71

Къ исторіи Пушкинской замѣтки о «Запискахъ Видока».

Въ 20 № «Литературной Газеты» — отъ 6-го апрѣля 1830 г. — появилась извѣстная замѣтка Пушкина о Видокѣ, «присланная имъ изъ Москвы къ Дельвигу съ тѣмъ, чтобы послѣдній ее напечаталъ въ томъ номерѣ, который долженъ былъ выйти въ день Свѣтлаго Христова Воскресенія, 6-го апрѣля, въ видѣ краснаго яичка для Булгарина»3). Извѣстно, какой шумъ вызвала эта остроумная замѣтка, безпощадно бичевавшая Булгарина подъ именемъ Видока4), и какъ былъ взбѣшенъ Булгаринъ этимъ мѣткимъ отвѣтомъ Пушкина на всѣ нападки и инсинуаціи «Сѣверной Пчелы»: онъ, конечно,

72

сразу же узналъ себя въ Видокѣ, хотя крестился и кланялся передъ иконой въ книжной лавкѣ Слёнина, «божась, что между Видокомъ и имъ ничего нѣтъ общаго»1). — Извѣстно также, что толки, вызванные замѣткой Пушкина, заставили цензуру запретить статью для «Литературныхъ прибавленій къ «Русскому Инвалиду»: «Два слова объ исторіи Видока, писанной имъ самимъ», такъ какъ и въ ней были усмотрѣны намеки на Булгарина2). — Довольно необычная цензурная исторія этой статьи, — приводимой ниже, — интересна сама по себѣ, но любопытна она также и какъ лучшее доказательство того чрезвычайнаго значенія, которое получила въ глазахъ всего общества остроумная и злая характеристика Видока-Булгарина.

Хотя «Литературныя прибавленія къ «Русскому Инвалиду» начали выходить вмѣсто «Славянина» лишь съ 1831 г., однако издатель этихъ журналовъ А. Ѳ. Воейковъ представилъ статью въ цензуру еще въ началѣ ноября 1830 г. Въ засѣданіи С.-Пб. Цензурнаго Комитета 11-го ноября статья была разсмотрѣна, а 17-го ноября Попечитель Округа Бороздинъ писалъ — за № 259 — въ Главное Управленіе Цензуры, что засѣданіе Комитета, разсмотрѣвъ статью и «усматривая въ оной довольно очевидные намеки на русское сочиненіе, выраженные словами оскорбительными для того лица, къ которому относятся оныя, полагало воспретить напечатаніе сей статьи, на основаніи § 3 пункта 4-го Устава о цензурѣ. Но при семъ г. цензоръ, надв. сов. Гаевскій, на разсмотрѣніи котораго находится означенное повременное сочиненіе, объявилъ Комитету, что г. издатель, въ случаѣ несогласія онаго на пропускъ сей статьи, проситъ о представленіи оной на благоусмотрѣніе высшаго начальства; потому,

73

согласно съ § 45 Устава и опредѣленіемъ Комитета текущаго ноября 11 числа имѣю честь препроводить статью: «Два слова объ исторіи Видока» на разсмотрѣніе Главнаго Управленія Цензуры»1).

Министръ Народнаго Просвѣщенія князь Ливенъ отвѣчалъ 1-го декабря 1830 г. — за № 430, — что «Главное Управленіе Цензуры слушало статью подъ названіемъ: «Два слова объ исторіи Видока...» и, не усмотрѣвъ, почему оная могла бы относиться къ какому либо изъ россійскихъ сочиненій, опредѣлило: потребовать отъ С.-Петербургскаго Цензурнаго Комитета поясненія, къ какому русскому сочиненію и почему можетъ относиться содержаніе означенной статьи»...

Бороздинъ, видимо, не ожидалъ подобнаго отвѣта, такъ какъ по его порученію секретарь Цензурнаго Комитета А. Л. Крыловъ писалъ 3-го декабря правителю дѣлъ министра — В. Д. Комовскому, что для составленія требуемаго объясненія «Комитетъ нуждается въ самомъ сочиненіи», почему и проситъ доставить его на непродолжительное время; 4-го декабря статья была препровождена въ Комитетъ, а 12-го Крыловъ возвратилъ ее въ Канцелярію Главнаго Управленія Цензуры.

