„Дне́вной“ и „дневно́й“ у Пушкина.

(Лингвистическая справка).

В. П. Семенниковъ встрѣтилъ у С. А. Тучкова въ стихотвореніи, напечатанномъ въ «Бесѣдующемъ Гражданинѣ» 1789 г., слѣдующее двустишіе:

«Спустилось дне́вное свѣтило
По синей сферѣ внизъ къ водамъ....»;

оно ему напомнило Пушкинское:

«Погасло дне́вное свѣтило,
На море синее вечерній палъ туманъ...»,

и этого было достаточно для предположенія, что «Пушкину почему-либо запомнились первыя строки стихотворенія Тучкова, очевидно, прочитаннаго имъ когда-нибудь въ «Бесѣдующемъ Гражданинѣ»1).

Что же заставило автора замѣтки заподозрить самостоятельность Пушкина въ этомъ случаѣ?

Въ замѣткѣ онъ указываетъ на «повтореніе Пушкинымъ выраженія дне́вное свѣтило», какъ на доводъ въ пользу своего предположенія. Но, вѣроятно, при этомъ авторъ имѣлъ въ виду

104

не повтореніе упомянутаго сочетанія, которое напрашивается само собою, а непривычное для современнаго произношенія удареніе въ сочетаніи «дне́вное свѣтило», т. е. употребленіе прилагательнаго «дне́вный», вмѣсто болѣе обычнаго «дневно́й».

Единственный ли разъ Пушкинъ употребилъ эту необычную форму?

Въ «Элегіи» 1816 г. («Опять я вашъ, о юные друзья...») читаемъ:

«Мнѣ скученъ міръ; мнѣ страшенъ дне́вной свѣтъ.
Иду въ лѣса, въ которыхъ жизни нѣть...»

Это наводитъ на мысль, что Пушкинскому языку не было чуждо произношеніе «дне́вной», наряду съ «дневно́й» (см. «Чуть крадется невѣрный свѣтъ дневной...» въ стих. «Сонъ» 1816 г.).

Ближайшее изученіе языка Пушкина подтверждаетъ такое предположеніе. Проф. Е. Ѳ. Будде, изучавшій грамматику Пушкинскаго языка, говоритъ:

«Нѣтъ никакого сомнѣнія въ томъ, что нѣкоторыя ударенія на именахъ прилагательныхъ, въ особенности въ ихъ безчленной формѣ, которая одновременно можетъ у насъ отправлять въ своемъ безчленномъ видѣ двѣ синтактическія функціи: сказуемаго и опредѣленія, вызваны у Пушкина условіями ритмическаго размѣра; но вообще двоякія ударенія на однихъ и тѣхъ же именахъ прилагательныхъ у Пушкина, даже въ стихотвореніяхъ, обусловлены живымъ произношеніемъ этихъ именъ прилагательныхъ, извѣстнымъ въ Русскомъ языкѣ, какъ показываетъ его діалектологія. Причину этихъ варьяцій въ удареніи въ литературномъ языкѣ Пушкина надо, такимъ образомъ, искать въ состояніи живого языка времени Пушкина»1).

Проф. Е. Ѳ. Будде даже склоненъ видѣть здѣсь не слѣды общерусскаго произношенія, а діалектическіе признаки сѣверно-

105

русскаго произношенія у Пушкина1). Во всякомъ случаѣ, рядъ примѣровъ подтверждаетъ предположеніе, что литературному языку XVIII и первой половины XIX вѣка не было чуждо такое произношеніе.

В. И. Чернышевъ въ работѣ о Русскомъ удареніи приводитъ, сверхъ Пушкинскихъ, слѣдующіе примѣры:

Интересно, что въ рядѣ примѣровъ встрѣчается Пушкинское сочетаніе «дне́вное свѣтило». Кромѣ уже упоминавшихся примѣровъ изъ Тучкова, В. Майкова, Батюшкова, намъ встрѣтилось это сочетаніе у Ломоносова:

«Свѣтило дне́вное блистаетъ
Лишь только на поверхность тѣлъ:
Но взоръ Твой въ бездну проницаетъ,
Не зная никакихъ предѣлъ...».

(«Утреннее размышленіе о Божіемъ величествѣ» 1743 г.).

Отмѣтили мы его и у неизвѣстнаго автора сохранившихся въ рукописи «Стиховъ на прибытіе Ея Императорскаго Величества Государыни Императрицы Екатерины Алексѣевны обратно въ Москву исъ Казани, до котораго было шествіе Волгою на галерахъ»:

106

«Хотя отъ насъ пошло прочь днѣвное свѣтило
И ночи мрачная прибавилася тѣнь...».

(Рук. Отд. Библ. Ак. Наукъ, собр. Ефремова).

Встрѣчается оно и у Богдановича:

«Тогда и дне́вное свѣтило,
Смотря на горесть ихъ разлукъ,
Казалось, будто сократило
Обыкновенный въ мірѣ кругъ...»

(«Душенька», въ концѣ книги 1-й)1).

Наконецъ, полное повтореніе Пушкинской строки находимъ у Рылѣева:

«Погасло дневное свѣтило;
Настала ночь... Вотъ мѣсяцъ всплылъ,
И одинокой и унылой,
Дремучій лѣсъ осеребрилъ»...

(«Войнаровскій», 1823—24 г.)2).

Въ заключеніе отмѣтимъ еще стихи Жуковскаго:

«Всходитъ дневное свѣтило
Такъ же ясно, какъ всходило
Въ чудный день Бородина».

(«Бородинская годовщина» 1839 г.).

Весьма вѣроятно, что именно въ этомъ сочетаніи уже отчасти устарѣвшее произношеніе держалось дольше въ литературной рѣчи, благодаря неразрывной ассоціаціи, установившейся на почвѣ частаго употребленія между опредѣленіемъ и субъектомъ; содѣйствовала этому и архаичность слова «свѣтило», къ которому естественно тяготѣло опредѣленіе «дне́вное».

Рѣшеніе вопросовъ произношенія и словоупотребленія въ языкѣ писателя не должно основываться на единичныхъ случаяхъ,

107

оторванныхъ отъ всей совокупности фактовъ языка. Поэтому отвѣтъ на поставленные въ настоящей замѣткѣ вопросы будетъ данъ лингвистомъ на основаніи изученія удареній именъ прилагательныхъ Пушкинскаго языка.

Намъ хотѣлось только подчеркнуть, что рѣшеніе подобныхъ вопросовъ должно основываться на изученіи живого языка писателя и его эпохи, а никакъ не на вылавливаніи случайныхъ совпаденій отдѣльныхъ выраженій у разныхъ писателей.

«Пушкинъ не составлялъ искусственно ни словъ, ни формъ, ни оборотовъ для нашего языка литературы; онъ пользовался тѣмъ живымъ матеріаломъ, который усваивалъ, собиралъ и воспринималъ въ практическомъ обиходѣ у различныхъ лицъ, съ которыми говорилъ и сталкивался» — къ такому заключенію приходитъ изслѣдователь Пушкинскаго языка1).

Въ полномъ согласіи съ этимъ выводомъ нужно предположить, что Пушкинъ, особенно во второй періодъ своей литературной дѣятельности2), не заимствовалъ готовыхъ оборотовъ и выраженій, чуждыхъ его индивидуальному говору, у писателей старшаго поколѣнія, а черпалъ матеріалъ изъ общаго источника — языка своей среды и своего времени.

15 января 1916 г.

А. Бемъ.