113
«ПОЛТАВСКИЙ БОЙ» ПУШКИНА И ОДЫ ЛОМОНОСОВА
«Кто без ужаса представить может летящего по полям Полтавским в устроенном к бою своем войске Петра, между градом пуль неприятельских, около главы его шумящих, возвышающего сквозь звуки глас свой и полки к смелому сражению ободряющего». Такую тираду мог прочитать Пушкин в «Слове похвальном Петру Великому» Ломоносова, когда останавливал внимание на его хвалебных гимнах Петру I, его воинским подвигам и, в особенности, победе Полтавской.
Мы не имеем исторических свидетельств о том, что Пушкин во дни создания «Полтавы» перечитывал Ломоносова; скорее можно утверждать, что необычайно быстрое написание поэмы исключало возможность для поэта успеть обратиться к основоположнику русского стихотворчества. Но несомненно то, что замысел первого опыта исторического эпоса сочетался с предварительным изучением исторических и поэтических повествований о Петре I, Карле XII, Мазепе, Малороссии и т. д.1
В статье И. П. Житецкого о «Полтаве»2 выяснены исторические источники поэмы Пушкина; о поэтических же источниках в этой статье справедливо замечено, что «крайне малочисленны художественные произведения, касавшиеся Мазепы и Полтавской битвы до Пушкина». Но дальнейшее утверждение И. П. Житецкого: «Не будем говорить о Ломоносове...» справедливо лишь
114
в отношении ко всей композиции «Полтавы», которая в целом действительно не может быть сопоставлена ни с героической поэмой Ломоносова «Петр Великий», ни с его похвальными одами. «Попытка сблизить обоих поэтов», писал Житецкий, «приводила к тому лишь, что находили сходство между стихами Пушкина о коне Петра: И мчится в прахе боевом, || гордясь могучим седоком, и стихами Ломоносова из «Оды имп. Елизавете 1750 г.»: И топчет бурными ногами, || прекрасной всадницей гордясь».1
Но попытаемся проанализировать тот отрывок из «Полтавы», который можно озаглавить «Полтавский бой» и который может быть, по нашему мнению, сопоставлен с одописным стилем Ломоносова.
«Полтавский бой» — центральный эпизод «Полтавы», в котором «полтавский победитель» представлен во весь рост. Предисловие автора при издании поэмы в 1829 г. начинается словами: «Полтавская битва есть одно из самых важных и самых счастливых происшествий царствования Петра Великого».2
«Герой Полтавы» становится любимым историческим героем Пушкина. Пушкин знал, что первым певцом этого героя был первый русский поэт.3
Перед нами создание новой исторической поэмы, за которую, после риторических опытов XVIII в., поэты не брались до Пушкина.
115
«Полтава» — первый опыт обновленной лиро-эпической поэмы. Главный герой введен в обстановку житейской драмы. Героика сочеталась здесь с романтикой.1 Но в поисках нового стиля2 Пушкин и «классицизму отдал честь». Мы имеем в виду «Полтавский бой». Пушкину во второй раз пришлось поэтизировать битву, воспевать победу, если не считать его стихотворения «Война» (1821), в котором дано довольно абстрактное представление войны: «Война!.. Подъяты наконец, || шумят знамена бранной чести!.. Стремленье бурных ополчений, || тревоги стана, звук мечей... простая сень шатра, || огни врагов, их чуждое взыванье, || вечерний барабан, гром пушки, визг ядра || и смерти грозной ожиданье».3
Еще в лицейскую пору, когда Пушкин не вполне освободился от влияния державинской музы, воспитанной в свою очередь на ломоносовской системе, в первой поэме «Руслан и Людмила» (1820) он ввел мотив «брани» — битвы киевлян с печенегами: «И день настал. Толпы врагов || с зарею двинулись с холмов; || неукротимые дружины, || волнуясь, хлынули с равнины || и потекли к стене градской... Бойцы сомкнулись, полетели... Сошлись — и заварился бой. || Почуя смерть, взыграли кони... Там рубится со строем строй... Там русский пал, там печенег... За грудами
116
кровавых тел || бойцы сомкнули томны очи... Внезапный крик сражений грянул... Чудесный воин на коне || грозой несется, колет, рубит... То был Руслан. Как божий гром... И с воплем строй на строй валится, || в одно мгновенье бранный луг || покрыт холмами тел кровавых... Дружины конные славян || помчались по следам героя... Бегут от киевских мечей, || обречены на жертву аду... Ликует Киев...»
