- 53 -

В. П. СТАРК

МАРТИН ЛЮТЕР В ТВОРЧЕСКОМ
СОЗНАНИИ ПУШКИНА

Постановка обозначенной темы может показаться неожиданной, и для того есть, как кажется на первый взгляд, все основания. Самое имя великого реформатора христианской церкви Пушкин упоминает лишь однажды в «Истории Петра», да и то цитируя рассказ И. И. Голикова о посещении царем в 1712 г. мест, связанных с Лютером: «3 окт.<ября> прибыл в Виртемберг саксонский, здесь посетил он гроб Лютера, его библиотеку и горницу, где он жил, etc.» (X, 187). На самом деле Лютер был похоронен вовсе не в Виртемберге и не Вюртемберге, как уточнено в именном указателе к «Истории Петра» (X, 515, 517), а в Виттенберге. Данная ошибка не восходит к «Деяниям Петра Великого», где называется именно Виттенберг. Прослеженная в целом В. С. Листовым лексика Пушкина в сопоставлении с голиковским текстом позволяет и в данном случае уточнить пушкинскую редакцию этого сообщения.1 Назвав Виртемберг вместо Виттенберга, Пушкин ошибся, а кроме того, несколько отредактировал сообщение Голикова и вовсе опустил следующий анекдот: «Потом Государь осматривал библиотеку и ту палату, в коей он жил. Пасторы показывали Его Величеству на стене чернильное пятно, о коем сказывали, что, когда он писал, предстал пред него дьявол, и он в сего искусителя бросил чернильницу, и что видимое на стене пятно есть то самое чернило. Монарх смеялся сим рассказом и сказал: „Не уж ли сей разумный муж верил, что дьявола видеть можно?” И когда просили Его Величество Духовные сия Церкви, чтоб он благоволил в память бытия своего здесь что-нибудь на той стене подписать: то Государь, рассматривая все достопримечательности оком, и найдя, что оные чернильные брызги новы и сыроваты,

- 54 -

подписал тако: „Чернилы новые, и совершенно сие неправда”».2

То, что Пушкин опустил приведенный анекдот, является проявлением последовательного отношения к подобного рода текстам, выпадающим из строго исторического, объективного представления фактов биографии Петра I. В хронике того же октября 1712 г. Пушкин опустил подобный рассказ, обозначив его «Анекдот о кухне», связанный с посещением в Теплицах замка графа Валдекского, усердно кормившего царя. Что же касается названия «Виттенберг», то оно явно ничего Пушкину не говорило в отличие от Теплиц, написанных Голиковым трижды со строчной буквы, а Пушкиным трижды с прописной.

Импульс для настоящего обращения к фигуре Лютера в связи с Пушкиным был дан консультацией Отделу полиграфии РНБ по поводу книги, хранящейся в его собрании с автографом на титульном листе «A. Pouschkin. 1814». Это французская книга Шарля Вийе, опубликованная третьим изданием в 1808 г. в Париже под заглавием: «Essai sur l’esprit et l’influence de la reformation de Luther...» («Опыт о духе и влиянии реформации Лютера...») с пространным пояснением на титуле в отношении автора и обстоятельств ее появления. Сочинение было удостоено премии на диспуте, состоявшемся 5 апреля 1802 г. по вопросу: «Какое значение имела реформация для политической дифференциации Европы и для Просвещения?».

На титульном листе, помимо указанного автографа, имеется еще один, также французский: «A. Chvostoff. 1843». Несомненно, что оба автографа принадлежат владельцам книги. Наличие инициалов и годов, когда были сделаны эти автографы, и сочетание фамилий Пушкиных и Хвостовых позволило, обратившись к их генеалогиям, установить личности владельцев книги. Предположение, что первый автограф принадлежит поэту, отпало сразу не только потому, что А. С. Пушкин тогда еще учился в Лицее и не приобретал книг для себя, но и потому, что он не имеет ничего общего с известными его автографами, в том числе французскими. Можно сделать вывод, что первым владельцем был Андрей Никифорович Пушкин (1792—1831), полковник артиллерии, литератор, сотрудник Вольного общества любителей российской словесности, погибший в 1831 г. при штурме Варшавы. Потомства он не оставил, так что его имущество разошлось по близким людям. Самым близким ему человеком была его сестра Екатерина Никифоровна (1796—1864), с 1822 г. жена Николая Васильевича Хвостова

- 55 -

(1793—1837). Она хорошо рисовала, и в собрании Всероссийского музея Пушкина хранятся выполненные ею миниатюрные портреты, в том числе два автопортрета и портрет ее брата А. Н. Пушкина. Ее сын Андрей Николаевич Хвостов (1824—1888) и был, судя по всему, вторым владельцем книги.3 Отец Андрея и Екатерины — Никифор Изотович Пушкин принадлежал к тому же колену рода, что и поэт, но их общим предком был только Григорий Александрович Пушка, родоначальник Пушкиных в XIV в., так что они состояли в 13-й степени родства.

