82

А. С. ПУШКИН СРЕДИ ТВОРЦОВ И НОСИТЕЛЕЙ РУССКОЙ
ПЕСНИ.

I. Говоря об отношении Пушкина к русской песне, исследователи обыкновенно понимают песню в узком смысле народной, безыскусственной. Такое ограничение предмета исследования не оправдывается ни общим положением русской песни, которая издавна жила в известном общении и взаимодействии стихий народной и литературной, ни историей развития Пушкина. Первоначальная основа этого развития была чисто литературная, но поэт, незаметно и постепенно овладевая сокровищами народной словесности, стройно соединил в своем знании достижения двух высоких культур, книжной и народной, не обнаруживая никакой односторонности или крайнего увлечения в своих изучениях, взглядах и творчестве. Всегда распоряжаясь словесными богатствами, как мастер и господин, Пушкин никогда не был слугою тех или других литературных направлений. Во всей полноте и многосторонности следует вести и изучение его художественного наследия.

Нет никакого сомнения, что песня литературная, которую Пушкин знал и культивировал с отроческого возраста, подготовила его к восприятию и изучению чисто народной песни. Шествуя с одного и того же отправного пункта, Дельвиг пришел к художественному, несколько искусственному, подражанию русской народной песне; Пушкин дошел до создания оригинальных произведений в духе народной песни и до признания последней, как безусловно ценного и самодовлеющего литературного образца. Эта оценка была очень значительным литературно-критическим достижением, до которого никак не могли дойти представители старой литературной школы. Державин, Дмитриев, Карамзин, Батюшков, Жуковский, — все видели в народной песне, и вообще в народной словесности, лишь материал, который может иметь литературное

83

значение и бытие только при известной подчистке, перекраске и переформировке.

II. Определить отношение Пушкина к песне нетрудно: нужно только открыть первую страницу его сочинений. Его литературное творчество начинается песней «О Делия драгая». Некоторая часть того, что дошло до нас из лицейских его стихотворений, была и долго оставалась песней. Для лицеистов пушкинского времени «песня» была именно тот литературный род, который привлекал их внимание. А. А. Дельвиг в известной мере прославился песнями. Песни писал А. Д. Илличевский. Над сочинением песен корпел, под общие насмешки, и мало одаренный В. К. Кюхельбекер, о неудачном творчестве которого Пушкин, — уже в юношестве чуткий и проницательный критик, — оставил несколько метких насмешек, имеющих в виду именно песни. Напомним «Несчастие Клита», 1814 г. (т. I, стр. 90)1 эпиграмму:

«Вот Виля, — он любовью дышет,
Он песни пишет зло»

              I, 197.

И после лицея Пушкин все еще тяготеет к песне. Так, его дружеское послание Ф. Ф. Юрьеву, 1819 г. (I, 239), первоначально написано было в виде песни, с повторением первого куплета после каждого из следующих, как припева.

То, что мы знаем о лицейской жизни времен Пушкина, показывает нам, что сочиняемые лицеистами песни не были простым стихотворным упражнением: они полагались товарищами на музыку и распевались ими. О расположении последних к пению и музыке нередко свидетельствуют стихи Пушкина. Таковы, например: «Послание к Батюшкову» и «Пирующие студенты» 1814 г., «Послание к Галичу» 1815 г. (I, 62, 64, 117, 400).

Среди лицейских товарищей Пушкина, кроме поэтов, были и певцы, и музыканты, и даже композиторы (Н. А. Корсаков и М. Л. Яковлев). Музыкальные дарования М. Л. Яковлева признавал сам М. И. Глинка, отзывавшийся о нем, как о композиторе известных русских романсов, хорошо певшем баритоном.2

84

Любимым текстом дли пения в лицее были «национальные песни». Так назывались шутливые куплеты о товарищах и воспитателях, сочиненные лицеистами.

Связь этих песен с традиционными популярными русскими песнями (ненародными) не подлежит сомнению. Песня «В лицейской зале тишина», по указанию М. А. Корфа, «певалась хором на голос „Певца во стане русских воинов“» (начало «На поле бранном тишина»);1 песня «Пусть кто хочет отличайся» первыми словами и складом напоминает песню кн. Хованского «Пусть кто хочет пишет оды»; песня «Блажен, кто диалог не учит», вероятно, соответствует «Преложению псалма I» Ломоносова: «Блажен, кто к злым в совет не ходит» (известна, как песнь, по старым песенникам); песенка о Кюхельбекере: «Ах! тошно мне на чужой скамье» есть близкое подражание песне Нелединского-Мелецкого: «Ах! тошно мне на чужой стороне». «Отрывки из лицейских записок» Пушкина указывают нам куплеты, которые пели на голос «Бери себе повесу» (VI, 417). Эти слова, кажется, пародируют начало известной песни Дмитриева «Каррикатура» («Сними с себя завесу, седая старина», 1792 г.).