Когда мы обратимся к «Полтаве» Пушкина, то нельзя будет не заметить, что некоторые художественные приемы, некоторый лексический состав сказочно-летописного эпизода битвы русских с печенегами поэт перенес в историческую картину «Полтавского боя».1 Но также должно будет отметить, что в первой поэме, в эпизоде битвы, с ее героем Русланом-«чудесным воином», отнюдь не доминируют черты классического стиля. Поэт, хотя и свидетельствует, что «монах... сохранил верное преданье о славном витязе», все же увлечен сказочной сущностью поэмы и ей подчиняет своей собственный стиль, уже далекий от классических поэм XVIII столетия.
Мы сказали выше, что «Полтавский бой» — кульминация «Полтавы». Наступил героический момент поэмы, и поэту нужно было стать конгениальным этому моменту, так сказать, сподвижником своего исторического (а не сказочного) героя. Поэт нечувствительно для него самого должен был тогда проникнуться «классическими», ломоносовскими описаниями стихии войны, сражений и побед, одическим воспеванием Петра I у Ломоносова.2
117
Только тридцать лет отделяли отца русского ямба от года Полтавской баталии (1709), когда он прислал в Академию Наук первую свою оду («На взятие Хотина», 1739); начиная с этой «похвальной» оды и почти во всех других, Ломоносов возвращается к воспоминаниям о любимце своей музы. Воинские подвиги и победы современности находят у Ломоносова сравнения с Петровскими победами и особенно с Полтавской баталией, которую, кстати сказать, он изобразил на мозаичной картине собственной работы (1764). «И чувствуя приход Петров, || дубравы и поля трепещут» («Ода на взятие Хотина», 1739). «Колено хочет то кичливо || другу Полтаву тут создать» («Ода на победу над Шведами», 1741). «Таков был Петр врагам ужасен» («Ода Елисавете», 1746). «Тогда от радостной Полтавы || победы Росской звук гремел» («Ода Елисавете», 1746). «Ведет Творец, он идет вслед; || воздвиг нас...» («Ода Елисавете», 1761).
Но обратимся к «Полтавскому бою» Пушкина. Начало его в поэме открывается стихом «Горит восток зарею новой...» и кончается описанием пира Петра; эпизодической вставкой являются стихи о Войнаровском.
В картине «Полтавского боя» мы находим элементы классического стиля, заметные следы одописной традиции XVIII в. «Горит восток зарею новой. || Уж на равнине, по холмам || грохочут пушки. Дым багровой || кругами всходит к небесам || навстречу утренним лучам». Таковы вступления к высокой одической тематике: «И се уже рукой багряной || врата отверзла в мир заря... Велит ночным лучам склониться || пред светлым днем и в тверди скрыться» (Ломоносов. «Ода Елисавете», 1746). «Заря багряною рукою || от утренних спокойных вод || выводит с солнцем за собою || твоей державы новый год» (Ломоносов. «Ода Елисавете», 1748).1
Героической теме Полтавского боя созвучен монументальный стиль («высокий штиль») ее поэтической обработки у Пушкина:
118
«нависли хладные штыки», «сыны любимые победы», «сквозь огнь окопов», «и битвы поле роковое гремит,1 пылает», «на холмах пушки присмирев, прервали свой голодный рев», «дружины падают во прах», «тесним мы Шведов рать за ратью», «и бога браней благодатью», «лик его ужасен», «и мчится в прахе боевом», «и се — равнину оглашая», «могущ и радостен как бой», «сии птенцы гнезда Петрова», «в пременах жребия земнаго», «браздами, саблями1 звуча», «прах роют и в крови шипят» и т. п.
Раскроем «похвальные оды» Ломоносова.2
Войну открыли Шведы нам:
Горят сердца их к бою жарко;
Гремит Стокгольм трубами ярко...
«Ода на победу над Шведами», 1741.
Огня ревущего удары
И свист от ядр летящих ярый
Згущенный дымом воздух рвут.
«Ода Елисавете», 1742.
Таков Екатеринин лик
Был щедр и кроток и прекрасен;
Таков был Петр врагам ужасен...
«Ода Елисавете», 1746.
Сравним у Пушкина: «...Лик его ужасен. || Движенья быстры. Он прекрасен».3
119
Крутит главой, звучит браздами
И топчет бурными ногами,
Прекрасной всадницей гордясь.
«Ода Елисавете», 1750.
Там кони бурными ногами
Взвивают к небу прах густой...
«Ода Елисавете», 1742.
Перуны Росские и блещут и разят...
«Петр Великий», 1760.
Пронзает, рвет и рассекает,
Противных силу презирает.
Смесившись с прахом, кровь кипит.