Таким образом, мы не можем говорить о знакомстве Пушкина с указанным сочинением. Однако в библиотеке самого поэта сохранился другой труд, посвященный Лютеру и Реформации. Это второй и третий тома записок Лютера в переводе на французский язык, доставленные ему из Парижа через посредство Белизара, французского книгопродавца в Петербурге.4 Сохранившееся письмо Белизара к Пушкину от 24 марта 1836 г. с приложением счета за предоставленные поэту книги дает не только указание на цену двух томов (24 р.), но и дату получения их Пушкиным — 10 января 1836 г. (XVI, 95—97). Первый том, судя по тому что Пушкин его не заказал, уже был у него. Во втором томе разрезаны с. 1—274, в третьем — с. 1—225. Во втором томе, кроме того, проложены закладки между с. 198—199 и 208—209. Чтобы не сомневаться, что закладки сделаны именно Пушкиным, следует вникнуть в содержание заложенных мест и установить, могли ли они заинтересовать его и не нашли ли отражения в его произведениях.

В первом из отмеченных мест на с. 198—199 идет речь о Томасе Мюнцере, возглавившем крестьянский бунт, продолжавшийся восемь месяцев от осени 1524 г. до весны 1525-го. Первая победа над восставшими была одержана графом Альбертом Мансфельдским 5 мая 1525 г. под Остергаузеном. 12 мая силы Филиппа Гессенского, гр. Альберта и герцога Георга Саксонского соединились под Бёблигеном и 15 мая разбили

- 56 -

так называемые красные шайки Мюнцера под Франкенгаузеном. «Сразу после поражения крестьян Меланхтон опубликовал краткую историю Мюнцера. Стоит ли говорить, что рассказ этот изображает побежденных в крайне неблагоприятном свете. Автор уверяет, что Мюнцер, скрывшись в Франкенхаузене, спрятался в постель и притворился больным, но был найден одним из всадников и опознан по сумке.

Когда на нем сжали наручники, он стал кричать; тогда герцог Георг сказал ему: „Ты страдаешь, Томас, но они сегодня пострадали еще больше, те несчастные, кого убили, и именно ты толкнул их на это”. „Они и не хотели другого”, — ответил Томас, рассмеявшись так, словно был одержим дьяволом.

На допросе Мюнцер признался, что давно уже замыслил реформировать христианство и восстание крестьян Суаба показалось ему удобным часом.

В последний момент он показал себя большим трусом. Он был так растерян, что не смог сам прочесть „Верую”. Герцог Генрих Брунсвикский прочел ему молитву, а он повторил. — Также он принародно признал, что заблуждался: принцев же он заклинал быть не столь жестокими к бедному люду и читать книги Королей, говоря, что, если они последуют его советам, им не придется больше бояться подобных опасностей. После этой речи он был обезглавлен. Голова его была надета на пику и выставлена на обозрение для примера».

Второе заложенное место (между с. 208—209) касается разногласий Лютера с Эразмом Роттердамским, некогда поддерживавшим его реформу, а затем отдалившимся от него. Закладка отмечает выписки из писем Лютера к Эразму, в которых Лютер, в частности, пишет:

«Да хранит тебя Господь, живущего среди этих диких зверей, этих змей, этих львов, этих пантер и подвергающегося еще большей опасности, чем Даниил во рву со львами.

Я не упрекаю тебя в том, что ты отдалился от нас из боязни помешать борьбе с нашими врагами папистами, которую ты поддерживал. Я не сержусь и на то, что в книгах, которые ты опубликовал, в нескольких местах, чтобы добиться их милости или смягчить их ярость, ты нанес нам несколько уколов, довольно сильных. Мы видим, что Господь еще не дал тебе необходимых сил или разума, чтобы свободно и отважно броситься на этих чудовищ, и мы не таковы, чтобы требовать от тебя того, что выше твоих сил».5

- 57 -

Процитированные места явно должны были заинтересовать Пушкина. Тема крестьянских волнений, участия в них дворян с конца 1820-х гг. занимала Пушкина, что нашло выражение в повести «Дубровский». В ту же пору, когда Пушкин работает над «Историей Петра», этот интерес обострился по ходу параллельной работы над «Историей Пугачева» и «Капитанской дочкой». К теме Лютера и инспирированного им крестьянского выступления, подавленного феодальными рыцарями, ближе всего примыкают «Сцены из рыцарских времен». Они относятся к самому позднему периоду обращения Пушкина к драматургическому творчеству. Набросок начала пьесы, написанной четырехстопным ямбом, относится к июню 1835 г. и предшествует прозаическому тексту, датируемому июнем — августом того же года. В стихотворном наброске главный герой еще именуется Мартыном: «Ох, горе мне, Мартын, Мартын».

