозиции, уводящей в прошлое, начинаются

- 157 -

еще две главы романа: глава пятая, «деревенская», и глава восьмая (последняя). Пятая глава:

В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа,
Снег выпал только в январе.

(VI, 165)

Восьмая глава:

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал...

(VI, 97)

В замедленной деревенской жизни особенно заметна смена времен года. Время года значимо в пятой главе еще и потому, что ее центральным моментом являются святочные гадания.

Петербургскую жизнь (а именно домой, в Петербург возвращается Онегин из деревни) определяет климат политический. «Тогда» «декабристских» строф — скорее всего время, когда Онегин появляется в Петербурге, т. е. конец зимы 1821 г. Чем и как подкрепить это предположение? Вспомним, что заставило героя отправиться в путешествие.

В черновиках особенно настойчиво отрабатывается характеристика Онегина, вернувшегося в Петербург после дуэли. В строфе <4> («Предметом став суждений шумных») (ПД, № 841, л. 120) окончательному варианту «Быть чем-нибудь давно хотел» предшествовало «Быть чем-то захотел», «Переродиться захотел», «Преобразиться захотел». Захотеть «переродиться» или «преобразиться» можно не «вдруг», а имея перед собой определенные примеры, образцы. Причины, которые вынудили «космополита» Онегина однажды «проснуться патриотом», прямо не названы Пушкиным. Во всяком случае в сохранившихся строфах намека на них нет. Однако в следующих строфах стимул к путешествию обнаруживается недвусмысленно. Пушкин вплетает в строфы «Странствия» представления, образы, лексические формулы, характерные для декабристской среды, — об этом неоднократно упоминалось в литературе.

Онегин первой главы — светский молодой человек, которого не задели веяния преддекабрьской поры, хотя годы его юности совпали с годами Отечественной войны, когда формировалось мировоззрение будущих декабристов. Второй раз Онегин уезжает из Петербурга уже с определенным запасом вольнолюбивых представлений. Его патриотизм окрашен авторской иронией («Проснулся раз он патриотом»), но в какое-то время самому герою он кажется вполне серьезным — во всяком случае заставляет его сесть в коляску и отправиться в странствие, т. е. совершить поступок, обусловленный убеждениями.

Явная декабристская фразеология строфы о Новгороде, как и посещение военных поселений (не дошедшего до нас отрывка «Путешествия»), как и интерес к песням о Стеньке Разине на Волге показывают, что Онегин в Петербурге был напичкан новыми идеями, т. е., по-видимому, общался с людьми, близкими к декабристским кругам или с самими декабристами.

Во всех главах романа герой показан в общении — с автором, с Ленским, с Татьяной, с мужем Татьяны. Именно в общении выявляются психологический, интеллектуальный и социальный аспекты его личности. И приехавшую в Москву Татьяну Пушкин сводит с Вяземским и этим подготавливает облик «петербургской», светской Татьяны.

- 158 -

В строфах «Путешествия Онегина», которые были напечатаны Пушкиным, рядом с Онегиным нет никого. Но в опущенных строфах мы опять видим героя в общении — в Одессе происходит его встреча с автором. В Петербурге же Онегин ни с кем не встречается и о его жизни в столице мы узнаем только, что именно там он «вдруг» сделался «патриотом». Чтобы приобщить героя к декабристскому движению (независимо от результатов этого сближения), следовало ввести его в круг реальных (скорее всего уже названных в романе) лиц. Невольно напрашивается предположение, что петербургские встречи были либо предполагались Пушкиным.

В одном из вариантов последней из «декабристских» строф находим строку «Везде беседы недовольных» (VI, 526), т.е. от обзора исторических событий, которые привели к организации тайных обществ, Пушкин явно собирался перейти к настроениям в обществе, т. е. к характеристике той атмосферы, той среды, в которую попадает Онегин в Петербурге.

Для того чтобы герой «вдруг» захотел «переродиться», ему нужен был не только повод, но и время. Это заставляет нас обратиться к так называемому «календарю» «Евгения Онегина». Напомню известные слова Пушкина из примечания к роману: «Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю» (VI, 193). У нас нет оснований не верить этому заявлению. Делалось оно для современников, которые отлично помнили, в каком году «снег выпал только в январе» и когда поэт «в садах Лицея» «безмятежно расцветал», когда был выслан из Петербурга, когда жил в Одессе (а эти даты являются опорными в календаре).