Здесь шлем с главой, там труп лежит...
«Ода Елисавете», 1742.
Однако топчут, режут, рвут,
Губят, терзают, грабят, жгут.
«Ода на победу над Шведами», 1741.
Не ад ли тяжки узы рвет...
«Ода на взятие Хотина», 1739.
Вдается в бег побитый Швед,
Бежит Российский конник в след
Чрез Шведских трупов кучи бледны...
(Там же).
Сравним в «Полтаве»:
Шары чугунные повсюду
Меж ними прыгают, разят,
Прах роют и в крови шипят.
Швед, Русский — колет, рубит, режет.
Бой барабанный, клики, скрежет,
Гром пушек, топот, ржанье, стон,
И смерть и ад со всех сторон.
Уместно будет заметить, что такая звуковая инструментовка стиха с рокочущим р применялась впервые Ломоносовым. Одним из примеров может служить строфа из «Оды Петру II», 1743 г.:
Един трясет свирепым югом
И дальним всточных стран округом
Сильнейший гор, огня, ветров,
Отмститель храбр врагов сварливых,
Каратель стран в союзе лживых
Российский род и плод Петров.
Сопоставление ямбов Пушкина с тетраметрами Ломоносова обнаруживает «классицизм» в «Полтавском бое» Пушкина.
120
Современная Пушкину критика не оценила этого отрывка «Полтавы». Так, в «Атенее» 1829 г. (ч. II, М. 1829, стр. 192), после похвалы и восхищения, критик (М. А. Максимович) писал: «Но для произведений человеческих есть непременный удел — недостатки... Полтавский бой происшествие важное и великое; но описание оного, сделанное Пушкиным, не выдержит сравнения с описаниями сражений менее значительных, встречающимися в известных эпических поэмах. С большей верностию Шиллер представил картину битвы в небольшом стихотворении: „Die Schlacht“». — «Жаль, что Поэт никогда не был зрителем сражения, и потому картина битвы наполнена невероятностями, которые заглушают всю прелесть Поэзии...», — так отзывается критик в «Сыне Отечества» и «Северном Архиве» 1829 г. (т. III, стр. 108—109). В одном письме А. А. Муханова (4 июня 1829 г.) можно прочитать: «...Сравнивая ее [«Полтаву»] с Годуновым — Пушкин еще шагнул исполински. Красоты поэзии чудные и дознание жизни глубокое. Самое слабое место, по моему мнению, может быть ошибочному, есть описание самой битвы. Воображение гения даже не в состоянии постигнуть того, что не удалось видеть в природе...»1 Архаист В. К. Кюхельбекер в 1832 г. в своем дневнике (под 22 января) отметил: «...У нас отличные два стихотворца — Шихматов и Пушкин, прославляли это сражение, но не изобразили: то, что они говорят о нем, можно приноровить и к лейпцигскому и бородинскому, и к бою под Остроленкою, стоит только переменить имена собственные. Ломоносов, полагаю, не впал бы в этот недостаток, не потому, что был бо́льшим поэтом, чем Шихматов и Пушкин, но что даже в одах его заметно бо́льшее знание тактики, нежели в их эпопеях...»2 В «Галатее» 1839 г. (ч. III, № 26, стр. 642—651) критика обрушилась на третью песнь «Полтавы»: «[она] так не удовлетворительна, так слаба, так далека от совершенства, что нам и жалко и совестно высчитывать все ее недостатки... Пушкин, мастерски нарисовавший в Руслане и Людмиле поединок Рогдая с Русланом, не умел справиться с Полтавскою битвою и решительно пал в ней...»
Мы полагаем, что такие отрицательные отзывы о «Полтавском бое» Пушкина вызваны именно неприятием, как художественного
121
достоинства, той ломоносовской традиции батального жанра, которую поэт восстановил в стилизационном плане в своей поэме. Говоря о ломоносовской традиции в разбираемом отрывке «Полтавы», не следует забывать о классической одописной традиции названного жанра вообще,1 которую вслед за Ломоносовым продолжали такие лирики XVIII в., как Василий Петров и Державин, и которую завершили в своем творчестве и привели к ликвидации Жуковский и Пушкин. Но ломоносовская художественная система — первоисточник для понимания русского классицизма, и Ломоносов — первый символ классической традиции, оказавшейся жизнеспособной на протяжении почти столетия.