В свое время С. М. Бонди, комментируя «Сцены» и называя возможные источники легенды о Фаусте как изобретателе книгопечатания (такие как роман Клингера «Жизнь, деяния и низвержение в ад Фауста» и книга «О Германии» Ж. де Сталь), замечал: «Еще более близким источником этих сведений мог быть Карамзин, его „Письма русского путешественника”:6 „Доктор Фауст, по суеверному народному преданию, есть великий колдун, и по сие время бывает обыкновенно героем глупых пиэс, играемых в деревнях или в городах на площадных Театрах странствующими Актерами. В самом же деле, Иоанн Фауст жил как честный гражданин во Франкфурте на Майне, около середины пятого-надесять века; и когда Гуттенберг, Майнцкой уроженец, изобрел печатание книг, Фауст вместе с ним пользовался выгодами сего изобретения... и как простолюдины того века приписывали действию сверхъестественных сил всё то, что они изъяснить не умели, то Фауст провозглашен был сообщником дьявольским, которым он слывет и поныне между чернию и в сказках...”».7

Действие «Сцен» соотносится с эпохой Крестьянской войны в Германии, во многом вдохновленной Мартином Лютером и движением Реформации. Рыцари вспоминают своих далеких предков, участников походов на Палестину, и сражаются против восставших крестьян. Эта тема занимала Пушкина в аспекте крестьянских движений в России. Именно в «Письмах» Карамзина фигуре Лютера уделено особенное внимание. Путешественник

- 58 -

Карамзина по пути в Женеву совершает особое путешествие из Веймара в Эрфурт, с тем чтобы посетить там Бенедиктинский монастырь с могилой легендарного участника первого крестового похода имперского графа Глейхена на Петровой горе и келью Лютера: «Взглянув с Петровой горы на город и окрестности, пошел я в сиротский дом и видел там келью, в которой Мартин Лютер жил с 1505 до 1512 года. На стенах сей маленькой, темной горницы написана его история. На столике лежит Немецкая Библия первого издания, которую употреблял сам Лютер и в которой все белые страницы исписаны его рукою. Можно ли, думал я, чтобы простой монах, живший во мраке этой кельи, сделал не только великую реформу в Римской церкви, вопреки Императору и Папе, но и великую нравственную революцию в свете!».8

Этим свершениям предшествовало в биографии Лютера событие, определившее всю его дальнейшую жизнь. 2 июля 1505 г., возвращаясь из родительского дома в Мансфельде пешком в Эрфурт, под селением Соттергейм он был застигнут в пути молнией, которой был повержен на землю, подобно апостолу Павлу на пути в Дамаск. И воззвал он к Св. Анне, заступнице рудокопов, его предков, и наступило озарение — тогда он произнес обет: «Я постригусь». И утихли гром и молния. В тот же год Лютер с именем Августин принимает постриг, строго блюдя себя, как он писал позднее: «Вся моя жизнь была бдением, постом и молитвой». За два года до того, на том же пути, когда он случайно ранил себя своей же шпагой в бедро, теряя сознание, успел Лютер лишь прошептать имя Девы Марии. Долгие дни выздоровления он посвятил пению псалмов и гимнов, аккомпанируя себе на лютне. Это были знаки свыше.

Не следует забывать, что Лютер был тогда католиком. Еще в Эйзенахе, где Лютер учился в школе Св. Георга, более всего любил он в свободное время ходить в церковь Св. Марии. Посещал он и францисканский монастырь, основанный в 1225 г. первым провинциалом немецких францисканцев Иорданом де Гиано под покровительством принцессы Елизаветы Венгерской, супруги маркграфа Людвига Тюрингского. Монастырь был расположен у подножия возвышавшейся над городом крепости Вартбург — резиденции маркграфа. Свою жизнь Елизавета посвятила молитве и заботам о бедных, а когда после гибели маркграфа в одном из крестовых походов его родня выставила ее из замка, она сама приняла постриг в Марбурге, куда была

- 59 -

вынуждена перебраться, остаток дней и средств также посвятив милосердию. Скончалась она в возрасте 24 лет. Эта поучительная история не могла не тронуть сердца чувствительного юного Лютера. Через двадцать лет Лютеру суждено было вернуться в стены этой обители.