III. Лицейский однокашник Пушкина, А. Д. Илличевский, писал своему товарищу П. Н. Фуссу 2 сентября 1815 г.: «У нас есть вечерние гулянья, в саду музыка и песни, иногда театры. Всем этим обязаны мы графу Толстому, богатому и любящему удовольствия человеку. По знакомству с хозяином и мы имеем вход в его спектакли — ты можешь понять, что это наше первое и почти единственное удовольствие».2 На этих спектаклях несомненно Пушкин знакомился и с песнями театральными. Значительная часть этих песен была переводная и менялась со временем. Для памятной Пушкину эпохи возвращения русских войск из Франции, после победы над Наполеоном, переменился и состав театральных песен. Когда народ бежал навстречу войскам, «музыка играла завоеванные песни: Vive Henri Quatre, тирольские вальсы и арии из Жоконда» («Метель», V, 86—87).3 Некоторые песни из этой оперы

85

перешли в русские песенники. Так, «Новый полный всеобщий песенник» 1820 г. дает из нее две арии Жоконда и две арии Анеты:

1.	В нежном страстном упоеньи Пастушок младой взывал...
	№ 779, стр. 719.
2.	Любовник оскорбленной Бежит от глаз неверной...
	№ 782, стр. 721.
3.	Бабушка мне говорила не раз...
	№ 780, стр. 720.
4.	Между красот деревни сей Невинность скромну избирают...
	№ 781, стр. 720.

Особенно популярна была ария «Любовник оскорбленный», которую, по словам П. А. Каратыгина, распевали даже на улицах Петербурга.

В годы петербургской жизни, после окончания лицея, Пушкин любил посещать театр и оставил воспоминание об этом в XVIII строфе гл. I «Евгения Онегина», законченной двухстишием:

 Там,  там,  под сению кулис,
 Младые дни  мои неслись...

В следующей XIX строфе он прямо говорит о театральной песне: «Услышу ль вновь я ваши хоры?» Его Дуня, провинциальная барышня, поет именно одну из этих модных театральных песен, из первой части «Днепровской Русалки»:

 И  запищит она  (Бог мой!):
 «Приди  в чертог  ко мне  златой!»

«Евгений Онегин», гл. II, строфа XII.

Эту песню, как и другие арии из названной оперы, мы можем указать в песенниках 1808, 1810, 1818, 1819, 1820, 1821, 1822, 1825, 1827, 1847 гг. Данная справка ясно убеждает нас, что шутка Пушкина вывела названную песню из моды. То же говорит и отзыв

86

современника, Маркевича, приводимый П. О. Морозовым (IV, 306). Из других арий этой оперы особенной известностью пользовались:

 1.  Мущины  на  свете,
      Как  мухи  к  нам  льнут.
 2.  Я  цыганка  молодая.

Последняя перешла в народ и держалась в общем обращении до самого последнего времени.

Театр времен Пушкина не чуждался и русской народной песни. В статье «Мои замечания о русском театре», 1819 г., поэт рассказывает, как актриса Колосова «показалась в конце довольно скучного водевиля в малиновом сарафане, в золотой повязке, и пошла плясать по-русски с большой приятностью на голос «Во саду ли, в огороде» (VI, 249). Это известная плясовая песня. Она находится уже в старых песенниках (Новикова, ч. IV, стр. 95, № 104; Прача, изд. 1790 г. и 1815 г. и др. Варианты см. в собрании А. И. Соболевского, т. IV, №№ 764—770). Пушкин потом упомянул эту песню в «Сказке о царе Салтане» (II, 272).

IV. По поводу 2-го издания «Вечеров на хуторе» Гоголя, Пушкин писал в «Современнике» 1836 г., кн. I: «Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой» (VI, 89). Слова о поющем и пляшущем народе вполне приложимы и к великоруссам времен Пушкина. Мы имеем множество свидетельств о необыкновенной привычке и наклонности русских к пению в конце XVIII в. и начале XIX. Путешественник англичанин Уильям Кокс в 1778 г. писал о России: «Ямщики поют не переставая от начала станции до конца; солдаты поют, выступая в поход; крестьяне поют чуть ли не за всяким делом; кабаки оглашаются песнями; не раз, среди вечерней тишины, слышал я, как неслись песни из окрестных деревень».1 Пушкин мог знакомиться с этим поющим народом еще очень рано, может быть, до лицея. Песни няни, песни дворовых он, вероятно, слыхал еще в детстве. Тогда же могли долетать до его слуха и крестьянские песни. По указанию П. В. Анненкова, «зажиточные

87

крестьяне Захарова не боялись веселиться; песни, хороводы и пляски» были их обычным развлечением.1

Лицейский монастырь более или менее удалил поэта от народной песни и серьезный интерес к ней обнаружился у него уже по выходе из лицея. Поющий народ опять стихийно окружил его, особенно после высылки из Петербурга. Тогда и начинают проявляться в его поэзии указания на живую русскую народную песню и ее деятельных носителей.