«Календарем» «Онегина» занимались Р. И. Иванов-Разумник, С. М. Бонди, И. М. Дьяконов, Ю. М. Лотман, В. Набоков12 — я упоминаю только тех исследователей, которые, доверяя словам Пушкина, пытались составить или обосновать «календарь» романа. Этот «календарь» выдерживает хронологическую проверку. Сомнения вызывает только путешествие Онегина. Согласно установленному «календарю», Онегин путешествует три года (с июля 1821 до осени 1824 г.). Естественно возникает вопрос: где и как провел герой эти три года?

Из текста следует, что в Москве он не задерживается. Выехав из Петербурга «июля 3-го числа», он успевает в том же году побывать на Макарьевской ярмарке, которая закрывалась в августе — начале сентября. Потом на посещение военных поселений, поездку на Кавказ, по Кавказу и в Крым у него уходит два года (в Крыму он появляется в сентябре 1823 г.). Затем он переезжает в Одессу, где встречается с Пушкиным. Героя гонит тоска, и он едет быстро («кони мчатся» — рефрен всего путешествия). Поэтому три года, которые герой проводит в пути от Москвы до Крыма и потом до Петербурга, смущают исследователей и, естественно, вызывают различные версии в истолковании. Высказывалось предположение, что, кроме России, герой успел побывать и в Европе. В. Набоков полагает, что путешествие по Европе должно было предшествовать

- 159 -

путешествию по России,13 Ю. М. Лотман — что оно могло состояться после свидания с Пушкиным в Одессе (по его версии, Онегин мог приехать в Петербург из Европы морем, и именно это дает возможность Пушкину сказать, что он «возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал»).14

Предположение о путешествии в Европу опровергается самим Пушкиным. В предисловии, которое цитировалось выше, Пушкин пишет: «Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России» (VI, 197). Опять-таки у нас нет оснований ему не доверять.

Но, может быть, тот год, который исследователи не могут совместить с пребыванием Онегина в России, лишний год в «календаре» романа, Онегин провел в Петербурге? Ведь Пушкин отправляет его из Петербурга «июля 3-го числа», не называя года. И вот здесь присмотримся к одной поправке в черновой рукописи. Отправляя героя в путешествие, Пушкин пишет: «Дожив без цели, без трудов || До 26 годов...» (строфа <4> — № 841, л. 120). Сперва было «до 25 годов», потом Пушкин исправляет 5 на 6, т. е. делает героя на год старше. «До 25 годов» и «до 26 годов» одинаково укладываются в размер стиха. Почему же появилась эта правка? Не потому ли, что Онегин приехал в Петербург 25-летним, а уезжает 26-летним?

С. М. Бонди заметил, что 26 лет не укладываются в четко очерченный «календарь». Он пишет: «Очевидно, Пушкин имеет в виду не то, что Онегину уже исполнилось, а что ему скоро должно исполниться 26 лет. Значит, сейчас (в 1821 году) ему 25 лет, т. е. действительно он родился в 1796 году».15

Можно предположить, что Пушкин, задумав приобщить героя к декабризму, решил задержать его в Петербурге — отсюда и появилась поправка возраста героя. Слова Бонди «Очевидно, Пушкин имеет в виду не то, что Онегину уже исполнилось, а что ему скоро должно исполниться 26 лет» — очевидная натяжка. Предположенная версия снимает необходимость этой оговорки, как и всех других попыток заполнить «лишний», не укладывающийся в календарь «Онегина» год, т. е. снимает хронологические неувязки в «Странствии» Онегина.

Конечно, выдвигая предположение, что «декабристские» строфы открывали главу и что приобщение Онегина к декабризму задержало его в Петербурге дольше чем на год, мы вступаем в область загадок, которые задал нам Пушкин. Но, кажется, что именно таким образом можно объяснить, почему Пушкин, публикуя отрывки из «Странствия», вообще убрал Петербург как исходную точку путешествия и петербуржец Онегин отправляется в путешествие из Москвы. Те петербургские строфы, которые Пушкин первоначально предполагал печатать, не содержали, казалось бы, ничего запретного. Но Пушкин отбросил их, как отбросил все эпизоды «Странствия», которые связывали его с «декабристскими» строфами (Новгород, древнюю Москву, песни о Стеньке Разине и. т. д.). Петербургские строфы без предшествующих, «декабристских», давали неверную, искаженную мотивировку «Путешествия». Отказавшись от петербургских строф, Пушкин, таким образом, убрал и объяснение причин, которые послужили стимулом к путешествию героя. Отброшена была мотивировка путешествия, а без мотивировки не нужна была и вся глава.