Уже гонимый папой, отлученный им от церкви, Лютер с 3 мая 1521 по 1 марта 1522 г. укрывается в Вартбурге под именем бедного рыцаря юнкера Георга, становится он и майстерзингером, слагая песни в стихах и перелагая псалмы. Лютеру принадлежит и молитва «Пресвятой Деве». По сути оказавшийся вдохновителем войны крестьян против феодалов, Лютер, явно устрашившись ее последствий, отстраняется от них.

Пушкинский Франц в «Сценах из рыцарских времен» представляется предводителем крестьян, восставших против рыцарей. Вместе с тем он выступает в роли поэта, исполняющего собственные песни. Одна из них — о бедном рыцаре, поклоняющемся Пресвятой Деве, — «Жил на свете рыцарь бедный» — является переделкой написанного Пушкиным еще в 1829 г. стихотворения «Легенда». Очевидно, что факты биографии Лютера, наложенные на известные Пушкину средневековые предания о рыцаре и Деве Марии, во многом определили собою создание «Сцен из рыцарских времен». Однако самое обращение к Лютеру и его биографии было инспирировано соответствующими местами «Писем» Карамзина.

В письме из Франкфурта-на-Майне от 28 июля Карамзин отмечает, что по дороге обратил внимание на замок, прославленный именем Лютера: «Еще заметил я замок Вартбург, который лежит на горе не далеко от Эйзенаха, и в котором после Вормского Сейма содержан был Мартин Лютер». А уже после Франкфурта путешественник заехал в Вормс: «В Вормсе достойна примечания старинная ратуша, в которой император Карл V со своими имперскими князьями судил Лютера в 1521 году. И ныне еще показывают там лавку, на которой лопнул стакан с ядом, для него приготовленным. Путешественники отрезывают по кусочку от того места, где будто бы стояла сия отрава, и почти насквозь продолбили доску».9

Эти эпизоды в «Письмах» накладываются на общий фон повествования, в котором тема любви, в том числе запретной с канонической церковной позиции, и рыцарских подвигов в честь возлюбленных, занимает едва ли не ведущее место, а обозрению памятников, напоминающих о рыцарях времен крестовых походов, их обетах, влюбленных монахах и наказаниях, их

- 60 -

постигающих, отведены едва ли не самые яркие страницы, Пушкину, для того чтобы погрузиться в атмосферу рыцарского средневековья, не надо было обращаться к специальным трактатам, «Письма русского путешественника» уже давали богатую пищу для воображения. Отмечалось их влияние и на «Сцены из рыцарских времен», куда Пушкин помещает в особой редакции и стихотворение «Легенда».

Мимо внимания Пушкина явно не прошли места «Писем», посвященные Лютеру, и даже подвигнули его к тому, чтобы более основательно обратиться к фигуре Лютера и к его запискам о своей жизни. Есть в этих записках место, которое, вне всякого сомнения, не только было использовано в «Сценах», но служит своеобразным знаком их общности с биографией Лютера. Это рассказ старого Мартына о том, что когда ему было четырнадцать лет, то отец выгнал его из дома, дав два крейцера и «пинок в гузно». Буквально в тех же выражениях и с теми же подробностями этот эпизод прощания с родным домом дан Лютером. Прослеживаются и другие детали, позволяющие продолжить установленное сближение. Прежде всего оно выявляется на уровне имен действующих лиц. Так, имя рыцаря Альберта в «Сценах из рыцарских времен» восходит к имени Альберта, герцога Майнцского, защитника и одновременно противника Лютера, стоявшего в его борьбе меж двух огней. Следует отметить и то, что первоначально главный герой должен был носить у Пушкина имя Лютера — Мартын или Мартин, затем оно дано было его отцу, а он назван Францем — именем ученика Лютера Франца Гюнтера. Франц у Пушкина — потомок бочара, как и ученик Лютера Кальвин. Для публичного диспута Франца Гюнтера в 1516 г. Лютер создает свои знаменитые 95 тезисов, или парадоксов. Греческое слово paradoxon означает «странное, удивительное учение».

В сцене сражения рыцарей с вассалами раненного Франца, призывающего крестьян не оставлять поля боя, один из рыцарей хватает за воротник со словами: «Постой! брат... успеешь им проповедать».