В «Черкесской песне» («В реке бежит гремучий вал»), приведенной в «Кавказском пленнике», замечательна строчка:

Веселый пляшет хоровод.

Она удостоверяет, что Пушкин видал и знал русский хоровод не только в мерном круговом хождении, какое дошло до нашего времени, а также в веселой общей пляске в конце хороводного действия, что некоторое время держалось и после него.2 Поющий народ мы нередко видим и в стихах Пушкина. Вечером, когда Татьяна шла в усадьбу Онегина, поэт определяет время ее поздней прогулки тем, что «Уж расходились хороводы» («Евгений Онегин», гл. VII, строфа XV). Домашняя работа крестьянки, по его поэзии, сопровождается песней. Осенью

В избушке распевая, дева
Прядет.

«Евгений Онегин», гл. IV, строфа XL.

У памятника Ленского:

Пастух, плетя свой пестрый лапоть,
Поет про волжских рыбарей.

«Евгений Онегин», гл. VI, строфа XI.

Не знаем, какую песню и каких рыбарей имел здесь в виду Пушкин. Волжские промыслы были особого рода: портные там шили дубовой иглой (разбойничали), а волжские рыболовы рекомендуют себя так:

Ах, мы ли не воры, ах мы да рыболовы,
Ах, мы да рыболовы, государевы ловцы.
Ай, мы рыбочку ловили по хлевам, по клетям,
По клетям, да по хлевам, по новым по дворам.

Соболевский, VI, № 449, из песенника 1780 г.

88

Среди этого народа, поющего и во время отдыха, и за работой, выделяются особенно замечательные носители русской песни: ямщики, бурлаки, дворовые девушки и женщины. Их пением в стихах Пушкина оживлены картины родной природы и жизни.

Один вариант IV гл. «Евгения Онегина» упоминает:

Кибитки, песни удалые (IV, 335).

В «Путешествии Онегина» читаем:

Мелькают версты; ямщики
Поют и свищут, и бранятся (IV).

Надулась Волга; бурлаки,
Опершись на багры стальные
Унывным голосом поют
Про тот разбойничий приют... (VII).

Особенно показательным для отношения нашего поэта к русской народной песне является отрывок 1833 г. (II, 189) «В поле чистом серебрится», с обращением к ямщику:

Пой: в часы дорожной скуки,
На дороге столбовой,
Сладки мне родные звуки
Звонкой песни удалой.
Пой, ямщик! Я молча, жадно
Буду слушать голос твой...
Знаешь песню ты — лучина (II, 189).

«Лучина» — заунывная народная русская песня:

Лучина, лучинушка березовая!
Ах! что ж ты, лучинушка, не ясно горишь, (2)
Не ясно горишь, не вспыхиваешь? (2) и т. д.

«Новейший и отборнейший российский всеобщий песенник». СПб. 1808, стр. 411, № 328. Старший известный нам текст в песеннике 1805 г. Более поздние варианты у А. И. Соболевского, II, № 557—559.

Юноши и девицы дворянского сословия во времена Пушкина еще и сами веселились народными песнями и хороводами. В стихотворении

89

«Гроб юноши», 1821 г., мы находим на это ясное указание:

Любил он игры наших дев,
Когда весной, в тени дерев,
Они кружились на свободе, —
Но нынче в резвом хороводе
Не слышен уж его припев (I, 293).

Деревенские помещики времен Пушкина жили, как супруги Ларины: справляли масляницу, развлекались святочными играми и гаданьями. Они

Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод.

«Евгений Онегин», гл. II, строфа XXXV.

Описанию святочных гаданий в их доме посвящено несколько чудных строф гл. V «Евгения Онегина» (IV—XXIV). Главное из них — гадание посредством колец и подблюдных песен — поэтично и точно описано в VIII строфе.

Из блюда, полного водою,
Выходят кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
«Там мужички то все богаты;
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!». Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу дев.