Въ отношеніи отъ 11 декабря 1830 г. — за № 279 — Бороздинъ сообщилъ Главному Управленію Цензуры, что рѣшеніе комитета послѣдовало по его словесному предложенію, почему онъ и считаетъ подачу объясненія своимъ долгомъ. Объясненіе же его сводилось къ указанію того, что «многіе» относятъ «на счетъ г. Булгарина» замѣтку о Видокѣ, напечатанную въ 50 № [sic!] «Литературной Газеты»2), и ходившую «около того же времени»

74

въ рукописи по рукамъ эпиграмму [Пушкина]: «Не то бѣда, что ты полякъ...»; кромѣ того, «сія самая эпиграмма 26-го апрѣля напечатана въ 17 № «Сына Отечества и Сѣвернаго Архива», съ перемѣною только словъ: «Видокъ-Фигляринъ» на «Ѳаддей Булгаринъ». Попечитель полагалъ, что «послѣ таковой, такъ сказать, гласности, и статья: «Два слова объ исторіи Видока», на основаніи § 70 Устава о цензурѣ, не можетъ быть допущена къ напечатанію»1).

Князь Ливенъ отвѣтилъ слѣдующимъ отношеніемъ отъ 22-го декабря 1830 г. — № 463:

«На представленіе Вашего Превосходительства отъ 11-го сего декабря — № 279 — о статьѣ подъ названіемъ: «Два слова объ исторіи Видока» — имѣю честь увѣдомить, что Главное Управленіе Цензуры полагаетъ, что ежели въ самой статьѣ не заключается ничего, относящагося къ сочиненіямъ или дѣйствіямъ г. Булгарина, то запрещеніе оной нельзя основать на томъ обстоятельствѣ, что въ ходившей по рукамъ эпиграммѣ находилось имя Видока-Фиглярина, вмѣсто котораго въ издаваемомъ г. Булгаринымъ журналѣ напечатано его собственное имя. — При семъ возвращаю помянутую статью.

Министръ Народнаго Просвѣщенія, генералъ отъ инфантеріи князь Карлъ Ливенъ. — Правитель дѣлъ В. Комовскій».

Въ отношеніи этомъ, кажется, довольно опредѣленно предписывалось дать разрѣшеніе на напечатаніе статьи2), но Цензурный Комитетъ посмотрѣлъ на дѣло иначе и въ засѣданіи своемъ 30-декабря опредѣлилъ: «удержать статью при дѣлахъ Комитета, въ числѣ запрещенныхъ рукописей, поелику засѣданіе Комитета, согласно съ опредѣленіемъ своимъ 11-го ноября, находитъ въ

75

сей статьѣ очевидные намеки; въ предписаніи же Главнаго Управленія Цензуры изображено, что статья сія запрещена быть не можетъ въ такомъ только случаѣ, когда въ оной не заключается ничего, относящагося къ сочиненіямъ или дѣйствіямъ г. Булгарина».

При дѣлѣ Цензурнаго Комитета сохранилась и самая рукопись статьи, переведенной, какъ оказывается, изъ французскаго журнала. Вотъ ея текстъ:

«Два слова объ исторіи Видока, писанной имъ самимъ, изд. Фроманомъ» [2 части въ 18 долю]1).

«Содержаніе сей книги есть такая странная рѣдкость, какая едва ли когда издавалась въ свѣтъ. Представьте себѣ развращеніе нравовъ, какое только можетъ изобрѣсть самое пылкое въ семъ родѣ воображеніе, представьте разсказъ происшествій, коихъ однѣ подробности приводятъ въ содраганіе, опытныя наставленія въ мошенничествѣ и грабежѣ, подкрѣпленныя примѣрами, для тѣхъ, кои хотятъ ими воспользоваться; обнаруженіе всего, что только полиція (по необходимости, [происходящей отъ разврата] требующей для преслѣдованія и отысканія мошенниковъ столь же тонкихъ плутовъ, шпіоновъ и ложныхъ братій. В.) имѣетъ отвратительнаго, порокъ самый гнусный, природу испорченную до послѣдней степени, и вы получите слабое понятіе о сей картинѣ злодѣйствъ, о семъ описаніи, гдѣ всѣ преступники, въ продолженіи 20 лѣтъ [казненные] являвшіеся на Гревской площади или въ Уголовной Палатѣ, говорятъ и дѣйствуютъ въ свою очередь для назиданія своихъ современниковъ и для пользы г. Видока. — Исторія сей славной особы, изданная г. Фроманомъ, есть одно только извлеченіе изъ пресловутыхъ «Записокъ». Новый авторъ, безъ сомнѣнія, прибавилъ и новыя любопытныя подробности. Хвала г. Фроману! Но болѣе уже сказать нечего.