Имя Франц носил и Франц фон Зикинген — гроза Германии эпохи Крестьянской войны, возглавивший борьбу крестьян против рыцарей-папистов. Один из его сподвижников Гетц фон Берлихинген стал героем одноименной драмы Гете. На имени Франц остановился в конце концов Пушкин при выборе имени своему герою. Пушкинский Франц не рыцарь, он только жаждет им стать, но он и не проповедник. Эта роль отдана соседу, отцу Бертольду, которому дано имя изобретателя пороха Бертольда Шварца. Притом что действие «Сцен» происходит в

- 61 -

Германии, очевидно, что Пушкин колебался в выборе места действия, следом чего осталось французское имя Альбер и упоминание им другого рыцаря Ремона. Однако имя Альбер имеет у Пушкина и другое написание — Альберт. Не случайно отмечалось, что эпизод крестьянского восстания несет на себе черты французского крестьянского восстания 1358 г., так называемой Жакерии, давшей название посвященной ей пьесе П. Мериме, которая в какой-то мере оказала влияние на «Сцены». Однако с таким же успехом и даже с большим основанием можно говорить о Крестьянской войне в Германии XVI в.

Другой, автобиографический план ассоциаций «Сцен» выявляется при обращении к «Путешествию в Арзрум». В свое время Р. В. Иезуитова первой, давая обоснование датировке стихотворения «Легенда», сопоставила ее текст с «Путешествием в Арзрум», проследив их тематические переклички и даже текстуальные совпадения. Так, рассуждая о выражении «азиатская роскошь», Пушкин замечает: «Эта поговорка, вероятно, родилась во время крестовых походов, когда бедные рыцари, оставя голые стены и дубовые стулья своих замков, увидели в первый раз красные диваны, пестрые ковры и кинжалы с цветными камушками на рукояти». По этому поводу исследователь пишет: «Контраст Востока и Запада, столь характерный для арзрумских впечатлений Пушкина, не случайно приводит на память ассоциации из эпохи крестовых походов, впервые этот контраст обнаружившей, а „бедные рыцари”, может быть, в какой-то степени проливают свет на героя будущей баллады». Р. В. Иезуитова, заключая свои наблюдения, пишет: «Можно думать, что участие Пушкина в арзрумском походе, впечатления от сражений с турками, от пустынных равнин Армении и Турции послужили источником местного колорита „Легенды” в не меньшей степени, чем палестинские пейзажи, описанные в романах о крестоносцах Вальтера Скотта».10

К этому текстуальному совпадению можно, как кажется, добавить еще одно, восходящее к черновому варианту «Сцен из рыцарских времен», где в словах Мартына этот контраст переносится в другую плоскость: «...старый Мартын не променяет своей лавки, убранной сверху до низу испанскими сукнами, на их голые каменные замки, где они с голоду свищут да побрякивают шпорами». В «Путешествии в Арзрум», которое соотносится, таким образом, с путешествием «бедного рыцаря», Пушкин, подметив упадок «духа дикого рыцарства» в черкесах, еще

- 62 -

Черновой автограф А. С. Пушкина. Стихотворение «Вновь я посетил...» (от «Услышит ваш приветный шум — когда» (III, 1002—1003) и варианты окончания (от «[Когда я в первый раз]» (III, 1003—1004) с рисунком мужской головы). 1835. Михайловское.

- 63 -

один способ исправления их нравов видит в проповеди Евангелия: «Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия». «Кавказ ожидает христианских миссионеров», — пишет Пушкин, заметив при этом: «Но легче для нашей лености в замену слова живого выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, незнающим грамоте» (VIII, 449). Пример Лютера, проповедовавшего живое слово Христа, свершившего, по словам Карамзина, «великую нравственную революцию», как бы предстает перед Пушкиным.