- 160 -

Приготовив перебеленную рукопись (весь текст «Странствия» без «декабристских» строф) для печати, Пушкин не стал его публиковать. Оставлены были только «Отрывки из путешествия», как указание на замысел, от которого поэт был вынужден отказаться. На вынужденность отказа Пушкин и заявлял в предисловии, которым открывалась последняя глава романа.

_________

Мы видели, что, уже написав «декабристские» строфы, т. е. решив провести героя через испытание декабризмом, Пушкин еще колебался в выборе результата этого испытания. Его колебания отмечены в воспоминаниях М. В. Юзефовича. Следы этих колебаний мы находим и в черновых строфах «Странствия». Первые 11 строф «Странствия» пишутся в Москве на л. 121—116 «арзрумской» тетради. Запись сделана размашистым почерком, кончик пера широкий, чернила рыжие. Для нас особое значение имеет строфа <8>, посвященная московским впечатлениям героя. В первой редакции (т. е. так, как она была написана в Москве) эта строфа выглядела так:

Москва Онегина встречает
Своей восточной суетой,
Старинной кухней угощает
Стерляжей подчует ухой.
[Народных заседаний проба]
В палате Англий<ского> клоба
О каше пренья слышит он
Глубоко в <думу?> погруж<ен>
Он видит башню Годунова,
Дворцы и площади Кремля —
И храм где царск<ая> семья
Почила близ мощей святого
Он ходит меж ноч<ных> огн<ей>
В садах Моск<овских> богачей.

(л. 119 и 118 об.; VI, 478)

Работа над «Онегиным» продолжается в имении П. И. Вульфа Павловском. Здесь пишутся строфы <12> —<17>, занимающие листы 117 об.— 116 об., 113—112 тетради.

Принимаясь вновь за «Онегина», Пушкин пользуется черными чернилами и тонким пером. Такими же чернилами и пером намечено несколько поправок к строфе <8> (на л. 119 и 118 об. тетради), т. е.,прежде чем приступить к работе в Павловском, Пушкин просматривает то, что было написано им в Москве. Какие же поправки он собирался сделать?

На полях л. 119 черными, «павловскими» чернилами рядом с началом строфы <8> записаны две строчки: «Вокруг него гремят стаканы || Мелькают карты», а на л. 118 в конце этой же строфы приписано: «[Гулянья ряды] Кузнецкий мост Тв<ерской> бульвар».

Затем, закончив в черновом варианте строфы <12> и <13> — описание Бешту и Кавказских минеральных вод (л. 117 об. —117 тетради), Пушкин на следующем листе, л. 116, вновь возвращается к московской жизни героя и пишет новый вариант стихов 9—14 строфы <8>:

- 161 -

Замечен он — об нем толкует
Велеречивая Молва
Им занимается Москва
Его шпионом именует
Спле<тает> про него стихи
И производит в женихи.16

В первой редакции строфы <8> Онегин продолжает следовать декабристской «программе» — его внимание, как и в Новгороде, привлекают памятники народной старины. В дописанных строчках мы видим новый поворот темы: попав в древнюю столицу, Онегин возвращается к рассеянному образу жизни.

В новых вариантах строфы поэт снимает патриотический ореол, который сопутствовал герою в начальных строфах «Странствия».

Нам представляется, что изменения, которые Пушкин вносил в процессе работы над «Странствием», свидетельствуют, что уже осенью 1829 г., в Павловском, он сделал выбор. Судьба героя определилась, петербургские свободолюбивые настроения так же промелькнули в сознании Онегина, как мелькали перед его глазами исторические ландшафты и памятники русской славы. В какой-то степени связь Онегина с развернувшимися на его глазах историческими событиями сближалась с пушкинской: он тоже «мог бы...», но судьба распорядилась иначе. Не случайно в новые эпизоды жизни Онегина в Москве вплетаются биографические мотивы — это вокруг Пушкина гремели стаканы, мелькали карты, его производили в женихи и именовали шпионом. Пометы на полях л. 119 и 118 «арзрумской» тетради не были реализованы Пушкиным, но новый вариант заключительных строк строфы <8> вошел в «сводную» рукопись «Странствия». Самый факт перебелки «Странствия» без шифрованных строф свидетельствует, что от приобщения Онегина к тайному обществу Пушкин отказался. Не стал он реализовывать и второй вариант судьбы Онегина — гибель на Кавказе. О том, что такой план был, свидетельствуют наброски послания Плетневу и друзьям об окончании романа.17 Не только Юзефович, но и Плетнев знал о намерении Пушкина «уморить» Онегина. С этим вторым планом скорее всего и было связано намеченное на полях л. 119, 118 снижение его общественного потенциала.