76

Какъ бы то ни было, но чтеніе сей книги доставляетъ пріятное занятіе любителямъ подобныхъ похожденій, коихъ число должно быть очень велико, судя по скорости, съ какою раскуплено все изданіе (новое доказательство, что быстрая распродажа книги не есть вѣрный знакъ ея внутренняго достоинства и еще менѣе — пользы оной. В). Мы забыли сказать, что изданіе сіе украшено портретомъ г. Видока. [Г-жа Дельпешь хорошо бы сдѣлала, если бы присоединила портретъ его къ своей Иконографіи. Изображенія великихъ людей должны быть извѣстны потомству]. — Изъ «Courrier des Théâtres».

А для насъ русскихъ еще чуднѣе, что въ Москвѣ прекрасному полу разсказывала похожденія [вора и] Видока нѣжная «Галатея», — журналъ, издаваемый въ пользу дамъ г. Раичемъ. Прим. переводчика».

Всѣ три примѣчанія писаны рукой Воейкова; имъ же на рукописи сдѣлана надпись: «Можетъ быть, въ «Славянинъ» въ Газету».

Содержаніе замѣтки оправдываетъ подозрительность Цензурнаго Комитета, такъ какъ въ статьѣ есть, конечно, намеки на Булгарина; второе примѣчаніе, несомнѣнно, имѣетъ въ виду «Ивана Выжигина».

Что касается выпада противъ «Галатеи», то С. Е. Раичъ дѣйствительно далъ поводъ къ нему, помѣстивъ въ №№ 10, 17—20, 37 и 38 «Галатеи» за 1829 г. рядъ отрывковъ изъ Записокъ Видока; первымъ двумъ отрывкамъ онъ предпослалъ вступленіе, гдѣ, между прочимъ, говорится слѣдующее: «Жизнь такого человѣка, по разительному отступленію отъ обыкновеннаго порядка вещей, необходимо должна быть занимательна, но она слишкомъ запутана, слишкомъ многосторонна и ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть передана читателю въ холодной или сухой характеристикѣ. Послѣднее обстоятельство рѣшаетъ насъ, вмѣсто простого извѣстія о Запискахъ Видока, заимствовать изъ нихъ два эпизода, или двѣ картины, въ которыхъ живыми, даже излишне рѣзкими чертами выказывается откровенность и чистосердечіе

77

автора. Пока достославныя приключенія Картушей, Мандриновъ, Ганникелей, Бароновъ Тренковъ и витязей въ родѣ Казановы не перестанутъ горячить фантазіи любопытныхъ болѣе и сильнѣе самаго лучшаго романа, до тѣхъ поръ самыя откровенныя изліянія плутовской души какого-нибудь пролаза, воспитаннаго въ школѣ преступленій и наконецъ раскаявшагося, не могутъ быть лишними въ области литературы, особливо, если въ нихъ видѣнъ умъ, знаніе свѣта и характеръ истины». — Но не всѣ раздѣляли взгляды Раича, и, помѣщая еще одинъ отрывокъ изъ Записокъ Видока въ № 37 «Галатеи», онъ вынужденъ былъ сдѣлать такое примѣчаніе: «Печатаемъ продолженіе сихъ отрывковъ, сообразуясь съ желаніемъ многихъ изъ нашихъ читателей и презирая толки людей, которые, въ угожденіе мелочнымъ расчетамъ своего самолюбія, во всемъ видятъ одну только дурную сторону».

Очевидно, что французская мода на мемуары преступниковъ, шпіоновъ, палачей и авантюристовъ и попытки перенесенія этой моды въ Россію — возмущали многихъ, и что голосъ Пушкина, понимавшаго всю пагубность подобныхъ произведеній для развитія въ русскомъ обществѣ правильныхъ литературныхъ вкусовъ1), не былъ одинокимъ.

Н. К. Замковъ.