- 76 -
Маленькая ножка
В эпоху создания «Евгения Онегина» мы замечаем у Пушкина нечто в роде культа маленькой ножки, женской разумеется. Рукописи его стихотворений испещрены неоднократно воспроизводившимися рисунками женских ножек. В тексте романа об этом имеются прямые свидетельства. Имеется даже попытка обосновать эту приверженность автора в следующей строфе романа:
Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня.
Она, пророчествуя взгляду
Неоцененную награду,
Влечет условною красой
Желаний своевольный рой.«Евгений Онегин», I, XXXII.
Пушкин не был одинок в этом культе женской ножки, культе, основывавшемся на особой условной красе ножки. Многие видели в ней признак «неоцененных наград», твердо верили в закон определенного соответствия женских красот. И данная тирада является лишь отражением этих воззрений, и Пушкин в ней не самостоятелен. Мало того: можно указать определенный источник, откуда она заимствована. Во французской литературе роль проповедника этой своеобразной теории принял на себя известный романист и бытописатель Ретиф-де-ла-Бретон (Restif de la Bretonne, 1729—1806). Франц Блей так характеризует эротику Ретифа: «Свое маниакальное пристрастие к высоким каблукам на женской обуви он обосновывал различными доказательствами, из которых самым сильным было
- 77 -
следующее основание эротического порядка: высокие каблуки придают женской походке нечто медлительное, нерешительное, боязливое, что должно раздражать желания здорового мужчины. Он написал в юности целый роман „Le Pied de Fanchette“ на тему о красивой ножке и высоких каблуках герцогини Шуазель. Можно сказать, он видел только ноги своей музы, так часто вдохновляли они его в жизни и в книгах» (Franz Blei. Die galante Zeit und ihr Ende, S. 40).
Ассеза пишет: «Для Ретифа ножка представляла сущность и показатель всех совершенств женщины. По этому поводу он предается рассуждениям, воспроизводить которые нет возможности».
По поводу раннего романа Ретифа «Le Pied de Fanchette» (1769) Жерар де Нерваль пишет: «В этом произведении и в сопровождающих его примечаниях наблюдается постоянное внимание к ноге и обуви женщин; то же замечается во всех произведениях Ретифа. Эта мономания не покидала его ни на минуту».
Но не только психология Ретифа близка к приведенной строфе Пушкина. У этой строфы имеется определенный литературный источник в одном из рассказов Ретифа. Вот что говорит Ретиф про одного своего героя: «Saintepallaie avait un goût particulier, et tous les charmes ne faisaient pas sur lui une égale impression: une jolie figure et partout, hors en Espagne, une belle gorge a son prix: une taille svelte et légère, une belle main flattait son goût: mais le charme auquel il était le plus sensible, celui qui lui causait ce frémissement involontaire et délicieux qui remue toutes les fibres, c’était un joli pied: rien dans la nature ne lui paraissait audessus de ce charme séduisant, qui semble en effet annoncer la délicatesse et la perfection de tous les autres appas» (Le Joli Pied из сборника Les Contemporaines mêlées), т. е. «Сентпалле обладал особенным вкусом, и не все прелести производили на него одинаковое впечатление. Красивое лицо и — везде кроме Испании — красивая грудь имеют свою цену; стройная и легкая фигура, красивая ручка нравились ему; но то, что действовало на него живее всего, что причиняло ему непроизвольную и восхитительную дрожь во всех фибрах, была красивая ножка: в его глазах ничто на свете не превосходило этой прелести, возвещающей нежность и совершенство всех прочих красот».
Фразеологический параллелизм здесь очевиден. И Ретиф и Пушкин в одинаковых почти выражениях противоставляют лицу и груди ножку, выставляя одинаковое основание. Мотивы следуют и там и тут в одной и той же последовательности. Самый синтаксис
- 78 -
сходен. Очевидно, Пушкин, сознательно или бессознательно, реминисцировал из Ретифа.
Ретиф был несомненно известен Пушкину. Так же несомненно, что знал он его не в качестве автора социальных реформистских проектов, не как предшественника фурьеризма, а в качестве автора многочисленных бытовых романов и сборников новелл, среди которых сорокадвухтомные «Современницы» (1780—1785) были наиболее читаемы.