Когда Пушкин пишет прозаический текст «Сцен», он оставляет в своей рабочей тетради свободные места в виде чистых страниц, которые частично окажутся заполненными черновым текстом созданного в Михайловском стихотворения «Вновь я посетил». Данное обстоятельство позволило обратить внимание на связь и этого столь знаменательного для Пушкина стихотворения с личностью Лютера. На этот раз толчок дал портретный рисунок на полях одной из страниц черновика этого элегического произведения (ПД 846, л. 39 об.). Слева от текста четко прорисована с поворотом в три четверти влево голова мужчины с бородой и усами. Среди огромного множества портретных рисунков Пушкина — этот один из немногих, представляющих бородатых мужчин. Петровский указ о бородах привел к тому, что все современники поэта в том кругу, к которому он принадлежал по праву рождения, бород не отпускали. Даже усы оказывались в силу действовавших в ту пору указов привилегией военных. Купечество, да и то далеко не все, крестьянство в силу исконной традиции и, конечно, духовенство по регламенту носили бороды. Но ни одного крестьянина или купца с бородой Пушкин не рисовал. Рисунки, зафиксировавшие духовных лиц, таких как игумен Иона, нам известны, но их ни с кем не спутаешь — помимо бороды их отличает клобук, камилавка или скуфья. Особую статью составляют зарисовки знакомых Пушкину молдаван, на которых не распространялись петровские нормы. Из иностранных, нероссийских подданных — это представители магометанской веры, но таких в рисунках Пушкина можно перечесть по пальцам, среди них наиболее известен портрет безымянного «камергера двора Фатали шаха», как Пушкин подписал свой рисунок в альбоме Ел. Н. Ушаковой, также рисунок бородатого пожилого мужчины на титульном листе «Драматических сцен» (1830), определенного Т. Г. Цявловской как изображение В. Шекспира.11

- 64 -

В данном случае перед нами явно не портрет крестьянина или купца, это и не мусульманин. По типу лица это явный европеец, притом, несомненно, незаурядная личность. Высокий лоб мыслителя, изборожденный морщинами, страдальческое, даже трагическое лицо с напряженным выражением глаз отличают пушкинский рисунок. Подобное впечатление достигнуто в целом несколькими распространенными приемами: помимо наморщенного лба, это и складки, идущие от уголков глаз, приспущенные веки и обращенные вниз кончики усов. До настоящего времени не высказано никаких предположений относительно данного рисунка, что само по себе странно. Есть рисунки, в отношении которых существует несколько атрибуций, этот же обозначается просто как «мужская голова».12

Рисунок выполнен против следующих строф стихотворения:

.................. — годы
Промчались — и вы во мне прияли
Усталого пришельца — я еще
Был молод — но уже судьба и страсти
Меня борьбой неравной истомили.
[Я зрел врага в бесстрастном <?> судии,
Изменника, в товарище пожавшем
Мне руку на пиру, — всяк предо мной
Казался мне изменник или враг. — ]
Утрачена в бесплодных испытаньях
Была моя неопытная <?> младость —
И бурные кипели в сердце чувства
И ненависть и грезы мести бледной.

(III, 996)

Эти строки, самые выразительные по напряжению заключенных в них чувств и трагических переживаний, в полной мере отвечают тому, что вложено в рисунок мужчины, соответствует выражению его лица. Рисунок можно было бы назвать изображением лирического героя стихотворения, столь значащего, если бы не знать принципов пушкинской графики, перекликающейся со стихотворным текстом. В данном случае вполне был бы ожидаем автопортретный рисунок со схожим выражением лица, чему достаточно примеров в подобных ситуациях. Пушкин мог, как это бывало не однажды, нарисовать по памяти профиль кого-то из своих знакомых, современников, чья судьба или какой-то эпизод жизни мог вызвать по ассоциации рисунок. Но он не пошел ни по тому, ни по другому пути. Есть еще один, третий путь, по которому также не однажды рука Пушкина-графика следовала за ходом его размышлений, когда в силу

- 65 -

той или иной ассоциативной связи на бумаге рядом с литературным текстом рисовался портрет какого-то исторического лица — писателя, философа, государственного деятеля той или иной эпохи, порою столетиями или даже тысячелетиями отделенного от времени, в котором суждено было жить Пушкину. Так пером поэта были запечатлены Вольтер и Бомарше, Робеспьер и Марат, Петр Первый и Екатерина II, Гете и Байрон. Идентификация «неизвестного мужчины» именно на этом пути казалась наиболее вероятной. Очевидным вместе с тем представлялось и то, что по нему прошли все известные исследователи рисунков Пушкина, так и не дав какого-либо ответа, не высказав никакой гипотезы. Ничего не давало и визуальное сопоставление с портретным рядом исторических лиц, чья судьба могла вызвать к жизни этот рисунок. В принципе любой из них, вне зависимости от рода занятий, его прославившего, испытал в жизни те чувства, которые пережил Пушкин в Михайловском в 1835 г., вырвавшийся осенью из Петербурга в надежде на творческий подъем, но создавший лишь одну прощальную элегию.