К последним стихам дано краткое примечание Пушкина: «„Зовет кот кошурку в печурку спать“ — предвещание свадьбы; первая песня предрекает смерть». Приведем полные тексты обеих песен по «Новейшему всеобщему и полному песеннику» (СПб., типогр. И. Глазунова, 1819).

1.  У Спаса в Чигасах за  Яузою
     Живут мужики богатые,
     Гребут золото лопатами,
     Чисто серебро лукошками.

Ч. IV, стр. 63.

90

2.  Уж как кличет кот кошурку в печурку спать:
     Ты поди, моя кошурка, в печурку спать;
     У меня, у кота, есть скляница вина,
     Есть скляница вина и конец пирога;
     У меня, у кота, и постеля мягка.

Там же, стр. 65.

Припев ко всем подблюдным песням:

Да кому мы спели, тому добро;
Кому вынется, тому сбудется,
Тому сбудется, не минуется

Там же, стр. 61.

Слово «слава» припевается к каждому стиху подблюдных песен:

У Спаса, в Чигасах за Яузою, слава!1 и т. д.

Значение первой песни по песеннику 1819 г.: «Пожилым к смерти, а незамужним к браку» (стр. 63). Значение второй — то, которое указано Пушкиным (стр. 65).

Песнями сопровождались у Лариных и хозяйственные работы, как это видно из строфы XXXVIII гл. III:

В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоды в кустах
И хором по наказу пели
(Наказ, основанный на том,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не ели
И пеньем были заняты:
Затея сельской остроты!)2

Слушание песен было одним из привычных развлечений старинного дворянина времен Пушкина. Иван Петрович Белкин, описывая

91

свои занятия в свободные зимние вечера, говорит: «Песни баб наводили на меня тоску» (V, 69). В Михайловском сам поэт пользуется этим обычаем, как всегда, соединяя развлечение с плодотворным наблюдением и изучением. В феврале 1825 г. он пишет П. А. Вяземскому: «Покамест я один одинёшенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни» (VIII, 92). О слушании песен в Михайловском свидетельствует и стихотворение «Зимний вечер» («Буря мглою небо кроет»), 1825 г. (II, 24). Обращаясь к доброй подруге своей бедной юности, няне Арине Родионовне, поэт говорит:

Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой по утру шла.

Первая из упомянутых здесь песен — старинная народная: «За морем синичка не пышно жила». Она известна во многих печатных текстах, начиная с 1769 г.1 П. В. Шейн недоумевал, почему у Пушкина стоит слово «тихо», которого нет в текстах данной песни.2 Но Пушкин не цитировал начало песни, первой и второй, а только указал на это начало в своей стихотворной передаче, вследствие чего и во второй песне у него оказалось слово «по утру», которого тоже нет в вариантах этой песни. Вторая — относительно новая плясовая песня, более распространенная среди дворовых и мещан, чем среди крестьян. Старейший ее вариант дает «Новейший и отборнейший российский всеобщий песенник», СПб. 1808, стр. 406, № 324:

По улице мостовой,
По широкой столбовой, (2)
Шла девушка за водой,
За холодной ключевой, (2)
За ней парень молодой
Кричит: «девица постой», (2) и т. д.

(См. варианты у Соболевского, IV, №№ 740—743).

Первая песня поется важным, торжественным голосом («голос огромный», по указанию старых песенников), вторая имеет веселый

92

затейливый напев, с резкими переходами тонов и изменениями темпа, интонаций и ударений. Если няня Пушкина могла хорошо исполнять подобные разнообразные по напеву песни, то, очевидно, она была искусная певица, до старости владела голосом и знала не только старый, но усваивала и новейший песенный репертуар.

V. Без сомнения, наблюдения Пушкина захватили очень широкий и разнообразный круг носителей русской песни, и ему приходилось слышать в деревне также песни ненародные. Старая русская песня на глазах поэта начинала уже упадать. У дворовых и сельских грамотеев его времени обнаруживался вкус к новой литературной песне, которая в городах давно перемешалась с народной и частью вытеснила ее. И в деревенской глуши зарождалась новая рифмованная песня, незатейливая, близкая к жизни и литературно довольно невыработанная. Это явление поэт с добродушным юмором зарисовал в «Истории села Горюхина», обыватели которого во времена благоденствия воспевали «песни Архипа Лысого» (V, 160), а во времена притеснений забывали об этих песнях (V, 168). В конце «Истории» приводится одна из этих песен, которую Пушкин называет «сатирическим стихотворением»:

Ко боярскому двору
Аким староста идет,
Бирки в пазухе несет... и т. д.

V, 168.