Не будем повторять известные, несколько противоречивые отзывы Пушкина о Ломоносове, которого он не хотел назвать «поэтом вдохновленным свыше», но которого, однако, одного из длинного ряда предшественников, он назвал «истинно классическим» писателем. Вспомним лишь, что Пушкин гордился Ломоносовым, как русским гением.2
Отчетливых следов влияния Ломоносова в поэзии Пушкина мы почти не находим. И это не удивительно. Державинская школа отдалила 10-е и 20-е годы XIX в. от ломоносовской художественной системы. У Пушкина же и державинские уроки переработаны так, что вся его поэзия блещет новизной и самобытной гениальностью. По выражению Б. М. Эйхенбаума, Пушкин «становится нашей настоящей, несомненной, чуть ли не единственной традицией».3
Б. Коплан
Сноски к стр. 113
1 См. П. В. Владимиров. А. С. Пушкин и его предшественники в русской литературе. Киев, 1899, стр. 43: «Она [поэма] была выношена поэтом из чтения Байрона на юге, из пребывания в Бендерах, где поэт еще в 1824 г. отыскивал могилу Мазепы, из воспоминаний о Киеве». О «Полтаве», как ответе «социальному заказу» момента, см. в книге Б. М. Эйхенбаума «Мой временник», Л. 1929, стр. 69.
2 «Полтава» в историческом и историко-литературном отношениях. Библ. вел. писателей под ред. С. А. Венгерова. Пушкин, т. III, СПб. 1909, стр. 6—28.
Сноски к стр. 114
1 Там же, стр. 12. «Попытка сблизить обоих поэтов» принадлежала Н. А. Энгельгардту, который в статье «Пушкин и Ломоносов», напечатанной в иллюстр. приложении к Новому Времени, № 8965, 10 февраля 1901 г., за подписью «Чтец», указал у Пушкина несколько реминисценций из Ломоносова, одну из них в «Полтаве». При этом Н. А. Энгельгардт сделал такое обобщение: «Пушкин именно в тех своих произведениях, где он рисует мощной кистью колоссальный образ преобразователя, становится близок к строю ломоносовской лиры». Ссылаясь на статью «Чтеца», исследователь «Полтавы» Н. П. Дашкевич в своем этюде «„Полтава“ Пушкина» (Чтения в Историческом Обществе Нестора-Летописца, 1908, кн. XX, вып. 3, и в Сборнике ОРЯС, т. 92, П. 1914, стр. 410) не соглашается с суждением «Чтеца»: «...Петр Великий явился у Пушкина в образе гиганта, а сам Пушкин стал как бы продолжателем того же вдохновения, которое осенило некогда чело певца Петра Великого и его „искры“ Елизаветы. Но не правы те, кто находит, что у Пушкина „самый строй стихов, лад их, дух и гармония звучат порою по-Ломоносовски“».
2 Ср. также в «Мыслях на дороге» (1833—1835): «Успех петровского преобразования был следствием Полтавской битвы, и европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы».
3 Годом раньше создания «Полтавы», Пушкин уже намечал черты «то академика, то героя» в «Стансах» (1827).
Сноски к стр. 115
1 П. В. Владимиров в указанной статье (стр. 43—45) правильно заметил, что «быстро написанная поэма вылилась из-под пера Пушкина без подробностей быта и нравов, — более, как историческая картина», что Петр и Полтавский бой «заслонили от Пушкина подробности внутренней жизни старой Малороссии XVII—XVIII веков».
2 В биографическом очерке о Пушкине Б. В. Томашевский (в издании: А. Пушкин. Сочинения, 4 изд. ГИЗ, Л. 1928, стр. 11) пишет: «В конце двадцатых годов в творчестве Пушкина явно намечается искание нового стиля. В этом искании он не был прямолинеен, и опыты обновления стиля велись в различных направлениях».
3 Еще в Лицее пережив «бранные» чувства, бывшие «естественным выражением времени наполеоновских войн» (см. П. В. Владимиров, названная статья, стр. 64), Пушкин в позднейшем своем стихотворении «Воспоминания в Царском Селе» (1829) как бы снова пережил эти чувства, и особенно в черновых набросках этого стихотворения, относящихся еще к 1828 г., когда писалась и «Полтава», можно увидеть, по выражению Н. О. Лернера, «брожение высокого вдохновения» и найти стихи, подобные «гремящим стихам» «Полтавы». См. Н. О. Лернер. Из черновых рукописей Пушкина. Стихи о 12-ом годе. Речь, 1911 г., № 159, 13 июня. Пользуемся случаем выразить Н. О. Лернеру признательность за полезные указания, сделанные нам для настоящей статьи.
Сноски к стр. 116
1 О данном сходство упоминается в названной статье П. В. Владимирова, стр. 44, прим.