Строки, рядом с которыми появился интересующий нас рисунок, как и многие другие из черновой редакции стихотворения, не вошли в окончательную его редакцию. Исключенными оказались именно те строфы, в которых, с одной стороны, выразилось трагическое состояние лирического героя, связанное с воспоминаниями прошлого, с другой — наиболее далекие от автобиографических реалий. В итоге возобладали именно автобиографические реалии, легко узнаваемые всеми, кто сколько-то знает Михайловское, с пейзажем, запечатленным в ряде стихотворений и в «Евгении Онегине». Отсутствие трагического ракурса в восприятии прошлого принципиальным образом отличает беловой вариант элегии от чернового. При чтении черновика рождается ощущение, что у него при всей обобщенности выраженных переживаний существовал некий источник, однако он не находился. Представляется, что на этот источник, адекватными которому могли бы быть исключенные целые строфы, указывают стихи о замке, венчанном башнями.

В какой-то мере эти строки, относящие читателя к средневековым временам, находят объяснение в том, что параллельно с «Элегией» Пушкин работал над «Сценами из рыцарских времен» и, как мы помним, само стихотворение писалось на свободных листах «Сцен» в тетради, которую Пушкин взял с собою в Михайловское в 1835 г.

В автографе стихотворения «Вновь я посетил...» проставлена дата: «26 сентября». Заметим, что в 1830-е гг. даты под стихотворениями все чаще играли у Пушкина смысловую роль,

- 66 -

становясь тем самым частью текста. К примеру, написанное в том же 1835 г. стихотворение «Полководец» подписано 7 апреля, днем Пасхи, что непосредственно соотносится и с содержанием, и со смыслом, в него вложенным. Стихотворения, составляющие так называемый каменноостровский цикл, созданные летом следующего года, также своими датировками отражают не только время их написания.

26 сентября отмечается преставление апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Рыбарь из Вифсаиды, возлюбленный ученик Иисуса Христа, Иоанн находился при нем неотлучно со времени явления его миру, присутствовал в саду Гефсиманском и на горе Фавор во время Преображения Господня. Попечению Иоанна Христос со креста поручил Богородицу, Пречистую Деву Марию. Иоанн проповедовал учение Христа в Иерусалиме и Самарии, а после Успения Богоматери поселился в Ефесе. Во времена гонения при императоре Домициане был взят под стражу и в оковах привезен в Рим, откуда после долгих мучений сослан в заточение на о-в Патмос. При императоре Нерве (96—98), получив свободу, Иоанн возвратился в Ефес и там скончался в возрасте более ста лет при императоре Траяне (98—117). Апостол Иоанн Богослов написал на о-ве Патмосе Евангелие, три послания и книгу Апокалипсис, или Откровение. Переводивший Иоанна Богослова Мартин Лютер обозначил окончание своего перевода, 26 сентября, днем памяти апостола-евангелиста.

В силу всего вышесказанного изображение Мартина Лютера вполне могло бы появиться на листе со стихотворением «Вновь я посетил...», тем более что оно писано на свободных страницах черновиков «Сцен». Но все публичные изображения как живописные, так и скульптурные рисуют нам привычный облик Лютера в пасторском одеянии, при котором борода просто неуместна. При этом отходят на задний план, если не совсем ускользают из виду и не учитываются два портрета Лютера с бородой, запечатлевшие его в облике рыцаря, в котором он пребывал около года в 1521—1522 гг. Имя этому рыцарю «юнкер Йорг», или Георг, бедный рыцарь, заключенный в крепости Вартбург.

Пушкинский рисунок выполнен с принадлежащего Лукасу Кранаху Старшему известного изображения Мартина Лютера 1522 г., называемого обыкновенно «Юнкер Георг». Годом ранее в сотрудничестве с Лукасом Кранахом Лютер в марте 1521 г. издал «Сборник чтений о страстях Христовых и антихристовых». Другой рисунок, который также мог оказаться в поле зрения Пушкина, изображает Лютера в полный рост, он в

- 67 -

светском наряде дворянина и опирается на меч. Лютер представлен стоящим на некотором каменистом возвышении, а фоном служит изображение города Вормса. Вдоль верхнего края рисунка помещена надпись: «Dr. Mart. Luth. In Patmo. 1527». У ног Лютера лежит раскрытое Евангелие от Иоанна в его переводе на немецкий язык.

Все остальные известные портреты Лютера, в том числе того же Лукаса Кранаха Старшего 1520, 1521, 1526 гг. и написанный уже после 1528 г., представляют его без бороды, в монашеском одеянии или в мантии и шапочке доктора. Пушкин, хотя ему, конечно, были известны канонические изображения Лютера-реформатора, основателя протестантской церкви, ориентируется на портреты Лютера именно в образе рыцаря Георга. Образ гонимого проповедника наиболее близок Пушкину, михайловское изгнание невольно ассоциируется с вартбургским.