Сноски

Сноски к стр. 153

¹ Подробные сведения об «арзрумской» тетради содержатся в статье, подготовленной нами для XII тома издания «Пушкин. Исследования и материалы».

Сноски к стр. 154

² Юзефович М. В. Памяти Пушкина. — В кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974, т. 2, с. 107.

³ См. «Путешествие в Арзрум»: «Я отстал от конвоя <...> Вдруг бежит ко мне солдат, крича издали: „Не останавливайтесь, ваше благородие, убьют!“ Это предостережение с непривычки показалось мне чрезвычайно странным. Дело в том, что осетинские разбойники, безопасные в этом узком месте, стреляют через Терек в путешественников» (VIII, 451).

⁴ См.: Дьяконов И. М. 1) О восьмой, девятой и десятой главах «Евгения Онегина». — Русская литература, 1963, № 3, с. 37—61; 2) Об истории замысла «Евгения Онегина». — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1982, т. X, с. 70—105.

⁵ Пушкин А. С. Соч. М., 1841, т. XI, с. 235.

⁶ См.: Левкович Я. Л. Незавершенный замысел Пушкина. — Русская литература, 1981, № 1, с. 125—126.

⁷ Пушкин А. С. Последняя глава Евгения Онегина. СПб., 1832, с. 1.

⁸ Пушкин А. С. Соч., т. XI, с. 235.

Сноски к стр. 155

⁹ Цявловская Т. Г. Новые автографы Пушкина на русском издании «Айвенго» Вальтера Скотта. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1963. М.; Л., 1966, с. 30.

Сноски к стр. 156

¹⁰ Нашу атрибуцию этого профиля подтверждает карикатурное изображение (и тоже профильное) Константина Павловича, приведенное в книге: Корнилова А. Картинные книги. Л., 1982, с. 83.

¹¹ Дьяконов И. М. О восьмой, девятой и десятой главах «Евгения Онегина», с. 51. Еще один довод И. М. Дьяконова — хронология событий. Отметив, что «декабристские» строфы посвящены главным образом «состоянию России в 1820—1823 годах», он приурочивает их к году встречи Пушкина и Онегина в Одессе (с. 51). Напомним, однако, что авторские отступления в романе часто не соответствуют хронологическому течению его фабулы. Автор пишет о себе в прошлом (см. гл. 8, строфа I), в настоящем и будущем (см., например, гл. 1, строфа XIX). В структуре «свободного романа» исторический фон также мог опережать события.

Сноски к стр. 158

¹² См.: Иванов-Разумник Р. И. Евгений Онегин. — В кн.: Пушкин. [Соч.] / Под ред. С. А. Венгерова. Пг., 1909, т. III, с. 208—209; Бонди С. М. Календарь «Евгения Онегина». — В кн.: Пушкин А. С. Евгений Онегин. М., 1967, с. 294—296; Дьяконов И. М. Об истории замысла «Евгения Онегина», с. 89; Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л., 1980, с. 375, 385; Eugene Onegin. A Novel in Verse by Aleksandr Pushkin / Trensl. from the Russian, with a Commentary by Vladimir Nabokov. Vol. 3. Commentary (Six to End). New York, 1964, p. 259.

Сноски к стр. 159

¹³ Eugene Onegin... vol. 3. Commentary, p. 259.

¹⁴ Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий, с. 375.

¹⁵ Бонди С. М. Календарь «Евгения Онегина», с. 295.

Сноски к стр. 161

¹⁶ Текстологическому анализу восьмой (московской) строфы «Странствия» посвящена статья Н. Клеймана «О каше пренья» в кн.: Болдинские чтения. Горький, 1982, с. 91—104. Автор «оставляет в стороне» вопрос, «почему после сочинения еще пяти строф Пушкин мысленно вернулся к московскому этапу „Странствия“ и принципиально иной вариант строк 9—14 появился между панорамой „общества на водах“ и тоскливым „внутренним монологом“ Онегина» (с. 98). Крайней натяжкой представляется нам стремление Н. Клеймана видеть в стихе «Его шпионом именуют» намек на роман Фенимора Купера «Шпион» (переведен на русский язык в 1825 г.). Автобиографический намек в этой строке раскрывают воспоминания С. П. Шевырева, который пишет: «Москва неблагородно поступила с ним: после неумеренных похвал и лестных приемов охладели к нему, начали даже клеветать на него, взводить на него обвинения в ласкательстве и наушничестве и шпионстве перед государем. Это и было причиной того, что <он> оставил Москву» (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974, т. 2, с. 39—40).

¹⁷ См.: Левкович Я. Л. Наброски послания о продолжении «Евгения Онегина». — В кн.: Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974, с. 255—277.