2 Стилистический прием возвращения к классицизму (если не ломоносовской эпохи, так державинской, или даже позднейшей эпохи молодого Жуковского) можно заметить и в других произведениях Пушкина, именно в тех случаях, когда поэт вспоминает исторические события и исторических героев. Так, например, в эпилоге к «Кавказскому пленнику» (1821): «И воспою тот славный час... Подъялся наш орел... Впервые грянул битвы гром... Тебя я воспою, герой, || о, Котляревский... Ты днесь покинул... Но се — восток подъемлет вой!... Поникни снежною главой, || смирись Кавказ: идет Ермолов!». Нет оснований предполагать, что монументальный стиль здесь мотивируется пародийно. «В эпилоге чувствуется еще живая традиция оды... Отсюда — путь к историческим поэмам, к „Полтаве“ и „Медному Всаднику“», так постулирует Б. М. Эйхенбаум в статье «Проблемы поэтики Пушкина» (Б. М. Эйхенбаум. Сквозь литературу, Л. 1924, стр. 161).
Сноски к стр. 117
1 «Но вот багряною рукою || заря от утренних долин || выводит с солнцем за собою || веселый праздник именин» («Евгений Онегин», гл. V, строфа XXV). «Пародия известных стихов Ломоносова», так отметил сам поэт в примечаниях к роману. Такая пародия только доказывает, что стихи Ломоносова были свежи тогда в памяти Пушкина (V гл. «Евгения Онегина» начата в январе 1826 г.).
Сноски к стр. 118
1 Сравним, между прочим, в «Слове о полку Игореве» — «Гримлют сабли о шеломы».
2 В личной библиотеке Пушкина сохранилось трехтомное издание сочинений Ломоносова: «Собрание разных сочинений в стихах и в прозе М. В. Ломоносова». Ч. I—III. СПб. 1803. Пушкин, разумеется, читал Ломоносова и в других изданиях, перебрал и редкие издания отдельных од Ломоносова; он должен был в совершенстве изучить первого русского поэта. Библиотека Пушкина открывает нам богатый запас тех книг о петровском времени, которые послужили для Пушкина важными историческими источниками для его поэтических работ и для его материалов о Петре I и в частности о Полтавской битве: труды И. И. Голикова, В. Г. Рубана, Штелина, Д. П. Бутурлина, Т. Полежаева, Ф. О. Туманского и др. См. Б. Л. Модзалевский. Библиотека А. С. Пушкина. СПб. 1910. См. указатель под именами: Петр Великий и Полтава.
3 Этот же поэтический ход повторен в конце поэмы: «Твой взор насмешлив и ужасен. || Ты безобразен. Он прекрасен».
Сноски к стр. 120
1 Дневники и письма А. А. Муханова. Щукинский сборник, вып. III, стр. 198.
2 Русск. Старина, 1875 г., т. XIII, № 8, стр. 499, или Дневник В. К. Кюхельбекера, с пред. Ю. Н. Тынянова, «Прибой», 1929 г, стр. 36.
Сноски к стр. 121
1 Не исследован еще вопрос об отражении в «Полтаве» западно-европейской литературной баталистики.
2 Важнейшие высказывания Пушкина о Ломоносове можно найти в его статьях: «О предисловии Г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова» (1825), «Мысли на дороге» [III. Ломоносов.] (1833), «Российская Академия» (1836), а также в письмах Пушкина к кн. П. А. Вяземскому (нач. апреля 1824 г. и 7 июня 1824 г.), к А. А. Бестужеву (нач. июня 1825 г.) и к бар. А. А. Дельвигу (нач. июня 1825 г.). См. Пушкин. Письма. Под редакцией и с примечаниями Б. Л. Модзалевского, т. I, М.—Л. 1926, стр. 76, 82, 135, 137, и Сочинения Пушкина, изд. Академии Наук СССР, т. IX, ч. II (Примечания Н. К. Козмина), Л. 1929, стр. 42—43, 105—107, 396, 415, 523—525, 552—555, 557—559, 756—757, 924, 928, 955, 965—966, 973.
3 Б. М. Эйхенбаум. Проблемы поэтики Пушкина (Сквозь литературу. Л. 1924, стр. 170). В этой же статье Б. М. Эйхенбаум, заостряя проблему, пишет: «Пушкин не начало, а конец длинного пути, пройденного русской поэзией XVIII века... Мы увидели всю сложность и изысканность Пушкинского мастерства, замкнувшего собой блестящей период русской поэзии, начатый Ломоносовым и Тредьяковским» (там же, стр. 158 и 159).