Любопытно указание Пушкина на происхождение этой новой народной поэзии, образец которой он дал в песне Архипа Лысого: «Сии песни заимствованы большею частью из русских, сочиненных солдатами-писателями и боярскими слугами, но приноровленных очень искусно к нравам горюхинским и к различным обстоятельствам» (V, 168). Одну из таких песен, солдатскую, Пушкин привел в «Капитанской дочке» в качестве эпиграфа к гл. III:

Мы в фортеции живем,
Хлеб едим и воду пьем... и т. д.

V, 363.

VI. И в дворянской среде пение песен было в те времена несомненно живым бытовым явлением. Но народная песня там была, разумеется, на заднем плане. Даже более отсталое от дворян мещанство уже покидало эти песни. Это хорошо видно по данным «Домика

93

в Коломне», 1830 г. Героиня его, Параша, в своих вкусах отражает положение русской песни в ее социальном круге и возрасте, в 20—30-х годах прошлого века. Мещаночка Коломны

Играть умела также на гитаре,
И пела: «Стонет сизый голубок»
И «Выду ль я» и то, что уж постаре,
Все, что у печки в зимний вечерок,
Иль скучной осенью, при самоваре,
Или весною, обходя лесок,
Поет уныло русская девица,
Как музы наши, грустная певица.

III, 460.

Мещанский круг, знавший песню по старому преданию и по старым источникам, во времена Пушкина держался еще искусственных песен конца XVIII в. «Стонет сизый голубочек» И. И. Дмитриева, 1792 г., «Выду ль я на реченьку» Ю. А. Нелединского-Мелецкого, 1796 г. — чрезвычайно популярные песни, державшиеся в народном обращении более столетия. Для верхнего образованного класса общества они тогда были уже устарелыми.

Песня, как обычное и живое явление помещичьего быта времен Пушкина или, точнее, провинциального общества, в котором он иногда обращался, одушевляет чудную картину, нарисованную в стихотворении «Зима. Что делать нам в деревне?», 1829 г. (II, 106):

Но если под вечер в печальное селенье,
Когда за шашками сижу я в уголке,
Приедет издали в кибитке иль в возке
Нежданная семья: старушка, две девицы
(Две белокурые, две стройные сестрицы),
Как оживляется глухая сторона!
Как жизнь, о Боже мой, становится полна!
Сначала косвенно-внимательные взоры,
Потом слов несколько, потом и разговоры,
А там и дружный смех, и песни вечерком,
И вальсы резвые, и шопот за столом...

Вряд ли однако эти девицы пели народные песни. Более культурное сельское дворянство времен Пушкина знало музыку и пение, как предмет серьезного изучения. У героини «Метели», Марьи Гавриловны, были «ноты», писанные для нее ее Владимиром (V, 86). Героиня Дубровского учится французской музыке и пению

94

(V, 283). В письме к А. Н. Вульф, 21 июля 1825 г., Пушкин сообщает: «Tout Trigorsky chante: Не мила ей прелесть ночи...» (VIII, 116).

Не мила ей прелесть ночи,
Не манит сребристый ток... —

стихи из «Венецианской ночи» И. И. Козлова («Ночь весенняя дышала...»).

Новейшую художественную песню, чужую и свою, Пушкин знал и в превосходном исполнении даровитых и хорошо выученных певиц-красавиц, как А. П. Керн, слышал и с чудной музыкой Глинки и других, слыхал и в пении неумелых и бездарных любительниц, о которых писал в 1827 г.: «Примечайте, как они поют модные романсы, как искажают стихи самые естественные, расстраивают меру, уничтожают рифму» (VI, 16). Знал Пушкин и модные песни литературного происхождения, с скудным содержанием, легким складом и приятным напевом. Он вспомнил о них в прекрасном сравнении:

За то зимы порой холодной
Езда приятна и легка:
Как стих без мысли в песне модной,
Дорога зимняя гладка.

«Евгений Онегин», гл. VII, строфа XXXV.

VII. Из поэтов-современников, литературно и лично близких к Пушкину, трудно указать такое лицо, которое не было бы автором более или менее известных русских песен. Кроме поэтов-лицеистов, о которых мы уже упоминали, наиболее крупные и ценные вклады в сокровищницу русской песни внесли Карамзин, Жуковский, Батюшков, которых Пушкин особенно почитал и изучал. В подробности эти отношения к творцам текста и музыки русской песни мы предполагаем рассмотреть в другое время и в другом месте. Точно также в настоящем небольшом очерке мы не касаемся особого сложного вопроса о записывании Пушкиным песен от певцов из народа.

В. Чернышев