В черновом варианте стихотворения явно рисуется пейзаж, никакого отношения не имеющий к Михайловскому:

У берегов его не видит путник
Ни гавани кипящей, ни скалы
Венчанной башнями...

(III, 1000)

В первоначальном варианте приведенное начало последнего стиха читается «Венчанной замком», переделанное на «Венчанной башней».

Так, чувства, которые испытывал Пушкин, вновь оказавшийся в Михайловском, охваченный переживаниями всех неприятностей петербургской жизни и предающийся воспоминаниям былой ссылки, как представляется, вызвали сложный ряд ассоциаций. Они связались и с Иоанном Богословом, и с Лютером, его переводившим в изгнании. Не однажды в своей жизни, находясь в сходных ситуациях, Пушкин представлял себя «патмосским отшельником». Так, в Кишиневе 7 мая 1821 г. Пушкин взывает к А. И. Тургеневу: «Вы, который сближены с жителями Каменного острова, не можете ли вы меня вытребовать на несколько дней (однако не более) с моего острова Пафмоса?» (XII, 29). И в болдинскую осень 1830 г. он пишет А. А. Дельвигу: «Я живу в деревне как в острове, окруженный карантинами». То, что речь идет именно о Патмосе, подтверждается словами тогда же написанного письма М. П. Погодину: «Посылаю Вам из моего Пафмоса Апоклипсическую песнь» (XIV, 121). Подписи «Каменный остров» под стихотворениями каменноостровского цикла и «Памятника» также вызывают ассоциацию с Патмосом.

- 68 -

Отражением этих ассоциаций становятся строки в прощальной с Михайловским элегии «Вновь я посетил...», соотнесенные поэтом, как было прослежено, с судьбою и деяниями Мартина Лютера, затем исключенные при окончательной отделке стихотворения. Графическим сопровождением этого текста на его полях и явился рисунок мужской головы, восходящий к портретному изображению Лютера времени его ссылки, выполненному Лукасом Кранахом, и сближенный с образом Иоанна Богослова. Это сближение оказывается, таким образом, последним, заключительным аккордом в обращении Пушкина к личности Мартина Лютера, чья судьба, в том числе по ассоциации с моментами биографии самого поэта, но прежде всего в разрешении волновавших его тем, нашла отражение в сложном образном ряду таких произведений, как «Сцены из рыцарских времен», «Легенда» и «Вновь я посетил...».

Сноски

Сноски к стр. 53

¹ Пушкин А. С. История Петра / Сост., подгот. текста, предисл., коммент. В. С. Листова. М., 2000. С. 222.

Сноски к стр. 54

² Там же. С. 346—347.

Сноски к стр. 55

³ Модзалевский Б. Л., Муравьев М. В. Пушкины: Родословная роспись. Л., 1932. С. 58; Миниатюра конца XVIII — первой половины XIX века из собрания Всероссийского музея А. С. Пушкина. СПб., 1996. № 123—127; Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. СПб., 1886—1887. Т. 2. С. 588.

⁴ Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина: (Библиографическое описание). СПб., 1910. С. 277. № 1115: Mémoires de Luther écrits par lui-même, traduits et mis en ordre par M. Michelet professeur a l’École Normale, Chef de la Section historique aux Archives du Royaume. Précédés d’un essai sur l’histoire de la religion et suivis des biographies de Wicleff, Jean Huss, Érasme, Mélanchton, Hutten, et autres prédécesseurs et contemporains de Luther. Paris, 1835.

Сноски к стр. 56

⁵ Перевод с французского М. И. Писаревой.

Сноски к стр. 57

⁶ Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7: Драматические произведения. [М.]: Изд-во АН СССР, 1935. С. 651.

⁷ Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 17.

Сноски к стр. 58

⁸ Карамзин Н. М. Письма... С. 81.

Сноски к стр. 59

⁹ Карамзин Н. М. Письма... С. 82, 92.

Сноски к стр. 61

¹⁰ Иезуитова Р. В. «Легенда» // Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974. С. 159—160.

Сноски к стр. 63

¹¹ Жуйкова Р. Г. Портретные рисунки Пушкина: Каталог атрибуций. СПб., 1996. № 376 (Иона), № 390 (Камергер двора Фатали шаха), № 846 (Шекспир); Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. М., 1980. С. 116.

Сноски к стр. 64

¹² Пушкин А. С. Рабочие тетради. СПб.; Лондон, 1995. Т. 1. С. 245.